Зверь лютый Книга 28. Приступ

Он — умер. Что дальше?

Карамзин:

"Сыновья Ростислава, брат его Владимир (Мачечич — авт.), народ Киевский и Черные Клобуки — исполняя известную им последнюю волю умершего Великого Князя — звали на престол Мстислава Волынского (Жиздора — авт.)".

Это — государственное преступление.

По "Акту о престолонаследии" 1797 г. Павла I, в отличие от Петровского "Устава о наследии престола"" (с правом государя назначить себе наследника самому, что открыло дорогу к эпохе дворцовых переворотов), наследование происходит по закону:

"дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать...".

"Последняя воля государя" — значения не имеет.

Карамзин "опрокидывает в прошлое" Петровский "Устав", а не Павловский "Акт". Причина: монархизм. Карамзин не желает, чтобы "закон" был выше "государя". Что "призыв", пусть бы и по "последней воле" — крамола.

Ростик — человек вполне вменяемый, толкать сыновей на гос.преступление не мог. Его последняя воля известна: где похоронить. А вот кому "на стол сесть" — на то закон. Как у Павла I. Иначе — "эпоха дворцовых переворотов".

Закон? Который?

На Руси таких — действующих, освящённых традицией законов — два.

Майорат. Действует на Волыни. Линия наследования: Мстислав (Великий) — Изяслав (Изя Блескучий) — Мстислав (Жиздор). "От отца — к старшему сыну".

Сходно в Смоленске: Ростислав (Ростик) — Роман (Благочестник). В Суздале: Долгорукий — Боголюбский. В Галиче: Владимирко — Ярослав (Остомысл).

По майорату следующим Великим Князем после Ростика должен стать его сын, Роман Благочестник. До такого даже "крамольники" киевские не додумались.

Потому что все случаи "майората" на "Святой Руси" — "частные исключения из общего правила". Позже "исключения" и "правило" поменяются местами.

Правило: лествица. "От старшего брата к младшему".

А когда братья кончатся? — Тогда "старший сын старшего брата", следующее "колено рюриково". Общность, "рюриковизна" в престолонаследовании, прорывается в ряду Великих Князей черниговскими Ольговичами в нескольких поколениях.

Традиция постепенно разрушается. Полоцкие князья не входят в круг наследников со времён Всеслава Чародея, выпали галицкие, туровские, рязанские. "Выпали" — в рамках "лествицы".

Жиздор — не наследник. Ни по лествице, ни по майорату.

"Закон — есть. Но это — закон".

В смысле: работает, пока у кого-то есть силы поддерживать его исполнение. "Силы", в частности, определяется понятием "правильно" во властных мозгах.

"Правильно" — по лествице. А кто тут у нас, конкретно на март 1167 г., по "ступенькам" сидит?

После смерти Ростика остаётся последний сын Мстислава Великого — Владимир (Мачечич).

Последыш, сводный брат остальным, тридцать семь лет, моложе племянников. Четверо сыновей, зять недавно умершего "Великого жупана Рашки" Белуша Вукановича. Жаден, честолюбив, лжив, циничен, озлоблен. Неоднократно гадил братьям и остальным русским князьям, был бит, не угомонился: хочет "на стол". Там и умрёт: свергнуть его в последний "залез" за три месяца просто не успеют.

Я об этом — уже...

Мачечич — законный наследник, ищущий своей "задницы".

Он не мог (и, как показали последующие события, не хотел) "звать на престол Мстислава Волынского".

А вот смоленские княжичи вполне могли сыграть такое. Их интерес в таком преступлении есть.

"Лёгкий привкус" возможного "майората": Ромочка Благочестник на "стол" не лезет, прав на "отцову задницу" не предъявляет. Он — "за мир и в человецах благорастворение". Но если вдруг — вон он я.

Его "подпирают" братья. Уйдёт старший в Киев, второй — Святослав Ропак — в Новгороде. Тогда третий — Рюрик Стололаз — Смоленским князем станет. Следом и младшеньким — Давиду Попрыгунчику и Мстиславу Храброму — что-нибудь "вкусненькое" обломится.

Это не озвучивается, но "витает в воздухе".

В последующие десятилетия все Ростиславичи, в разных ситуациях, побывают киевскими князьями.

А пока Ростиславичи умненько играют свою игру.

— А зачем нам закон? А давайте "за свободу"! По "воле народной"!

Присоединившись к общему призыву ("как все — так и мы") они "прижимают" Боголюбского. Внуки Мстислава Великого, оказавшись князьями в Смоленске, Новгороде, Волыни и Киеве составят столь мощную коалицию, что могут не только не опасаться Боголюбского, но и, при удачном стечении обстоятельств, вломить Суздальским. Например, отобрать у Перепёлки (Глеба, брата Андрея) Переяславль или/и переподчинить Рязань. Попытки того и другого уже случались в последние десятилетия.

"...народ Киевский и Черные Клобуки..." — звали.

"Народ Киевский" — киевские бояре. Которым уже давно снятся новгородские вольности. Повторить "боярскую революцию".

— Ежели мы его сами, как новогородцы, призовём, то и сами "указать порог" сможем. Посадник, тысяцкий, "сместный суд"... наши. Имений в Киевской земле ни князю, ни жене, ни боярам его — не иметь. Подати — сами соберём. Дадим — сколь решим.

Ростик, предвидя такие повороты, десять лет назад идти "в Киев по призыву" отказался. Только — "на всей моей воле".

Жиздор очень хотел Киев. Ну очень! Несколько раз вдрызг ругался с дядей Ростиком, так хлопал дверьми, что косяки вылетали. Всё надеялся, что Ростик отдаст ему власть в Киеве. Как поколением раньше Вячко своему племяннику, отцу Жиздора, Изе Блескучему.

Однако, когда посланцы из Киева пришли к нему... призадумался. Уж больно явной была ловушка. И "поехал не едучи".

"Сей Князь, задержанный какими-то особенными распоряжениями в своём частном Уделе, поручил Киев племяннику, Васильку Ярополковичу, прислал нового Тиуна в Киев и скоро узнал от них...".

"И хочется, и колется, и мама не велит" — русское народное.

— Слышь, племяш, сбегай проверь. Сильно там колко или как?

Жиздору не хватало твёрдости, занудства Ростика, "а пошли вы все...!". Тщеславие, властолюбие жгли его, пересиливая очевидные, обоснованные опасения. Неглупый, опытный, он не мог совладать со своими эмоциями, с детскими ещё желаниями:

— Хочу! Хочу как папан: на коне белом, в корзне красном, золотые купола, колокольный звон, шапка Мономахова, народ ликует... А в шапке — я.

Благостная картинка "единения народного для призывания государя", нарисованная Карамзиным, неверна. Все понимают: узурпатор. "Царь — ненастоящий!". И пытаются, в "мутной воде" временного безвластия, порешать свои частные вопросы:

"...узнал от них, что дядя его (Мачечич — авт.), брат Ярослав, Ростиславичи и Князь Дорогобужский Владимир Андреевич (Добренький — авт.), заключив тесный союз, думают самовольно располагать областями: хотят присвоить себе Брест, Торческ и другие города".

Если государь — "узурпатор по призыву", то чем мы хуже? Почему мы должны следовать закону, если высшая власть в стране — "вор"?

Напомню: в эту эпоху "вор" — не уголовный, а государственный преступник.

Александр II Освободитель, готовя отмену крепостного права, отругивался от упрёков в медлительности, проводя ряд принятых в его время законодательных процедур, а не сделав всё личным указом. Объяснял: при огромной протяжённости Российского Государства лишь единообразное повсеместное исполнение законов обеспечивает его целостность. И Государь должен быть первым примером для поданных своих в законности деяний.

Пойдя на нарушение закона, Жиздор открыл этот путь и другим. Даже родной брат его Ярослав — в заговорщиках, стремящихся оторвать себе кусок русской земли.

— А чё? Коли тать на столе, так и мне цапнуть можно.

В цитате упомянут ещё один претендент: Князь Дорогобужский Владимир Андреевич.

Правнук Тугарина Змея. Сын самого младшего сына Мономаха Андрея с редким для Руси прозвищем "Добрый", князя Переяславльского. Рано осиротел, судьба смолота в "топтании мамонтов по русской лужайке".

Брат Долгорукий обещал брату Доброму, перед смертью того, присмотреть за сынишкой, достать ему в удел Волынь. Но... не сложилось. Вся жизнь прошла в надеждах, походах, обещаниях. Успехов особых не было, хотя воевал он не трусливо, злобствованием тоже не отличался. Получил по отцу прозвание Добренький.

Отношения между Добреньким и Мачечичем, хотя оба в "заговоре" — крайне неприязненные. Вплоть до того, что Добренький разбирает речные мосты, чтобы Мачечич к нему не приехал.

Итого: шесть персонажей-претендентов "по закону" ("лествице").

Мачечич — первый, четыре живых сына Долгорукого — в порядке рождения, Добренький — последний. Все — внуки Мономаха, девятое колено Рюриковичей. Жиздор им — "детка", "молодший", следующее, десятое колено.

"Сыновья Ростислава исполняя волю отца..." звали Жиздора "на стол" и тут же, он ещё в Киев не приехал, "думают самовольно располагать..." — для того и звали? Марионетка? Ширма? Как был два десятилетия назад Вячко у Изи Блескучего.

Увы, "ошибочка вышла": похож, да не тот.

"Мстислав оскорбился; призвал Галичан, Ляхов и выступил к Днепру с сильною ратию. Усердно любив отца, Киевляне любили и сына, знаменитого делами воинскими; народ ожидал Мстислава с нетерпением, встретил с радостию, и Князья смирились".

Первый, ещё до вокняжения, заговор, первые доносы. Наказания, примирение, награждения. Так пойдёт и дальше. И не то плохо, что такое случилось: при начале правления подобные интриги часты. А то, что такой фон стал постоянным. Попытки Жиздора прервать эту цепочку, деяния героические, слова патетические, немедленно разрушались его же поступками низменными, хищническими.

— Так он же вор! А мы чем хуже?

Пара мелочей: "призвал Ляхов".

Волынские Рюриковичи в плотном родстве с Пястами. Сестра Жиздора Евдокия замужем за братом польского короля Болеслава IV Кудрявого — Мешко. Как Изя Блескучий в последний момент переменил жениха своей дочери, сколько всякого хлебанула Евдокия скитаясь со свои мужем — отдельная история. Может, расскажу когда.

Связь с Пястами проявлялась в конкретных боевых действиях. В 1155 г. выбитый из Луцка Долгоруким, где случился один из упомянутых мною эпизодов проявления храбрости Боголюбского, с одиночной атакой, пробитым вражеским копьём седлом и пр., Жиздор бежал в Польшу. И тут же привёл оттуда войско. Ляшское, естественно.

В другую сторону: жена Жиздора — Агнешка Болеславовна. Как, тоже "на лету", меняли ей жениха из одной ветви Рюриковичей на жениха из другой... Её мнение? А кому это интересно? Важны приобретаемые браком выгоды правящего дома.

Дочь предыдущего и сестра нынешнего Польских королей. Будучи предпоследним ребёнком матери своей Саломеи фон Берг-Шельклинген, королевы Польши, супруги Болеслава III Кривоустого и матери нынешнего Болеслава, она, как часто бывает у девочек, имеющих младших братьев, была очень дружна с последним ребёнком матери — Казимижем. Тому было два года, когда умер отец. Девочка была ему и нянькой, и защитницей. В 12 лет её выдали на Русь. Но дружеские детские отношения между Агнешкой и будущим Казимиром II Справедливым сохранились на всю жизнь. Так, что и сын её Роман (Подкидыш) пользовался благосклонностью этого польского короля. И платил ему службой. Например, в "битве четырёх королей" между Казимиром и Мешко (между братьями матери) добрался до галицкого Остомысла и ранил его.

После убийства Жиздора Агнешка стала моей рабыней. Её связи, знания позволили мне решить несколько острых проблем ближайших лет. Со скандалами, изменами, походами и прочими мерзостями. К вятшей славе Святой Руси, конечно.

Другое: "Киевляне любили и сына, знаменитого делами воинскими".

У Жиздора были не только победы. Осада Луцка, например, закончилась для него поражением. Из Курска местные его просто выгнали: "Нам милы мономашичи, но всех милее юрьевичи". Хоть и поставил в Курск Жиздора "сам" — родной папан, Великий Князь Киевский, а пришлось из города убираться быстренько.

Киевлянам воинские дела... "Народ киевский" — полторы сотни боярских семейств. Им войны не надо — им надо "вольности новгородские по-киевски". Право призывать и выгонять князей.

"Мечта рабов: рынок, где можно было бы покупать себе хозяев".

И ещё они очень боятся повтора "призыва" Мономаха. Тот тоже сел в Киеве против "лествицы". Но его призывал реально народ. Измученные боярским произволом и ростовщичеством "меньшие люди" взяли свою судьбу в свои руки и разносили город.

"Черные Клобуки".

Профессиональные историки об этом знают, "популяризаторы" — знают, но знать не хотят. Мысль о срастании в эту эпоху Руси и Степи, несмотря на постоянные грабительские набеги и разорения, вызывает у ревнителей великороссов, или великоукров, или великотатар или иных этно-велико-ревнителей, панику и отторжение. В школьных учебниках остаётся пара разъяснений мелким шрифтом.

"Чёрные Клобуки" действительно чувствительны к "воинским делам": им в тех делах и кровь свою лить, и прибыль иметь. Они-то и видели реальную успешность волынских отца и сына.

Деталь: "чёрные клобуки" боятся "белых клобуков", половцев. С которыми традиционно, по заключённому Мономахом браку сына его Юрия Долгорукого, дружны юрьевичи.

Жиздор приехал в Киев, послушал доносы. Князья тут же повинились. Двое смоленских получили то, что они хотели по "заговору". Рюрик Стололаз — Овруч, младшенький Мстислав Храбрый — Вышгород. Не сразу.

"Только Владимир Мстиславич (Мачечич), малодушный и вероломный, дерзнул обороняться в Вышегороде: Великий Князь мог бы наказать мятежника; но, желая тишины, уступил ему Котелницу и чрез несколько дней сведал о новых злых умыслах сего дяди. Владимир хотел оправдаться. Свидание их было в Обители Печерской. "Еще не обсохли уста твои, которыми ты целовал крест в знак искреннего дружества!" — говорил Мстислав, и требовал вторичной присяги от Владимира.

Дав оную, бессовестный дядя за тайну объявил Боярам своим, что Берендеи готовы служить ему и свергнуть Мстислава с престола. Вельможи устыдились повиноваться клятвопреступнику. "И так отроки будут моими Боярами!" — сказал он и приехал к Берендеям, подобно ему вероломным: ибо сии варвары, быв действительно с ним в согласии, но видя его оставленного и Князьями и Боярами, пустили в грудь ему две стрелы. Владимир едва мог спастися бегством.

Гнушаясь сам собою, отверженный двоюродным братом, Князем Дорогобужским, и боясь справедливой мести племянника, сей несчастный обратился к Андрею Суздальскому, который принял его, но не хотел видеть; обещал ему Удел и велел жить в области Глеба Рязанского. Мать Владимирова оставалась в Киеве: Мстислав сказал ей: "Ты свободна: иди куда хочешь! но могу ли быть с тобою в одном месте, когда сын твой ищет головы моей и смеется над святостию крестных обетов?".

Другая формулировка обращения Жиздора к мачехе, инокине женского монастыря в Вышгороде: "Или ты уйдёшь с Вышгорода, или я уйду с Киева".

Об этой женщине, Любаве Дмитриевне, второй жене Мстислава Великого, дочери одного из новгородских посадников, я уже... В Киеве мне пришлось с ней столкнуться. Она немало поспособствовала некоторым моим... экзерцисам. И процветанию "Святой Руси" — само собой. В РИ она с Вышгорода не ушла — пришлось Жиздору бежать из Киева.