В мире животных

И тут напустила она на меня фата-моргану. Как в трактир возвращался, доспехи одевал, не помню...

Ёжик долго рассказывал, как блуждал потом проклятым по лесам, оставаясь сознанием в страшных видениях насланных белочкой. Как кругами водило его чародейство, не позволяя выйти к монастырю за помощью, отступая лишь в новолуние. Как сам себя не осознавая, пугал крестьян в деревнях и бегал от облав. Как питался змеями и лягушками, и прочие свои заключения. Лисичка-сестричка пугалась, охала, ахала. Жалко ей было рыцаря и смешно, когда он про видения свои рассказывал.

— Поняла, ты мораль истории этой, лисичка, — спросил медведь, когда Йож закончил свою историю.

— Да, справедливость и добро всегда побеждают, волей зверя всевышнего! — кивнула Азерия, бросая жалостливые взгляды на Йожа. Тот ненароком положил лапу ей на локоток.

— Неправильно! Уд свой в узде держать надо. Тебя, лисичка, как в мир выйдем, это особенно касается. Охотников будет — не счесть. — Медведь ударил рыцаря по лапе, — Ничему шляхту опыт не учит... С бабами вечно нарываетесь. В леса наши медвежьи сколько раз уже совались...

— Курва, больно же! — обиженно сказал ёж и начал зализывать ушиб.

* * *

Холодным октябрьским утром медведь и лисичка покинули монастырь. За спиной у Азерии болталась котомка с ее нехитрым скарбом — сменой одежды, парой святых книг, да еды на неделю. Лисичка еле успевала за широко шагавшим медведем. Йож остался в монастыре. Лисок портить, как сказал Шатун. Но была этому и другая причина — раны и истощение не позволяли еще шляхтичу отправиться в путь домой.

Азерия постоянно оглядывалась. Но вскоре лес подступил к дороге и холм, на котором стоял белокаменный монастырь, скрылся из вида. И даже маковки церкви было не видно из-за елей и сосен. Весь небольшой мирок, известный ей с детства, остался позади, и лисичке стало по-настоящему страшно. Медведь понял это по сгорбившейся спине, опавшим ушкам и поджатому хвосту.

— Смотри. Можешь еще передумать. Последний раз предлагаю. Если вернешься — аббатиса не накажет. Уверен, давно ее знаю, — медведь говорил, словно рубил бердышом — по фразе на шаг-два, чтобы не сбивать дыхание. — Там спокойно. До конца жизни — в четырех стенах, тепле. Многие мечтают о таком.

Лисичка упрямо помотала головой. Медведь кивнул, ответ был принят.

— Как тебя зовут? Шатун — это же прозвище? — Вдруг спросила она. Почему-то медведь не сразу ответил. Они прошли полверсты в тишине осеннего леса, прежде чем Азерия услышала ответ:

— Михал.

Сказка про волка, пса и его Хозяина.

Дожди не прекращались. Зима в этом году не спешила вступать в свои права, и торговый тракт стоял раскисшим от грязи и совершенно пустым. Енот каждое утро смотрел на небо, ожидая солнца, или хотя бы мороза. После чего спускался в погреб, пересчитывал тающие на глазах запасы и вздыхал.

Глиняная стопка громко стукнула о столешницу, отполированную до блеска локтями посетителей, и отвлекла его от раздумий.

— Еще! — прорычал волк.

Енот с поседевшей от старости мордочкой, стоявший за барной стойкой, укоризненно посмотрел на пьяницу, но отказывать не стал. Он вновь наполнил протянутую стопку самогоном и продолжил протирать стаканы. Енот уже не первый десяток лет работал в этом трактире и прекрасно знал, когда и как надо разговаривать с посетителями.

С волком общаться не следовало. Перечить ему — тем более. Ему надо было дать напиться, всласть повыть на луну, а когда он отключится, аккуратно закатить под лавку, чтобы серый не мешал остальным, и дать проспаться до утра. Эти правила он выяснил в первые полгода, после того как отставной центурион волчьего легиона поселился в их городке. За знания енот заплатил сломанным столом, разбитой посудой и юшкой, пущенной из носа легким, но метким и молниеносно быстрым ударом.

Цена была уплачена. Знания приобретены и в таверне надолго воцарился мир. Особенно тихо в ней было в канун новолуния, такой как сегодня, когда волк приходил утолить свою жажду. Ведь волк был оборотнем. Нет, не тем мифическим, что каждое полнолуние превращается в чудовищного человека. Но преображение его было не менее полным и основательным. Раз месяц на ветерана, обычно тихо сидевшего в своей мастерской, обрушивались воспоминания о прежней жизни, о ужасах святых походов, о огне и мече, который несли северяне в далекие земли. Видения того что творили южане, и того, что приходилось делать самим легионерам в отместку не отступали, пока волк не падал пьяным замертво.

— По-моему тебе хватит, уважаемый, — раздалось басистое хрюканье со скамьи у входа.

В отличие от енота, кабанчик сидевший в дверях лишь недавно поселился в Феррете и не успел ознакомиться со всеми обычаями местной жизни. Трактирщик нанял его в качестве подсобного рабочего и по совместительству вышибалы, благо выглядел подсвинок несмотря на юные годы солидно. А уж костюм из толстой кожи с заклепками, способный выдержать удар ножа и тяжелая дубинка, зажатая в копытах, и вовсе делали аргументацию кабана неотразимой. Но не для волка.

Тот обернулся и посмотрел на вышибалу своим единственным желтым глазом. Рывком поднялась губа, обнажив клыки. Плащ ветерана разошелся, обнажив потертую кирасу, старую, но без малейшего следа ржавчины. Лапа волка легла на рукоять меча. Енот за стойкой демонстративно мотал головой и зажал лапками пасть.

Кабанчик, впрочем, сам понял ошибку и испуганно хрюкнул:

— Извините!

Во взгляде волка не было задора, стремления показать свою удаль в пьяной драке. В нем читалось только желание убивать. Кабан не выдержал, потупился, а потом и вовсе уставился в пол. Волк отвернулся, протянул лапу и опрокинул в себя очередную порцию яблочного самогона.

Между тем по лестнице спустились недавно прибывшие постояльцы. Енот видел разных путешественников — козлов, странствующих по своим торговым делам, котов, от которых, даже надевших форму, все равно пахло грабежом и разбоем, волчьих солдат, многочисленные семейства зайцев... Кто только не останавливался в единственном трактире Феррета. Однажды даже лев из столицы. Но сегодняшняя парочка была примечательной.

Молоденькая лисичка привела себя с дороги в порядок — вымылась и вычесала грязь из шерсти. Она лучилась оранжевым — теплом, жизнью и песнями, и вместе с ее появлением в обеденной зале стало, кажется, светлее. Следом за ней тяжело ступал медведь, слегка припадая на левую лапу. Чем-то он напомнил трактирщику волка, была в нем такая же неизбывная грусть и тоска по прошлому. Когда они только прибыли, енот подумал, что это столичная куртизанка с охранником, или актриса, или волшебница-гадалка. Или еще что-то подобное... Ведь где это видано, чтобы рыжие честным трудом зарабатывали?

Только позже, когда лисичка расплачивалась за номер, он заметил, что под теплым кожаным плащом у нее надето не яркое платье с множеством юбок, а темная монашеская ряса, а на шее на суровой нити висит знак Зверя. Лисичка была экзорцистом. И тогда трактирщик внимательнее присмотрелся к северянину ее сопровождавшему. Медведь оказался тоже непрост — святой воин-храмовник. Тогда хозяин вздохнул с облегчением, проблем от гостей не ожидалось. А вот историй паломники могли рассказать много.

Лисичка уселась рядом с волком.

— Хозяин, найди мне кагор, разогрей, добавь корицу, мяту и чабрец, — сказала она и громко чихнула.

Енот очень переживал потому, что не предупредил гостей о волке. Но сделать это сейчас, когда серый был рядом, было невозможно — тогда драки не избежать точно.

— Знаешь, тебе действительно хватит, — между тем проникновенно сказала лисичка, обращаясь к волку.

— Уйди, распутница рыжая, — прорычал он, — не твое дело.

Злой взгляд волка не произвел на нее никакого впечатления. Как в прочем и слова к удивлению енота. Лисичка лишь грустно вздохнула.

— Не на мне тебе надо вымещать свою злость, серый. Хочешь, я облечу твои страдания? — предложила она.

Лисы это умели. Они могли забраться глубоко в чужой разум, так, что после этого звери менялись и надолго. Талант к волшебству 'головологии' был у них в крови, а уж после обучения на экзорциста... Енот замер, неужели лисичка сейчас вылечит волка и ему не придется каждый месяц проходить по лезвию меча.

Увы, волк понял предложение лисицы несколько превратно.

— Мне не нужны твои услуги, шлюха! — прорычал он.

— Азерия, давай демона из него изгоню лучше я, думаю, пары благословленных моей молитвой оплеух этому пьянчужке будет достаточно, — добродушно пророкотал медведь и положил на плечо волка свою тяжелую когтистую лапу.

Енот увидел, как под плащом у волка шевельнулась лапа и легла на рукоять меча, как он сгорбился и напрягся, медленно разворачиваясь. Внезапно перед внутренним взором трактирщика встала картина трехлетней давности, когда заезжая банда кота, гордившегося своими шитыми бисером сапогами, решила его ограбить. Тогда все началось плохо. Разбойники забрали у енота все деньги, а волк сидел и пил, пока их атаман положил лапу на его плечо...

Сейчас будет также, понял енот по позе ветерана — резкий нырок вперед, чтобы уйти от захвата и одновременно молниеносный выпад левой лапой обратным хватом назад, прямо в медвежью печень. Трактирщик уже раскрыл пасть, чтобы предупредить медведя, но к счастью обошлось.

Волк, уставился на храмовника своим единственным глазом, внезапно зрачок расширился.

— Ты?!... Я тебя помню! Ты, этот... как же... Шатун!

— Да это я. Откуда меня знаешь? Мы знакомы?

Тут волк развернулся к медведю всем телом. Он улыбался.

— Да как же тебя не знать! Ты же в битве у Избушки Ледяной стоял замыкающим в первом ряду ауксиллы легиона на правом фланге.

— Было дело, — кивнул медведь, — давно, правда, сколько лет прошло... восемь?

— Десять, — сказал волк, — хозяин, стакан моему другу за мой счет!

Енот наполнил стопку, затем окинул медведя взглядом перелил налитое в пивную кружку и добавил еще сверху. После чего навострил уши. Байки он любил. Впрочем, не он один, лисичка тоже заинтересовалась.

— Почему-то все мне этот бой припоминают, — смущенно сказал медведь

— Шатун, расскажи! — попросила лисичка-сестричка. — Ты мне никогда не рассказывал про святые походы.

— Да что там рассказывать, Азерия... Шли, грязь лапами месили, жрали что попадется. Все свое на себе тащили. Ни обоза, ни снабжения. Ауксиллия же, ополчение, если по-простому. Потом встали, бились, умирали... Те что выжили — шли дальше. Вот и вся война, — нехотя сказал медведь.

Тут вклинился волк.

— Я понимаю. Трепаться о своих подвигах, я тоже не люблю. Бахвальство получается. Но, лисонька, представь себе. Через поле несется засадный полк южан. Бараны, верхом, как на параде — доспехи блестят, флажки на копьях... Заманили псы наших ложным отступлением, и во фланг галопом! Я думал все, живым бы уйти и царицу спасти. Даст Зверь, они об ополчение споткнуться, пару минут потеряют, мы хоть строй развернуть успеем. Хотя толку. Мы же мечники, не копейщики, все равно бы в поле не выстояли... И тут этот увалень выходит перед строем, со своим топором огромным за спиной. Сначала прямо с рук из хиробаллистры троих одним дротиком выбил из седла. Как из простого арбалета, ей богу! Потом с бердышом своим вперед бросился, прямо навстречу ощерившемуся копьями клину, и смешалось все. Мы только и слышали крики верблюжьи, да как отсеченные лапы бараньи в стороны летят смотрели! Враги замешкались, скорость потеряли, а там уже на них, стоячих считай, пехота набросилась. Ну а бараны они что, рыжая, только бодаться и умеют. В свалке им не выстоять. Короче смяли их. Бежали так, что копыта сверкали! Царственная Пантера Лео тогда собственноручно ему десять золотых вручила и брошь со своего плаща, — Волк ткнул лапой в плечо медведя. — Так было, герой? Не наврал?

— Нет, — коротко ответил медведь.

— А потом ты при штурме Теремка отличился. Первый в ворота ворвался. Таран подмышку взял и как дубиной, ей богу, ворота вынес. Был стрелами исколот, словно еж-переросток. Хорошо у кроликов луки слабые, да стрелы легкие, тростниковые, шкуру его толком даже пробить не могли. А ведь тоже, если бы не он, еще неизвестно как все повернулось, сколько бы нам там осаду держать пришлось бы. Ни мышки-норушки, саперы значит, подкопаться не смогли под стены, зайцев, кузенов кроличьих, и лис к ним подсылали на переговоры — не договорились. Мы легионом волчьим три штурма — без толку! Даже лягушки пытались через реку пробраться и ворота открыть ночью... Не получилось, — волк улыбался, в отличие от медведя. — Всегда хотел узнать, почему ты дальше не пошел? Ты ведь храбрец отчаянный и ранен серьезно не был. Почему отказался?

— Потому что в Теремке война закончилась, — буркнул медведь.

— Как это закончилась? Три годя же еще воевали. Южная кампания, переход через пустыню, осада столицы... — загибал пальцы на лапе волк, — сколько награбили, сколько невольников увели!

— Потому, что все последовавшее было бойней, а не войной. Как после взятия Теремка... Тук-тук, кто в теремочке живет? Никто. Только трупы в лужах крови лежат... Я тогда храбрый был, потому, что умереть хотел. Умереть, волче, а не душу свою загубить. Иначе, я был как ты — сидел бы со стаканом горькой и грыз себя изнутри из-за грехов, — холодно сказал медведь, глядя в единственный желтый глаз волка.

Тот тяжелого взгляда не вынес, отвернулся, опрокинул стопку. В трактире воцарилась гнетущая тишина. Первой ее нарушил волк.

— Я смотрю, нахватался ты от своей рыжей товарки 'головологии' — мрачно буркнул он.

— Так ведь и она теперь из лука без промаха бьет и посохом приложить может, — развел лапами медведь.

Они помолчали, выпили еще по одной. После чего волк попрощался и пошел домой, а медведь с лисичкой-сестричкой перекусив отправились осматривать город, несмотря на позднее время.

Енот вздохнул с облегчением. Кажется, сегодня угроза миновала. Зал был пуст, и посетителей не предвиделось — про привычку волка знал весь городок. Енот оставил на всякий случай кабанчика за стойкой, а сам взял корзину с бельем и отправился к реке. Ему надо было успокоиться, а в этом случае нет ничего лучше, чем прополоскать пару простыней.

* * *

Волка енот снова встретил по пути к реке. Тот спорил с псом, вокруг уже стояла пара десятков зверей. Енот сначала хотел было свернуть на другую улицу — становиться свидетелем смертоубийства ему совсем не хотелось. Южанина, как многие другие горожане, трактирщик недолюбливал. Хотя тот был спокоен, всегда предельно вежлив, трактирщика бесили безвольно висящие длинные уши, странная морда пса, на которой было слишком много кожи, его вечно несчастные глаза и неизменный ошейник на шее — символ веры в Хозяина. Приехал южанин в Феррет еще до войны и приняли его поначалу неплохо, несмотря на то, что он был иноверцем.

Не то, чтобы енот считал пса 'отвратительным еретиком и чернокнижником', как регулярно называла его старая черная кошка, жившая на окраине. И участвовать в расправе не собирался. Найти второго такого сапожника в округе было тяжело. Да и к тому же, пес все еще должен был еноту целую монету серебром. В общем зверем был со всех сторон нужным и полезным. Но не настолько, чтобы рисковать ради него своей шкурой.