www.1939.com.pl

Страшная вещь — эта израильская пушка. Пуля "Магнум" калибра 44 с воем пронеслась мимо меня и угодила в парня, пытавшегося втолкнуть Нэнси в автомобиль. Капитан не был сторонником каких-либо полумер — и выстрел у него получился перворазрядным. Несмотря на количество выпитого алкоголя и слабое ночное освещение улицы. Нападавший выпустил Нэнси и отлетел бы, наверное, до границы соседнего повята, если бы не задержался на распахнутой автомобильной дверце, вынеся ее с грохотом. Полагаю, что если он когда-нибудь в отдаленном будущем встанет с инвалидного кресла, то до конца жизни обязан будет каждое воскресенье заказывать благодарственную мессу в костеле — но и так не оплатит милосердия Всевышнего.

Остальные двое нападавших, по-видимому, решили побить мировой рекорд в спринте — что, принимая во внимание их многочисленные переломы и ушибы, было для них деянием не из разряда пустяшных. С поля боя они удалялись с такой скоростью, что если бы им удалось сохранить заданный темп, у них имелся неплохой шанс в течение часа достичь окраин Берлина. Витэска снова поднял пистолет, но я в последнюю секунду успел крикнуть:

— Оставь! Надо смываться как можно скорее.

Нэнси стояла на коленях посреди улицы. Видно было, что она еще не успела переварить все случившееся, но прилагала титанические усилия, чтобы взять себя в руки. С момента нашего страстного поцелуя прошло не больше двух минут. Но теперь на расстоянии одного метра от нее лежали трое раненых человек, да и я выглядел немногим лучше.

— С тобой все в порядке? — хрипло поинтересовался я.

— Да. Кажется, да. — Она посмотрела на меня. Со слезами на глазах — но, в конце концов, это была самая естественная реакция. — А с тобой?

— До свадьбы заживет, — я неловко попытался приободрить ее. — Надо делать ноги отсюда — и как можно скорее.

— А полиция? Разве ты не вызовешь полицию? — удивилась она.

Ох уж эти американцы. Едва душа в теле, а лепечет о законности.

— Сама приедет, — пробормотал я, осторожно ощупывая нос. Вроде не сломан.

— Но ведь мы должны им все рассказать. Дать показания.

— Этого мы не можем. Мы не на службе и за пределами гарнизона. Нами сильно травмированы семеро человек — включая тех, в ресторане. Если начнем разговаривать с полицией, то никуда завтра не выедем. Дело затянется на неопределенный срок. На месяцы. Старик будет в ярости. К тому же, еще неизвестно — какие показания дадут свидетели из ресторана. Может быть, они боятся тех типов больше, чем нас. Почем знать, что не посадят нас самих?

Тем временем к нам подоспели наши спасители. Уже никому было не до шуток. Войтынский умелым движением открутил глушитель от ствола пистолета.

— Стоило стараться, — пробормотал он. — Мне и в голову не пришло, что пан капитан Ветэска захочет поднять на ноги всю округу.

— А что пан капитан Ветэска должен был делать? Подождать, пока нашу очаровательную пани капитаншу порежут на кусочки?

— Благодарю за помощь, — пробормотал я, ощупывая разбитые губы. — Что вам стоило стрелять чуть менее эффективно?

— Дружище! Ты думаешь, что мы с такого расстояния могли терять время на игры в снайперов? Все живы — и довольно. Радуйтесь, что в вас не попали, голубки лобзающиеся.

Он прав. Я жив. И Нэнси тоже жива.

Курцевич, не обращая внимания на наши разговоры и стоны нападавших, вытянул из кармана одного из них ключи от наручников. Спустя пару секунд Нэнси была свободна.

— Идемте, — сказал Войтынский. — Сейчас сюда сбегутся пол-города.

— Думаю, да. Но сначала надо найти мой пистолет. И лучше, если бы мы все сегодня ночевали в гарнизоне, а завтра в городе не показывались.

Несогласных не было. Поиски заняли немного времени. Я вложил найденный ствол за пояс, быстрым взглядом окинул поле сражения — и мы умчались в ночь.

III. Лагерь

1.

На следующее утро я пробудился в таком нездорово блаженном состоянии, что лишь через добрых десять минут стал припоминать о малоприятных происшествиях предыдущего вечера. Я чувствовал себя законченным идиотом: это ужасное похмелье, едва ли не сломанный нос, разбитые губы. К тому же меня, наверняка, разыскивала полиция половины воеводства. У моих коллег, подстреливших вчера трех типов, проблемы были еще покрупней. Их, безусловно, разыскивала полиция трех воеводств и отборные отряды Центрального Следственного Бюро. Учитывая, что в эту забаву были замешаны мафиозные тузы, финансирующие половину официальных и неофициальных структур в регионе, можно было надеяться, что следствие будет осуществляться крайне энергично.

Несмотря на подобные мысли, я не мог подавить радостного настроения. Однако, поразительная непоследовательность.

Я неспешно встал, привел себя в какой-никакой порядок и показался на белый свет. Работа в батальоне кипела как в улье. Рев танковых двигателей, лязг гусениц, крики, смех, ругань — идеальный камуфляж. У входа в здание стоял Курцевич, наблюдающий за погрузкой танков на транспортировочные прицепы. Он выглядел свежо и браво. Ну, в конце концов, вчера ему ни в кого не пришлось стрелять.

— Привет! — буркнул я. — Ничего интересного не пропустил?

— Ничего особого, — ответил он. — Карский тут недолго крутился и совал нос туда-сюда. Но, в общем, все тихо.

— Ну, может, повезет. Видно, что по зубам прилетело?

Он внимательно присмотрелся.

— Губы немного опухшие. И нос тоже. Но, вроде, не сломан.

— Сам вижу. — Скривился я. — Могло быть и хуже. Видел Нэнси?

Он посмотрел на меня с интересом.

— Нет. Наверное, со своими людьми.

Я вздохнул.

— Ты готов?

— В принципе, да. Через час будет забит последний гвоздь.

— Это хорошо. На текущий момент.

О Курцевиче можно было не беспокоиться. Он был прирожденным импровизатором, но, когда вынудили обстоятельства, прекрасно сумел организоваться.

Вообще, я недооценил людей. Все командиры встали значительно раньше меня и неплохо выполнили свою часть работы. Даже Савицкий, у которого штат роты увеличился почти троекратно, доложил о готовности к выезду. Лапицкий, командир штаба батальона, определенно держал все в руках. Его назначили без моего ведома и согласия, но было ясно, для чего Дрэшер настоял на своем. Майор представлял собой полную мою противоположность: он мог бы поспорить с самим Савицким — кто из них более собранный, пунктуальный и дисциплинированный.

Я уже было уверовал, что все пройдет гладко и мы, без ущерба кому бы то ни было, выедем на полигон, когда раздался звонок моего мобильника. Я в это время размышлял сразу о нескольких вещах одновременно, из которых лишь малая часть имела что-то общее с армией, и потому неосмотрительно принял вызов.

— "Палковник Грабицкий"? — Вот блин! Карский. Знал бы, выбросил бы этот проклятый телефон в ближайший канализационный люк.

— Да.

— У пана "палковника" найдутся десять минут для разговора со мной, да?

— Я очень занят. Может, после возвращения с учений, ладно?

— Сейчас, пан "палковник", сейчас. Много времени это не займет, а дело крайне важное.

Я на секунду задумался. Как бы то ни было, он мог мне неслабо напакостить во время моего отсутствия.

— Хорошо. Сейчас подойду.

— Да, я жду. — Отключился он.

О, Боже. А так хорошо день начался.

Я направился в командный корпус. На обширном гарнизонном плацу техника батальона постепенно занимала походный порядок. Остающиеся офицеры — те, которым не светили высокие командировочные и будущие медали — смотрели на меня с неприязнью. Ну что ж, я получил повышение и самостоятельное командование — достаточная причина меня недолюбливать. Строгое блюдение военной тайны не было высшей святостью в Пятой Бронетанковой Бригаде.

Я быстро взбежал по ступенькам и на повороте столкнулся с Галясем. Он летел сверху, где находился кабинет и секретариат Дрэшера.

— Добрый день, пан полковник. Поздравляю вас с повышением.

— Спасибо. А ты что здесь делаешь? Не следует ли тебе находиться на плацу, готовым к отъезду?

— Разрешите доложить, так точно, пан полковник. Но секретарша генерала меня вызвала, потому что должна была передать вам какие-то бумаги, но не смогла до вас дозвониться.

— И где эти бумаги? — спросил я въедливо.

— Ну... ыыы... то есть, разрешите доложить, пан полковник, что они еще не готовы. Она сказала, что пан генерал сам вам их принесет перед отъездом.

Я взглянул на него строго.

— Что-то недоговариваешь, Галясь.

— Богом клянусь, пан полковник, никогда в жизни. Так она и сказала.

— Сомневаюсь. Иди в расположение и ожидай меня там.

— Так точно. — Он быстро сбежал по лестнице.

Странно. Вообще-то не должно было его здесь быть.

Погруженный в мысли, я быстро преодолел оставшееся расстояние до кабинета моего бывшего шефа, постучал в двери и, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь. Тот сидел за своим письменным столом и выжидающе ухмылялся. К сожалению, в кабинете он был не один. У единственной свободной стены стоял лишний стул, на котором восседал "мой любимчик" поручик Станислав Поклевский. Он также приветливо улыбался.

— Присаживайтесь, "палковник Грабицкий".

— Спасибо, я постою. У меня мало времени.

— Ну, хорошо. — Сам Карский отнюдь не собирался вставать, только удобней развалился в своем кресле. Поклевский последовал его примеру. — Знаете, пан "палковник", у вас нет времени и у меня тоже, так что я вам сразу, с порога сообщаю: командир третьего взвода поручик Дрецкий чувствует себя недостаточно хорошо. Он мне признался, что так плохо себя чувствует, что отправиться с нашей военной миссией он не в состоянии. Ну, не может — так не может, никто силком тянуть его не станет. И вот что я вам скажу: третий взвод получит поручик Поклевский — и выкиньте, пан "палковник" эту проблему из головы.

Он многозначительно посмотрел на меня, ожидая согласия, а я в душе горько смеялся над собственной глупостью. Едва услышав в трубке голос Карского, я заранее уверовал, что грядут какие-то неприятности. Теперь увидел двух этих идиотов вместе и уже знал какие. Каким-то искусным, лишь им известным способом, они удалили Дрецкого. И за десять минут до отъезда сделали мне предложение, от которого нельзя отказаться. Зачем им это? Очень просто. У Поклевского будет личный канал связи с Карским и задача докладывать обо всех оплошностях в ходе учений. Сообщать обо всем, что я говорю. А может быть, в их планах и мелкий саботаж? Кто знает? Организованная в нужный момент ревизия на полигоне позволит удалить меня и возвратить назад в игру Карского. Но я не собирался сдаваться без боя.

— Я не согласен. Генерал Дрэшер дал мне свободу действий в подборе командиров, а я для поручика Поклевского вакансии в составе своего батальона не вижу.

— "Гинирал", говорите, пан "палковник"? — как-то неприятно проартикулировал он и поднялся из-за стола. От его добродушной усмешки не осталось и следа. — А что пан "палковник" скажет, если я пойду до "гинирала" и расскажу, что вы, пан "палковник" с коллегами вчера вечером вытворяли, а? Те трое подстреленных и пол-больницы перекалеченных, о которых только и говорят в городе — это, извините, чья работа, а? Или, пан "палковник" думает, что у меня приятелей в полиции нет и я не в курсе чем они сейчас озабочены? Один только звоночек, маленький такой звоночек — и жандармерия с полицией заинтересуются: отчего это у пана "палковника" такая побитая рожа. А если кое-кто еще и пули посчитает в кое-чьих револьверах, сколько интересных вещей можно узнать, пан "палковник", правда?

Речь его была хаотична, но не бессмысленна. Недурной из него игрок, эффективный. Старая советская школа. Дал мне время на размышление. Явного давления не оказывал. Знал, что и так держит меня за яйца. Охотнее всего, я достал бы пистолет и застрелил обоих на месте.

— Хорошо, — процедил я сквозь зубы, — через десять минут я наблюдаю поручика Поклевского на гарнизонном плаце.

И вышел, захлопнув за собой дверь. Сделанную из добротной древесины, на совесть закрепленную в дверном проеме. Только потому не слетевшую с петель. Сразу после моего выхода от Карского Поклевский, в самом деле, немедленно доложился Курцевичу и побежал принимать руководство третьим взводом. Он вел себя тихо, как мышь, и старался пока что никому не попадаться под горячую руку. Однако, моего приятеля-танкиста чуть удар не хватил. Он попытался сорвать свою ярость на мне, а потом нашел Дрецкого и устроил ему такой скандал, что крики слыхать было по всему плацу, несмотря на рев включенных двигателей. Поклевского он пока что не трогал — вероятно, оставил его себе на десерт.

Я тоже был в ярости, чего там скрывать. Уже вчерашний вечер доставил мне чертову кучу пренеприятнейших эмоций. Не скрою, я любил мордобой. Любая хорошая драка возбуждала адреналин в крови, уровень которого из-за монотонности казарменной жизни был низок до безобразия. Хотя выезд на полигон предоставлял возможность легально и тактично слинять из поля зрения всевозможных правдоискателей, я отдавал себе отчет в том, что совершил ошибку, согласившись на командование батальоном. Проигранная стычка с Карским была дьявольски выразительным знамением ожидавших меня впереди неслабых проблем.

Я настолько был взбешен, что в помрачении ударил ногой в поребрик. У меня болел нос, болели зубы, болела голова, а теперь, вдобавок, разболелся и большой палец на ноге. И только тогда я, наконец, вспомнил, что плевать мне на эту войну с Усамой и на командование. Что в гробу я видел армию и военные забавы, а единственная причина, которая побудила меня ввязаться в эту авантюру, совсем иная, не имеющая ничего общего с амбициями стать генералом, подвиги которого запишут золотыми буквами в анналы мировой истории.

Причина, безусловно, была совсем другая, хоть в тот момент я еще не отваживался ее внятно сформулировать. Похоже, старею, глупею. Меня аж передернуло.

На подходе к гарнизонному плацу я попытался хоть немного взять себя в руки. Пятьсот солдат, вытянувшись по струнке, внимательно смотрели на меня. Лапицкий мастерски отдал честь, коротко и ясно отрапортовал, что все готовы к отъезду хоть сейчас и ждут только сигнала своего Солнцеподобного Полковника, Который Сейчас Даст Им Команду "Вольно". Вольно. Дабы не упасть лицом в грязь в присутствии "всего лишь майора" Лапицкого, я тоже произнес напутственное слово солдатам, поведав им в самих общих чертах, что именно нам предстоит. По моей скромной оценке, лаконичностью и четкостью формулировок я побил эффект речи майора как минимум вдвое. Тем временем подошел Дрэшер и добавил свои пару слов. Очень трогательно.

— Ну, полковник. Все, что мне осталось, это пожелать тебе удачи, — обратился ко мне генерал, приветливо улыбаясь в знак искренности своих слов. — Можете трогаться.

— Так точно, пан генерал, спасибо. — Я отдал честь и крикнул так, что эхо отразилось от столовой третьего батальона, если не от штаба дивизии: — Бойцы! По машинам!

Не будет преувеличением сказать, что собранная мною команда погрузилась в танки и транспортеры со скоростью, приближенной к абсолютному рекорду мира. Не иначе, вздумали покрасоваться перед генералом. Я полагал, что еще успею обменяться с Дрэшером парой слов, но рев более чем сотни газующих двигателей временно сделал невозможным какое-либо общение. Мне полагалось ехать на предназначенном мне "хонкере" см кондиционером, но сам я решил сесть в идущий во главе колонны транспортер разведвзвода. Воображая себе, что там буду смотреться столь же живописно и фотогенично, как командиры предыдущей войны, идущие в бой, стоя в открытых люках танковых башен.