Большой Дом

В руке у него оказался прибор, собранный в корпусе транзисторного приёмника. Только вместо динамика была натянута чья-то кожа, с которой вразнобой смотрели две дюжины крошечных глаз, похожих на крысиные. Под динамиком читалась самодельная табличка с надписью:

ЭТА МАШИНА УБИВАЕТ ДЕМОНОВ

— Откуда у тебя тератокласт? — взвыли фигуры.

— По чертежам собрал. Из журнала 'Атеист-Деконструктор', — проворчал папа и взялся за тумблер.

— Но ты же сам не сможешь выйти к живым! — пророкотала одна из фигур.

— А не вы ли только что меня порешить собирались? — поинтересовался папа, — И вот ещё. Наш уговор всё ещё в силе. Узнаю, что с моим сыном что-то случилось — я сам вас найду. Или мне вам напомнить, что мы сделали с Яхве тридцатого октября шестьдесят первого года?

Фигуры переглянулись, помрачнели, вспыхнули ярким пламенем и исчезли. А на их месте оказались мама и Васютка.

Они ещё немного прошли и увидели огороженный стеллажами стол. За столом сидел высокий мужчина с длинными пальцами. Он точь-в-точь был похож на начальника автобусного вокзала. Только здесь ножниц не было, а было много толстых тетрадей, в которых мужчина шариковой ручкой писал самые разные числа.

Наконец, он отложил ручку в сторону и внимательно посмотрел на посетителей.

— Ну-с, — произнёс он, — И что вы имеете мне сказать?

— Я не бесчестил священных бегемотов Таурт, — отчеканил папа.

Мужчина скривился.

— Милейший, раз уж вы так далеко зашли, может обойдёмся без клоунады. Что вы от меня хотите.

— Дайте мне число! — потребовала мама.

Мужчина прищурился на один глаз.

— Число, которое вы просите, было удалено из реестра. Я не могу вам дать его. Вы ведь знаете, что такое обращение Макондо.

— Вы издеваетесь, да? — спросил Васютка.

Очень его расстраивали вопросы, к которым он не успел подготовиться.

— Отчего же, Василий Петрович? — спросил мужчина, прищурившись на другой глаз, — смысла над вами издеваться нет никакого. У вас ведь, буквально, последний шанс выяснить, что же это за обращение такое.

— Вы точно издеваетесь, — расплакался студент.

— Отнюдь нет. — Пожал плечами мужчина и отчеканил, — Обращение Макондо — это типовой ритуал управляемого осквернения казуальных мощей, в результате которого, населённый пункт, симпатически связанный с оными мощами, оказывается удалён с Карты. Каковой акт влечет за собой формирование топологического замыкания. Со временем, замыкание деградирует и схлопывается.

— Вот именно! — закивал Васютка, — Я как раз вот в точности это и хотел сказать! А число это...

Мужчина посмотрел на Васютку неодобрительно.

— А енохианское число, однозначно ассоциированное с населённым пунктом, получает статус 'запрещённого'. В одностороннем порядке оно может быть использовано для проникновения внутрь замыкания. Покинуть замыкание на сегодняшний день считается невозможным.

Студент закивал с удвоенной силой.

А мама перехватила свою сумочку так, чтобы можно было легко извлечь её содержимое, и повторила:

— Так вы дадите мне число или нет?

— Как я и сказал, — терпеливо ответил мужчина, — Число это сейчас — запрещённое. Его полагается забыть — и снаружи замыкания его не помнит ни одна живая душа.

— Ну что же, — вздохнул папа, — если ни одна живая душа не помнит, придётся потревожить мёртвых.

— Вы, любезнейший, дайте-ка нам адрес квартиры профессора Сёмина, — вежливо попросила мама, сжимая в глубине своей сумочки какой-то очень острый предмет.

Мужчина размашистым почерком что-то написал на тетрадном листе, вырвал его и отдал маме.

— А теперь пора на выход, — скомандовала она.

— Двигай, отмычка, — приказал папа Васютке.

— А что с зачётом?

— Как только принесёшь мне направление — сразу поставлю, — пообещал папа.

Обратная дорога оказалась совсем короткой. И у самой двери папа придержал маму, так что Васютка оказался впереди. Пухлыми ладошками он отмахивался от архивной пыли.

— Помыться бы, — сказал он, — Хоть бы лицо сполоснуть.

— Зачёт...— елейным голосом напомнил папа.

И Васютка шагнул к двери. Щёлкнула невидимая пружина. Воздух пришёл в движение и туловище студента скользнуло куда-то в сторону. Руки и ноги ещё добрую секунду продолжали идти вперёд, к обещанному зачёту, а потом и они опрокинулись в небытие, будто бы их зажевали невидимые шестерни.

— Не сдал, — цокнула мама.

— Пошли быстрее, — решительно сказал папа, — Тут перезарядка меньше минуты. Главное, у нас есть адрес! Пора нам навестить этого профессора Сёмина!

13. Шарик меняет конфессию

Дядя Фёдор говорит коту:

— Надо что-то с Шариком делать. Пропадёт он у нас. Совсем от тоски высох.

Матроскин смотрит как пёс и трактор по двору ведром в футбол играют и говорит:

— Что-то не похож он на высохшего от тоски. Ты посмотри, как бегает. Ему надо в спорт высоких достижений, рекорды ставить...

Тут Митра увлёкся и ведро с громким скрежетом раздавил.

— Это он всё для вида, — возразил мальчик, — а глаза у него грустные.

— И как ты предлагаешь его развеселить?

— Ему цель какую-то надо, какое-то занятие. Вот мы с тобой книжки читаем, построения пробуем разные, опыты ставим, а Шарик вроде как и ни при чём.

— Дядя Фёдор, — Меланхтон, сын Мелхесиаха посмотрел на мальчика с укоризной, — вот ты вроде что-то сказал, а ничего внятного не озвучил. Ты бы что-нибудь по существу предложил, что-то, что сделать можно.

Дядя Фёдор задумался. У взрослых в телевизоре получалось так часами говорить, и никто им не возражал. Возможно, потому, что у них Матроскина не было.

А потом он придумал.

— А пускай наш Шарик шаманизмом займётся.

— Э нет...— махнул лапой кот, — шаману должны духи помогать. А Шарику разве что его блохи помогать будут.

— А я вот попрошу без этих ваших... инокуляций! — потребовал пёс, который уже несколько минут у них за спинами стоял.

— Инсинуаций, — терпеливо исправил его Матроскин.

— И без них тоже. Я, между прочим, моюсь регулярно. И шаманом я быть не хочу. Я про тупилаков слышал.

— И-и-и? — с интересом во взгляде протянул кот.

— Так а где мы тут ребёнка возьмём на запчасти? Я дядю Фёдора обижать не буду!

— Шарик, ты — балбес! — тепло, по-отечески заметил Матроскин.

— Может быть тебе какая-нибудь религия нужна? — поинтересовался дядя Фёдор, — Какой-нибудь иудаизм?

— А что, — Матроскин критически посмотрел на Шарика, — мордой ты, конечно, не вышел, но можно тебя записать в какие-нибудь субботники.

— Ни на какие субботники я не пойду, — решительно отказался пёс.

— Ну вот! — обрадовался кот, — самый тот вариант!

— Может быть лучше в зороастрийцы? — предложил дядя Фёдор, — Собака в зороастризме — священное животное! Будешь ты Виш-хаурва, сторожевая собака.

— Так я и так сторожевая собака, — вздохнул Шарик, — безо всякой вашей шаурмы.

— Ну вот, ты сейчас просто так сторожевая собака, — обрадовался Матроскин, — а так ты будешь сторожевой собакой под покровительством Ахуры Мазды!

— Ладно тебе. Тут вон вся деревня, небось, была под чьим-то покровительством. И где они теперь? — сердито ответил Шарик.

— С козырей зашёл, — кот нахмурился.

— Я понял! — обрадовался дядя Фёдор, — Шарику в язычество надо!

— В какое именно? — осторожно поинтересовался Матроскин?

— А какая разница? — улыбнулся мальчик, — Вон, у папы была 'Велесова Книга' издательства Анненербе, с автографом автора. Тут главное найди дерево подходящее и что-нибудь на нём вырезать.

— В таком случае, видел я подходящий дуб, по другую сторону деревни, — кивнул Матроскин, — мы там такое капище отгрохаем — ни у кого такого нет.

— Так тут вообще капищ нет, — нахмурился Шарик.

— Вот именно! — радостно воскликнул кот, — У нас будет самое главное! Мы из тебя, Шарик, волхва сделаем!

— Делайте хоть чучело! — говорит Шарик. — Вы ж всё равно от меня не отстанете, пока не причините мне добра по самую маковку.

И стали они на капище собираться. Дядя Фёдор пошёл тр-тр Митру готовить, а Матроскин Мурке сена подбрасывать. Он ей открыл дверь коровника и сказал:

— Мы дом на тебя оставляем. Если Печкин появится — ты с ним не церемонься! Рогами его! А вечером я тебя чем-нибудь угощу.

Корова на него посмотрела очень неоднозначно. Только Матроскин этого взгляда всё равно не понял.

Дядя Фёдор тр-тр Митру подозвал, подкинул в лоток подвернувшуюся курицу и сел на шофёрское кресло. Шарик рядом устроился, а Матроскин — наверху. И поехали они делать Шарика волхвом.

Митра тарахтел радостно и вовсю работал колёсами. Увидит лужу — и по ней! Так что вода во все стороны веером. Молодой ещё трактор! Новенький. А если он кур встречал на пути, он тихонечко подкрадывался и только перья от бедных птиц по всей дороге разлетались. Замечательная была поездка.

А чтобы не скучать, Митра придумал загадки друг-другу загадывать. Очень им это дело понравилось. И так они загадками увлеклись, что чуть не въехали в дуб на полном ходу.

Он был, вероятно, в десять раз старше берез, составлявших лес, в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными суками и корой, заросшей старыми болячками. С огромными, неуклюже, несимметрично растопыренными корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами.

— Заводи мотор! — сказал Матроскин.

Дядя Фёдор рванул тросик, бензопила заурчала. Совсем немного он поработал и старый дуб, весь преображенный, украсился рожей идола.

Не сказать, чтобы у дяди Фёдора идол получился внушительным — всё-таки бензопила весила почти как половина мальчика. Зато дядя Фёдор очень старался. Так что глаза у идола были серьёзные и хмурые, а рот недобро ухмылялся.

— Ну, Шарик, следуй зову Рода! — предложил Матроскин.

Пёс посмотрел внимательно на кота, на дядю Фёдора, переспросил:

— Точно?

— Безусловно, — подтвердил кот.

Шарик расслабился, обежал вокруг дуба, задрал лапу и...

— Знаешь, дядя Фёдор, — сардонически сказал Матроскин, — я думаю, что Шарику лучше всего будет оставаться тем, кто он есть. А что он грустный ходит — это не беда. Будем считать, что это кризис собачьего среднего возраста. Ты, главное, не удивляйся, если он ирокез выстрижет и будет всякие странные песни напевать.

— Так что, я волхв теперь? — спрашивал Шарик.

— Самый натуральный, — кивал Матроскин, — я бы даже сказал — друид. Вон ты как старательно дерево полил.

Только Шарик что-то не очень повеселел. И даже совсем загрустил. Зашёл за дуб, поднялся выше по холму мимо берёз.

— Куда это он? — поинтересовался дядя Фёдор.

— Оставь, — махнул лапой кот, — ему, может быть, одному побыть надо.

— Эй, идите сюда! — раздалось с вершины холма.

Мальчик и кот взбежали вслед за Шариком и замерли.

За холмом открывалось огромное поле. В поле, точно по линеечке, стояли рядами не то кресты, не то деревья, не то вязанки рогов. И перед каждым из них виднелись могильные холмики.

И только когда товарищи подошли поближе, стало ясно, что на самом деле это — грядки. Просто за ними давно никто не ухаживал, так что там росла только мелкая сорная трава.

Рядом таблички стояли: с номером ряда и номером в ряду, будто у кресел в театре. А фигурки у каждой грядки были свои. Начинались они в ближайшем левом углу поля от обычного столба с перекладиной, и чем больше вправо уходили, тем разлапистей у фигурки были рога, а чем дальше от холма — тем больше столб напоминал женщину. Так что в дальнем правом углу стояла красивая женская статуя с целым роговым деревом на голове.

— Это ещё что такое? — удивился дядя Фёдор.

— Понятия не имею, — покачал головой кот, — но очень уж это мне напоминает какой-то сельскохозяйственный эксперимент.

И тут дядя Фёдор увидел на земле следы колёс. Когда-то тяжёлая машина оставила их в грязи, потом грязь засохла и сохранила рисунок шин.

Обратно к трактору шли молча. И только по дороге домой Матроскин мрачно спросил у тр-тр Митры:

— Так куда, говоришь, ты людей возил?

Дяде Фёдору очень хотелось не угадать ответ трактора. Но, всё-таки, он угадал.

14. Возвращение профессора Сёмина

Дверь квартиры профессора Сёмина выглядела серьёзно, словно у сейфа: железная и с большой увесистой ручкой. Петли были ей под стать: тяжёлые и толстые.

И на звонок никто не отзывался.

— Ну что, — вздохнула мама и достала из сумочки отмычки, — будем открывать двери своими силами.

— Я могу чем-то помочь? — спросил папа.

— А ты свечку подержишь, — сказала мама и достала тоненькую свечу, обмотанную суровой нитью, — если коптить начнёт или гореть как-то странно — сразу говори!

Долго мама с замками возилась, но, наконец, дверь поддалась.

Папа уже войти собирался, но мама его остановила. Сначала она коврик проверила и даже, на всякий случай, выбросила его куда подальше. Потом забрала у папы свечку и начала вдоль дверного косяка водить.

— Не мог профессор демонологии так просто свою квартиру оставить.

Наконец она осторожно подцепила ножницы, которые внутри квартиры над дверью висели, раскрытые лезвиями вниз.

— Жаль, — сказала мама, — что у тебя студенты на пересдаче кончились. Было бы неплохо кого-нибудь вперёд пустить.

Папа с мамой согласился. Потому что вместо студентов первому идти пришлось ему самому.

Квартира профессора Сёмина была огромной, с высокими потолками. И обставлена она была странно. В прихожей под потолком висело огромное чучело крокодила, в живот которого была вделана лампа дневного света. В углу стоял женский манекен и лежали перемотанные бечёвкой оленьи рога. А по всем стенам тянулись построения, такие сложные, что даже папа не мог сразу разобрать, для чего они были предназначены.

— Вот это я понимаю, человек брал работу на дом! — воскликнул он.

Мама достала свой цанговый карандаш и зажгла на нём искру. Но в этот раз никаких светящихся ниточек вокруг не было.

— Интересно, — замечает мама, — ножницы — это от обычных жуликов. Человека, знакомого с Ремеслом, они бы не остановили. Не нравится мне эта квартира. И профессор Сёмин мне тоже не нравится.

Папа хотел было сказать, что маме вообще мало что нравится, но промолчал. Потому что маму он знал давно. И ещё потому что у него тоже эта квартира никакого доверия не вызывала.

— Обои у него совсем неправильные, — наконец говорит он, — они встык поклеены, а построения на них разомкнутые. Если бы он их специально рисовал, он бы так делать не стал. Построение без контура работать не будет.

— Может ему их поклеили неправильно? — предположила мама.

— Не похоже. Это всё равно что искусствоведу картины повесить вверх ногами.

Мама кивнула. Но делать было нечего, они пошли вглубь квартиры.

Сначала они осмотрели библиотеку. В ней шкафы стояли до самого потолка и книги там были такие, что у мамы с папой разыгрался приступ профессиональной клептомании. Но, на всякий случай, они друг друга удержали от того, чтобы пару-тройку редких томов с собой унести. Даже у папы дома экслибрисы с сюрпризами были — чего уж ожидать от профессора демонологии!