9. Пропавшие звезды

Мост на единственной дороге, которая вела в Семицветье.

На дороге, по которой шли продуктовые караваны.

— Но теперь у нас есть светлый магистр, — Вильям считал, что всех поддерживает. Своих сородичей он, скорее всего, этим поддерживал. — Свет нам поможет!

Как представитель именованной стороны, я понятия не имел, как Свет поможет нам с недостатком питьевой воды, обвалами и падающим мостом. Должно быть, люди предполагали, что я приеду на место и скажу: "Мост, не падай" — и мост не упадет.

Судя по пижаме, Вильям собирался ложиться спать, и именно спать он отправился после экстренного сообщения. Я с ненавистью посмотрел на уже расправленную кровать и поехал. Я все еще умел перемещаться через междумирье, и если подмытое сильными дождями полотно расползется прямо под машиной, я мог рискнуть и вытащить хотя бы водителя.

На все встречи я брал с собой Матиаса. Отчасти чтобы ввести в курс дела, отчасти заглушая вину. Матиас витал в облаках и считал это честью.

— Отчего ваша зверюшка прыгает от счастья? — с Милем мы столкнулись всего раз, в одной из башен. Чем он занимался в Шафране, кроме как пытался меня избегать, я не знал. Темные вообще не перенапрягались; у меня сложилось впечатление, что из всей темной гильдии помогают стране ровно два человека, один из которых, как ни странно, Джиллиан, а второй — не Шеннейр. — Вы пообещали отдать ему пост магистра и вашу корону в придачу?

— Вы предсказываете будущее, Миль!

Только венец Та-Рэнэри я отдам в переплавку.

— Тогда следите, как бы он не отгрыз вам голову, чтобы получить все побыстрее, — хмуро велел темный. Матиас его не заметил: Матиас сиял тысячей солнц и не замечал ничего вокруг.

Перед самым отъездом он без предупреждения уехал за город. На небе громоздились черные тучи, в которых полыхали зарницы; ливень хлынул в тот момент, когда я увидел брошенную на равнине машину.

Матиас стоял в стороне, подняв руки к небу, и светлая магия струилась в его ладонях, расплескиваясь по всему миру. Я остановился в нескольких шагах; он обернулся, смотря на меня сияющими глазами. Я чувствовал вольную силу молний и дождь, и мог бы почувствовать счастье, если оно чужое.

...Над полями уже раскрыли щиты, чтобы зелень не побило градом, в окрестных поселениях, которых сейчас топило, я успел объявить тревогу. А про то, что очередная грузовая колонна в эти мгновения намертво застряла в грязи, я скажу позже.

На юг мы возвращались в одиночестве. Я надеялся отоспаться по дороге, конечно, если на нас не нападут. Лучше бы напали: на полпути нас перехватил Шеннейр и предложил сделать большой крюк, чтобы показать мне нечто крайне занятное. Предложение темного магистра означало приказ, и караван свернул на разбитую грунтовку.

— Шеннейр, а вы знаете, за что вас ненавидел высший совет? — я еле сдерживал зевоту и смотрел на зеленые поля, над которыми поднимался вечерний туман. Правда, исходя из услышанного, высшие темные ненавидели Шеннейра за недостаточное внимание и уважение. Возможно, если бы темный магистр Шеннейр таскал их в ночи по полям, в темной гильдии до сих пор царили бы согласие и благолепие.

— Конечно, знаю, — изумился тот. — Миль ходил ко мне в камеру и зачитывал список обид по датам. У остальных не было даже списка. Невыносимо скучные люди.

Прямо посреди поля был выкопан котлован. Машины ревели, зачерпывая один ковш земли за другим — сначала мне показалось, что я ошибся, но руководил всем действительно Миль. Еще десяток магов разбирали завалы, вытаскивая из земли светлые в сумерках предметы. У меня екнуло сердце, но Шеннейр был не настолько циничен, чтобы раскапывать могилы.

Конечно же, настолько. Но сейчас в этом не было резона. Вместо костей котлован заполняли обломки дерева, камней и металла, обрывки ткани, и отпечаток светлой магии на них совсем истончился и почти исчез. Темные постарались, уничтожая светлые артефакты.

Не уникальные творения, которые высшие темные спрятали в личные хранилища, а рядовые вещи, которыми пользовались простые маги, и которые так пригодились бы нам. Я смотрел на артефактную яму с грустью: вещи, в отличие от людей, сами по себе не ценны, но столько труда пропало зря. И с нескрываемым злорадством сказал:

— Столько денег закопано в землю.

Гильдия наверняка кусала локти, поняв, что артефакты можно было выгодно продать.

— Мстительность и корысть, светлый магистр, — попенял Шеннейр. — Мстительность и корысть.

После Ньен его настроение было на редкость безоблачным.

— "Истинный темный маг не возвращается к прошлому; не собирает разбитое, не воскрешает растоптанное, уходя не оглядывается"...

— Так вы в самом деле читали эту бредятину из кодексов?

— Вы нет? — такое непочтение было чересчур даже для него. — Шеннейр, вы советовали их сами!

— Не одному же мне чувствовать себя дураком, — весело отозвался он. — А вот Ишенга отказался сразу.

Светлый магистр Ишенга определенно знал жизнь лучше, чем я.

Миль повелительно махнул рукой, и люди, разбирающие очередную груду обломков, поспешно расступились. Я стоял достаточно близко, чтобы разглядеть, как он подхватывает грязный мешок, вытряхивает разноцветные информационные таблички, а потом разворачивается к машинам и уезжает, бросая котлован и людей.

Работа встала на недоуменную паузу. В мешке с символом светлого кризисного центра остались помятые коробки с клеймами биохимических лабораторий; кризисный центр занимался выгоревшими светлыми, островитянами, пережившими Маро Раэту, людьми, которые внезапно начинали слышать голоса в голове, и ничто из этого не касалось темных.

Бесполезный мусор, бесполезные осколки давно не существующего мира. Я не понимал, зачем я должен на это смотреть, но темный магистр Шеннейр видел в этом смысл. Возможно, он знал, что это сможет меня уязвить, а возможно, не думал об этом.

— Мой магистр, — тихо позвал незаметно подошедший человек. — Есть новости, которые требуют вашего внимания.

Я отвернулся; я не хотел чувствовать себя благодарным, но Шеннейра он на самом деле отвлек.

Побережье встречало нас ливнями. Мостовые были покрыты лужами, оборванными листьями, сломанными ветками. Порой дорогу пересекали широкие трещины, несколько домов в городе обвалились, а на площадях я видел белые круги для защиты от землетрясений. Такие же, как на островах. Теперь я боялся увидеть на площадях белые стелы пропавших без вести.

Мы подъезжали к Кипарису ранним утром, чтобы избежать шума, и то, что в городе неладно, я ощутил сразу. На улицах было слишком много людей для предрассветных сумерек, слишком много людей для Кипариса, как будто в него съехались со всего побережья, и эмоции злым настойчивым гулом бились в сознании.

У нас все еще было военное положение; как мне всегда казалось, военное положение предполагает порядок, а не толпы людей, свободно шастающих из города в город. Внутренняя служба могла бы перекрыть дороги. Если внутренней службе не требовалось совсем иное.

— Мне кажется, или Нэттэйдж обнаглел, — тоном, не предполагающим ни вопроса, ни сомнения, сказал Шеннейр.

Бетонная коробка шеннейровского штаба в Кипарисе не стала менее уродливой. Но огромная надпись на мостовой перед входом сделала ее веселей.

"Убийца".

Эршенгаль вышел из машины и остановился перед фиолетовыми буквами. Горожане кольцом окружали площадь, молча, но неслышимое обвинение отчетливо висело в воздухе. Эршенгаль не повернул головы.

Что он мог возразить. Он был убийцей.

— Побережье стало слишком хорошо жить, — Шеннейр лишь слегка нахмурился, но любой эмпат ощутил бы, что его хорошее настроение пропало вмиг.

Машины вновь тронулись с места, продолжая медленный и далеко не триумфальный путь к замку гильдии. Я прикрыл глаза, пережидая приступ усталости, и вздрогнул от приглушенного взрыва.

Слабосильная и наверняка самодельная взрывчатка разворотила дорогу, почти не повредила машине и совсем не повредила едущим в машине темным. Это было грустно, но безумно грустно то, что Эршенгаль в этой машине не ехал.

Я закрыл лицо руками и попросил:

— Позвольте, я разберусь с этим.

— Разберитесь, Кэрэа, — согласился Шеннейр. — Или разберусь я.

Безымянный замок гильдии как будто вырос еще сильнее. Поднялся выше в горы, захватил еще один мыс. Двери закрылись, отсекая от меня шум и суету, и на мгновение я почувствовал...

...как будто оказался за надежными стенами магической крепости. Такой, какой она должна быть.

Каждый мой дом был непрочным. Хижина на склоне вулкана, лагерь для беженцев, сгоревший в войне островной квартал, враждебная Шэн, Иншель. Как только я останавливался, земля начинала дрожать под ногами, а мир рассыпался. Но человек подвержен иллюзиям.

Эхо замка отзывалось иначе — вместо пустоты он был наполнен осмысленным звучанием.

— Что мы будем делать? — спросил Матиас, и я взмахом руки велел ему не следовать за мной.

А что мы могли сделать? Насчет судов Шеннейр высказался давно. Если я обвиню Эршенгаля в одиночку, то распишусь в собственной беспомощности и в том, что между темным и светлым магистром существует раскол. Публично оправдать Эршенгаля? Даже выйди он сам к толпе, он не может оправдаться. Такие пятна не смыть.

Побережье запомнит Шеннейра и его ставленника. Это я мог сказать точно.

На вопрос, где Гвендолин, встречающие меня маги из инфоотдела поклонились и молча указали на нижние уровни. Больше я никого не встретил, но замок вел меня вперед. Открывал двери, расстилал под ноги светящуюся тропу, перебрасывал тонкие мосты над тьмой. Я спускался вниз по спирали, скользя в волнах эмпатического восприятия, а сознание замка текло за стенами, глубокое и темное, полное подводных течений, смутно знакомое. Тихий шелест то утихал, то становился громче: как море, запертое в ракушке. Когда я достиг подземного святилища, то уже начал понимать.

Одиннадцать серебряных печатей по правую руку, одиннадцать по левую. Возвышение в потоке света и пустой управляющий шлем. Замкнутые прежде резные врата теперь пересекала вертикальная трещина.

Каждый желает шагнуть за пределы своей сути.

Я приложил ладонь к ледяной поверхности врат, а потом сполз на пол, прислонившись к ним затылком.

Что вам дело до людей, остающихся за спиной? Иногда чтобы не остаться, надо уйти раньше.

Я бы не смог остановиться, даже если бы захотел. Я был проклятием, направленным из прошлого — и я не мог ничего изменить. Я вручил ценный подарок, и высший темный маг Гвендолин достойно приняла вызов.

Что я мог еще сказать? Минус восемь.

* * *

Когда я проснулся на следующее утро, на столе стояли свежесрезанные ирисы. Я бы хотел что-то подумать об этом, но в голове было совершенно пусто.

Сегодня на берег выбросило два десятка островных акул. Большинство удалось спасти, и теперь они плавали в большом бассейне. Кружились на месте, бились о стенки. Несколько раненых акул долечивали в лаборатории, и там же измеряли активность мозга. Усыплять акул было нельзя, иначе они задохнутся, но светлая магия помогала, и я надеялся, что их получится спасти.

Тайфун Атамарао вышел на берег. Его ослабили волновые щиты, и он просто поливал город дождем, а люди вокруг городской управы мокли, мерзли, но стояли.

Горе-заговорщиков поймали еще вчера. За ночь в темнице они должны были подумать о своем поведении, и они подумали и решили, что поступили правильно.

— Все знают, что темная гильдия наказывает только тех, кто косо посмотрел на темного магистра, а преступников — не наказывает! — одним из зачинщиков был Тхи Лаэ Ро, и я даже не удивился. — Наши друзья и родные...

...лежат в холодной земле, в ямах, в безымянных могилах, в полях, под корнями полыни.

-...расправа над беззащитными, и никто...

...не поплатился за это. А месть священна.

— Вы даже не попали по цели, — не выдержал я. Хотя насчет темной гильдии Тхи Лаэ Ро угадал точно.

Я слышал, что Эршенгаль был здесь. Может быть, в соседней комнате. Я не понимал, зачем он здесь, но мог уловить, что он чувствовал. Человек, который мечтал вернуть в гильдию законность, сам оказался нарушением правил.

Дела всех заговорщиков давно лежали у внутренней службы. Покушение могли предотвратить, и теперь Нэттэйдж спешно уехал по срочным и важным делам, не собираясь попадаться под горячую руку. А без него его заместители как обычно ничего не умели.

Островитян было сложно воспринимать всерьез, но я напоминал себе: они пытались убить гражданина Аринди. Их не остановили возможные случайные жертвы, не говоря о разрушениях.

Люди, перекрывающие дороги. Уличные беспорядки. Взрывы в жилых кварталах. В Аринди тлели искры народного бунта. Плох тот светлый магистр, в стране которого народ несчастен.

Я вышел из камеры, посоветовав подумать о грядущей казни.

— Я просил у темного магистра о снисхождении, — сказал Эршенгаль.

Шеннейра не трогают просьбы, Шеннейр не умеет прощать. Уж его приближенный должен знать об этом. Но даже Шеннейр понимает, что если он сейчас казнит островитян, то подтвердит свою ненависть к Островам и возведет казненных в ранг героев.

Я поднял голову и заставил себя посмотреть на Эршенгаля.

Казалось, если выдать его толпе, толпа разорвет его на кусочки. Как того темного в Иве. Толпе требовалась жертва. Что-то, что позволило бы усмирить боль. У меня не было хороших слов для Эршенгаля. Я не хотел его оправдывать. У меня было совсем мало времени, и на этот раз мне никто не торопился помогать.

Я не мог сосредоточить на нем внимание, не хотел читать его эмоции — в голове нарастал пронзительный звон. Даже когда я заговорил, язык казался онемевшим:

— Вы передо мной в бесконечном долгу, Эршенгаль.

Толпа, требующая отпустить заговорщиков, даже не подумала расходиться. Я вышел к ним, ощущая тяжесть венца Та-Рэнэри и всю ответственность светлого магистра. Все линии ведут к светлому магистру.

Я чувствовал, что сейчас стою на вершине — после которой следует падение. Счастливый случай, что вознес меня вверх, исчерпал свой лимит. Все действия имеют последствия, и я продержался достаточно, чтобы пожинать плоды. Я не был готов к роли магистра, и я ошибался, и теперь груз ошибок будет увеличиваться с каждым днем. Я чувствовал только усталость.

Я оперся о парапет и доверительно сказал:

— Почему-то считается, что светлый магистр должен прощать всех и за все.

По толпе прокатился шепот. Как волны от брошенного камня.

— Даже если это преступники. Даже если это люди, вредящие каждому из нас. Я напомню вам, мирные граждане Аринди: чтобы вы жили, проснулись сегодня утром, стояли здесь, передо мной, маги гильдии прямо сейчас сражаются и погибают ради вас.

У них были недоуменные лица — как будто вместо привычной ласки они получили удар. Я внутренне усмехнулся.

— Сегодня мы вспомним о войне, в которой граждане Аринди дрались с гражданами Аринди. Сегодня мы вспомним о тех, кто отворачивался, видя чужую беду. О тех, кто был испуган, о тех, кто был равнодушен, о тех, кто просто исполнял распоряжения, о тех, кто радовался, пока горе не коснулось его. Я светлый магистр, и я прощаю всех.