Христианский век в Японии (1549-1650). Перевод книги Ч.Р. Боксера. Глава 5. Христианская культура и миссионерская жизнь

Еще одно интересное свидетельство приспособляемости иезуитов можно найти в их отношении к воюющим даймё. Уже отмечалось, что Валиньяно вскоре радикально пересмотрел свою раннюю точку зрения на целесообразность вмешательства иезуитов в местную политику, и что он был в ярости на Гашпара Коэльо за попытку побудить христианских даймё Кюсю бросить вызов указу об изгнании миссионеров, изданному Хидэёси, силой оружия. Его Obediencias 1592 г. ясно говорят об этом. Он приказывает, чтобы иезуиты ни под каким видом не поощряли или разжигали какие-либо конфликты между японцами, даже в поддержку христианского даймё против языческого, или христианских вассалов, угнетаемых языческим сюзереном. Точно так же он полностью изменил свою раннюю позицию о целесообразности владения иезуитами Нагасаки и Моги в качестве опорных пунктов, и категорически запретил ордену в Японии удерживать любые крепости или владеть огнестрельным оружием и артиллерией, как для себя, так и для других. Иезуитов предостерегли от вмешательства в местные распри и запрещалось давать какие-либо советы по вопросам государства или войны, даже если об этом просили даймё-христиане. Опыт показал, что такие советы обычно были ошибочны и что ответственность за неблагоприятные результаты затем возлагалась на иезуитов.

Падре и братьям строго запрещалось действовать в качестве агентов военной разведки или сообщать новости о ходе кампании, даже если это было в интересах христианского даймё против язычников. Скрупулезный нейтралитет в словах и делах был провозглашен главным принципом почти во всех обстоятельствах. Только в том случае, если вмешательство казалось абсолютно необходимым для спасения христианской вотчины от уничтожения, помощь могла быть оказана с разрешения провинциала, и то скорее деньгами, чем материальными ресурсами. Священники должны были стараться избегать участия в осадах и сохранять строгий нейтралитет в отношении враждующих христианских даймё, будучи отцами в Боге для всех христиан. Кроме того, они должны были воздерживаться от поощрения христианских солдат в сражении, поскольку в Японии от этого мало толку, а должны были ограничиться молитвой Богу об успехе христианского оружия. Даже в том случае, если даймё начнет несправедливую войну, падре не должны были пытаться отговорить его самураев-христиан от его поддержки, поскольку это никогда не приносит пользы и может вызвать серьезные скандалы, так что лучше оставить их в своем невежестве.

Иезуиты явно доводили принцип omnibus omnia до его логического предела, и конкретные результаты их политики не были обескураживающими. Напротив, христианство неуклонно развивалось на протяжении всего периода Кэйтё, вплоть до его окончательного запрета в 1614 г. Со 150 000 человек во время прибытия Валиньяно количество обращенных увеличилось до 300 000 тридцать четыре года спустя. Немалую часть этого успеха следует отнести на счет того, что иезуиты следовали провозглашенной ими политике — быть всем для всех (20).

III

Те, кто считает, что Римско-католическая церковь всегда выступала единым фронтом на поприще зарубежной миссии, в отличие от раскольнических тенденций различных протестантских сект, были бы жестоко разочарованы, если бы изучили историю заграничных христианских миссий в первые три века их существования. Общество Иисуса, в частности, действовало как диссонирующий, так и объединяющий элемент в лоне Святой Матери-Церкви. От Мараньяна до Макао иезуиты горько жаловались, по выражению падре Антонио Виейры, на непрерывную и жестокую войну с монахами. Излишне говорить, что последние также не оставались в долгу с подобными жалобами на враждебность иезуитов, и нигде накал этой братоубийственной борьбы не разгорался сильнее, чем в Японии. Правда, причины этих разногласий не были доктринальными, но, тем не менее, реальными и глубокими.

Нищенствующие ордена и Общество Иисуса почти во всем различались в методах евангелизации в Китае и Японии. Конечно, были исключения, но в целом монахи придерживались принципа Tabula rasa (чистая доска (лат.); у древних римлян выражение сделать из чего-либо tabula rasa означало свести что-либо на нет. — Aspar), который оказался столь успешным в Латинской Америке, в то время как иезуиты предпочитали избегать любых прямых нападок на туземные культуры, за исключением тех случаев, когда они открыто противоречили принципам христианской морали. Это стало особенно актуально после того, как вспышка гнева Хидэёси в 1587 г. показала им, что сжигание храмов и разрушение идолов больше не будут терпимы в Японии. Положение осложнялось острым национальным соперничеством и противоречивыми претензиями португальского падроадо и испанского патроназго на Дальнем Востоке. Религиозные, политические и экономические мотивы — все способствовало расширению пропасти между Обществом и нищенскими орденами. Возможно, будет лучше рассмотреть их взаимные различия в разрезе этих трех аспектов, чем пытаться провести хронологический обзор приказов, встречных приказов и вытекающих из них беспорядков, которые исходили из Лиссабона, Мадрида и Рима, усугубляя существующую неразбериху.

Разногласия по поводу методов евангелизации в Японии сильно отличались от тех, что велись немного позже в Китае. В то время как в Китае борьба в основном велась по вопросу о конфуцианских обрядах, эта проблема не возникала в Японии, где самым грозным врагом был буддизм, а не синтоизм или культ Конфуция. Ни иезуиты, ни монахи не проявляли никакого желания мириться с пережитками буддийских или синтоистских практик среди своих новообращенных. Даже когда христианство было запрещено под страхом смерти, миссионеры запрещали своей пастве носить буддийские четки, посещать тера (буддистский храм. — Aspar) или дзиндзя (синтоистское святилище. — Aspar) или участвовать в их праздниках. Малейшее внешнее соблюдение каких-либо обрядов двух местных религий осуждалось как смертный грех.

Правда, в Японии существовало еще одно яблоко раздора, ставшее причиной ссор между миссионерами в Китае, хотя и в меньшей степени. Монахи часто жаловались, что иезуиты сознательно избегают проповедовать Христа Распятого в Китае, а в иезуитских церквях бросалось в глаза отсутствие крестов. Фрай Хуан Побре и другие францисканцы упрекали иезуитов в такой же чрезмерной осторожности в Японии. В этом отношении монахи явно поступали несправедливо, хотя из Obediencias 1612 г. можно сделать вывод, что иезуиты, безусловно, очень осторожно относились к тому, где, когда и как они воздвигали кресты, устанавливали придорожные часовни или выставляли распятия, особенно во владениях языческих даймё. В этом они просто следовали велениям здравого смысла; точно так же они лишь в ограниченных масштабах раздавали реликвии, медали, четки, святую воду и тому подобное среди верующих. Францисканцы, с другой стороны, бесплатно раздавали эти символы христианской веры всем и каждому из своей паствы, и подвергались резкой критике со стороны иезуитов за распространение амулетов сомнительной подлинности, таких как четки Св. Иеронима (21).

Более значительное расхождение во мнениях касалось того, в каком направлении была ориентирована пропаганда. Иезуиты, начиная со времен Ксаверия, направляли свои основные усилия на завоевание душ самураев и даймё, будучи убеждены, что низшие сословия последуют туда, куда поведут их стоящие выше на социальной лестнице. Этот момент очень четко прослеживается в конфиденциальной переписке Валиньяно с Римом, а также в его инструкциях миссионерам с 1580 г. до его смерти в 1606 г. Отсюда его настойчивое требование о том, что додзюку следует набирать почти исключительно из среды высших классов, и его приказы не тратить время зря на обращение крестьян и земледельцев. Это также стало причиной прекращения работы иезуитской больницы в Бунго и запрета их медицинской и хирургической практики в 1612 г.

Нельзя отрицать, что эта политика до определенного момента была успешной, поскольку без обращения даймё, таких как Отомо, Такаяма, Арима и Омура, трудно понять, как христианство могло бы достичь таких больших успехов — по крайней мере, до тех пор, пока его проповедовали на воинственной основе. Дружба иезуитов с такими влиятельными личностями, как Вада Коремаса и Хосокава Тадаоки, которые, хотя и не были сами христианами, защищали новообращенных из-за этой дружбы или благоволили им, имела большую ценность для Церкви. Отношения Родригеша с Хидэёси и Иэясу, хотя и основывались в большей степени на мирских, чем на духовных предпосылках, также были выгодны католическому делу. Можно было бы привести много других примеров, показывающих, что расчетливая политика иезуитов, направленная на поддержание хороших отношений с власть имущими, приносила очень реальную пользу Церкви и в более второстепенных вопросах. Тем не менее, легко понять смысл аргументации францисканцев о том, что иезуиты пренебрегали целью ради средств.

Францисканцы, то ли по необходимости (как намекали иезуиты), то ли по доброй воле (как они сами утверждали), придерживались совершенно иных принципов. Они щеголяли своими монашескими рясами, четками, крестами и т. д. и сосредотачивали свои усилия на невежественных и забытых классах городских трущоб и сельских деревень, а не на высших сословиях общества. Иезуиты открыто и часто выражали свое презрение к грязному сброду, который францисканцы собирали вокруг себя в Киото. Фрай Хуан Побре утверждает, что две францисканских богадельни — Св. Иосифа и Св. Анны — были полны слепых, парализованных, обожженных, глухих, немых, хромых — почти все они были, вдобавок, прокаженными, которые ранее обращались к иезуитам за благотворительной помощью, но получили отказ в ней из-за того, что священники были озабочены своим мирским положением и достоинством. Несомненно, между этими несчастными и гордыми самураями, которые часто посещали собрания чаною в элегантном иезуитском учреждении в том же городе, существовал разительный контраст. Фрай Побре — а этот фанатичный аскет был достаточно квалифицированным, чтобы высказать свое мнение по этому поводу, — писал, что японские низшие классы поистине были беднейшими из бедных во всем мире. Он утверждал, что, когда испанцы случайно захватили японский пиратский корабль в водах Филиппин, конкистадоры не смогли найти на борту ни одной серебряной монеты. Это довольно курьезный критерий бедности; но нет никаких оснований оспаривать его наблюдение о том, что низшие классы в Японии подвергались сильному угнетению со стороны высокомерных даймё и самураев, которые не упускали возможности попрать человеческое достоинство бедняков.

Францисканцы не совсем пренебрегали полностью иезуитскими методами в своей работе. Во всяком случае, какое-то время у них была небольшая детская школа при их богадельне в Киото, и они использовали Flors Sanctorum (Sanctos no Gosagyo), напечатанный на разговорном языке в иезуитской миссионерской типографии, для обучения своих неофитов. Как отмечалось в предыдущей главе, они также переняли иезуитскую систему додзюку, хотя, по-видимому, они не держали их под таким строгим надзором, как иезуиты. Падре прямо утверждали, что монахи были чрезмерно снисходительны к своим новообращенным и с готовностью давали им отпущение грехов. Грешники, которые не могли получить отпущение у их исповедников-иезуитов, таким образом, втягивались в орбиту францисканцев, но Карвальо намекнул, что это был пример изгнания паршивых овец из стада (22).

Отцы-иезуиты очень пренебрежительно относились как к используемым методам, так и к результатам, достигнутым францисканцами. В разговоре между собой они отвергали все, что было неудачным или недостойным, саркастически замечая, что это была кустарщина или метод монахов (isto he modo de frades, aquillo he modo fradesco). Они противопоставляли свою паству, возглавляемую представителями цвета японской феодальной знати, грязным прокаженным и захудалым оборванцам, часто посещавшим пределы францисканских монастырей. Они также утверждали, что, поскольку монахи, к сожалению, не обладали лингвистическими способностями, и лишь немногие из их паствы знали испанский или португальский языки, они не могли должным образом выслушивать исповеди, так что неизбежно возникали вопиющие недопонимания. Они также заявляли, что францисканцы преподавали такие ненужные предметы, как фехтование (предположительно в японском стиле), чтобы привлечь потенциальных новообращенных в свой монастырь в Киото. Падре Валентим де Карвалью отразил общее настроение своих коллег, когда он написал в своей Апологии от 1617 г.: Во всей Японии печально известно, как мало у них новообращенных и как мало представителей знати они обратили, ибо бльшая часть их неофитов — это бедняки, прокаженные и люди, которые мало чего стоят. Тот же источник цитирует японского бугё, утверждавшего, что страна вполне могла бы обойтись без таких миссионеров, которые служили только для того, чтобы отнимать хлеб у бедняков.

Хотя в ряды новообращенных францисканцами на самом деле входили несколько аристократов, таких как Асано Юкинага, даймё Вакаямы, и интеллектуалы, такие как четыре художника школы Кано, о которых уже упоминалось, монахи не пытались отрицать, что подавляющее большинство их адептов происходили из бедных и низших слоев населения. Напротив, они гордились этим и утверждали, что, хотя образованные японцы вначале критически относились к их деятельности по уходу за больными, это чувство отвращения от такого тесного контакта с бедностью, болезнями, и грязью позже сменилось искренним восхищением. Фрай Хуан Побре говорит, что ученые бонзы, которых нельзя было убедить чисто теологическими аргументами, проходя мимо киотского приюта и увидев, как монахи омывают ноги прокаженных, воскликнули: Нам больше не нужны аргументы. Вот и все! В этом — спасение.

Тот же самый монах писал в 1605 г., что францисканцы обратили в христианство больше людей за семь лет, прошедших после мученичества в Нагасаки в 1592 г., чем иезуиты за первые пятьдесят лет своего пребывания в Японии. Это была очевидная чепуха; но, возможно, больше правды содержалось в его утверждении, что, как признались ему сами иезуиты, более 30 000 их новообращенных отреклись от веры в результате указа Хидэёси 1587 г. Фрай Хуан Побре отмечал, что кровь мучеников была семенем Церкви, и что обращенные францисканцами, в большинство своем принявшие христианство в результате распятия на крестах японских христиан в 1597 г., оказались более стойкими в будущих преследованиях, чем обращенные иезуитами, которые руководствовались личными интересами. Самым жестоким из всех высказываний Побре было его утверждение, что монахи обратили в католичество 2000 человек среди фукиенских торговцев, ежегодно посещавших Манилу, в то время как иезуиты после почти пятидесятилетнего труда сумели привести к вере в Макао всего четырех китайцев!

Таким образом, очевидно, насколько велика была пропасть между членами иезуитского и францисканского орденов и их методами. Подобно тому, как иезуиты насмехались над невежеством и бедностью frailes idiotas, так францисканцы высмеивали бесплодную эрудицию иезуитов. То, что некоторые из монахов действительно были немного сумасшедшими, доказывает история брата Хуана де Мадрида. Этот монах работал в районе Канто, через несколько лет после прибытия Уилла Адамса и его голландских сотоварищей по экипажу с Лифде в 1600 г., и однажды вступил в богословский спор с еретиками в Ураге. Чтобы доказать истинность католической доктрины, он предлагал совершить чудо, либо заставив солнце спуститься с неба, либо передвинув соседний холм, или пройдя по морю, как св. Петр. Протестанты, которые, видимо, восприняли все это как шутку, ответили, что первое предложение сожжет их заживо, а второе отрицательно скажется на местных землевладельцах, и даже пытались отговорить фанатичного монаха от попыток выполнить свое третье предложение. Тот по глупости настоял на попытке, и от утопления его спас только Мельхиор Ван Сантвоорт, который отплыл на лодке, чтобы спасти его. Впоследствии епископ Серкейра сообщил, что монах нисколько не был смущен из-за своей неудачи, а, напротив, заявил, что имел право ожидать, что Бог оправдает его похвальбу, так как у него было больше веры, чем пресловутое горчичное зерно (Намек на слова Иисуса из Евангелия от Матфея 17:20. — Aspar). Падре Карвалью говорит, что впоследствии этот человек был хорошо известен в Малакке и Макао, где в народе его прозвали чудотворцем (О Milagreiro) (23).