Слива в цвету и дорожная пыль

Из дневников А. Элрика

Наверное, придется зазимоватьна островах Сонро, хотяи тут вряд линайду, что ищу: местныйвсезнающий алхимик, кажется,фальшивка. Постараюсь ещевстретить его завтра.Остается смутная надежда,что до холодов сматерика придет почтовыйкатер и капитан согласитсявзять нас троих. Еслинет, то опять моевозвращение откладывается, ина сей раз дажене написать об этом.Как же неудобно разза разом.Бывает иногда странное чувство,что уже поздновозвращаться, хотя мы неполучали из дома никакихдурных вестей.Ноябрь 1920 г.

* * *

Мэй просыпалась долго, парила в белом тумане. Сквозь туман ейслышался гудок — то ли паровоз, то ли, может быть, поезд. Ведьпостроили же железную дорогу через пустыню, уже два года какдостроили, и теперь до Аместрис ходят поезда с заходом в Ишвар...Ей казалось, что особенно хорошо, тепло, и кто-то гладит ее поголове, но только замерзли ноги. Проснулась она счастливая исообразила: это громко, пронзительно трубили за окном. Императорскаясвадебная процессия, вооруженная горнами, дудками, барабанами, атакже иным оружием — настоящим и церемониальным -толпилась под окнами.Мэй знала, что все это только фарс, что все это нужно для того, чтобыона могла спокойно жить во дворце бок о бок с Лином и Ланьфан изаниматься тем же, чем всегда занималась, но вдруг ее охватилотяжелое, неприятное чувство. Ее почти затошнило, и мелькнулапаническая мысль бежать — куда, зачем?К тому же, голова казалась грязной, а во рту был несвежий привкус.— Госпожа Мэй! — служанки в панике ворвались в комнату. -Прибыла процессия с вашим свадебным нарядом! Ах, вы еще непроснулись, как же так, хозяйка, — то есть бабушка Мэй, -прикажет нам косы отрезать! Поднимайтесь же!И Мэй поднялась, и позволила умыть себя, и навьючить себе на головутяжеленный головной убор (он оттягивал руки служанке, которая неслаего, а на голове показался и вовсе свинцовым). Позволила обернутьсебя в многослойный свадебный наряд, который давил на плечи. Деньтянулся и тянулся под той же свинцовой тяжестью, и вместо далекого,блаженного гудка или птичьих криков над морем в уши лился толькобестолковый щебет служанок. Мэй бы сейчас все отдала хотя бы зашелест пустынного песка под ногами."Терпи, — сказала она себе, сцепив зубы. — Сама этовыбрала, терпи теперь!"Длинный хвост процессии с невестиным палантином показался из ДомаТысячи Змей и растянулся на несколько улиц Шэнъяна. Было жарко,носильщики и входящие в процессию свитские (частью из императорскогодома, частью из клана Чан) украдкой смахивали пот.Дядя Мэй, официальный глава клана Чань, ехал позади палантина вколяске, запряженной парой прекрасных гнедых коней — неулучшенных скоростных, что поставляли для почтовых конюшен, но оченьхороших. Мэй украдкой поглядывала на них, раздвинув задние шторки насвоем палантине — все равно делать было совершенно нечего.Лошади явно скучали.От волнения Мэй не чувствовала жары, ее даже слегка знобило.Успокаивали только кинжалы: привычные ножны она пристегнула втайне отслужанок и снимать не собиралась даже за все сокровища императорскогодворца. Пить не хотелось совершенно, хотя она почти ничего не пила сутра и совсем ничего не ела. Зато ужасно захотелось в туалет, но онамужественно терпела."Я боевой алхимик в конце концов, — сказала она себе. -Нарисую печать румянами и сооружу тут прямо внутри ночной горшок...вот хоть из этих украшений. Никто и не заметит. И результат тожекуда-нибудь трансмутирую". Эта мысль почти ее развеселила, но развлекаться ей до дворца нехватило: переход, вроде бы недлинный, занял несколько часов: кортеж итак двигался медленно, а так еще постоянно подбегали люди, чтобыприкоснуться к повозкам, лошадям или деталям украшений: это якобыдавало удачу. Отгонять их было нельзя, вот ход и замедлялся длякаждого бродяжки. Процессия с платьем подошла к Дому Тысячи Змей с утра, однако сборы ипереодевание в невестино платье заняли почти до обеда. Процессия сМэй выступила из особняка уже в самую жару, а когда они наконецразмеренным шагом пересекли дворцовую площадь и приблизились кглавным воротам (ворота Сто Желаний), тени удлиннились и солнцеклонилось к горизонту — наступал вечер.Палантин торжественно внесли через главные ворота, трижды опустив наземлю перед ними; все это время сопровождающие пели заунывныйстаринный гимн с такими архаическими словами, что Мэй понимала бытолько каждое третье слово, если бы не знала его наизусть. От всегоэтого у нее сильно заболела голова. Ну и другие нужды тожеподступали: если бы она не знала, что сейчас выходить, она бывернулась к идее с трансфигурацией ночного горшка.Возле ворот процессию должны были встречать: разумеется, не самимператор, а его представители. Тут Мэй предстояло изящно появитьсяиз палантина, что очень сложно сделать, потому что еще нужно былоопустить на лицо красную вуаль, расшитую фениксами, с ее головногоубора.Двое встречающих откинули полотнища, и Мэй начала готовить себя кнеизбежному.И тут, даже сквозь красную муть, она заметила, что за спинамислужителей-евнухов маячили две знакомые фигуры — светловолосые,и одетые совсем иначе, чем прочие синцы! Альфонс и Эдвард!Сквозь вуаль они представлялись туманными желтоволосыми фигурами, ноМэй показалось, что Альфонса она бы узнала всегда. Может быть,потому, что он попросту был выше.И внезапно часть тяжести словно по волшебству покинула ее сердце. Онавспомнила, что он же еще останется во дворце вместе со своимихимерами; останется надолго, может быть, на пару месяцев, и онасможет видеться с ним! И даже если он уедет — это ведь ненавсегда? Он же сможет приехать еще?Да и просто до чего было приятно увидеть его здесь, спустя всегосутки после того, как она заснула рядом с ним!Не думая, Мэй протянула вперед руку. Потная ладонь евнуха, котораяприняла ее запястье, немного вернула принцессу (или уже императрицу?Она толком не знала, когда же церемония считается завершенной) снебес на землю. Но все равно! День как-то сразу стал лучше.Воздух за пределами палантина был чуть прохладней, и она с радостьювздохнула. Подумала — еще час или полтора, и можно будетскинуть наконец наряд, сесть посидеть в саду в ее комнате, обнятьСяомэй, зарывшись руками в ее жесткий мех... Ее комнатаостанется за ней и ничего толком не изменится.Машинально заранее расслабившись, она ощутила потоки ки, пронизавшиенебольшую группку церемониальных служащих Очарованного Дворца -а заодно и туманное разноцветное море жизненной энергии, чтопредставляла собой толпа, оставшаяся на дальнем конце площади, заограждением. Почти вся... кроме кого-то, кто стоял в районе подготовленногодля принятия даров помоста (того самого, что разбил вчера самолет икоторый, Мэй уже знала, спешно починили за ночь и заново украсили). Иего жизненная энергия светилась холодным, льдисто-синим. Оченьзнакомый цвет. Почти как...— Ал! — крикнула она по-аместрийски. — Опасность!Он будет стрелять!И в самом деле: раздался выстрел.

Из записок Мэй

Сегодня прошли последниесоревнования "турнира принцесс".Я победила в каллиграфиии потому имела возможностьвыбрать следующее соревнование.Я выбрала бой, конечно.Конечно, победила: они-торосли в задних покояхдворцов, а я — погорным деревням. Никогдаони не пробовали своихнавыков в реальном бою.Теперь и мой удел— задние покои.Нужно бы написать обэтом Алу, но ужемного месяцев до меняне доходят его письма.Все эти недели льет,как из ведра.

Декабрь 1920 г.

* * *

Альфонс не знал, к добру или к худу, что именно они с Эдвардом будутпринимать Мэй в качестве представителей Императора. Это была огромнаячесть, и Лин настаивал, чтобы аместрийским гостям была отведенакакая-то важная роль. А вот место стража у ворот выбрал Эдвард:сказал, что это не так утомительно, чем, допустим, стоять за плечомимператора во время жертвоприношений. Хотя бы не нужно сохранятьколенопреклоненную позу целый час кряду!И все равно было в этом что-то неправильное.Альфонс хотел бы пригласить Мэй на свидание: скажем, в милыйресторан, или или даже в библиотеку, в кино на худой конец! Но никакне отдавать ее в жены другому, пусть даже их с Эдвардом другу,которому в бою они доверяли свои жизни.Они ждали у ворот целую вечность, а потом палантин с Мэй медленно,словно лодка в полный штиль, начал пересекать огороженную и абсолютнобезлюдную дворцовую площадь. Такой маленький, такой незначительный...Альфонс подумал, что Мэй внутри этого палантина еще меньше, несмотряна свои пышные церемониальные одеяния.И так ему захотелось наплевать на все, увезти ее прочь и показать ейхоть часть того, что видел сам, что натурально заболело сердце.Подумал, не уйти ли; но, конечно, остался стоять.Когда тебе пятнадцать лет, можно думать: я спасу всех, верну тело ивсе будет хорошо. В двадцать два понимаешь: некоторые битвы можновыиграть, а другие лучше даже не начинать. Искусство отличать одни отдругих приходит с возрастом.Да, безусловно, он мог бы похитить Мэй. Хоть сейчас. С Эдвардом, да сЗампано и Джерсо — о, Альфонс бы рискнул бы сразиться со всемСином!Но что в этом толку? Мэй решила, что она должна выйти замуж за Лина.Так нужно для ее клана, так нужно для ее страны, и кто такой Альфонс,чтобы ее разубедить в этом? Что он ей может предложить, когда самдаже не уверен, чем займется на родине?В конце концов, его алхимический поиск за эти четыре года потерпелнеудачу. Об этом сложно помнить, вспоминая полярные ночи, шаманскиетанцы, вкус клюквы на губах и теплую золу на пальцах — в концеконцов, он узнал так много об алхимии и не только. Но вернуть Джерсои Зампано человеческий облик ему так и не удалось; понять, какрасплести то, что запутано было самоуверенными невежами, неполучилось.Когда он увидел, как изящная головка Мэй под алым полупрозрачнымпокрывалом повернулась в его сторону, то сразу же подумал: ну ипусть. Пусть. Не всем же быть счастливыми; главное, что я рядом снею, когда ей это нужно. И, может быть, она все еще хранит кольцо,сделанное из моего бывшего тела?— Ал! — крикнула Мэй на аместрийском. — Стрелять!Сейчас!Ал не сразу понял: кого она хочет, чтобы он застрелил?! Только спустя удар сердца он догадался, что она говорила о чужомвыстреле — но было уже поздно. Мэй уже покачнулась и повалиласьна плиты двора в облаке своих многослойных одеяний; темно-бордовая вопускающихся сумерках кровь, чуть темнее ее алого верхнего халата,начинала расплываться по рукаву. На секунду все в мире стало красным — как в одном из старыхкошмаров, которые не отпускали его где-то с год после возвращения еготела из Врат. Отчетливо и яростно Альфонс понял: он не отдаст Мэй. Нисмерти, ни Лину. Никому.

Из личного дневника А.Элрика4 апр. 1921 г. Иногдамне снится дом. Сны— штука причудливая: япочему-то вижу тамцветочные украшения всинском стиле, а возлераковины сушатся палочки ипиалы для риса. Должнобыть, таково честноепредупреждение: когда явернусь, я буду скучатьпо тому, что тутоставил.

* * *

Мэй не потеряла сознание. Просто ей вдруг стало плохо, как будтонаконец-то жара, голод, жажда и общая немощь добрались до нее. Большевсего она боялась, как ни странно, ни того, что умрет, а как бы неподвел мочевой пузырь — бывают же глупые страхи! В этом наряде,небось, все равно бы никто не заметил.Она видела перед собой лицо Альфонса и только улыбалась, потому чтохотела сказать ему — да ладно, не волнуйся! Пуля только заделаруку! Ничего страшного! Помнишь, как тогда, в Аместрис, я сражалась,залитая кровью? Помнишь, как я была вся изранена — и то нашласилы встать и помочь тебе? Подумаешь, сейчас!Но почему-то не доставало сил открыть рот, и только немые звукипроизносил слишком большой, вяло ворочающийся язык.Может быть, все эти тяжелые, неуклюжие дни во дворце наконец-тонастигли ее. Живительной воды вчерашнего фейерверка не хватило,чтобы...— Ал! — сказала Мэй.И поняла, что ее подхватили на руки, но не Альфонс — евнухи. Ичто они уносят ее все дальше, и это так глупо! Почему они забираютее, когда она все еще может сражаться? Она опустила голову на чье-то плечо и потерялась в белом безмолвии.Все-таки Мэй не отключалась по-настоящему.Она явственно ощущала, как ее несут куда-то, перекладывают, тревожат.Ей все казалось, что достаточно легкого усилия, и она стряхнет с себяоцепенение. Но почему-то не получалось. Все казалось неважным,несущественным. Подумалось — ну и ладно, главное, что Альфонс сЭдвардом... где-то?...Пришла она в себя внезапно: от резкого запаха нашатыря. В головепрояснилось, сердце сжал ужас — что там со свадьбой?! Что совсем?! Дядя ее, должно быть, возмутился! И кто напал на нее? СоюзЦилиня? Но теперь-то им зачем, теперь она не единственный алхимик вокружении Императора... И как они посмели сделать это сейчас,когда она уже практически — или совсем — императрица?— Что случилось? — потребовала Мэй, когда ее сгрузили накровать в одной из комнат Дворца Осенних Листьев — это былближний к воротам дворец, и Ланьфан с ее девочками часто использовалиего по разным случаям. — Кто стрелял? Его взяли? Евнухи попятились, один из них начал бормотать что-то успокаивающее -но, к счастью, раздвижные двери с треском распахнулись, и в комнатуворвалась сама Ланьфан в своем обычном черном одеянии, но без маски.За нею по пятам следовали две юные девушки, тоже в черном.— Что тебе нужно? — спросила Ланьфан и показала Мэйкоробочку с мелом. — Этого хватит или врача привести?— Должно хватить, меня легко задело, — морщась,произнесла Мэй. — Помоги только снять эти штуки, я с однойрукой не распутаюсь.Двумя хлопками и короткими, резкими приказами Ланьфан выгнала изкомнаты евнухов и своих помощниц. Когда они остались вдвоем, Ланьфанлегко и просто сняла с головы Мэй массивный убор и вытряхнула ее изверхнего слоя церемониального облачения.Нижнее платье тоже было красным, но иного оттенка, ближе к розовому,и алая кровь была на нем сильнее заметна. Ланьфан помогла ей закататьрукав, проигнорировав ножны. Сердитая ало-синяя рана выгляделанеприятно, но Мэй знала — это в основном от синяка и легкойприпухлости. На самом деле все очень поверхностно, зажило бы и безалхимии. Но двигать рукой тогда несколько дней будет тяжело. А нужнодовести до конца свадебную церемонию.Пока Мэй все-таки добрела до туалета, Ланьфан молча и деловитоосвободила ближайший к ним стол от прибора для каллиграфии и свечей.Вернувшись, Мэй также молча начала рисовать на столешнице стандартнуюалхимическую печать.— Я, наверное, не смогу восстановить платье, -предупредила она.— Платье найдем, — Ланьфан только дернула щекой. -Тут в некоторых дворцах целые залежи разных тряпок. — Лечисьдавай.Морщась, Мэй положила плечо на круг преобразования и закрыла глаза,направляя поток энергии. Ее рука, ее плоть, ее кожа и кости былиживыми — совсем не то, что мертвые волокна шелковой илихлопковой материи. Ничего не стоило направить потоки энергии,подтолкнуть естественные процессы, и вот все уже срасталось заново -здоровое, свежее, такое, какое и должно было быть. У Мэй толькослегка кружилась голова: больше от переживаний, чем от потери крови. Насколько легко было исправить это — и насколько сложнее другиевещи!Но Мэй давно поняла, что они живут в несправедливом мире.Впрочем, если бы она шесть лет назад умудрилась привезти в Синфилософский камень, все могло бы сложиться для нее еще печальнее -ситуацией на политической арене рулила бы ее бабушка или дядя Сыма.Страшно подумать! Уж лучше Лин и Ланьфан.Легок на помине, Лин буквально влетел в комнату, имея самый мрачный игрозный вид. Мэй даже показалось на страшную секунду, уж не вернулсяли каким-то образом Жадность, который раньше занимал его тело.Но нет, это был точно Лин. Он опустился на корточки рядом со стулом,где сидела Мэй, положил руку ей на колено.— Ты как?— Нормально, — ответила Мэй. — Все уже зажило.— Я везуч, — он белозубо улыбнулся. — Не всякомуповезет иметь жену, которая не только засечет убийцу, но и самавылечит рану.— Да, кто убийца? — у Мэй как-то нехорошо все сжалось прислове "жена". — На кого он работал? Его поймали?— Да, Эдвард и Альфонс его скрутили... Кажется, Эдвард былправ с самого начала, эти ребята были каким-то образом связаны сКретой, — Лин пожал плечами с деланным равнодушием. — Какя понял, кретанцы вообще от Эдварда не в восторге: он умудрился у нихтам влезть в парламентский переворот, так что одна сторона егосчитает чуть ли не мессией, а другая готова объявить персонойнон-грата... Да и то, что он спер военные разработки, тоже емупопулярности не добавляет. В общем, там ребята одновременно хотели ис Эдвардом что-то сделать, и мне помешать воспользоваться плодамитехнического прогресса. Ты попала под раздачу случайно, так же какАльфонс раньше. Ну, теперь-то они будут знать, — глаза Линаснова мрачно полыхнули. — Отбирать что-то у меня? Не выйдет.— Еще бы, — пробормотала Ланьфан.Мэй знала, что Ланьфан не ревнует к ней. Как не ревнует и к девицам,что периодически делили постель Лина. Мэй даже точно не знала, спятли Лин и Ланьфан вместе — очень может быть, что и нет. НоЛаньфан была, определенно, ближе всех к императору; и только она самамогла критиковать Лина в ее присутствии.— Ты можешь провести положенные ритуалы? — спросил Лин. -Если нет, то ничего страшного: объявим просто, что ты выполнишь ихзавтра, вместе с Та-Инь.— Нет, выполню сейчас, — покачала Мэй головой. -Если вы найдете запасной наряд. Чем раньше, тем лучше.— Да уж, я тебя понимаю, — сочувственно кивнул Лин. -Сам бы не хотел затягивать дольше необходимого.Тут двери распахнулись снова — Мэй даже сочувственнопоморщилась от этого громкого стука. Бедные двери, досталось имсегодня!— Мэй! Это сказал Альфонс: он перешагнул порог перед Эдвардом и, дляразнообразия, выглядел более взбешенным из двоих. Мэй никогда не видела Альфонса таким. Ей казалось, что в гневе ондолжен быть собранным и ледяным, но сейчас алхимик совсем таким невыглядел. Его белый костюм измялся и запачкался кое-где, в том числеи кровью. Мэй удивилась: с чего бы это, неужели кровь ее? Вроде бы,он не брал ее на руки.А потом увидела, что у Альфонса разбиты костяшки пальцев на однойруке, и поняла. Шедшего за ним Эдварда Мэй едва заметила: он был нехарактерно тих иявственно старался держаться подальше от младшего брата.— Мэй! — повторил Альфонс. — Ты цела!Это был не вопрос, а утверждение. В два шага он пересек небольшуюкомнату и, не обращая внимания на Лина, сгреб Мэй в охапку.Объятия у него были не такие, как вчера — не нежные, неосторожные. Напротив — отчаянные, горячие и крепкие, как будтоее могли в любую секунду от него оторвать (так оно и было). От негопахло потом, какими-то духами и привычными дворцовыми запахами, а ещенемного — комнатой Мэй: наверное, не успел вымыться совчерашнего дня.От этого знакомого запаха, от усталости, от головной боли, от тяжестина сердце у Мэй защипало в глазах — и она не выдержала.Заплакала, заревела так отчаянно, как не плакала даже в детстве.Альфонс вдруг отстранил ее немного, наклонился и поцеловал прямосквозь рыдания.Это был обычный самый поцелуй, едва приоткрытыми губами, норешительный и твердый. Мэй, пораженная, икнула, и Ал опять привлек еек себе, не давая опомниться.— Так-так-так, — проговорил Лин комическим тоном. -Целуешь мою жену, а, Альфонс? Я-то думал, ты мне друг.— Жену! — сердито фыркнул Альфонс. — Во-первых, онатебе сестра! Во-вторых, какая тебе разница? Политически она уже своюроль выполнила, там на носилках могла кукла сидеть вместо нее! — Да, с куклой было бы проще, — заметил Лин. — Мнебы не пришлось тогда волноваться, что делать с ее разбитым сердцем.— Вы, между прочим, обо мне говорите, — Мэй хотеласказать это возмущенно, но вышло жалостливо, даже со всхлипом.Лин преувеличенно, но на удивление серьезно вздохнул. Сел на стул,который занимала Мэй до того, как Альфонс ее подхватил.— Вот и что мне с вами делать? — спросил он горестно. -Мэй — моя... я за нее в ответе и не хочу делать еенесчастной. Но и вы с Эдвардом — тоже мои. И я тут выхожуглавным злодеем, разлучающим влюбленных...— Эй, ты слишком много подцепил от Жадности, — хмыкнулЭдвард. — Мы тебе клятву верности не приносили. На "союзникии друзья" еще соглашусь.— Никакой разницы, — легкомысленно махнул рукой Лин.— Что значит никакой?!— Тихо! — рявкнул Альфонс.Все посмотрели на него изумленно, даже Мэй.— Никто тут не злодей, конечно, — произнес Альфонсустало. — Мэй сама выбрала идти за тебя замуж. Я согласен, чтоэто необходимо. Но разве вы не видите? Все вы? Какой это глупый театртеней? Все эти ритуалы, подношения, процессии?— Естественно, видим, — Лин пожал плечами. — Но такуж делаются дела в этой стране. У вас, в Аместрис, тоже своего циркахватает.— Да, — сказал Альфонс. — Хватает. И вот что я тебескажу: Мэй слишком хороша, чтобы быть просто дурацкой куклой, которойчто угодно может заменить! И поэтому — замени ее! Все, онапокинула отчий дом, отыграла свою роль! Пусть теперь делает, чтохочет.— Что значит — замени? — глаза Лина сузились. -Кем же, с твоего позволения?— Да кем хочешь! Лин, сколько человек вообще видят императриц?А вблизи, без этой вашей штукатурки лица?.. И я не говорю одоверенных слугах!— Ой, — сказала Мэй. До нее дошло первой. Сердцезаколотилось сильно-сильно; она повернула голову, потершись щекой ошерстяную ткань Алова костюма, и посмотрела первым делом на Ланьфан.Ланьфан, главу императорской тайной службы, которая обеспечивалабезопасность дворца, имела везде своих людей и в своем домене могласделать все что угодно. Почти все что угодно.