Детство 2

Переглянулись мы, поморщились, да в сторонку пригнувшись, не сговариваясь. Ето в первые дни лестно было такое слушать, пока привычки местные не поняли.

Любят здесь почему-то детей своих стыдить, и если кто из христиан лучше окажется, особенно по уму, так чуть не в нос чад етим тыкают. Но как-то так получается у них, што будто на диковинку цирковую указывают, навроде бородатой бабы.

'— Смотри! Гой, и тот лучше тебя!'

Тфу ты! Неприятно. Оно канешно, если покопаться, так и у нас тоже хватает таково, што жидам неприятным кажется. Просто когда ты в стороне от етого, то вроде как и тьфу, ерунда. А когда пальцами тыкают, так и нет.

— Ви ещё здесь? — Удивилась тётя Сара с нашево двора, наткнувшись на нас, — Переодевайтесь в праздничное и давайте сюда! Жениха с невестой скоро придут, а вы тут вот так!

Сбегали и переоделись, но как оказалось — сильно заранее. На солнце успели пропотеть, высохнуть и снова вспотеть. Ну да ладно, как и все!

Во дворе заканчивали последние приготовления, и занятые етим женщины суетились с видом паническим и невероятно важным. Даже если они всево-то отмахивали мух от рыбы, то делали ето так, будто жених с невестой вот прямо идут от синагоги и мечтают вслух об етой несчастной рыбе. Вот так вот идут и говорят — риба, риба! Мы хотим рибу! Где наша риба?!

— Орешки! С черносливой орешки где!? — Раздавалось то и дело визгливо, и очередная тётя Хая начинала свару на пустом месте, или срывалась и бежала куда-то, смешно переваливаясь телесами и подбрасывая ноги.

— Куры! Я тебя умоляю! Кому сказала расставить так, а он? — Руки упирались в боки, и на грешника смотрела не иначе как сама Лилит, готовая выпить душу за столь тяжкое прегрешение. Грешник делал ножкой булыжники двора или сварился в ответ, в зависимости от степени осознание вины и характера по диагонали.

— Сёма! Сёмачка! Иди сюда, золотце! — С оболтуса лет пятнадцати, с плечами шириной с хороший шкаф и шеей циркового борца, наплёванным платочком стиралась со щеки настоящая или выдуманная грязь, — Садись сюда, золотце, здесь тебе будет лучше видно куру и рибу. Проверь, руки до всего дотягиваются, или нужно што-то подвинуть поближе? Подвиньтесь отсюда, мой Сёмачка слабенький, ему нужно хорошо питаться!

— Фотограф! Где этот фотограф!?

Упитанная женщина, близкая к невесте, за руку вытащила откуда-то фотографа с ящиком, и потащила ево буксиром, взламывая толпу мощной грудью и пугающим выражением лица с несколькими волосатыми бородавками в стратегических местах.

— Снимай! — Приказала она, широким жестом указав на стол, — Мы хотим показывать потом за нашу свадьбу! Штоб ни одна сволочь, особенно дядя Исаак из Бердичево, не говорил потом, што мы пожалели за наших детей!

Фотограф повозился немного, и снял-таки ломящиеся от блюд и напитков столы с выгодного ракурса.

— Всё в ажуре, мадам! Будет не фотография, а настоящий натюрморт большого искусства! Из Лувра станут потом приезжать и вздыхать под вашим балконом, выпрашивая фотографию в музей на посмотреть, как образец настоящего одесского натюрморта!

— Я думал, ето никогда не кончится, — Пожаловался Санька тихохонько, расстёгивая жилетку и поглядывая на молодых. Носатый, изрядно угреватый жених смотрелся щипаным орлом, но явно уверен в своей мужской неотразимости. В своём черном костюме из английской шерсти, он чуть не плавится под солнцем, отчего угри блестят совершенно вызывающим образом, переливаясь на свету каждый по отдельности и все разом.

Невеста такая же носатая, изрядно похожая на жениха, только кожа нормальная почти што. Она в простом белом платье, достаточно скромном на вид, но как мне шепнули — ни разу не дешёвом. Да и невеста, поговаривают, не так штобы и скромная. Не попадалась, ето да! Хотя тут как сказать — могут поговаривать, а могут и наговаривать!

— Они што, родня? — Поинтересовался я у одново из недавних знакомцев. Мы все сидим отдельно — мужчины от женщин, дети до тринадцати лет от прочих.

— С одного боку троюродные брат и сестра, а с другого она ему двоюродная тётя, — Отозвался тот, — Передай курочку! Да не надо всё блюдо! Хотя так и получше. Ножку или крылышко взять?

— Бери всё, — Посоветовал Чиж, — што не съешь, то надкусаешь.

Мы с ним так и делали — не столько ели, сколько пробовали, потому как интересно. А вот вкусно не всё! Некоторые блюда такие, што прям в салфетку выплюнуть хотелось, но ничево, глотали не жуя.

Поели мал-мала, и бадхен объявил увеселение невесты. Вокруг затанцевали всякое дурашливое, да салфетками для смеху машут, конфетти разбрасываются и вообще веселятся всячески.

Я не специально, но што-то прям так растанцевался, што раз! И мне место дали, пляшу около невесты такой себе еврейчик евреистый, даже руки за жилетку заткнул. А потом и вовсе разошёлся, с коленцами оттуда ещё . Даром, што ли, тренируюсь каждый день?!

Оттанцевался, да и отошёл в сторону, на постоять в тенёчке. Оно же не обязательно за столами всё время сидеть, да подыматься только на танцы!

Стою, значица, да и слышу ненароком разговор мужчин взрослых.

— Двойру нашу, ты слышал? — Сказал кто-то хрипловатым голосом в перерывах между затяжками, — Оц, тоц! Налёт, ну и оприходовали заодно! С перевертоцем!

— Да ты шо?! Это какую? — Полюбопытствовал надтреснутый дискант.

— Да ту, што на Дерибасовской. Ну, метров за сто до Ришельевской не доходя, где вход со двора и кот белый с рыжим хвостом постоянно сидит.

— Ах, эта! — Невидимый мужчина смеётся дробно, — Сколько раз колотушек принимала — сперва от бедных родителей, а потом и от мужа. Там такие аппетиты, скажу я вам, Беня, кто там кого, ещё большой вопрос! Не молодка уже, чуть не сорок лет и внук есть, но глаза, я тебе скажу, всё такие же шалые! А помимо глаз, таки ой! Опускать уже и не хочется — бабушка-старушка как есть!

— Оц-тоц, — Сказал я, задумавшись, — перевертоц. Хм... А не та ли ета Двойра, за которую тётя Песя сильно не любит за так, што та обругала как-то Фиру? Грязно, вовсе уж за рамками.

Не отвечая ни на што, вернулся за стол и взял салфетку.

— Карандаш, — Протянул я руку в пустоту, пока в голове ворочались слова. Очень быстро мне ткнулось в руку искомое, и я начал набрасывать текст .

А ничево так, а?! Не то штобы сильно умное што, но для сплясать дурашливо годится. Но сперва...

Встав из-за стола, ввинтился в толпу и нашёл тётю Песю, где и пересказал услышанное.

— Да ты шо?! — Восхитилась та, — Вот же блядина — досыта, и без греха! Смолоду на передок слаба была, но всё сходило с рук, только гонорею не раз ловила, ну да кто ей доктор?!

— Та самая? — Не отстаю я.

— А? Да, милый, она. Попробуй рыбки!

Не без труда вырвавшись из цепких рук тёти Песи, нашёл глазами дядю Фиму и представил на ево суд своё творчество.

— Никово нужного так не обижу?

— Не! — Отсмеявшись, ответил Бляйшман, — За нужных сразу могу сказать, шо все они здесь! А если кого не пригласили, так или не заслуживают нашего внимания, или уже. Смело!

Пошептавшись с музыкантами, он вытолкнул меня вперёд и расчистил небольшую площадку.

— Молодой человек, которого вы знаете под именем Шломо, поработает немножечко за бадхена.

Запиликала скрипка, и я вышел вперёд.

— Как на Дерибасовской, угол Решильевской

— В восемь часов вечера разнеслася весть:

— Как у нашей бабушки, бабушки-старушки

— Шестеро налётчиков отобрали честь.

Замолкнув, я заложил руки за жилетку и стал пританцовывать, пока народ перешёптывался, вводя в курс всех, кто пока не знал за налёт.

— Оц, тоц, первертоц — бабушка здорова,

— Оц, тоц, первертоц — кушает компот,

— Оц, тоц, первертоц — и мечтает снова

— Оц, тоц, первертоц — пережить налёт.

На етих словах все начали смеяться и хлопать.

— Двойра! — Заорал кто-то из подвыпивших мужчин, — Я в этой песне вижу её как наяву!

Кланяюсь и продолжаю:

— Бабушка вздыхает, бабушка страдает,

— Потеряла бабка и покой и сон.

— Двери все открыты, но не идут бандиты,

— Пусть придут не шестеро, а хотя бы вчетвером.

На етих словах так обсмеялись, што танцевать чуть не пять минут пришлось, пока мал-мала не успокоились.

— Не выходит бабка вечером на улицу

— Принимает бабка на ночь порошок

— Под вечер вытаскивает жареную курицу

— Пусть придут не четверо, хотя б один пришел!

— Причём любой! — Заорал всё тот же мужчина, — Не буду говорить за кого, но в здесь есть таки люди, навещавшие Двойру с визитами за отсутствием мужа!

— Не гуляют бедные, и не спят, молодчики,

— Не пугают бабушек, к ним врываясь в дом.

— Не кутят с девицами эти злоналетчики,

— Принимают доктора сразу вшестером.

Тётя Песя при етих словах чуть себе ладони не отбила, так хлопала. А то! Когда твою врагиню вот так вот, прилюдно, но всякой бабе приятно!

— Как услышал дедушка за бабушкиных штучек

— И не вынес дедушка бабушкин позор,

— Он хватает бабушку за белые ручки

— И с шестого этажа скинул на забор.

— Оц, тоц, первертоц — бабушка здорова,

— Оц, тоц, первертоц — кушает компот,

— Оц, тоц, первертоц — и мечтает снова

— Оц, тоц, первертоц — пережить полёт.

Песню пели несколько раз, уже всем двором, напугав всех котов нестройным хором. Пели и танцевали, а потом сильно нетрезвая мать невесты долго прижимала меня к пышной груди и называла несчастным мальчиком, которому бы родиться в правильной еврейской семье, а вышло вот так!

— Резко ты незнакомого человека, — Негромко сказал Санька.

— А чего она?! Фирку нехорошо...

— Даже так? Ого!

— Да вот, — Развёл я руками, — Так оно вот...

Восьмая глава

Вышли ещё затемно, до восхода солнца чуть не целый час. Ёсик с близнецами тащилися сзаду, время от времени тяжко, с подвыванием, зевая и ругаясь иногда негромко, когда под ноги попадалось разное. Мы то с Санькой ничево так, деревенские всё ж, привыкшие вставать не што с петухами, а и пораньше. Бодрячком держимся, только што темновато идти проулочками здешними.

Вокруг Лёвка крутится, не затыкаясь ни на секунду. Говорливый мальчишка! Младше нас всево на год, но такой любимчик мамин, да со старшими братьями-защитниками, што кажется вовсе уж малявкой. Умом понимаю, што ето не он малявка, а мы с Санькой повзрослели до срока, но вот так вот!

Размахивая руками, Лёвка рассказывал о прелестях ловли бычка и о ево разновидностях, которых прямо ой! И все вкусные. Забавный мальчишка, и даже внешность такая, чудная. Сам светленький, как настоящий ашкеназ, но носатый и лупоглазый притом. Вот смотришь на него и кажется, што смеху ради волосы свои кудрявые покрасил. Ну и так, руками тоже бойко махает. Смешной!

Вышли через Дюковский сад на Балковскую, и Лёвка потащил нас было через дворы, но мы вопротивились. Ето он, зараза лупоглазая, впотьмах как мышь летучая видит, а мы спотыкаемся! На Балковской хоть фонари горят нечастые, да свет из окошек в домах. Длинней путь получается, чем через дворы, но и ноги с глазами ломать не надобно, быстро можно идти.

— До Практической дойдём, — Деловито решил Лёвка, нюхая воздух, и добавил непонятно:

— Ветер сегодня такой.

Спорить с человеком, который ходит на бычка лет с пяти, мы не стали, да и зачем? Мы ж так — для души, а не для сковородки!

Практическую гавань обошли чуть не вокруг, и по пути Лёвка здоровался нетерпеливо с редкими годками. Обошли, да и спустились на волнорез, где и затихли ненадолго, глядя на поднимающееся из моря красное солнце.

— Красотища, — Протянул Санька, спустившийся к основанию волнореза.

— Ага!

Минут через несколько, насадив на крючки мелких черноморских рачков, мы уже размахивали самодурами из шпагата как лассо, почти на манер ковбоев из Дикого Запада, пытаясь забросить их подальше. Крючки, украшенные ниточными лохматушками, со свистом резали воздух, и потому как мы с Чижом ни разу не мастера в етом искусстве, остальные при наших размахиваниях опасливо отходили в сторонку.

— Подёргивай, подёргивай! — Азартничал Лёвка, страшно переживая за нас. Я послушно подёргивал, подводя снасти потихонечку к берегу. Наконец, вытянул самодур, на котором болталось с десяток мелких рыбёшек.

— Ну...

— Нормально! — Подбодрил меня Ёсик, — Песковики хоть и мелкие, зато и самые вкусные! На сковородке потом, да с баклажанами с чесноком! Это, я тебе скажу, вещь!

Бычков нанизали на кукан и опустили в волны, только одного из них Лёвка велел кинуть наглым здешним котам, крутившимся меж нами.

— Положено так, — Туманно пояснил он, — для удачи и вообще.

— Мрау! — Требовательно взмявкнул один из котов, глядя на меня жёлтыми глазами.

— Со следующей проводки одна рыбёшка твоя! — Пообещал я ему, нанизывая крючки чуть подваренным мясом мидий. Лёвка всякой наживки севодня взял, вроде как напоказ нам. Подваренные, они на крючок нормально садятся, а сырые такие склизские, што заместо мидий свой палец проще насадить, а жрут их рыбы одинаково.

Взмах палки-удилища, и самодур со свинцовыми грузилами улетает далеко в море.

Начали подтягиваться прочие рыбаки, на которых Лёвка смотрел презрительно, как на засонь. Ишь! После солнышка из дома вышли! Вперемешку с разновозрастной детворой, чуть не от пяти лет, на волнорезе проходили и старые деды, которые по возрасту не ходят уже в море на лодках, а порыбачить ещё охота.

— Рачки! — Пробежал чуть поодаль голопузый малец, только што набравший под камнями мелких черноморских креветок под наживку, — Кому рачки!

Один из дедов, ссутулившийся чуть не в три погибели, тут же подозвал ево, и долго ковырял на ладони монетки, щурясь на неё близоруко. Малец, получив денюжку, пробежался по желающим, и освободившись от рачков, спрятал мелочь где изнутри штопаных порток, подкатанных под самую задницу, и тут же наново полез за новой партией наживки, оскальзываясь на гладких, обкатанных морем камнях.

Рыба клевала дуриком, только успевай! Мы Санькой хоть и надёргали меньше всех, но на двоих чуть не пятнадцать фунтов поймали. Да не только бычка, и других нескольких рыбёшек, про которые сказали, што съедобные и даже вполне себе вкусные.

Остальные наши рыбачили уже больше на котов, которые десятками вились меж людей, требовательно взмявкивая и устраивая иногда короткие потасовки за рыбёшку.

— Хватит, — Неохотно сказал Лёвка, тяжко вздыхая, — мы ж не на продажу!

— И то, — Соглашаюсь с ним, не без труда укрощая азартность, — чуть не весь двор наловили, будя!

Назад пошли через Торговую, так полпути почти напрямки получается, ну а дальше и проулочками можно по светлышку. Рано ещё совсем! Девяти утра нет, а мы уже назад идём. Хотя и встали ранёшенько, так што вот!

Мы с Санькой, штоб в рыбе не замараться и не доставлять потом тёте Песе хлопот с нашей стиркой, кукан на палку удилищную подвесили, да и вдвоём на плечах несём. Только низ куканный туды-сюды болтается, по босым ногам, аккурат пониже закатанных выше колен штанин.

Ёсик с Лёвкой наперебой рассказывают за Торговую улицу — што где, и вообще как.