В конце-концов, я передумал насчет моего поступления в Школу кандидатов в офицеры. Но это было связано не столько с тем, что какой-то капитан 1-го ранга написал мне рекомендацию, сколько с просоленным старшиной по имени Эверетт Э. Барретт. Барретт был специалистом по обезвреживанию взрывчатых веществ и боеприпасов и специалистом по вооружению, ставший шефом, когда я был назначен во второй взвод UDT-21. Второй, только по счету, взвод, как мы его называли. Если у меня и был морской папа, то это был Эв Баррет. Поговорим об этом типе. Барретт был идеальной киноверсией главного старшины — его бы сыграл кто-нибудь вроде Уорда Бонда, если бы Уильям Холден не ухватил эту роль первым. Я думал о нем, как о старике, хотя ему, вероятно, было только около тридцати, когда я его встретил: жилистый, сероглазый с резкими чертами лица человек ростом около пяти футов и десяти дюймов (прим. 178см), с белыми — очень коротко постриженными — волосами и отсутствующим безымянным пальцем на левой руке из-за слишком большого увлечения взрывными устройствами. У него было хриплый голос лягушки-быка, которые опережал его примерно на пятнадцать секунд (вы всегда слышали Эва Баррета прежде, чем его видели) и он рычал неразборчивые ругательства в бесконечном потоке и хитроумных комбинациях — все с плоским акцентом на гласных жителя Новой Англии. Термин 'морская ругань' был, вероятно, придуман Эвереттом Э. Барреттом. Он не был образованным человеком — по крайней мере формально. Он читал вдумчиво и писал фонетически. Это как Ф-О-Н-Е-Т-И-Ц-К-И. И я не раз его ловил, читающего нам новый регламент с бумагой вверх ногами. Но вверх ногами или нет, он просматривал его, а затем столкнувшись с каким-нибудь беднягой-лейтенантом декламировал кучу официальных параграфов. Столкнувшись с представлением Барретта, большинство офицеров слегка сгибались в коленях, отвечая: — Да, конечно, шеф, как скажете. И они были готовы. Барретт знал, как напугать офицеров до смерти. Но он был хорош. Он до смерти пугал не только офицеров, но и всех нас, включая меня. Во время моего первого круиза в составе UDT-21 по Карибскому морю, рация на одной из наших лодок вышла из строя как раз перед началом десантных учений. Может я и был радистом, но не специалистом по электронике. Для Барретта это не имело значения. — Марсинко, ты, бипикающий мамососунок, тащи сюда свою тощую вихляющую жопу — прорычал он мне. Я подхватил свою тощую вихляющую жопу и предстал пред ним во всей красе. — Ты, мть твою, берешь эту растудыть-перетудыть рацию, бдь, которая пшла по растудыть ее в клюз и чинишь ее до завтрашнего утра, бдь, или я тебе буду растудыть-втудыть дрть задницу всю следующую, бдь, неделю растудыть-затудыть. -Айе, бдь, айе, шеф. Так вот, я не отличал транзистор от резистора, а фильтр от радиолампы. Но я разобрал схемы и работал всю ночь, а на следующее утро каким-то образом — я до сих пор не знаю, как и что я сделал — я собрал эту чертову рацию, и она заработала. Не то, чтобы я беспокоился о том, что Барретт будет надирать мне задницу всю следующую неделю — хотя шеф был вполне способен заставить меня лететь ей вперед следующие сорок восемь часов. Просто у него была сверхъестественная способность успешно бросать вызов людям, заставляя сделать их больше, чем они считали возможным. Всякий раз, когда кто-то говорил Эву Барретту 'Но шеф, это невозможно', Барретт смотрел на него снизу вверх и говорил: 'Просто растудыть, сделай это и заткнись, затудыть.' Барретт вцепился в меня как дрессированный сторожевой пес в пах грабителю, схватив за яйца — и не отпускал. Это было всегда, 'Марсинко, сделай это, растудыть-втудыть', и 'Марсинко, ты никчемный растудыть-взатудыть балабол, тащи сюда свою растудыть-затудыть жопу с затудыть снарягой'. Когда мы отправлялись на остров Вьекес для маневров и ночевали в палатках на пляже, он заставлял нас патрулировать местность и разгребать песок дважды в день. Вьекес всегда считался временем каникул для взводов UDT. Вы ныряли за устрицами и лангустами, пили пиво и ром, бездельничали на пляже и работали над своим загаром. Но только не под командой Эва Барретта. Он заставил меня собрать пустые банки всего взвода из-под пива, наполнить их песком и построить стены маленьких патио перед палатками. Он проектировал (а мы строили) крыши патио из пальмовых листьев и колокольчики из пивных бутылок. В какой-то момент он усадил взвод и научил нас делать шляпы из пальмовых листьев, считая что мы недостаточно заняты. Боевые пловцы делающие шляпы из пальмовых листьев? А? Но для Барретта изготовление шляп из растудыть их пальмовых листьев означало, что мы должны взбираться на самые высокие, растудыть-втудыть их пальмы, чтобы добыть самые нежные, зеленые, самые пышные втудыть их пальмовые листья на всем, затудыть его острове. Никаких одеревенелых листьев для Эва Барретта. И если вы никогда этого не делали, то забраться на 45-футовую (прим. 13м) пальму — это работа. Дело в том, что я никогда не возражал против измывательств, криков и постоянного внимания. Я рано понял, что чем больше Барретт драл тебя, тем больше он о тебе думал — поэтому он пинал меня по заднице, пока я не сдал экзамен, эквивалентный средней школе. И он позаботился о том, чтобы я прошел углубленную подготовку по прыжкам. И он оттачивал мои административные навыки, заставляя меня печатать все его отчеты по взводу. И в конце-концов, он убеждал и умасливал, и запугивал, и тиранил, и выкручивал мне руки до тех пор, пока я не подал на вступительные экзамены в Школу кандидатов в офицеры — и не сдал их. Когда мы возвращались в Литтл-Крик, он приводил меня домой на ужин и я весь вечер просиживал с Барреттом и его женой Делией, попивая пиво и слушая его рассказы о старом военно-морском флоте. Почему он усыновил меня — ведь именно это он и сделал — я до сих пор не знаю. Я был не первым моряком, которого он взял под свое крыло, и не последним. Но я рад, что он это сделал, потому что, вероятно, он провел со мной больше времени между 1961 и 1965 годами, как в UDT-21, так и в UDT-22 (новом подразделении, сформированном в 1963-м году, куда был переведен второй взвод Барретта), чем мой отец за всю жизнь. И, честно говоря, если бы вы были буйным юнцом в свои двадцать с небольшим лет (а я был) и вы искали позитивную мужскую ролевую модель (а я, вероятно, искал), вы могли бы сделать чертовски много худший выбор, чем Эверетт Э. Барретт, боец UDT, командир взвода, специалист по разминированию и вооружению. Я был хулиган. Например, когда второй взвод отправлялся в поход, мне и моему другу приходилось зачищать камбуз от матросов. Здесь уместно небольшое пояснение. На борту корабля существует жесткая кастовая система. Офицеры живут в Офицерской Стране, где рядовая блевота не отсвечивает без уважительной причины. У старшин обычно есть свой козлиный загон — собственный камбуз и кают-компания, а остальной экипаж питается на общем камбузе. Таким образом, мы и морские пехотинцы оказывались на самом дне пирамиды. Мы были классифицированы как десант, не как члены экипажа, и поэтому нам все доставалось в последнюю очередь. Мы ели последними. Мы принимали душ последними. Мы срали последними. И в случае крайней необходимости, мы умрем первыми, но взводы UDT — это маленькие сплоченные группы. Мы спали вместе, делили обязанности, плавали в парах и нам хотелось принимать пищу своей группой, а не идти на камбуз и втискиваться поодиночке среди незнакомых матросов или (что еще хуже) морпехов. А я тогда был известен как Чудик. Чудик, потому что я был достаточно чудиком, чтобы наводить лоск на подошвы своих ботинок, а не только на их верх. Мой кореш, Дэн Змуда, настоящее имя Змудаделински, псевдоним Грязь, и я разработали метод, с помощью которого можно было убрать достаточное количество матросов с камбуза, чтобы второй взвод мог есть вместе за одним столом. Разработанная нами методика была проста и эффективна. Сначала мы заходили в столовую и наполняли наши подносы до отказа едой — всем, от супа до орешков, на одном подносе. Потом я садился среди группы чистых, опрятных, хорошо одетых матросов и здоровался с ними. — Добрый день, джентльмены, — вежливо кивал я. Потом Грязь с глухим стуком падал на соседний стул. — Здорово, соседи по обжорке — добавлял он вежливо, как йомен. Сердечные приветствия, должно быть, были связаны с внешним видом Грязи. Он был сложен как пожарный кран и так же прочен, и он как бы постоянно наклонялся, словно навстречу ветру. Его круглая бульдожья челюсть вызывающе выпячивалась, большой славянский нос (сломанный во множестве драк) был слегка перекошен. Остальная часть его польского лица выглядела как обработанная пескоструйкой. Даже когда он улыбался, в его глазах появлялось это удивительное дикое выражение — что-то вроде 'смотрите внимательно, вот оно', улыбка, любимая Халком Хоганом как раз перед тем, как он разобьет Андре Гиганта (Халк Хоган и Андре Гигант — звезды профессионального реслинга 80-х годов прошлого века, прим. перев.). Талисманом команд подрывников-подводников является злобный лягушонок по имени Фредди. Он носит матросскую фуражку 'Дикси', надетую под щегольским углом. В уголке его рта надежно зажат окурок сигары. В правой руке у него зажженая динамитная шашка, а в глазах — безумный блеск. Грязь приобретал такой же вид и большинство матросов находили это тревожащим. Он идеально подходил на роль Хантца Холла для моего Лео Горси. (Пара игравших в дуэте актеров 30-х годов, примерно как сейчас Стивен Фрай и Хью Лори. Прим. перев.) Затем Грязь, который обычно ел десерт перед тем, как съесть первое блюдо, брал нож с чужого подноса, намазывал толстый слой мороженого — вкус не имел значения — поверх стейка Солсбери, добавлял полбутылки соуса и начинал есть. Грязь ел очень быстро — и без помощи столовых приборов, это было повторением Адской недели, за исключением того, что мы с Грязью были единственными за столом, кто прошел через Адскую неделю. Я всегда начинал свою трапезу с гороха. Я его ел, засасывая через нос. После первых двух вшвыркиваний, я оглядывался и причмокивал губами. — М-м-м-м. Отлично! Если в этот день не было гороха, то обычно были спагетти. Я втягивал спагетти так же через нос, хотя обнаружил, что если соус маринара был слишком острым, у меня слезились глаза. Если тонкие методы не срабатывали, мы переходили к грубым. — Кофе, мистер Грязь? — спрашивал я. — Конечно, мистер Чудик. — Сливки? — Нет, спасибо мистер Чудик. — Сахар? — Полагаю, что тоже нет. — Сопли? — я прочищал нос в его чашку. — Восхитительно. И он выпивал его залпом. Мы обнаружили, что примерно через три дня таких выступлений слух о них распространился. К концу первой недели пребывания в море нам с Грязью было достаточно зайти на камбуз, загрузить подносы и направиться к столу. Он освобождался еще до того, как мы усаживались. Когда Барретт услышал, что мы проделываем с Грязью, он просто взбесился. — Дачерттепобери, Марсинко — прорычал он — Я не могу тебя на растудым-тудыть пять минут оставить, чтобы ты на свою растудыть-едремть-тудыть жопу приключений растудыть-затудыть не заполучил. В дополнение к заболевшим ушам Грязь и я получили дополнительные наряды. Это был уникальный способ Барретта сказать 'спасибо' за представления, которые позволили взводу есть вместе. Мы с Грязью страдали молча. Мы знали, почему он это сделал: если бы он этого не сделал, он бы огреб неприятностей в старшинском загоне для козлов и поэтому, чтобы сохранить мир, он нас вздрючил. Я получил уведомление, что меня приняли в школу кандидатов в офицеры сразу после того, как я отправился на шесть месяцев в Средиземное море, на борту 'Рашмора', старинного десантного корабля-дока времен Второй мировой. Это был настоящий прощальный тур. У меня была вся обычная работа в взводе: разведка пляжей перед десантными учениями, отработка подрывов при разминировании, участие в учениях Зулу-пять-Оскар, с уклонением и побегом, которые были частью продолжающейся подготовки UDT-22. А потом была черная работа: печатание для Барретта отчетов и служебных записок, обслуживание оборудования и поддержание своей квалификации в области водолазного дела и прыжков с парашютом. В добавок ко всему, я стал все больше и больше времени проводить в Стране Офицеров, наблюдая за тем, как они действуют, как они выполняют свои обязанности, как они живут в своей кают-компании. Время от времени я поднимался на мостик, где капитан нашего десантного корабля-дока, капитан 1-го ранга Б. Б. Уитэм, даже давал мне пару раз порулить, после того как Баррет сообщил ему о том, что меня приняли в Швалку Курячьих Отбросов, как ее ласково называют на флоте. Будучи закоренелым новоангличанином, Шкипер Уитэм позаботился о том, чтобы я получил начатки офицерского мастерства. Он даже знал обо мне достаточно, чтобы правильно ко мне обращаться — как к старшему матросу Чудику. Конечно, теперь, когда я собирался стать офицером и джентльменом, мы с мистером Грязью полностью отказались от наших представлений на камбузе. Это был великий поступок, но даже великие деяния должны когда-нибудь заканчиваться. Кроме того, кто захочет, чтобы его звали энсайн Чудик? Не то, чтобы я надел на себя мантию респектабельности. Например, когда мы встали в Неаполе за припасами, я садился за руль грузовика, который нам выделяли. Моя логика была проста: я собирался управлять кораблем; управление есть управление; почему бы мне не получить всю возможную практику? Неаполь — холмистый город и там есть длинные тоннели с пешеходными тротуарами, расположенными рядом с дорожными полосами (только дураки ходили по этим узким тротуарам в тоннелях, потому что неаполитанцев сравнивают с дикарями из Бейрута, когда речь заходит о вождении). Теперь, поскольку у нас были колеса, мы могли найти время, чтобы сделать одну-две остановки для общественных напитков по пути к складу снабжения, что приводило к отставанию от графика. Я часто брал на себя задачу наверстать упущенное время, забираясь двумя колесами на тротуар и задевая стены тоннеля, чтобы обогнать медленно идущий транспорт. Этот прием не слишком радовал ни старшину, ни восьмерых боевых пловцов, ехавших сзади, ни весь автопарк. Барретт попытался исправить мой стиль вождения в своей характерной дружелюбной манере, педантично объяснив мне, что растудыть их маменьку грузовики не предназначены для езды по затудыть их, тротуарам и обочинам. Я кивнул и поехал дальше. — Понял, шеф, виноват. Виноват, конечно. Я 'достал' Барретта за неделю до того, как отбыл в ШКО. У нас были запланированы прыжки с парашютом. Я уже привлек недовольное внимание кэптена Уитэма, низким раскрытием — ожидая, пока я не окажусь ниже тысячи футов (прим. 300м), чтобы дернуть за кольцо. Уитэм чувствовал себя в большей безопасности, когда мог наблюдать в бинокль, как мы открываем парашюты. Мысль о прыжке HALO (с большой высоты с низким раскрытием) заставляла его потеть. Я был полон решимости заставить его сбросить фунтов восемь, за счет потери жидкости. Последним моим прыжком был прыжок в воду по правому борту десантного корабля. Верхушка мачты корабля находилась на высоте 138 футов (прим. 42м) над палубой. Я сказал взводу, что я буду опускаться так низко, что окажусь вровень с верхушкой мачты, когда раскроется парашют. На самом деле, я сказал всем, кого смог найти, что собираюсь раскрываться на 138 футах, за двумя примечательными исключениями: Шкипера Уитэма и Эва Барретта. У меня даже был парень по имени Темный Боб, расположившийся на палубе с 16-мм звуковой кинокамерой. Мы поднялись, набрали высоту, вошли в зону и прыгнули. Когда я позже смотрел фильм, это было замечательно. Все парашюты раскрылись очень высоко. А потом я падаю. Падаю. Падаю. Пока камера следила за мной все ближе к воде, вы отчетливо слышали голос Барретта на звуковой дорожке: — Вот мудак. Вот гребанный мудак. Вот же гребанный тупой мудак. Дергай это чертово кольцо, Марсинко, ты гребанный херосос, пилотколизный дерьмопроглот, выродок мудозвонный, дергай это чертово кольцо. Я знал, когда нужно понимать намеки, поэтому дернул кольцо. Я настроил парашют для низкого раскрытия. Он развернулся мгновенно. У меня было время на один рывок при открытии, когда я поравнялся с мачтой, а затем — всплеск — я вошел в воду. Я нырнул, скинул обвязку и вынырнул смеясь. Барретт и Б. Б. Уитэм не нашли забавным этот трюк. Шкипер даже не стал дожидаться, пока я поднимусь на борт. — Марсинко, читай по губам. Ты, мать твою, под домашним арестом — рявкнул он в мегафон. Баррет решил, что мне понадобится новая дырка в заднице, и тут же набросился на меня. Примерно через неделю я отбывал в Штаты. За день до моего убытия шеф Барретт вызвал меня в козлиный загон и велел сесть. Он достал пару банок пива, открыл их и одну протянул мне. — Дик, — сказал он, — Я думаю, у тебя все получится. Из тебя выйдет хороший офицер — если ты не слишком будешь валять дурака и будешь относится к делу серьезно. — Спасибо шеф. Я буду. Он кивнул. — Я знаю. Ты хороший мальчик. Работяга. Жесткий. Это тоже хорошо. Тебе все это понадобится, когда ты окажешься против этих гребаных тошнотиков из Академии. Он глотнул пива. — Конечно, тошнотики из Академии не слишком-то разбираются в том, как раскрыться вровень с чертовой мачтой, не так ли? Мы оба рассмеялись. — Но есть еще кое-что. — Как скажете, шеф. — Слушай — сказал он, — ты уже многому научился. И ты научишься еще многому. Я кивнул. — Да? — Так что я хочу, что бы ты мне кое-что пообещал. Мне нужно твое слово, что то, что ты получишь, ты передашь дальше. — Конечно. Я не был уверен, к чему он клонит. — Тебе интересно, что за чушь я несу, да? — Угу. — Дик, не имеет значения, работаешь ты с парнем один раз или служишь с ним много лет — ты должен относиться к нему одинаково. Ты должен ему помочь сделать его работу. Как я помог тебе — теперь твоя очередь передать это дальше. Он допил свое пиво. — Мне нужно твое слово. Я посмотрел на него. Мужик был абсолютно серьезен. — Ты его получил, шеф. Он кивнул и пошел трещиной полуулыбки. — Думай об этом, как о первом морском законе Барретта, потому что это закон военно-морского флота, Дик. В те дни я был наивен и верил ему. Нет, не совсем так. Тогда закон Эва Барретта действительно был законом военно-морского флота.