Седьмой Принцип

Совершенно точно, Сова не была похожа ни на одну другую женщину. Справедливым было и обратное утверждение: никто не мог приблизиться к ней и близко. Хрупкая, изящная, миниатюрная, с тонким ясным лицом и круглыми восторженными глазами, смотревшими на мир как на парк чудес, она была похожа на драгоценную фарфоровую статуэтку, которую ему довелось как-то добыть в одном из своих тайных бросков. Упомянутая привычка смотреть на все широко открытыми глазами, маленький острый нос и коротко остриженные, торчащие в разные стороны светлые волосы способствовали тому, что за ней закрепилось это прозвище, Сова. Сама она была вовсе не против такого к себе обращения, а вот он лучше звал бы ее по имени. По имени... У нее, конечно же, было имя, но он пока никак не мог его вспомнить.

Сова сама шила себе наряды, да. Шила — не совсем точное слово. Она их творила. Она так могла завернуться в кусок ткани, что этот внезапный наряд немедленно становился последним писком моды и образцом для подражания. Причем ткань могла быть как драгоценной, так и самой простой, в ее импровизациях это не играло такой уж важной роли. Вот и сегодня, она была в сиреневом. Оттенков сиреневого было не менее пяти, самым светлым был шарф из легкого газа. Шарф укутывал горло, обволакивал плечи и развивался за спиной, как два крыла. Маленькие ступни ее ног осторожно обнимали туфли на высокой платформе, отчего походкой она напоминала китайскую принцессу. Что ему особенно было приятно, — на груди молодой женщины, на простом кожаном шнурке висел небольшой деревянный кулон с вырезанными на нем рунами. Кулон сделал и подарил ей он, только вот по какому случаю?..

Почему он так подробно обо всем этом думал? Все просто: потому что ему приятно было об этом думать.

Набегавшись, Сова остановилась прямо перед ним. Близко. Ближе, чем принято, но не ближе допустимого.

— Я вот думаю, — сказала она, — а не заказать ли мне у тебя кровать?

— Я сделаю для тебя кровать, — сказал он, улыбнувшись.

— Но мне не простая кровать нужна, — продолжала разговор Сова. — Мне нужна двуспальная кровать, настоящее супружеское ложе.

Тучка набежала на его лицо.

— Сова собралась замуж? — спросил он ровным голосом, не выдав своей печали.

— А почему нет? — вопросом на вопрос ответила Сова. — Рано или поздно, но это все равно случится. Так почему бы не подготовиться заранее? Выйду вот замуж, рожу сына... Назову его Вальтер...

— Почему Вальтер? Что за имя такое ты придумала?

— Это древнее имя. Звучит, как название оружия, для мальчика в самый раз.

— Ты, я смотрю, все продумала. И что, жених уже есть на примете?

— За женихом дело не станет! — рассмеялась Сова. — Вот ты, например, чем не жених? Так ты сделаешь мне кровать?

— Я сделаю для тебя такую кровать, — подтвердил он обещание, и его слова были исполнены скрытого смысла. Впрочем, для Совы, похоже, чужие мысли не были тайной.

— Сделаешь, правда? — продолжала она свой игривый разговор. — Но моя кровать должна быть особенной. Ты должен сделать ее из дерева гофер.

— Вот ты куда хватила, — усмехнулся он в бороду. — Из дерева гофер... Хорошо, я сделаю тебе такую кровать. Из дерева гофер.

— Но это дерево в Горнем Мире не встречается...

— Ничего, я знаю, где оно растет.

— А как же ты сможешь доставить его сюда?

— Я знаю способ.

— Да, да, мне рассказывали, что ты умеешь проникнуть, куда захочешь. Ты называешь свои вояжи бросками. Твои броски скрытые и неотразимые. Потому тебя и называют Лисом.

— Это мое дело, Сова. Предоставь все мне.

— Но ведь это запрещено! — воскликнула она в притворном ужасе. — И опасно!

— Риск благородное дело, — сказал Лис. Ему нравилось, когда его звали Лисом. — Я сделаю для тебя кровать из дерева гофер. Но при одном условии.

— Что за условие? — затаив дыхание спросила Сова.

— Если ты выйдешь замуж за меня.

— Фрюж! — воскликнула Сова. — Ты делаешь мне предложение?! А если я возьму и соглашусь? Что тогда? Обратного пути уже не будет...

'Фрюж? — подумалось ему. — А это еще что за фрукт?'

— Конечно, ты согласишься, ты не можешь не согласиться, потому что лучшего предложения тебе не будет, — сказал Лис вслух. — Да ты уже согласна!

— Я? — Сова постаралась изобразить на лице самое искреннее удивление. — Кто тебе такое сказал? Да ничего подобного! Не обольщайся!

— Тебе просто хочется меня поддразнить, — объяснил он. — Только дразнить меня не надо. Лучше поцелуй. В знак того, что согласна.

— С чем это я согласна?

— Согласна стать моей женой.

— Но, дорогой Фрюж, ты ведь понимаешь, что это разговор о любви?

Он протянул руки, чтобы обнять ее, ему казалось, это так легко, обнять Сову. Он даже представил себе, как это прекрасно, обнять Сову. Он почти наяву почувствовал ее тепло, и в голову ему ударил любовный хмель. Но она легко вывернулась из его уже, казалось, замкнувшихся объятий и, смеясь, стала удаляться. Он бросился за ней, но ноги увязли по щиколотки в какой-то трясине, и каждый шаг давался ему с неимоверным трудом. Пространство вдруг разом переменилось, и он уже не узнавал ничего вокруг, и не мог понять, где находится. Вместо мастерской и своего таксона, он увидел перед собой неизвестный ему лабиринт, расположенный в совершенно незнакомой местности. Действительно неизвестный, что было невозможно, потому что он, как лучший контрабандист всех времен и народов, знал все, когда-либо существовавшие лабиринты, а так же те, которые могли быть когда-нибудь построены в будущем. Но этот был ему незнаком. И именно в него устремилась Сова. Он бросился за ней, не раздумывая.

Единственная мысль овладела им: во что бы то ни стало надо вывести Сову из этого гиблого места, где им обоим грозила смертельная опасность. Но молодая женщина, похоже, ни о чем не подозревала и, смеясь, уходила дальше, убегала, ускользала. Эта гонка продолжалась целую жизнь, а когда он, казалось, совсем уже настиг беглянку, пространство, это зыбкое и вечно меняющееся пространство стало сворачиваться, сжиматься в точку, превратившись в черную дыру. А когда чернота заполнила и поглотила все сущее, на черном и, казалось, исчезнувшем небе зажглись желтые глаза Нины Филипповны и захлопали, забили птичьи крылья. И в тот момент, когда он готов был что-то понять, или что-то вспомнить, в уши его, парализуя сознание и истребляя мысли, ворвался протяжный и тоскливо-безнадежный не то крик, не то зов: Алия-я! Алия-я-я! Алия-я-я-я!

Глава 5

Опасайтесь утренних звонков

Из сна Лис вывалился, словно из мчавшейся на полном ходу машины, дверца которой не выдержала перегрузок на вираже и распахнулась. Но ему еще повезло, его выбросило прямо в глубокое кожаное кресло, в котором он, как ему помнилось, и был до того, как отправиться в этот странный сон. Он раскрыл глаза, и перед ними нависал потолок — чужое небо чужой квартиры. Лису понадобилось какое-то время, чтобы сообразить, где он находится.

Итак, он у Мишки дома. Сквозь незакрытое шторами окно в комнату вливался холодный свет самого еще раннего утра. Свет был слабым, он почти полностью поглощался тюлевой занавеской, поэтому в помещении царил густой, едва разбавленный серым мерцанием сумрак.

В прихожей, разрываясь от усердия, звонил телефон. Он звонил и звонил, подпрыгивая, словно это ему самому было жизненно важно докричаться, добиться и почувствовать прикосновение теплой руки. В продолжение сна, и как его отголосок, в голове Лиса витали обрывки совсем другого зова, которые ему хотелось собрать, слепить и прослушать еще раз. Ему тоже казалось важным это сделать, но тот крикун в прихожей заполнил собой всю звуковую вселенную и совершенно не позволял сосредоточиться на чем-то другом.

'Какого черта? — дал волю своему раздражению Вениамин. — Кому там в такую рань понадобилось...' Он вдруг сообразил, что о его здесь нахождении, кроме Нины Филипповны, не знает никто, и что она вряд ли стала бы ему сюда звонить, потому что и телефона не знает, да и просто незачем. Значит... Значит, что? Звонят Мишане? Но его здесь нет, следовательно, он может и не отвечать. Имеет полное на то право.

Телефон, захлебнувшись, наконец, смолк, но, как оказалось, ненадолго. Через полминуты он, подскочив вверх на деревянной поверхности, забился в приступе рабочей горячки вновь. Служебного рвения ему было не занимать.

Веня совершенно точно знал, что делать этого не следует, что никаких хороших новостей для него не будет, а будут, наоборот, нехорошие, но словно какая-то сила все решала и делала за него, хоть и с его пассивным участием. Против воли, как зомби, он поднялся с нагретого кресла и вышел в коридор, к телефону. 'Черт, черт, черт!' — повторял он про себя, беря трубку.

В наушнике замерла настороженная тишина. Ощущение было такое, словно тот, кто звонил, кто так долго и настойчиво его добивался, совсем не ожидал, что у него это получится. Веня тоже молчал, выжидая и надеясь, что тот, на другом конце провода, передумает и положит трубку.

Не срослось.

— Веня, Веня, ответь! — разорвал тишину сторожкий Мишкин голос. Странный голос, как показалось Лису, дрожащий и вроде бы испуганный, что для его друга было совсем не характерно. Отвечать совсем не хотелось, но, делать нечего, раз уж взял трубку, надо что-то говорить.

— Мишка, ты что ли? Привет! — Лис попробовал разыграть вариант разговора спросонья, чтобы, в случае чего, сослаться на то, что чего-то не понял. Он даже зевнул пару раз для убедительности. — Ты чего в такую рань звонишь? Что-то случилось?

Но с Мишкой все эти штучки, хитрости и уловки не очень проходили.

— Привет, привет! — просипел простуженно Мишка и сразу взял быка за рога. — Ты что это в моей квартире делаешь? Ты в ней живешь?

— Слушай, да я всего-то одну ночь здесь провел, — стал оправдываться Веня. — Но ты же сам мне ключ дал, чтобы я за ежиками твоими присмотрел? Ты, вообще, как узнал, что я здесь? Ты что, звонил... Ты с Мариной разговаривал?

— Никуда я не звонил и ни с кем не разговаривал! — почему-то выкрикнул Михаил, похоже, он находился в предельно взвинченном состоянии. Нельзя было и предположить, что стало причиной такого его возбуждения. — Но одно дело присматривать за квартирой, а другое — жить в ней.

— Да что же случилось? — пытался добраться до сути Вениамин. — Ты что, приезжаешь? Ты же, вроде, не собирался в ближайшее время...

— Нет, не приезжаю. — Мишка замолчал, надолго, то ли собираясь с мыслями, то ли подбирая слова. — Но если что — приеду! Я знаю все твои обстоятельства! — выпалил он, наконец. — Меня предупредили! Оттяпать мою квартиру у тебя не получится. Можешь не строить на нее планы.

— Оттяпать? — Веня не верил своим ушам. И это говорит его друг? — Погоди, погоди, — стал торопливо объясняться он, — что значит 'оттяпать'? Что это вообще за бред такой? Мне не нужна твоя квартира. Мне здесь только пару дней перекантоваться, пока проблемы не разгребу. Кто вообще тебя накрутил? Что тебе наговорили, я ничего не пойму? Я не собираюсь оттяпывать твою квартиру! У меня и мыслей таких не было! Мы старые друзья, как ты можешь так думать?

— Вот и не получится, — стоял на своем Михаил. Он говорил все более резко и хлестко, привычное его легкое валяние языком куда-то пропало, уступив место жесткому карканью. — Имей в виду, — сказал он, — я уже сообщил куда полагается, так что можешь на мою жилплощадь губы не раскатывать. А можешь немедленно ее освободить. Ключи соседям отдай, соседи присмотрят, я уже договорился...

Это был какой-то бред, словно сон на самом деле не закончился, просто романтика в нем сменилась всплеском абсурда. Веня не мог поверить, что разговаривает с другом, со своим старым другом, с которым в прежние времена не раз попадали в действительно сложные ситуации, и благополучно из них выбирались.

— Ладно, — устал сопротивляться Лис, — будь по-твоему. Но мне нужно еще три дня.

— Немедленно!

— Три дня...

— Сегодня же!

— Я ведь могу ключи и Анне отдать... — решил блефовать Веня.

Михаил снова надолго задумался.

— Я так и знал, что без твоего участия не обошлось, — сказал он, наконец. — Подлец ты, Лис! Падла!

Это была неправда, к уходу Анны Лис не имел ни малейшего отношения. Но что-то, какая-то злая сила прямо сейчас, в данный момент разрушала их с Мишкой дружбу, и ничего поделать он не мог. Их давние, очень давние отношения, похоже, разваливались на глазах, и склеить их, если и удастся, так не скоро, но такими как прежде, они, вероятно, уже никогда не будут. Все, что он мог в данный момент и в данной ситуации сделать, это выторговать себе пару дней передышки. Время нужно было ему хотя бы для того, чтобы все как следует обдумать и постараться понять, что же происходит. А пока он не понимал ничего. Пока у него было лишь вполне обоснованное подозрение, что все силы этого мира ополчились против него. Но вот почему? Что он им сделал? Этого он не знал.

— Три дня, — повторил он свое условие.

— Два, — сыграл на понижение Михаил.

— Три, — оставался тверд Веня.

— Черт с тобой! — вынужденно согласился друг, все еще друг. — Хотя, это уже не имеет значения. Впрочем, как хочешь, я тебя предупредил... И, чтобы духу! — закончил он эмоционально, на высокой ноте, и бросил трубку.

Веня постоял какое-то время, держа телефонную трубку прижатой к груди, слушая, как пробиваются из наушника во внешний мир гудки отбоя. 'А денек начинается, похоже, даже веселей, чем вчерашний, — подумалось ему невесело. — Интересно, какие результаты по итогу будут вечером?' Он медленно, почти машинально положил руку на рычаг телефона, отсекая соединение, а потом так же медленно и осторожно вернул трубку на место.

В квартире повисла звенящая тишина, в которой, как обрывки галлюцинаций, плавали, перемешиваясь, клочки секунду назад случившегося разговора, слова, фразы, и множество вопросительных знаков. То есть, сама тишина и звенящее в ней напряжение звучали как вопрос: что это было? Реальность, возникшая вчера из каких-то первоначальных непонятных знаков, странных поступков людей и выпавших из нормальности событий, продолжилась и этим утром. Продолжилась разговором, который не должен был случиться, с человеком, со старым знакомым и другом, который вел себя как совсем незнакомый и не совсем друг. Мягко говоря. Абсурдностью и фантастичностью реальность продолжала тот сон, в котором он побывал ночью, и имела все шансы переплюнуть его в этих компонентах. Сон, который Лис помнил на удивление хорошо, со всеми деталями, такими, как, например, запах духов Совы, цвет двери мастерской или упругость травы на газоне, казался ему более реальным и более нормальным, чем разговор с Мишкой. Веня вновь почувствовал себя зверем, загнанным в угол, из которого нет выхода. Горят и приближаются факелы, слепя и обжигая лицо... Или морду? Ну, нет, он не зверь и не даст себя в обиду. Хотя зверь тем более будет бросаться на врагов, и рвать их клыками, пока сможет двигаться. Но он должен что-то придумать. Должен. Правда, в голову пока ничего не приходило толкового. Бестолкового — тоже не приходило. Пустота кромешная. Хорошо, хоть есть время подумать, спасибо Мишке. И — привет Мишке!