| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Отвечаю той же монетой:
— Уверен, Владимир Николаевич, что ещё не раз и даже не два, сумею Вас ещё удивить. Однако продолжайте — об моей ничтожной личности мы ещё успеем поговорить.
Тот, довольно словоохотно:
— Близ станции Иващенково, что в сорока верстах от Самары — во время войны был построен завод по производству хлора, иприта и фосгена. Но до начала Революции предприятие не успели пустить и на момент переговоров — оно считалось «законсервированным». На самом же деле — разворованным и растасканным во время Гражданской войны.
— Какова же была ваша роль в этой комиссии?
— Кроме меня и Розенгольца — очень надменного человека, много о себе мнящего, но по сути — малопригодного к какой-либо административной деятельности, в комиссию вошли инженер Райнов, химик Ададуров, член Коллегии Военно-Технического Управления Косяков и ещё один тип — несомненно, назначенный из ГПУ. С нами же ехали и два немца: доктор Штольценберг и его помощник, немецкий инженер, который должен был остаться в России в случае, если ему будет дан заказ на постройку завода.
— На меня была возложена очень серьезная и ответственная задача: определить стоимость завода, как его зданий, так и оборудования и установить, какие меры надо принять, чтобы пустить его в ход. Эти данные были нужны Военному Управлению, чтобы в договоре с немцами указать, какой капитал вкладывает СССР в это общее дело: чем выше окажется стоимость нашего вложения — тем больше мы будем в праве требовать с немцев.
— По приезде обратно в Москву мы представили полный отчет о состоянии завода, который был принят в соображение во время дальнейших переговоров. Одновременно с нами, доктор Штольценберг подал смету на полное переоборудование Самарского завода с целью установления производства обусловленных количеств фосгена и иприта. Переговоры относительно заключения контракта затянулись почти на всю осень (я даже успел побывать ещё раз в Германии) пока, наконец, не пришли у договору, что мы должны были привести вы порядок старые цеха и построить новое громадное здание для снаряжения снарядов ядовитыми газами, а вся аппаратура должна была быть доставлена Германией…
С возмущением:
— Этот «доктор Штольценберг» оказался скользким и бесчестным типом! Он обещал мне, после оформления контракта на подряд — пожертвовать около 500.000 марок в фонд, который должен служить для развития научных исследований от области в защиты от ядовитых газов. Он предполагал, в случае моего согласия, поставить меня во главе этого фонда в России, а также обещал использовать мои знания и заграницей. Он даже спрашивал моего совета, как лучше оформить это дело!
— Но как только контракт Штольценберга был подписан на благоприятных для него условиях, о пожертвовании известной суммы для научных исследований он более не упоминал… А я находил, что мне самому поднимать разговор совершенно неудобно и нецелесообразно.
Негромко резюмирую:
— Лох, это судьба!
Но у профессора оказался великолепный слух:
— Извините, не понял… Какой «лох»?
— Конкретный.
— Ммм… Снова ничего не понимаю из вашего «Нижегородского новояза».
— Я хотел сказать: «Оказанная услуга — уже ничего не стоит».
Вздыхает:
— К великому сожалению, я это понял слишком поздно…
* * *
В СССР 20-30 годов бзык в части «газов» не уступал таковому же по части авиации.
Лев Давидович Троцкий, как-то выступая с приветственной речью на каком-то собрании, по какому-то случаю, изрёк:
«Мы хотим создать газовую ограду, в которой будет строиться новое общество. Если кто и имеет право на жестокость, то это мы… У нас химия и авиация будут сочетаться с добротой не в силу нашего советского словосложения, а по самому существу».
Вслед за этим, по аналогии с «ОДВФ» 19 мая 1924 года в СССР — появилось «Добровольное общество друзей химической обороны и химической промышленности» (ДОБРОХИМ). Если первое действовала под лозунгом: «Трудовой народ, строй воздушный флот!», то основным девизом «ДОБРОХИМа» стал призыв «Массовая защита от газов — дело трудового народа!». По сути, общество было призвано пропагандировать использование химических веществ в мирных целях — но при этом учить защищаться от их боевого применения.
К лету 1924 года был создан Центральный совет «ДОБРОХИМа СССР», который избрал Президиум во главе с Троцким и ревизионную комиссию, секретарем которой был избран Иосиф Уншлихт. При этом руководящим органе были созданы секции: организационно-инструкторская, агитационно-пропагандистская, производственная, финансовая, применения химии в сельском хозяйстве, научно-техническая. Общество быстро набирало обороты: к августу 1924 года были созданы более 50 губернских отделений «ДОБРОХИМА», а с 1 ноября на постоянной промышленно-показательной выставке ВСНХ СССР был открыт и одноименный павильон — в целях популяризации идей и принципов этой организации.
Ну и само собой, призыв вступать в ряды «ДОБРОХИМа» был немедленно растиражирован прессой и в него косяками попёр электорат.
Доброхимовцы проводили лекции в школах, учреждениях, создавали кружки противохимической обороны и пункты противохимической защиты в городах и сёлах, заводах, фабриках, рабочих клубах и даже в жилых домах. Постоянно и регулярно проводились тренировки, обученине населения правилам поведения в случае газовой атаки. И обязательно надо сказать, что, памятуя о газовых атаках Первой Мировой войны — к манёврам, имитировавшие газовую атаку — отношение населения было очень серьёзным.
Вспомнить хотя бы Ильфо-Петровского Остапа Бендера — павшего жертвой таких химических учений на страницах «Золотого телёнка»!
За «ДОБРОХИМ» топили — бронзовые и серебряные значки, покрытые горячей эмалью — выпускаемые в том числе и артелями «Красного рассвета», красноармейцы с плакатов и открыток, прозревшие крестьяне с экранов фильмов снятыми известными режиссёрами…
Имелся у этой общественной организации и собственный печатный орган — журнал «ДОБРОХИМ», в числе которых среди всяких-прочих «Уншлихтов», числился и мой собеседник — Владимир Николаевич Ипатьев, у которого «Лев революции» в своё время — беззастенчиво стырил саму идею образования такой организации.
Я считал увлечение боевыми отравляющими веществами — вредным, ненужным и, отвлекающим и без того слабую химическую промышленность страны от более насущных проблем. Ведь как бы мы не старались «догнать и перегнать», только высунься мы во Вторую мировую войну со своим ипритом — противник нас по маковку зальёт более продвинутыми БОВ нервно-параллитического действия — зарином, зоманом и табуном7 — от которых не защищали советские типа противогазов.
Но что я мог поделать против такой мощной пропаганды? По крайней мере за прошедший после моего «попадалова» срок?
Но кое-что я всё-таки мог, поэтому на сетования Владимира Николаевича:
— …К сожалению, я не знаю, чем закончилась эта история с Саратовским заводом.
С лёгкой небрежностью ответил, удовлетворяя его любопытство:
— Могу подсказать, коль Вам столь интересно знать: производство боевых отравляющих веществ — будет перенесено на Украину, в городок под поэтическим названием Чернобыль.
Изумлению не было предела:
— «Чернобыль»?! Где это?
— Небольшое еврейское мястечко где-то возле Днепра — в подробности я не вдавался.
— Почему именно туда?
Пожав плечами:
— Поближе к врагу, так сказать… К классовому врагу! Чтоб через всю страну эту гадость не возить — вдруг где по дороге стырят, а применять прямо на месте производства.
— И Ольгинский завод туда перенесут?
— Его в первую очередь.
На хрен мне в Подмосковье — где проживает множество хороших людей, в том числе моя Королева, такое сомнительное удовольствие?
Это — вместо Днепрогэса!
Ибо украинские нетоварищи во главе с Чубарём, взяв по их словам — «девять десятых суверенитета» у Центра, тем не менее — очень настойчиво просят у Москвы:
— Дай, дай, дай! Дай, хоть что-нибудь!
Вот и пришлось их уважить, взамен получив небольшой «откат» за посредничество и долю в разработке криворожской руды и никопольского марганца. Кстати, финансовые влияния в Чернобыльский химический комбинат — оказались немногим меньше оказались, чем в когда-то планируемый Днепрогэс… Только от немцев «для развития противогазного дела в России», я получил в виде «отката» пятьсот тысяч марок — которые вложил в артель «Красный активист», производящую активированный уголь, которая тут же переформатировалась в АО «АкСорбикс» и начала выпускать коробки с угольными фильтрами для противогазов.
Сколько из них украдут?
Про то, тильки их покойный гэтман Мазепа — вертящийся в данный момент на адской сковородке, знает!
Но экология бассейна реки Волга — с её до сих пор не выловленными осетрами, стоит дороже.
* * *
Продолжаем разговор:
— По словам Надежды Константиновны и, в Наркомате просвещения при Луначарском — Вы тоже оставили свой заметный след?
Ипатьев охотно продолжил свои воспоминания:
— После замены Рыковым на посту Председателя ВСХН Богданова — не имеющего надлежащего авторитета, как по политической линии — так и в промышленности, в правительстве начались перестановки — про которые, хочется сказать словами Крылова из известно басни: «А вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь!». Со дня смерти Ленина же, такое происходило каждые несколько месяцев и, ни к чему хорошему эти массовые переезды из кабинетов в кабинеты не приводили — исключая поломки мебели, разве что…
Не преминул вставить на это свои «пять копеек»:
— Когда дела в борделе идут плохо — надо менять девочек, а не переставлять кровати!
Улыбкой поощрив моё острословие, Ипатьев продолжил:
— …Примерно в это же время, в Комиссариате Народного Просвещения — во главе которого тогда стоял Луначарский, был образован специальный отдел по техническому образованию, куда пригласили и вашего покорного слугу. Правда, Надежды Константиновны я там ни разу не видел, общаясь больше с другой особой — Варварой Николаевной Яковлевой, женой известного большевика Смирнова, поставленной во главе этого отдела.
— Довольно энергичная особа! Это она написала письмо в Президиум ВСНХ, чтобы я был назначен членом коллегии этого отдела. Президиум выразил свое согласие и, мне прибавилось еще одно занятие: еженедельно присутствовать на заседаниях коллегии — которые большей частью происходили по вечерам и иногда затягивались до поздней ночи.
— Насчёт Варвары Николаевны я вынес впечатление — как об очень деловой женщине, умевшей разбираться в трудной обстановке и выносить правильные решения. Но что она сделает одна-одиношенка?!
Просто кипя возмущением:
— За два года мне пришлось хорошо узнать всю систему советского школьного образования — выпускающей совершенно безграмотных юношей и девиц, не способных даже правильно выражать свои мысли — ни письменно, ни устно. А от их познаний в точных науках — прямо и не знаешь — смеяться или плакать.
— Увы, но пока мы плодим потерянное поколение…, — печально кивнув я и, продолжил в более мажорном тоне, — однако, свет в тоннеле уже виден: пришедший на смену старому потаскуну Луначарскому новый Нарком просвещения РСФСР Бонч-Бруевич, собирается вернуть образование к классической немецкой школе.
Как уже говорил: вступив в «новой реальности» на должность Наркомом просвещения, Бонч-Бруевич тут же стал приводить советское образование в божеский вид — первым делом подняв зарплату учителям, вторым делом изгнав из него всяких экспериментаторов со своими «планами Дальтона», публично объявив эти затеи вредными. В школах обоих ступеней стала насаждаться дисциплина, а среди приоритетов — усвоение учебного материала, а не политически-общественная деятельность.
Взял он под особый контроль и мой проект «Поколение Next» — воспитание детей по методу супругов Никитиных, ныне идущий полным ходом в Ульяновске и уже приносящий вполне зримые результаты. Самые старшие детишки из всей группы, по умственному развитию превосходят большинство выпускников трудовой школы второй ступени и даже некоторых рабфаковцев — направленных в ВУЗы по комсомольской путёвке.
Но, конечно же процесс хоть и пошёл — находится в самом своём начале, встречая ожесточённое сопротивление со стороны отдельных упоротых…
Это ломать легко, просто и временами даже весело!
А восстанавливать и создавать — неимоверно тяжело и максимально сложно.
Не знаю, чем кончится эксперимент (эх, прожить бы ещё лет десять, а лучше — двадцать), но хотя бы раньше чем «в реале» на три-четыре года у нас наконец начнут готовить специалистов, а не создавать нового — «коммунистического человека»…
И то хлеб, согласны?
Однако, как будто не расслышав мои слова, Владимир Николаевич принялся «хрустеть французской булкой»:
— Все похвалы новому направлению в учебе, которые распространяли повсюду большевики — совершенно не отвечают действительности и не выдерживают никакой серьезной критики. Только одни подлизы могут защищать большевистскую систему образования, которая в глазах настоящих педагогов не выдерживали никакой серьезной критики.
Не люблю огульного охаивания, тем более в таких категоричных тонах, поэтому возражаю:
— Зато, в отличии от дореволюционного, образование стало массовым и доступным абсолютно всем слоям населения.
Профессор, завёлся пуще прежнего:
— Утверждение большевиков, что среднее и высшее образование — было доступно в царское время только для высших классов, совершенно ложно! Я учился в гимназии, в которой на одной лавке рядом со мной сидели Мочалов — сын торговца рыбой и граф Салтыков. Дворян в нашей гимназии было менее половины, а остальные были разночинцы. В XI классической гимназии в Петербурге на Выборгской стороне, в которой учились все три мои сына — из около четырёхсот учеников, было не более пяти процентов потомственных и личных дворян, остальные — были детьми, главным образом, мелких торговцев, швейцаров, рабочих… Десятая часть учеников была освобождена от платы, а все остальные за свое образование платили порядком шестидесяти рублей в год.
— Таких примеров можно было привести сколько угодно, и говорить, что сын крестьянина или рабочего не мог учиться в средней школе или в университете, это явная ложь! Известный химик-органик Коновалов, ученик Марковникова, был сыном крестьянина и до поступления в Университет — служил половым в трактире в Ярославле.
Я довольно скептически хмыкнув, парировал:
— Вы ещё мне про Ломоносова напомните, Владимир Николаевич! Капля дёгтя способна испортить бочку мёда, но вот капля мёда превратить бочку дёгтя в мёд — никогда! Если вашими устами — всё было так хорошо, то почему в итоге — так плохо всё получилось? Почему получившие хоть какое-то образование, предпочитали свалить куда подальше из вашего самодержавного рая, а оставшиеся — не работать на благо Отечества, а подтачивать его изнутри, став революционерами?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
