Булавин.

Лукьян скорчил лицо как заправский заговорщик и пододвинулся ближе к друзьям:

— Конец их дружбе. У Кочубея мой побратим Петр Семерня служит. Так он говорит, что старый хрыч Мазепа закрутил любовь с дочкой судьи — Матреной, а та, его крестница, между прочим. Он даже свататься приезжал, да от ворот поворот получил и в ярости к себе умчался. Однако переписку с Матреной ведет, и встречи тайные полюбовные имеет.

— Вот же, греховодник старый... — удивленно сказал Кондрат.

— Дальше продолжай, — поторопил Костя.

— Так вот, все сношения их и шашни через Семерню идут, а он полюбовников, бывает, что и подслушивает. Мазепа говорит, что под руку Речи Посполитой отдаться готов, со Станиславом Лещинским через иезуитов переписку ведет, да с королем шведским. Русский царь Карла у Смоленска караулит, и если швед на Украину повернет, то выбор у Мазепы невелик, или разорение всего края, или договор с бывшим врагом. А раз так, то гетман уговаривает Матрену с ним бежать, и обещает ее польской дворянкой сделать. Ну, а Кочубей, тем временем на него в Москву доносы пишет, подозревает что-то. Только вряд ли ему там поверят, царь Петр гетмана дюже любит, а в наших делах мало что понимает.

— Надо узнать точно, когда у гетмана с Матреной следующая встреча. Подловим голубков и поговорим с Мазепой по душам. Если он, в самом деле, готов против царя пойти, то можно убыстрить события. За ним тридцать тысяч реестровых сабель, и это сила немалая, — сказал Булавин.

— Сделаем, — пообещал Лукьян. — Мы с Семерней постоянно письмами обмениваемся.

Костя Гордеенко задумался и, что-то решив, высказался:

— Может получиться. Многие Москвой недовольны и вольности хотят. Из гетманских казаков лично Мазепе преданных только половина, а то и меньше. Остальные на Сечь смотрят или на своих полковников. Если гетман сам царю изменит, то треть с ним пойдет, не больше, а если с нами заодно, то почти все полки присоединятся.

— Так что, договорились? — спросил бахмутский атаман. — Выступаем против царя?

— Да, — кивнул Хохол.

— Будет дело, — согласился Гордеенко.

Все три атамана ударили по рукам, поклялись стоять заодно до самой смерти и пошли готовиться к скорой поездке на Сечь.

Войско Донское. Бахмут. 10.07.1707.

— Нападай!

По пояс голый, мускулистый двадцатилетний парень, один из казаков Лоскута, держа в правой руке толстую тяжелую палку, по виду напоминавшую саблю, левой поманил меня на себя.

Делать нечего, я сам попросил лоскутовцев погонять меня по всем воинским наукам. Им интересно, а мне тяжко. Они к делу подошли ответственно и без малейшего намека на халтуру, и теперь учеба идет по полной программе. Всего, с полковником Лоскутом семь человек, и молодых профессионалов военного дела, как я их для себя обозначил, боевиков, среди них трое. Двое постоянно рядом с полковником, который занимается только ему ведомыми делами и постоянно где-то пропадает, а кто-то один всегда в Бахмуте на нашем дворе, за обстановкой присматривает, и меня тренирует. Сегодня очередь Василя Чермного, которому сабли интересны больше чем огнестрелы, а значит, синяков я нахватаю столько, что потом полночи на лавке ворочаться буду.

— Ну же, чего застыл? Вперед! — подбодрил меня Василь.

Поежившись в своем учебном доспехе, толстом полушубке с войлочным подкладом, я перехватил оружие, палку, чуть покороче, чем та, что была у моего учителя, и начал наступление.

Шаг. Второй. Третий. Василь притоптывает ногой и резко подается вперед. К этой манере я уже привык, он меня пугает, но все же на долю секунды застываю на месте. Снова иду вперед. Постараюсь атаковать условного противника в корпус. Замах! Рывок! И от удара ногой в грудь, я откатываюсь обратно.

Встаю, отряхиваюсь от пыли, и спрашиваю:

— Что, опять меня глаза выдали?

— Они самые, — соглашается Василь. — Ты смотришь туда, куда ударить хочешь, а необходимо мой взгляд держать.

— Понятно.

— Атакуй!

Снова иду на Василя, а он стоит на месте. Левая нога вперед. Смотрю только на 'противника'. Прыжок! Выпад! Тяжелая палка своим острием должна ударить тренера в голову, но там, куда я целюсь, уже никого нет. Василь делает половину шага в сторону, и легко ударяет меня палкой в бок. Однако я тоже не лыком шит и не первый день по двору с учебной саблей скачу как антилопа по степи. Новый синяк получать не хочется, тело реагирует само, и отскакивает в сторону.

— Неплохо. Продолжай!

Длинный шаг вперед. Палка свистит в воздухе. Мне кажется, что теперь-то я достану Василя, и снова у меня ничего не выходит. Учебная сабля сталкивается с оружием тренера и отлетает обратно. Чермный контратакует и ловит меня на новом замахе. Всего полшага навстречу. Он оказывается ко мне вплотную и снова толкает меня в пыль. Обидная ситуация, конечно, но от такого мастера, какой сейчас передо мной, тумак не обида, а наука, за которую надо говорить слова благодарности.

Встаю. Наскок. Падаю. Подъем. Атака. Получаю шлепок плашмя по спине. Раз за разом атака. Затем разъяснение ошибок. Показ приемов. Работа кистью. Финты, атаки, уколы в запястье. Понял? Да. Начали. Все по новой. Атака. Удар по ноге. Прыжок. Пощечина в лицо. И так три часа подряд. До тех пор, пока у меня окончательно не иссякают силы, и Василь, заметив это, разрешает мне немного отдохнуть.

С трудом, преодолевая сопротивление тела и перебарывая себя, я подхожу к дому, и прислоняюсь к нему спиной. Скатываюсь вдоль стены на землю и стараюсь не двигаться. Рядом со мной, присев на корточки, расположился Чермный. Тренер посмотрел в мое лицо. После этого похлопал меня ладонью по щеке и сказал:

— Э-э-э, Никифор, да ты бледный совсем. Переутомился. Отдых тебе нужен. Пока перерыв сделаем.

— Ничего, я еще смогу, — говорю, еле выталкивая из себя слова.

— Нет, отдыхай, а то сердечко может остановиться или в теле что-то надорвется. Все надо делать своевременно, а здоровье беречь смолоду.

— Хорошо, — я делаю паузу и спрашиваю Чермного: — Василь, вопрос можно?

— Давай.

— А вы, кто всегда рядом с Лоскутом, откуда?

— В смысле, откуда? Что тебя интересует?

— Ну, где вы родились? Где жили?

— Вот ты про что...

Я жду ответа, а его нет. Как и его товарищи, Василь мой вопрос просто проигнорировал. Давить на него и повторять свои слова, бесполезно. Наверняка, он только улыбнется и промолчит, а если стану ему докучать, встанет и уйдет. Странная ситуация, и если докапываться до правды, то надо с другой стороны заходить, спрашивать не боевиков, а полковника Лоскута. Впрочем, полковник тринадцатилетнему парню не ответит, величина не та. Он Разинский соратник и, как поговаривают люди, один из тех, кто знает место захоронки великого атамана, где тот большую часть персидской и кавказской добычи спрятал. А я пока еще только сын бахмутского атамана и сам по себе никто. Ну, ничего, вскарабкаюсь наверх, заработаю уважение и, если не погибну, то о многом Лоскута спрошу. Дайте только срок.

Немного отдышавшись и придя в себя, я повернулся к Василю, и спросил:

— Так чего, может быть, продолжим?

— Погоди, — ответил он и кивнул на площадь. — К вам важная птица приехала, так что не до того. Я пока в сторонку отойду, а ты гостей встречай.

Действительно, на крыльце приказной избы стоял десятник Корнеев, который временно батю замещал, а перед ним несколько казаков на конях. Все они люди мне незнакомые, кроме одного, старого отцовского товарища и делового партнера Ильи Зерщикова, бывшего атамана Войска Донского. Надо же, лично приехал. С чего бы это? Хотя, если подумать, все понятно. Князь Долгорукий уже свои силы собирает, а Зерщиков человек хитрый и продуманный. Такой матерый человечище никогда и ничего просто так не делает, и из всего старается выгоду извлечь. Наверняка, по станицам не просто так катается, а с целью узнать, как казаки к карателям отнесутся. Как-как? Ясно ведь, что всех псов царевых на сталь насадят, а сошку помельче разгонят или на свою сторону переманят.

Ладно, думки потом. Зерщиков, скорее всего и к нам в гости заедет, так что надо встретить его как полагается. Значит, надо встать и переодеться.

— Галина, — обойдя дом и, заглянув на кухню, окликнул я сестру.

— Чего?

Она выглянула из-за двери и встряхнула своими роскошными черными косами.

— Зерщиков в городок приехал. Может и нас навестить. Достань кваса холодного.

— Сейчас.

Через несколько минут, более или менее приведя себя в порядок, в чистой одежде, я стоял у входа в дом. Вышел вовремя, казаки Зерщикова остались на площади, а он сам направился к нам. Смуглолицый и чернявый бородач с вечно прищуренными хитроватыми глазами, ловко, словно молодой, спрыгнул с седла, накинул повод на плетень и прошел на двор.

— Здравствуй Никифор, — он остановился передо мной.

— И вам здравия, дядя Илья.

— Где батя?

— А Корнеев не сказал?

— Нет, — поморщился бывший войсковой атаман. — Отговорился тем, что Кондрат его в свои планы не посвящает.

— Так отец вроде в Белгород уехал, Ульяну навестить. Знаете ведь, что она беременна.

— Говорили мне об этом, все же родня.

— Вот и я про то же самое.

— А когда Кондрат вернется?

— Не знаю.

Зерщиков что-то пробурчал, и было, повернулся к своему коню, но я его окликнул:

— Дядь Илья, зайди в дом. Квасу с дороги выпей.

— Холодный?

— Конечно.

— Ну, веди.

Мы с отцовым товарищем, который был готов в любой момент продать его за деньги и привилегии, прошли в дом. Вместе, из больших запотевших глиняных кружек напились кваса и, как бы, между прочим, Зерщиков спросил:

— Что у вас в Бахмуте происходит, Никиша?

— Вы о чем, дядя Илья?

— Люди в городке посторонние, а недавно разговор был, что самозванного полковника Лоскута в ваших краях видели.

— Кто же мне скажет, что происходит, — пожал я плечами. — Лоскут, если бы объявился, то непременно нас навестил, а я его не видел. Ну, а люди посторонние, так это бурлаки из беглых, которые недавно с Дона из артели Кузьмы Самойлова пришли.

— Может быть, так оно и есть, — протянул Зерщиков, а затем встал из-за стола и направился на выход.

— Дядя Илья, отцу чего передать?

— Не надо, я ему в приказной избе записку оставил.

Проводив дорогого гостя и посмотрев, как лошади умчали всадников с площади, я снова напялил на себя пропотевший и пыльный тулуп, взял в руки тяжелую палку, и направился на середину двора. Василь Чермный уже был здесь.

'Ну, продолжаем, — подумал я. — Краткий отдых окончен, до вечерних сумерек еще очень далеко, а чтобы не загинуть в новом для меня времени, надо быть сильным и ловким. И раз так, то придется много тренироваться и многому учиться заново. Политика и загадки прошлого, это все интересно, но если мне отрубят голову или пристрелят, то они меня волновать уже не будут. Никогда. Поэтому палку крепче в руки и пошел'.

Запорожская Сечь. 16.07.1707.

— Помнишь молодость нашу, Кондрат? — спросил Костя Гордеенко своего друга.

— Конечно, помню, друже, — ответил бахмутский атаман.

— Вот что бы ты сделал лет пятнадцать назад, если бы на Сечь за помощью приехал?

Булавин усмехнулся и ответил:

— Вышел бы на раду, и клич кинул.

— И что было бы? — глаза запорожца улыбались, а лицо сохраняло серьезность.

— Собрал бы человек двести сиромашных, без оружия и пороха. Двинулся бы на Дон, и человек пятьдесят довел бы.

— Вот то-то же, — Костя хлопнул друга по плечу и добавил: — Пойду я, пожалуй. Вскоре начинаем, и я должен быть на своем месте. Удачи, Кондрат.

— Мы столько для успеха сделали, что она просто обязана быть с нами.

Костя Гордеенко покинул курень Лукьяна Хохла, который стоял в пределах Сечи, и направился к своему, который был неподалеку. Кондрат посмотрел другу в спину, вздохнул и, ожидая того момента, когда его вызовут на раду, задумался.

Шесть минувших дней Кондрат Булавин, Костя Гордеенко и Лукьян Хохол находились в постоянном движении. Сговорившись сделать общее дело, они стали претворять свои задумки в жизнь. А для этого надо было не просто поднять казаков, но и подготовить для этого почву и заранее договориться со всеми слоями населения Запорожской Сечи. Поэтому им приходилось постоянно навещать богатых и влиятельных запорожцев и вести с ними долгие переговоры. Планировалось избрать Гордеенко кошевым атаманом, и не просто так, при одной только поддержке сиромашных, среди которых Костя был в сильном авторитете. Но и зажиточных казаков подмаслить стоило, да делами своими повязать, ведь за каждым таким человеком несколько десятков лихих казаков, зависимых от его милости и помощи. Ко всему прочему, именно они контролировали торговлю, оружие, казну, продовольствие, склады и припасы, так что ссориться с такими людьми было себе дороже.

Наконец, к тому, чтобы провести перевыборы кошевого атамана, все было подготовлено. Казаки из куреня Хохла, разнося новости, разошлись по Сечи, а Булавину оставалось ждать того момента, когда ему можно будет выступить перед сечевиками.

— Бух! Бух! Бух! — Один за другим до Кондрата донеслись пушечные выстрелы. Пора. Донской атаман встал и направился на выход. Рядом с ним были его донцы и несколько запорожцев. Все при оружии, и готовы в любой момент прикрыть Кондрата.

Сечевая рада заполнилась шумными и крикливыми людьми, готовыми в любой момент сорваться с места и выступить походным строем в любую часть света. Большинство казаков уже знало, по какому поводу сход, но кое-кто, в основном из приближенных нынешнего кошевого, пока пребывал в неведении. В огромный людской круг вышел кошевой атаман Финенко. Следом куренные и, пристроившиеся к ним, Булавин с донцами.

Финенко знал, кто такой Кондрат, но его появлению на Сечи был удивлен и спросил:

— Ты народ баламутишь и раду созываешь?

— Да. Хочу братьям-казакам слово сказать.

— А чего ко мне не зашел?

— Тороплюсь. Время поджимает.

— Что же, раз имеешь что сказать, говори.

Увидев Кондрата, многие сечевые казаки разразились приветственными криками. Немало людей помнило его по штурму Азова и некогда ходило в его сотнях. Не чужим человеком был Кондрат для запорожцев, а потому донской атаман не стеснялся. Он выступил вперед и громким уверенным голосом повел свою речь:

— Панове запорожцы! Кто не знает, то зовут меня Кондратий Булавин. А прибыл я к вам от всего Тихого Дона, — Булавин снял с головы папаху, чинно во все стороны поклонился и продолжил: — Всему славному низовому казачеству бью челом. Прошу всех вас атаманов-молодцов встать с нами заодно, за славу нашу казацкую, за вольности и свободу. Нет нашей мочи. Претерпеваем обиды от царевых людишек. Не можем более укрывать у себя беглый люд и свободы лишаемся. А за нами ваш черед придет, товарищи. Идут на Дон каратели царские, и мы их разобьем. Однако это война с царем Петром Романовым, и скажу, как есть, самим нам свою волю не отстоять. Потому, мы просим у вас, браты запорожцы: пушки, людей, коней и припасы. Пока еще есть сила за нами, отобьем царевых воевод, да сами на Москву пойдем. Видно, что позабыли цари, как мы их на престол сажали и снимали. Пора бы и напомнить.