Следующим шагом в нашем обучении было прохождение обучения стрельбе из огнестрельного оружия в старом комплексе Роупворкс близ Коннсуотера. Менее чем за две недели мы прошли обучение и были признаны опытными в обращении с револьвером 'Веблей' 38-го калибра, который мы обычно носили с собой в качестве вспомогательного оружия в целях самообороны. Каждому из нас выдали служебный револьвер и 30 патронов.
Нас также обучили обращению с пистолетом-пулеметом 'Стерлинг' и потрясающим помповым ружьем Браунинга. Каждого из нас предупредили, что любое использование нашего огнестрельного оружия станет предметом как уголовного, так и дисциплинарного расследования. Огнестрельное оружие, которое мы традиционно носили, предназначалось исключительно для самозащиты от нападения и защиты широкой общественности от вооруженных террористов или преступников.
Находясь в Учебном центре, я сдал экзамен по полицейскому вождению, поэтому после обучения обращению с огнестрельным оружием мне разрешили явиться в свой участок в качестве квалифицированного полицейского водителя. Остальные мои коллеги, имевшие водительские права, но не сдавшие экзамен по вождению в центре, отправились в автошколу КПО в Каслри, чтобы пройти обучение вождению полицейских машин, прежде чем явиться в свои участки. (Полицейское управление Каслри было центром содержания террористов и проведения допросов в Восточном Белфасте.)
Что касается тогдашнего начальства КПО, то теперь мы были готовы присоединиться к нашим участкам и начать наш двухлетний испытательный срок. Именно в течение следующих двух лет мы должны были доказать, что у нас есть все необходимое, чтобы стать полноценными полицейскими.
Я знал, что это будет очень сложное время, но я совершенно не представлял, насколько сложным оно окажется. Я погрузился в образ жизни, который был близок к тому, что ощущаешь на американских горках, который испытал меня до предела. Как сотрудник КПО, я смотрел смерти в лицо почти ежедневно. Каждый день мог стать для тебя последним.
Многие коллеги придерживались мнения, что с ними этого случиться не могло. Я решил ошибиться в сторону осторожности. Я брал по одному дню за раз. Я старался всегда быть начеку. Я был осторожен, но никогда не впадал в уныние. Я поступил на службу в полицию, чтобы бороться с громилами в нашем обществе. Исходя из опыта моего детства, я уже болезненно осознавал связанные с этим опасности. И все же я намеревался сделать все, что в моих силах. Большего я сделать не мог.
Глава 4. Участок Королевской полиции Ольстера в Ньютаунабби, май 1972 — август 1976
В мае 1972 года я доложил о своем прибытии в первый день службы в качестве сотрудника КПО в полицейском участке на Гленравел-стрит в Белфасте, но вскоре оказался на пути в участок в Ньютаунабби: из-за административной ошибке оказалось, что меня направили в полицейский участок внутри города.
Это был прекрасный весенний день. Жаркое солнце раскалывало камни. Пробираясь через Уайтабби, я вспоминал, как в 1971 году сделал первый телефонный звонок в рекрутинговое отделение КПО из тамошнего паба 'Халфвэй Хаус'.Это совпадение от меня не ускользнуло.
Двадцать минут спустя я стоял в кабинете участка в Ньютаунабби перед его сержантом. Он меня ждал. В резком контрасте со зрелищем участка Гленравела, из которого я только что вышел, здесь не было безумного потока телефонных звонков или очередей личного состава, ожидающего приказов от сержанта участка. Я завладел его безраздельным вниманием. Он отвел меня на крышу здания и очертил границы нашего подокруга.
На нашем участке находился жилой комплекс Рэткул, и, будучи вторым по величине жилым комплексом в Соединенном Королевстве, он представляло для нас серьезные проблемы с точки зрения охраны порядка. В этом районе были и другие жилые комплексы, которые тоже доставили бы нам неприятности, такие как Ратферн, Фернах и Монкстаун, но ничего такого, с чем мы не смогли бы справиться, заверил меня сержант участка.
— У нас есть сотрудники полиции и их семьи, живущие во всех этих кварталах, — добавил он.
Слушая своего нового сержанта, я обнаружил, что мой взгляд постоянно возвращается к палисаднику полицейского участка. Он был хорошо озеленен, разбит на лужайке с удачно расположенными клумбами, где в изобилии росли кустарники и розы. Я похвалил сержанта за представление палсисадника здания. Затем я допустил ошибку, упомянув о своем страстном интересе к садоводству. Он был впечатлен. Он стоял там в рубашке с закатанными рукавами, попыхивая трубкой, и распевал лирические стихи о саде участка, который, очевидно, был для него большим источником гордости. Все было безукоризненно. Газон был коротко подстрижен и подстрижен полосами. Его окружала низкая стена из красного кирпича. Новый забор из проволочной сетки высотой двенадцать футов прочно стоял по всему периметру, портя в остальном спокойное впечатление от места. Тем не менее, это было далеко от бедлама хорошо охраняемых и укрепленных участков старого города на Гленравел-стрит в Белфасте. Мы спустились в сад, и сержант показал мне свои любимые розовые кусты один за другим, называя каждый по имени. Мы простояли там, казалось, целую вечность, прежде чем его позвали внутрь, чтобы разобраться с каким-то запросом об огнестрельном оружии.
Если бы не наличие примитивного блиндажа из мешков с песком, построенного военными и расположенного словно бельмо на глазу, у больших передних ворот участка из цельного листового металла, в этой благоухающей, наполненной цветами обстановке было бы мало свидетельств реальности проблем. Яркое майское солнце светило на меня сверху вниз, усиливая общее ощущение умиротворения. И все же это была сцена, которая противоречила реальному положению дел в этом районе.
Правда заключалась в том, что Ньютаунабби и прилегающие районы в то время представляли собой бурлящий котел потенциально серьезных гражданских беспорядков. Тот, который в самом ближайшем будущем вскипит и будет угрожать поглотить нас. Нашему району, как и многим другим в провинции, вскоре предстояло погрузиться в состояние, близкое к анархии.
Сержант был сотрудником Королевской полиции Ольстера старой закалки. Он раздавал указания с властным видом, более приличествующим суперинтенданту. Откуда я мог знать, что этот человек может быть таким же могущественным, как любой очень высокопоставленный офицер полиции? В те дни кабинет сержанта фактически был центром всего участка. Все вращалось вокруг него. Вскоре я узнал, что вы никогда не должны переходить дорогу сержанту участка или его оскорблять.
Мне было поручено быть тем, кого в те дни называли помощником дежурного, что означало, что я должен был помогать полицейскому, который дежурил в караульном помещении участка. Позже это помещение караульной было переименовано в Справочный отдел, чтобы избавиться от очевидных военных коннотаций. Я должен был ежечасно меняться между постом помощника дежурного и вооруженной охраной снаружи в блиндаже с пистолетом-пулеметом 'Стерлинг'.
Я вспоминаю свой первый разговор на дежурстве с 'настоящим' констеблем полиции. Он находился в караульном помещении и отвечал за ответы на запросы любого представителя общественности, который заходил в участок. Сегодня к нему относились бы как к дежурному по участку (ДПУ). Я вошел в караульное помещение с более чем легким опасением. Констебль, который приветствовал меня, был средних лет. Маленький, кругленький человечек с широкой улыбкой и жизнерадостным нравом, у него были румяные щеки и светлые вьющиеся волосы с проседью. Хотя он был занят, он прекратил то, что делал, и поздоровался со мной.
— Мы только что с фабрики, не так ли, сынок? — спросил он с широкой ухмылкой, уставившись на мои блестящие ботинки и посмеиваясь про себя. Очевидно, что это был уничижительный термин для Учебного центра в Эннискиллене.
— Что ж, послушайся моего совета и забудь все, что тебе сказали те парни. Добро пожаловать в реальный мир: вы не сможете применить здесь ничего из этого дерьма, — сказал он.
— Сколько тебе лет, сынок?
— Мне? — глупо спросил я, потому что, кроме него, я был единственным человеком в караульном помещении.
Его глаза поднялись к потолку, как бы говоря: 'Ну вот, еще один'.
— Мне 22, — ответил я, наполовину извиняясь.
— Я Томми, — сказал он, указывая на свою голову и хихикая. — Как тебя зовут, сынок?
— Браун, Джонстон Браун, — ответил я.
— Ладно, Джонатан, возьми этот рулон бумаги и поменяй его в телекс-аппарате, — сказал он.
— Джонстон, — повторил я.
— Джонстон что? — спросил он с насмешливым взглядом.
— Меня зовут Джонстон Браун, а не Джонатан, — настаивал я.
— Хорошо, тогда как тебя зовут по имени? — спросил он, теперь смертельно серьезный.
— Джонстон — это мое имя, — повторил я.
Мгновение он пристально смотрел на меня.
— Это слишком долго, сынок. Слишком много, чтобы вертеться у меня на языке, — сказал он. Казалось, он на мгновение задумался.
— Вот что, мы будем звать тебя Джонти, — сказал он через некоторое время. — Передай мне вон ту черную линейку, ладно, Джонти?
И вот с того дня и до конца моей 30-летней карьеры в полиции я был известен как 'Джонти' Браун. У моей матери случился бы припадок, если бы она узнала: мне никогда раньше не разрешали сокращать свое имя. Мне, однако, было все равно. Я стремился вписаться в эту новую среду: если эти ребята хотели называть меня 'Джонти', меня это устраивало. Я делал свои первые робкие шаги в новой карьере и ничего так не хотел, как быть принятым моими коллегами. В то время я мало что осознавал, но путь, на котором я окажусь, приведет меня к конфликту с некоторыми из тех, кто по праву должен был быть моим самым большим источником поддержки...
От сержанта участка не ускользнуло мое восхищение его обширным садом перед зданием. Я сказал ему, что люблю заниматься садоводством. Однажды, всего через месяц или два после моего нового назначения, я прибыл в казарму и обнаружил, что мои обязанности четко обозначены в дежурном листе: 'Униформа'.
— Что это значит? — спросил я ухмыляющегося коллегу.
— Это означает, что на сегодня ты его раб. Ты доложишься перед ним, и он скажет тебе, какой будет твоя 'форма одежды', — сказал он.
— Это может быть что угодно, начиная от уборки казарм, мытья машин, уборки двора или уборки гаража. В зависимости от того, что решит сержант.
Я нашел его в гараже в задней части казарм. На нем был коричневый комбинезон, и он протянул мне синий. Мы почистили и привели в порядок три полицейских знака, которые были сняты с наших местных полицейских машин по соображениям безопасности. Во время моего прибытия в Ньютаунабби полиция патрулировала на автомобилях без опознавательных знаков, чтобы им было легче смешаться с другим гражданским движением. Они намеренно не надевали свои фуражки во время мобильного патрулирования, чтобы тем, кто мог желать им зла, было труднее их обнаружить. Быть легко идентифицируемым как патруль КПО, отвечающий на то, что может быть поддельными вызовами, или 'приходами', как мы их называли, может означать внезапную смерть. Путешествие более или менее инкогнито могло бы дать нам те жизненно важные несколько дополнительных секунд, которые могли бы буквально означать разницу между жизнью и смертью.
Сержант объяснил мне, что 10 февраля 1972 года республиканский террорист устроил засаду на один из наших патрулей КПО. Патрулю повезло, потому что оружие террориста заклинило, что дало нашим офицерам преимущество. Террористу, 26-летнему парню-католику, повезло меньше. В ходе инцидента он был подстрелен КПО и смертельно ранен. Это была точка, до которой обострилась ситуация. Рассматривались любые меры, которые мы могли бы предпринять, чтобы себя защитить.
Мы с сержантом почистили садовые инструменты и инвентарь. Вскоре у нас оба были довольно прилично смотрящихся гаража участка. Сержант был очень доволен. Он попросил меня подстричь лужайку перед зданием и позаботиться о цветочных клумбах. Я любил и до сих пор люблю ухаживать за садом. За очень короткий промежуток времени я привел лужайку перед домом и клумбы в идеальную форму. Моя проблема заключалась в том, что сержант был настолько доволен моей работой, что регулярно назначал меня на 'униформу'. До такой степени, что я начинал чувствовать себя скорее садовником в участке, чем членом местной полицейской команды! Как я мог изменить это положение?
Ответ пришел с неожиданной стороны. Старый констебль по имени Алек, которого остальные парни окрестили 'мироненавистником', услышал мои жалобы. Он разработал генеральный план:
— Срежь бутоны его любимых роз прямо за окном сержанта участка и положи их на его подоконник. Это вызовет у него отвращение, сынок. Он никогда больше не подпустит тебя к своему драгоценному саду, — сказал он.
— Я хочу сказать, сынок, у тебя есть два года, чтобы произвести впечатление, и поверь мне, на этой работе два года пролетают незаметно. Что ты собираешься сказать? 'Мне жаль, что я не смог никого поймать, потому что сержант не выпускал меня из своего сада?' От этого не отмоешься, сынок, — добавил он, прежде чем вернуться к своим обязанностям в караульном помещении.
Я стоял там и смотрел в окно на его прекрасный сад. Даже пешеходы, прогуливавшиеся по Прибрежной дороге за пределами казарм, время от времени останавливались, чтобы полюбоваться садом во всем его великолепии. Когда июльское солнце припекало мне спину, я приступил к своей работе, потратив битый час на стрижку газона и приведение в порядок клумб. Тогда я, наконец, набрался смелости и начал срезать головки призовых цветов сержанта и выкладывать их одну за другой на его подоконник.
Один, два, три, четыре, пять,... десять, одиннадцать, двенадцать. Почему он не кричал? Разве он не заметил срезанные розы, лежащие у него на подоконнике? Я начинала паниковать из-за того опустошения, которое я причинила этим розовым кустам. Где он вообще был? Я решил выяснить это. Я подошел к открытому окну. Джойс, его машинистка, объяснила, что он ушел на ланч, но должен был вернуться через несколько минут. Я с тоской посмотрела на эти розы, которые уже начали увядать под жарким летним солнцем. Я начал испытывать глубокое чувство сожаления и вины, когда стоял там, у подоконнике.
— Эй!
Из состояния мечтательности меня вывел громкий крик и ругань сержанта участка. Его лицо было красным от ярости. Он был ошеломлен. Он пытался обзывать меня, но его рот не поспевал за его мозгом, и его слова лились бессвязно. Я действительно понял, что он сомневался в моем здравомыслии и моем происхождении.
— Прекрати это, положи секатор и убирайся из моего сада! — крикнул он.
Он был разгневан, его лицо раскраснелось. Воздух был синим от его ругательств: он не мог придумать достаточно оскорблений, чтобы назвать меня.
Прошло около часа, прежде чем я набрался достаточно смелости, чтобы войти в его кабинет. Он даже не взглянул на меня. Казалось, он писал какой-то отчет, и я надеялся, что это не для моего перевода! Он не заговорил со мной, а просто указал на список дежурных, висящий на стене справа от него. Я поднял его, чтобы изучить. Воздух был густым от напряжения между нами.
