Во тьме

Unknown

Джонстон Браун

Во тьме

30 лет службы в Королевской полиции Ольстера

Эта книга посвящается моей жене Ребекке и моим детям, Лизе, Адаму и Саймону.

'История повторяется. Это одна из главных ошибок с историей'

Кларенс Дарроу, американский адвокат, 1857 — 1938

Словарь сокращений

ACC — Assistant Chief Constable— заместитель главного констебля

ASU — Active Service Unit — ячейка боевиков ИРА, насчитывающая 6-8 человек.

ATO -Ammunitions Technical Officer — технический специалист по боеприпасам, сапер.

BRC — Belfast Regional Control— региональное управление Белфаста

C6 — Station Occurrences, Reports and Complaints Book — журнал учета заявлений, рапортов и происшествий в полицейском участке.

CID — Criminal Investigation Department — отдел уголовного розыска

CID50 — Intelligence input document— входящая сводка сбора данных

CIS — Criminal Intelligence Section — группа сбора данных по уголовным делам

CT — Converted Terrorist — раскаявшийся террорист.

CVI — Central Vehicle Index — центральный индекс технических средств (центр учета транспортных средств)

DMP — District Mobile Patrol — окружной мобильный патруль

DPP — Director of Public Prosecutions — директор общественного обвинения (прокуратуры)

DRU — Divisional Research Unit — окружное подразделение криминалистики

HMSUs — Headquarters Mobile Support Units — штабные подразделения мобильной поддержки

IPLO — Irish People's Liberation Organisation — Организация освобождения ирландского народа, небольшая лево-радикальная республиканская военизированная организация.

IRA — Irish Republican Army — Ирландская республиканская армия

LVF — Loyalist Volunteer Force — Лоялистские добровольческие силы, радикальная полувоенная группировка лоялистов.

MSU — Mobile Support Unit — мобильное подразделение поддержки

PIRA — Provisional IRA — Временная ИРА (отколовшееся в 1969 году от ИРА крыло, выступающее за активные боевые действия, преимущественно террористического характера)

RIU — Regional Intelligence Unit — региональное подразделение сбора информации Королевской полиции Ольстера

RMP — Royal Military Police — подразделения Королевской военной полиции

RUC -Royal Ulster Constabulary — Королевская полиция Ольстера (КПО)

SB50s — Intelligence input forms — формы для входящей сводки собранной информации

SDC — Sub Divisional Commander — командир подокруга Королевской полиции Ольстера

SDO — Station Duty Officer — дежурный по полицейскому участку.

SMG — Submachine-gun— пистолет-пулемет, автоматическое оружие, использующее пистолетные патроны.

SOCO — Scenes of Crime Officers — специалист по осмотру места преступления, криминалист.

SSU — Special Support Unit — подразделение специальной поддержки, аналог СОБР или SWAT

TCG — Tactical Coordination Group — Тактическая координационная группа, штабное подразделение, осуществляющее координацию различных отделов и управлений полиции при проведении совместных операций против экстремизма.

TSU — Technical Support Unit — подразделение технической поддержки, отвечающее за работу средств связи, сигнализации, устройств прослушивания, видеокамер и т. п.

UDA — Ulster Defence Association — Ассоциация обороны Ольстера (АОО), полувоенная лоялистская организация, объединявшая группы лоялистских дружинников.

UDR -Ulster Defence Regiment — полк обороны Ольстера, пехотный полк Британской армии, набранный из ирландских добровольцев и выполняющий функции военизированной полиции.

UFF — Ulster Freedom Fighters — 'Борцы за свободу Ольстера' (БСО) радикальная полувоенная организация лоялистов, входила в АОО.

UVF — Ulster Volunteer Force — Добровольческие силы Ольстера, полувоенная организация лоялистов.

UWC — Ulster Workers' Council — Совет рабочих Ольстера, лолялистская рабочая организация

VCPs — Vehicle Checkpoints — автомобильный блок-пост

VRM — Vehicle Registration Mark — регистрационный номер транспортного средства

WDA— Woodvale Defence Association — Ассоциация обороны Вудвейла, группа радикально настроенных дружинников-лоялистов в районе Вудвейл, к северу от Шенкилл-роад, Белфаст.

WPC — Woman Police Constable — констебль женской полицейской службы, женщина-констебль.

YCV — Young Citizens Volunteers — Молодые гражданские добровольцы, лоялисткая молодежная полувоенная организация, аналог скаутов.

Глава 1. Вступление

Нападение было таким внезапным, таким неожиданным и таким жестоким, что я ничего не смог с этим поделать. Я сам был виноват. Я не сумел предвидеть признаки опасности. Теперь я расплачивался за свою неосведомленность.

Находясь в Ньютаунабби, я чуть менее трех лет прослужил в Королевской полиции Ольстера, предшественника Службы полиции Северной Ирландии, и менее восьми месяцев в отделе уголовного розыска. Такие внезапные нападения на нас были обычным делом: они были одним из многих подводных камней в охране порядка в нашем жестоком обществе.

Нападение произошло незадолго до полуночи. За долю секунды мой противник оторвал меня от земли и со всей силы, на которую был способен, швырнул о стену. Удар по мой голове, когда я врезался в стену, был настолько силен, что на мгновение я был оглушен. Это также заставило меня пережить то, что произошло дальше, как будто в замедленной съемке. Когда на меня сыпались удары ног и кулаков нападавшего, боль была жгучей, почти невыносимой. Он был высоким, хорошо сложенным мужчиной, лет на двадцать старше меня. Я пытался отразить удары, но почти безрезультатно.

Я могу точно вспомнить, что произошло, как будто это было вчера. Во время моей службы в полиции я время от времени возвращался на место происшествия физически. У меня также есть склонность, даже сегодня, возвращаться к этому мысленно, останавливаясь на этом вопреки себе. Внезапный и коварный характер нападения, вот то, чего я никогда не забуду.

Несмотря на то, что в комнате было темно, я смог заглянуть в полные ненависти глаза напавшего на меня. Я был к нему так близко, что чувствовал его зловонное дыхание и вонь алкоголя. Я чувствовал, что у меня из носа течет кровь. Мой рот был наполнен кровью от внутренних порезов, когда моя плоть была разбита о зубы. Я прикусил свой язык. Я был в ужасе от потери сознания, когда почувствовал, что соскальзываю на пол.

Мое табельное личное оружие, 9-миллиметровый пистолет Вальтера, уютно лежал в моей черной наплечной кобуре, спрятанной под левую подмышку. Я подумывал о том, чтобы попытаться добраться до своего пистолета, чтобы использовать его в целях самообороны. Именно поэтому, в первую очередь, мне выдали пистолет: чтобы я мог достать его и использовать как средство выпутаться из таких опасных для жизни ситуаций, как эта.

Я ловил каждое слово, пока напавший на меня выкрикивал ругательства в мой адрес. Абсолютной ядовитости в его речи нельзя было не заметить. Затем я также заметил его сообщника, стоявшего неподалеку и наблюдавшего, на случай, если на место происшествия прибудет какой-нибудь другой полицейский. Они не хотели рисковать: свидетелей этого нападения не должно было быть. Я был удивлен, увидев что сообщник напавшего на меня впал в панику и сделал все возможное, чтобы положить конец нападению.

— Хватит с него, — неоднократно кричал он моему противнику.

Затем, все закончилось так же внезапно, как и началось. Они ушли с места происшествия, оставив меня избитым и окровавленным. Я попытался встать, но не смог. Я практически не чувствовал своих ног из-за непрерывных пинков и побоев, которым меня подвергли. Я лежал на полу и наблюдал за поспешным отступлением преступников. Затем за ними захлопнулась дверь.

Через некоторое время я смог подняться на ноги. Нетвердой походкой я направился к мужским туалетам по соседству. Мне повезло. Что касается нападения, то это было не самое худшее, что я пережил за свои 30 лет работы офицером полиции в Королевской полиции Ольстера.

Но кое-что отличалось. Кое-что было странным. Напавший на меня и его сообщник не были уличными головорезами из-за какого-нибудь угла, они были полицейскими. Они были полицейскими из Королевской полиции Ольстера, как и я. Хуже того, напавший на меня был моим коллегой, работавшим в отделе уголовного розыска в участке КПО в Ньютаунабби. (С тех пор он умер). Местом нападения был актовый зал участка. Что касается даты, то она неизгладимо отпечаталась в моем мозгу. Была пятница, 13 декабря 1974 года.

Ранее той ночью, я арестовал пятерых подозреваемых из членов объявленных вне закона 'Добровольческих сил Ольстера'. У них было обнаружен два незаконно хранящихся заряженных пистолета. В любой другой полиции Соединенного Королевства все здравомыслящие люди сочли бы мои действия похвальными.

Но это была Северная Ирландия в разгар террористической кампании, и не все вещи считались равными. В своей наивности, я должен был получить грубый тревожный звонок. Вскоре после ареста, я стал свидетелем вопиющего сговора между некоторыми сотрудниками уголовного розыска и ДСО Монкстауна. Я сказал этим сотрудникам, что я об этом думаю: они видели, как я пытался исправить то, что было неправильно.

А чего я ожидал, спросили они меня позже. Ну, я не ожидал, что подвергнусь преступному нападению со стороны коллег-полицейских. После нападения я ожидал какой-то поддержки от своего начальства. Ничего подобного не последовало.

Я не подружился с ДСО. Расправа, которой я подвергся, была устроена сотрудниками Королевской полиции Ольстера от имени местных 'Добровольческих сил Ольстера' в Монкстауне. Я стоял там, в туалете по соседству с камерами, рассматривая свое лицо и внутреннюю часть рта в маленьком зеркале в деревянной раме на стене. Я с болью и печалью наблюдал, как кровь стекала из моих ран в белую раковину и смешивалась с проточной водой. Моя голова все еще кружилась. Я наклонился, чтобы плеснуть в лицо холодной, восстанавливающей силы водой.

'Завтра я подам в отставку', — подумал я.

Все еще нетвердо стоя на ногах, я держался за обе стороны умывальника. Текла кровь. Я вытащил несколько зеленых бумажных полотенец из дозатора на стене, пытаясь остановить поток. Я чувствовал себя одиноким изолированным, больше не зная, кому я могу доверять.

Склонившись над умывальником, я не мог не испытывать жалости к себе, задаваясь вопросом, в какую именно полицию я вступил. Это была моя первая встреча с подобными людьми в уголовном розыске. Я уже непреднамеренно нажил себе врагов в Специальном отделе КПО, это я знал. Но я не ожидал встретить людей такого сорта в рядах нашего уголовного розыска.

Когда я стоял там, в темноте, в том маленьком уголке участка КПО в Ньютаунабби, размышляя, что делать дальше, я не мог знать, что я просто зацепил лишь краешек некоторых очень зловещих вещей внутри Королевской полиции Ольстера. В любом случае, я тогда и представить себе не мог, какие масштабы и природу глубин мне предстояло открыть в последующие годы. Никто не мог себе представить таких вещей. Для многих, даже сегодня, в это трудно поверить. Но все, о чем я собираюсь рассказать, на самом деле произошло со мной.

Глава 2. В опеке

На протяжении всей моей жизни люди часто спрашивали меня, почему я выбрал карьеру в полиции. Что, спрашивали они, заставляло меня идти вперед перед лицом всех опасностей и трудностей, с которыми я сталкивался, особенно в конце моей службы в КПО? Чтобы понять мой взгляд на жизнь и то, что в первую очередь побудило меня присоединиться к Королевской полиции Ольстера, возможно, полезно будет оглянуться назад, на годы моего становления и некоторые ключевые события моего детства и юности. За исключением одного дяди со стороны матери, в моей семье не было тех, кто служил в полиции.

Я родился 17 апреля 1950 года в Холивуде, графство Даун, шестым ребенком Кристины и Уильяма Брауна. У моих родителей было еще шестеро детей. У меня есть три брата и восемь сестер. Дом нашей семьи находился в начале Дауншир-роуд в Холивуде. Мои друзья в округе были как протестантами, так и католиками: моя мать учила нас одинаково уважать обе религии. Наша семья была нищей в материальном плане, но мы, конечно, не побирались.

Насилие в моем доме было обычным делом. Мой отец был тираном, громилой, и при росте в 175 см и весе 126 килограмм он главенствовал над нами. Казалось, он действительно получал какое-то удовольствие от того, что часто избивал нас своим кожаным ремнем. Едва ли проходил день без вспышки ярости с его стороны. Он избивал мою мать до бесчувствия по крайней мере два или три раза в неделю. Казалось, всегда была веская причина. Даже если бы его не было, он бы ее нашел. Он работал шофером или кладовщиком, но был гораздо счастливее во время длительных периодов безработицы. Склонный к перепадам настроения, его повседневный темперамент был совершенно непредсказуем. Временами он мог быть самым милым парнем в мире, но чаще всего он впадал в неистовство не спровоцированного насилия. Этот громила нас терроризировал.

При росте в 152 см, очень стройная и легкого телосложения, моя мать Кристина не шла ни в какое сравнение с моим отцом. Он швырял ее, как тряпичную куклу. Она была порядочной, доброй и трудолюбивой женщиной и в бурной обстановке, бывшей нашей домашняя жизнью, нашей опорой. Ее девичья фамилия была Джонстон. Я был первым ребенком, родившимся с ее темными волосами и пронзительными темными глазами, и поэтому меня назвали Джонстон в ее честь.

Расти в этой жестокой среде никогда не было легко. Это было все равно что ходить по яичной скорлупе. Мы все время старались не делать и не говорить ничего, что могло бы спровоцировать моего отца. Достаточно было какого-нибудь предполагаемого проступка или неподобающего поведения, и он начинал яростную атаку на нас. Моя мать всегда вмешивалась, вставая между ним и ребенком, которого он избивал. Это не имело никакого значения: он просто избивал обоих. 'Он просто забияка', — повторяла моя мать снова и снова, пытаясь утешить жертву.

Каждый день был наполнен страхом и трепетом. Напуганные нашим отцом, мы, дети, никогда не могли быть уверены, что момент мира и безмятежности не будет нарушен внезапной и неожиданной вспышкой бессмысленного насилия. Мне было жаль моих сестер, которые внезапно оказывались избитыми его кулаками или ногами, без малейшего предупреждения. Жестокость насилия была вдвойне велика, возможно, потому, что это было невозможно предсказать.

Мне приходилось тихо сидеть, пока мой отец избивал мою мать и сестер, снова и снова. Я хотел сделать больше, но, будучи маленьким мальчиком, я, конечно, физически был ему не ровня. Я так сильно хотел остановить его. Я пожелал, чтобы моя жизнь ушла. Мы ничего не могли сделать для нашей бедной матери, которой приходилось носить солнцезащитные очки даже зимой, чтобы скрыть свои синяки под глазами. Она никогда не нанесла бы ответный удар или не выдвинула бы против него обвинения в нападении.

Тогда я ничего не мог поделать, но я был полон решимости, что когда-нибудь я смогу противостоять своему отцу и положить конец постоянным страданиям моей матери и младших детей.

Некоторые из моих самых ранних детских воспоминаний были о вечерах, когда мои родители ссорились, а мой отец орал во весь голос. Это было частым явлением. Моя мать мчалась наверх и вытаскивала нас из постелей (мы с моими младшими братьями спали по трое на кровати). Она собирала нас всех вместе в главной спальне, и мы помогали ей забаррикадировать дверь спальни шкафами и комодами. Иногда сама кровать использовалась для того, чтобы забаррикадировать дверь. Мой отец был снаружи, ругался бы и колотил в дверь кулаками, пытаясь силой пробиться внутрь.

Не раз нам приходилось выпрыгивать из окна спальни на первом этаже на лужайку в палисаднике внизу. Крики и суматоха всей этой ситуации были абсолютно ужасающими. Настолько плохо, что прыжок из этого окна временами казался почти заманчивым. Слава Богу за наших хороших, порядочных соседей. Наш дом был двухквартирным муниципальным домом, и семья по соседству была предупреждена нашими криками. Зная, что у нас нет телефона, они звонили в полицию от нашего имени. В некоторых случаях мы находили убежище в доме наших соседей: они всегда принимали нас у себя и были нам рады. Иногда мы отправлялись к моей бабушке Джонстон на Юниверсити-роуд в Белфасте. Опять же, нас там тепло встречали, и мы смогли бы остаться на день или два, наслаждаясь относительной тишиной и покоем. Однако моя мать каждый раз возвращалась домой, приводя нас с собой. Отец всегда обещал измениться, но так и не сделал этого.

Визиты местной полиции в наш дом были частыми. Мигающий синий огонек на крыше полицейской машины возвещал об их прибытии. Они точно знали, как справиться с хулиганом, и не терпели глупостей от моего отца. Они быстро восстанавливали спокойствие в доме. Мы по именам знали сержантов и констеблей. Сержант местного участка, сержант Кэмпбелл, особенно пугал моего отца. Сержант Кэмпбелл был высок и хорошо сложен и нисколько не боялся столкнуться с таким громилой. Но моим героем был констебль Винсент Маккормик, который рассказывал мне о своем опыте работы в полиции и, когда я стал старше, часто поощрял меня записаться в полицию.

Мы знали, что приход этих людей положит конец нашим страданиям. С самого раннего возраста я научился уважать и быть благодарным этим блюстителям порядка, рядовым сотрудникам Королевской полиции Ольстера. Их слова ободрения посеяли семена, которые позже вдохновили меня присоединиться к их числу. На протяжении всего моего детства, с его непрекращающимся циклом насилия, за которым следовало затишье, а затем неизбежное возвращение шума, местная полиция всегда была рядом, чтобы поддержать нас, и ни разу они не потеряли терпения. Я был полон решимости, что когда я стану офицером полиции, а это было одной из моих самых ранних амбиций, я буду относиться ко всем людям с таким же уважением и состраданием, какие эти офицеры проявляли к нам. Я тоже был полон решимости помочь сохранить мир, как это было у них, и сделать все возможное, чтобы поставить на место хулиганов общества.

Одно из моих самых ранних воспоминаний о неожиданных потрясениях относится к 1956 году, когда мне было шесть лет. Моей матери было нехорошо, и она должна была лечь в больницу. Впервые я осознал, что возникла какая-то проблема, когда в наш дом прибыли органы социального обеспечения. Мы не знали, почему они были там, но мы знали, что это был не обычный визит. Мы привыкли к частым, регулярным визитам социального обеспечения. Обычно они приезжали на маленьком темном фургончике и привозили нам подержанную одежду или обувь. Моей любимой посетительницей благотворительного фонда была дама по имени мисс Листер. Она всегда помогала нам. Мы радовались ее визитам. Я все еще вижу ее улыбающееся лицо перед своим мысленным взором. В последующие годы я предпринимал много попыток разыскать ее в системе социального обеспечения, чтобы поблагодарить ее. Однако у меня была только ее девичья фамилия, и я так и не смог с ней связаться.

В этот раз сотрудники службы социального обеспечения были в гостиной и открыто обсуждали нас в нашем присутствии. Они говорили о том, куда каждый из нас направится. Как будто нас там не было. Как будто мы были просто посылками, которые нужно было отправить в другое место. Мы все прислушивались к тому, что говорилось. Я думаю, что их главной заботой было наше благополучие во время пребывания моей матери в больнице, когда в противном случае мы остались бы наедине с нашим отцом. Были слезы, когда моя мать пыталась успокоить нас. Я посмотрел на своих младших братьев и сестер, на их лицах был написан страх. Сцена была ужасно неприятной. Младших детей забрали первыми. Я наблюдал, как сотрудники службы социального обеспечения с суровыми лицами, одетые в длинные пальто, провожали их на улицу к ожидающим машинам. Мы не знали, когда снова увидимся.

Если вы не пережили что-то подобное в детстве, трудно точно описать, какой эффект это оказывает на вас. Впервые в своей жизни я не поверил своей матери. Я чувствовал, что не могу ей доверять. Впервые я осознал, что мои родители не имели реального контроля над тем, что с нами происходило, как только вмешались органы социального обеспечения. Все, что я знал, это то, что мне суждено попасть в приют для плохих мальчиков. И все же я не сделал ничего плохого. Все это казалось таким несправедливым.

Два сотрудника службы социального обеспечения вернулись в дом. Леди назвала мое имя и имена трех моих сестер, которые должны были быть со мной. Моя мама обняла нас. Из ее глаз текли слезы, но она знала, что ничего не может сделать, кроме как обнять нас и попытаться заверить, что все будет хорошо. Я никогда не забуду прогулку в темноте от нашего коридора до ожидающей машины сотрудников службы социального обеспечения. Это было то путешествие в неизвестность, которое наполнило меня таким большим страхом. Я действительно верил, что никогда больше не увижу свою мать или своих младших братьев и сестер. Я была так рада, что Луиза и две другие мои сестры были со мной.

Сотрудники социального обеспечения сказали нам, что мы отправляемся в приемную семью в Баллигауэне, в семью по фамилии Гибсон. Мы вели себя тихо, как мыши, когда нас посадили в большую черную машину и повезли из Холивуда в сторону Белфаста. Запах темно-бордовой кожаной обивки, когда я уткнулся головой в заднее сиденье машины, был ошеломляющим.

Когда мы прибыли в наш приемный дом, сотрудник службы социального обеспечения зашел внутрь, чтобы поговорить с нашими новыми приемными родителями. Дом был внушительных размеров, стоял в стороне от дороги, а в саду стояла старая цыганская кибитка. Это не было похоже на приют для плохих мальчиков! Пока я осматривалась в новом окружении, мужчина вернулся к машине и провел нас внутрь дома.

Наша новая приемная мать поприветствовала нас и провела внутрь. Она была маленькой, пухленькой женщиной с теплой улыбкой. Там были две девочки примерно моего возраста, сидевшие на полу в гостиной перед пылающим камином. Они смотрели черно-белый телевизор. У нас дома не было телевизора! Когда я подошел и сел рядом с ними, программа сменилась, и на экране появился 'Чемпион-чудо-конь'. Я был так увлечен, что даже не заметил ухода сотрудников службы социального обеспечения. Я сидел в незнакомом доме с двумя незнакомыми девочками и все же чувствовал себя странно непринужденно.

Моя приемная мать готовила для нас ужин. Я сидел, приклеенный к этому экрану, и ел свой ужин из тарелки, стоявшей у меня на коленях. В этом доме царила атмосфера мира и умиротворения, и я принял это. Это была долгожданная передышка.

Жизнь в Баллигауэне была замечательной. Несмотря на то, что нам приходилось пользоваться туалетом на улице и каждый день проходить пешком, казалось, мили до начальной школы в Балликигл, мы отлично проводили время. Мы собирали яйца в курятниках, а по утрам мы с Луизой добровольно бежали через поля к роднику и приносили оттуда ведро из нержавеющей стали, наполненное водой.

Наш отъезд из Баллигауэна был таким же внезапным, как и наше прибытие. Я помню лицо моей приемной матери, когда мы уходили. Слезы текли по ее лицу и по моему, когда она обняла и поцеловала меня на прощание. Она выслушала наши страшные истории: она точно знала, в какую среду мы возвращаемся. Когда мы уезжали на той же черной машине, на которой приехали, я обернулся, чтобы снова помахать, но машина уже завернула за угол, и она скрылась из виду. Я больше никогда не видел свою приемную мать, но я никогда не забывал ее доброту.

Потом, когда мне было восемь лет, наша семья снова разделилась. Без моего ведома моя мать должна была лечь в больницу на несколько месяцев из-за своей последней беременности. Осложнения означали, что ее жизнь была в опасности. Меня должны были поместить в дом социального обеспечения вместе с некоторыми из моих старших сестер. И снова этот шаг произошел совершенно неожиданно. Еще раз я убедился, что, должно быть, сделал что-то очень неправильное.

Мармион Хаус был детским домом, управляемым местными властями, на Черч-роуд в Холивуде, всего в миле от нашего дома. Это был большой особняк, окруженный акрами ухоженных садов. Маленькому ребенку этот дом показался очень неприветливым в тот первый вечер, когда мы ехали по подъездной дорожке в машине с сотрудниками службы социального обеспечения. Однако на следующий день я начал понимать, что мое новое временное пристанище, в конце концов, не такое уж плохое место. Нам подали обильный завтрак с щедрыми порциями хлопьев, яичницей-глазуньей и беконом, подобного которому я никогда не видел дома. Они нарядили нас в совершенно новую школьную форму в комплекте с новой обувью взамен старой, изношенной, которой мы так долго обходились. Там была большая гостиная, полная огромных диванов и мягких кресел. Полы во всем доме были устланы коврами. Я когда-либо видел ковры только в домах своих друзей — это была бесстыдная роскошь!

Позже тем утром мы покинули Мармион Хаус, чтобы прогуляться по Черч-роуд к начальной школе Холивуда. Нас было пятеро или шестеро. Это было захватывающе, как приключение. До сих пор я наслаждался каждой минутой этого. Я почти мог видеть свое лицо в моих новых ботинках. Мой желудок был полон. У меня был новый пуловер, новые носки и новая рубашка. Я был на вершине мира. Мы очень быстро добрались до входа в начальную школу на Черч-роуд. До задних ворот школы было всего несколько минут ходьбы по покрытой листвой, обсаженной деревьями аллее на Черч-роуд, 75.

Мой учитель в то время был ужасным человеком. Мы все его боялись. Он мог схватить ребенка за ухо или за пряди волос и практически потащить его вперед класса. Это было очень больно и унизительно. Затем он выставлял ребенка, о котором шла речь, дураком перед остальным классом. Казалось, ему доставляло удовольствие делать это. Я неоднократно становился жертвой издевательств этого человека. Он знал, что мои родители не могли позволить себе каждый год покупать новую школьную форму, и поэтому обычно подшучивал над моей старой одеждой. Он называл их тряпками и крутил меня круг за кругом, поощряя других детей смеяться надо мной. Я боялся этого человека так же, как своего отца.

На следующее утро после моей первой ночи в Мармион Хаус я пробыл в классе не более нескольких минут, когда поймал взгляд учителя. Я старался избегать зрительного контакта, надеясь, что он выберет кого-нибудь другого. Слишком поздно! Я в ужасе наблюдал, как он поднялся на ноги и подошел к моему столу. После короткой паузы он обошел меня сзади. Я точно знал, что будет дальше. Я не мог понять, что его спровоцировало. Мы даже не начали урок, а мое домашнее задание было в порядке.

Он поднял меня на ноги. Он вывел меня в начало класса. Обращаясь к классу, он кружил меня как волчок. Он сказал, что был впечатлен моей новой формой. Так аккуратно выгляжу. Неужели мои родители ограбили банк? Другие дети смеялись, когда этот человек ритуально унижал меня. Я сказал ему, что новая одежда моя. Я гордился ей. Я сказал ему, что ее мне дали в приюте.

— Какой приют? — резко спросил он.

— Детский дом Мармион Хаус, — ответил я.

Он изучал меня.

— Ты в Мармионе?— спросил он.

— Да, сэр, — ответил я.

Учитель был в замешательстве. На этот раз он не знал, что сказать. Этот задира, который обычно никогда не терялся в словах. Он повернулся ко мне и резко велел мне вернуться на свое место.

Во время утренних уроков я заметил, что учитель изучает меня. Он все смотрел и смотрел на меня. Я отвел глаза. Мне не нужен был еще один поход в переднюю часть класса. Прозвенел звонок, возвещая о начале перемены. Это был подарок небес. Я встал со своего места и направился к выходу из класса.

— Браун, иди сюда, — крикнул учитель. Он сидел на краю своего стола. Я подошел к нему.

— Почему ты в Мармионе, сынок?— спросил он.

Я объяснил ему причины. Он спросил о моих сестрах. Я объяснил, что двое из них тоже были в приюте. Он положил руку мне на плечо и заглянул в глаза. В классе нас было только двое. Окаменев, я ждал, когда посыплются оскорбления.

— Послушай, я сожалею о том, что произошло ранее, — сказал он.

Как раз в этот момент дверь класса распахнулась, и некоторые ученики вернулись в класс. Я не знал, что сказать.

— А теперь беги на перемену, Джонстон, — сказал он.

Я повернулся и вышел из комнаты. Я был счастлив, как ребенок в песочнице. Я знал, что у меня больше не будет с ним проблем. Я был прав. Больше он меня никогда не беспокоил. На самом деле, после этого он всегда был вежлив. Однако было грустно видеть, как он переключил свое издевательство на другого одноклассника. Он никогда не был так счастлив, как когда его ученик стоял перед классом в слезах, запуганный и униженный. Я полагаю, это был его способ поддерживать порядок в тех больших классах послевоенной начальной школы. Остальные дети хорошо вели себя в его классе. Никто не хотел быть следующим на переднем крае.

Когда в тот день мы вернулись в Мармион Хаус после школы, персонал позаботился о том, чтобы мы переоделись и сделали домашнее задание. Затем нам разрешили поиграть на улице, на территории дома. Те первые летние месяцы были чудесными. Пятеро или шестеро из нас сбегали по огромной лестнице, выбегали через парадную дверь и так быстро, как только могли, спускались по массивным каменным ступеням на подъездную дорожку, а затем на траву. Лужайки перед домом были разделены на три или четыре травянистых насыпи, которые спускались к ровному, пышному газону, который был хорошо уложен и безукоризненно ухожен. По периметру лужайки рос густой кустарник. Запах свежескошенной травы был чудесен. Он делал сладостным каждый мой вдох.

Я очень быстро освоился с жизнью в детском доме в Мармион Хаус, в немалой степени благодаря доброте персонала. Жизнь в Мармион была дисциплинированной, но, по-видимому, не чрезмерно. В восемь лет я был младшеклассником, и обычно мне не разрешали ложиться спать после 10 вечера, чтобы посмотреть телевизор со своими сестрами и другими старшеклассниками. Но дети постарше тайком уводили меня вниз, в гостиную, и прятали, чтобы я мог смотреть телевизор вместе с ними. Конечно, телевидение было настоящим опытом для всех нас, поскольку дома у нас не было телевизора. Многие из молодых воспитателей были хорошо осведомлены о том, что происходит, но мало кто из них решил бы вмешаться.

Я молился, чтобы с моей матерью все было в порядке. Я подумал о своих младших братьях и сестрах в их новом окружении в детском доме Глендху. Я надеялся, что они были так же счастливы, как я был в то время в Мармионе. Самым большим преимуществом для меня, восьмилетнего ребенка, были мир и покой в моем новом окружении. Мне понравился этот дом. Я бежал из школы, чтобы вернуться туда. Не было никакого отца-монстра. Никаких хулиганов. Это казалось нормальной, счастливой обстановкой. У меня никогда не было такой долгой передышки от травм и хаоса, которые до тех пор я рассматривал как нормальную часть повседневной жизни. Мои первые дни в Мармион Хаус были наполнены весельем, радостью и волнением. Другие дети говорили о своем страхе, что их никогда не отпустят домой. Они часто с нежностью отзывались об одном из своих родителей. Почти всегда только об одном. Один из родителей бросил их, а другой не мог справиться в одиночку. Все мы, кто был помещен под опеку, пережили аналогичное положение.

Однако однажды ближе к вечеру произошло нечто, что поставило под угрозу мое новоообретенное чувство безопасности. Я был на территории, играл с другими детьми. Мы были прерваны внезапным исходом большого количества персонала и детей старшего возраста из парадной двери дома. Для нас было очевидно, что что-то было не так. Они пробежали мимо нас и дальше вниз по берегу к кустарнику внизу. Мы бежали так быстро, как только могли, чтобы догнать их. Когда я добрался до кустарника, я был поражен, увидев, что сотрудники учат детей постарше, как вытаскивать жгучую крапиву из земли большими пучками. Они срывали их, как цветы!

— Возьмите немного и отнесите внутрь, — сказали нам. Я пытался, но меня ужалили в голые руки и ноги. Я быстро отскочил назад от боли.

— Нет, нет, не так, Джонстон! — воскликнула одна из воспитательниц. — Держите их как можно крепче у основания стеблей, — объяснила она, хватая пучок, чтобы показать нам, как это делается.

— Не позволяй листьям задевать тебя. Держите пучок перед собой, — добавила она.

Мы все последовали ее примеру, а затем, держа в руках наши пучки крапивы, вернулись с ней в дом. Затем по коридору и вверх по лестнице, которая была достаточно широкой, чтобы вместить двух человек, поднимающихся наверх, и двух человек, спускающихся вниз. Я мог слышать безошибочно узнаваемый звук, кричащей во весь голос девочки. Мы проследили за направлением ее криков. Что, черт возьми, происходит? Переполох был невероятным. Несколько сотрудников и другие дети бежали к нам по лестнице. Они смеялись и были взволнованы. Это казалось игрой.

Я был заинтригован. Я тоже был очень встревожен. Из моего ограниченного опыта подобных криков я знал, что, что бы ни происходило с этой девочкой, она была в ужасе. Когда мы добрались до зоны ванных комнат, нас резко остановила очередь из персонала и других детей у одной из ванных комнат. Очередь двигалась быстро. Тем временем крики бедной девочки были так близко и так пронзительны, что я закрыл глаза. Я прищурившись, смотрел на лица своих друзей. Я видел, что они тоже были напуганы. Не успел я опомниться, как уже стоял в ванной. Пол был пропитан водой, льющейся из ванны. Я не мог поверить в то, что видел. Использованная крапива была разбросана по всему полу ванной.

В ванне была девочка, старшеклассница, лет двенадцати-тринадцати. Ее звали Патриция. Она изо всех сил пыталась выбраться, но две сотрудницы женского пола насильно заталкивали ее, чтобы заставить сесть в ванну. Холодная вода из крана текла изо всех сил. Другие сотрудники в резиновых перчатках брали у нас крапиву. Я наблюдал, как они безжалостно избивали эту бедную девочку крапивой. Я никогда не забуду эту ужасную сцену. Патриция была обнажена и сидела в ванне, выпрямившись во весь рост. Она стояла к нам спиной. Ее били крапивой по спине, спереди, по лицу и голове. Ее тело было покрыто укусами крапивы. Листья крапивы плавали поверх прозрачной воды. Ее крики были жалобными и становились все более отчаянными.

Я был рад убежать из этой ванной. Я задавался вопросом, почему Патрицию наказывают таким жестоким и унижающим достоинство способом. На глазах у всех нас! Если это было задумано для того, чтобы показать нам, что с нами случится, если мы будем плохими, то на меня это произвело желаемый эффект. Что, черт возьми, она натворила? Какое плохое поведение заслуживало такого жестокого обращения? Как мог персонал, обычно такой хороший и заботливый, быть таким жестоким по отношению к Патриции?

Я сбежал вниз, чтобы присоединиться к некоторым из моих юных друзей. Я спрашивал всех, что сделала Патриция. Одна из девочек, чуть старше меня, указала на большой декоративный цветочный горшок, стоявший на полу в прихожей. Он был разбит на куски. Почва была повсюду. Я не мог в это поверить! И это все? Подобный несчастный случай не заслуживал такого надругательства! Я был шокирован. Я подумал, что, возможно, Патриция пыталась убежать. Некоторые другие дети однажды сбежали, но полиция довольно быстро вернула их обратно.

— Это было не случайно, Джонстон, она сделала это намеренно в одной из своих обычных истерик, — сказала девочка. — Пошли, нам нужно набрать еще крапивы, — добавила она.

Весь остаток дня я справлялся о благополучии этой бедной девушки. Во всем этом месте царила атмосфера уныния. У моих друзей больше не было желания играть на улице. Я точно понимал почему: любой из нас мог быть следующим. Я решила разыскать свою старшую сестру Луизу. Некоторое время спустя я нашел ее в телевизионной гостиной с несколькими ее друзьями. Я прижался к ней поближе. Мы поговорили о том, что случилось с Патрицией. Все говорили об этом. Мы с Луизой договорились, что будем вести себя наилучшим образом. Мы ни за что не хотели быть следующим ребенком, попавшим в эту ванну с крапивой. Я бы предпочел сначала убежать.

Той ночью, лежа в постели, я снова обнаружил, что не могу уснуть. Я лежал там в темноте, прислушиваясь к звукам спящих детей. Я размышлял о зрелищах, свидетелем которых был ранее в тот день. Луиза и воспитатель, который мне особенно нравился, пообещали мне, что со мной такого никогда не случится. Но я не мог выбросить эти сцены из головы. Когда я, наконец, задремал, это был прерывистый и тревожный сон. Кошмары, которые я оставил позади на Дауншир-роуд, вернулись. Мне снились внезапные и не спровоцированные избиения со стороны персонала, на что мой отец смотрел, смеясь надо мной. Я проснулся в панике, пытаясь отдышаться. Я выбежал в туалет и сел там, заставляя себя не засыпать. Инцидент с Патрицией в ванне ужасно расстроил меня. Я больше не чувствовал себя в безопасности. Мое восприятие персонала как заботливого и веселого исчезло. Теперь они представляли собой вездесущую угрозу. До меня дошло, что я только что сменил один дом жестокого обращения на другой. Этот был просто чище и лучше оснащен. Мои прежние чувства благополучия и защищенности исчезли. Тот единственный ужасающий инцидент отнял их у меня. Мне пришлось бы быть очень осторожным, чтобы не расстроить этих людей. И вот я снова здесь, снова хожу по яичной скорлупе...

Я начал свой первый год в Холивудской средней школе (ныне называемой Прайори Колледж) в сентябре 1961 года. Когда я пришел в школу в свой первый день, я был поражен ее размерами. Куда мне следует пойти? Какой класс был моим? Луиза показала мне доску объявлений, на которой было указано, куда мне следует пойти.

— О Боже, — воскликнула она. — Ты в 1D, Джонстон.

По страдальческому выражению ее лица я понял, что это не были хорошие новости. Я собирался спросить ее почему, когда ее отозвали одноклассники.

В итоге я пошел в наш класс с другом из начальной школы, который тоже должен был учиться в 1D. Когда мы пришли туда, учитель, толстый лысеющий мужчина, стоял перед классом. Он призвал нас быстро рассаживаться. Я выбрал место в передней части класса, рядом с окнами.

— Эти следующие несколько лет — самые важные годы в вашей жизни, — начал учитель. — То, что вы, мальчики и девочки, узнаете здесь, будет тем, что вам нужно знать, прежде чем вы все отправитесь в этот большой, плохой мир. Для меня не имеет значения, что ты решишь делать. У меня есть хороший, большой дом прямо за углом, на Миле Миледи. У меня хорошая работа, и я буду получать очень хорошую пенсию, большое вам спасибо.

Я придерживался мнения, что этот человек разговаривал с нами свысока, самодовольный сознанием того, что с ним все равно все будет в порядке — в отличие от нас, казалось, подразумевалось что-то другое. Вспомнив реакцию Луизы, когда она узнала, в каком классе мне предстоит учиться, я решила спросить, что означает 1D. Я никогда не забуду этот ответ.

— В смысле, сынок? Позвольте мне просто сказать вам, что это значит. Поток 'А' превосходен. Дети там станут учителями, профессионалами, полицейскими, столпами нашего сообщества. Уровень 'В' выше среднего, эти дети преуспеют в любой профессии, которую они выберут. Поток 'С' предназначен для людей со средним интеллектом, сынок. От них не ожидается преуспевания. Они будут выполнять рутинную работу. Они пройдут по жизни продавцами в магазине, рабочими на фабрике. Они будут серыми, незаметными людьми.

— И 'D', сэр, как насчет нас в 1D? — спросил я.

Сейчас этот человек явно наслаждался собой. Он наклонился ко мне.

— 'D', сынок?" — сказал он с ухмылкой, — означает отбросы человечества. Это именно то, чем вы являетесь. До сих пор вы предпочитали не работать. Вы договорились о том, что потратите эти часы впустую. Ты предназначен для черной работы.

— Ничего слишком утомительного для ума, — добавил он. — Это, конечно, если только ты не решишь не сдаваться. Если вы решите немного поработать или приложить больше усилий, вы можете даже достичь головокружительных высот в потоке 'С'. Тебе это достаточно ясно, сынок?

Я очень хорошо понимал. Кто-то из начальства списал меня со счетов. В одиннадцать лет я был обречен на человеческую свалку! Я ловил каждое слово. Я никогда не забуду легкомысленное отношение этого учителя. Насколько он был понимал, моя судьба была предрешена. Хуже того, он явно говорил по собственному опыту. Я решил прямо там и тогда, что изменю курс, для которого, по мнению этого учителя, я был предназначен.

Тем временем ситуация дома не улучшилась. Незначительные проступки с моей стороны продолжали вызывать все более яростные вспышки со стороны моего отца. Избиения продолжались. Были времена, когда я был черно-синим. Синяки покрывали все мое тело: спину, руки и ноги. Все мои братья и семь из восьми сестер были светловолосыми и голубоглазыми. Тот факт, что я был первым ребенком, родившимся в семье с темными волосами моей матери и проницательными темными глазами, означал, что я должен был быть выбран для особого внимания. Я получал еще более жестокие побои, чем другие...

Тот факт, что я всегда был покрыт синяками, означал, что я не мог раздеваться в школе. За спортом и физическими упражнениями (физкультурой) всегда следовал душ с остальными мальчиками. Инструктор по физкультуре бродил по раздевалкам.

В начальной школе это не было проблемой, потому что моя мать давала мне записку для учителей, в которой говорилось, что у меня какое-то заболевание. Это означало, что меня никогда не заставляли раздеваться перед другими детьми.

Средняя школа с ее более строгим режимом была совсем другой. Я помню инцидент в спортзале, который был особенно травмирующим для меня. Я занимался вместе с остальными детьми. Я наслаждался этим упражнением.

Мы смеялись и продолжали в том же духе. Я не слишком беспокоился, потому что это был период небольших травм или жестокого обращения, и многочисленные синяки, которые у меня были, постепенно исчезали. Я пытался взобраться по веревке, но у меня это не совсем получилось. Учитель физкультуры подошел, чтобы добродушно объяснить, что нужно было сделать. Даже сегодня я все еще могу ясно вспомнить, что произошло дальше.

После нескольких тщетных попыток с моей стороны освоить работу ног, которая помогла бы мне подняться, учитель подошел ко мне, смеясь и в очень хорошем настроении. На нем были темно-синие брюки от спортивного костюма, белые носки и черные спортивные тапочки. На нем была ярко-белая футболка. На шее у него болтался серебряный свисток на зеленой шелковой ленте. Прежде чем я понял, что происходит, он взял меня и поднял. Его идея, должно быть, состояла в том, чтобы удерживать вес моего тела, пока я буду маневрировать ногами в нужном положении. Он не ожидал того, что произошло дальше.

Как только он поднял меня с ног и, как ему показалось, мягко взял мой вес, я издал крик агонии, который привлек внимание всех моих одноклассников. Учитель сразу же опустил меня. Он был крайне удивлен. Я упал на колени и задыхался.

— В чем дело? — спросил я. — спросил он, искренне обеспокоенный.

— У меня там болит, сэр, — сказал я.

Он приподнял мою футболку, чтобы ненадолго обнажить синяки, и я быстро стянул ее обратно, чтобы мои одноклассники не увидели. Мне было так, так стыдно.

— Что с тобой случилось, сынок? — спросил он.

— Ничего, — ответил я.

— Хорошо, мальчики, — он повернулся к классу.

Он назначил одного мальчика, чтобы убедиться, что остальные спокойно справляются со своими упражнениями на брусьях, канатах, лошади и с тяжелыми медицинскими мячами. Затем он повернулся ко мне.

— Пойдем со мной, сынок, — сказал он.

Мы вошли в раздевалку. Он усадил меня на маленькие деревянные перекладины. Стоял сильный запах грязных носков и тела, смешанный с рассеивающимся паром из соседней душевой комнаты. Темно-красный кафельный пол кое-где был мокрым. Я смотрел на пол. Я не мог смотреть на него. Мне было одиннадцать с половиной лет, но я знал, что будет означать открытие. Наша семья и раньше распадалась. Я знал, что разлука оказала разрушительное воздействие на мою мать. Если бы издевательства были обнаружены сейчас, это означало, что снова вмешалось бы социальное обеспечение. Снова разлука, Бог знает что еще. Возможно, мы никогда больше не будем вместе.

— Сними свою футболку, сынок, — приказал учитель физкультуры.

Я не хотел этого. Я покачал головой.

— Мы можем сделать это здесь или в кабинете директора, — сказал он. — Как тебя зовут?

— Джонстон, — ответил я. — Джонстон Браун.

Он приподнял мой подбородок своей рукой.

— Ну, сними ее, сынок.

Я так и сделал. Я наблюдала за выражением его лица, когда его глаза переходили от одной области к другой, и он положил руки мне на грудь и спину, нежно дотрагиваясь до больших участков синяков. Я поморщился от боли.

— Как это произошло, Джонстон?— спросил он. В его голосе больше не было ни намека на властность.

— Мой отец бьет меня, сэр, — ответил я.

— Почему?— спросил он.

— В основном просто так, сэр, — сказал я ему.

Я дрожал как осиновый лист. Бесконтрольно. Я мог видеть, что он знал об этом.

— Почему ты дрожишь, Джонстон? — спросил он.

— Я боюсь, сэр.

— Почему ты должен бояться меня, сынок?

— Я боюсь того, что вы сделаете.

— Я должен сообщить об этом, — сказал он.

— Вы получите помощь, — добавил он. — Они это остановят.

— Мой отец убьет меня, сэр, вы даже не представляете. Они разделят нас. Такое случалось и раньше. Пожалуйста, сэр, — умолял я его.

— Но тебе нужен врач, лечение, они увидят, что с тобой все в порядке.

Это был скорее вопрос, чем утверждение.

С сухими глазами и мольбой я рассказала своему учителю физкультуры, что случится со мной и моими братьями и сестрами. Он внимательно слушал.

— Сэм, — сказал он, имея в виду директора. — Я должен сообщить Сэму. Я не хочу этого делать, Джонстон, но у меня нет выбора.

Он отвел меня в свой кабинет, где подошел к шкафчику первой помощи и вручил мне две таблетки.

— Обезболивающие, — сказал он, широко улыбаясь. — Иди и запей их у питьевого фонтанчика.

Я сделал, как он мне сказал, и через две минуты вернулся в его кабинет. Он нежно обнял меня одной рукой. Он плакал. Он был смущен. Что-то внутри меня подсказывало мне притвориться, что я ничего не замечаю. Он начал возиться с бумагами на своем столе и время от времени шмыгал носом или откашливался.

— Сиди здесь, Джонстон, я вернусь через минуту, — сказал он. Он вышел из комнаты. Мгновение спустя я услышал его свисток и рявкнул команды моим одноклассникам в спортзале. Затем раздался топот их ног по деревянному полу, когда они выбежали из спортзала в раздевалку. Затем прозвучал звонок, знаменующий окончание этого урока.

Мой инструктор по физкультуре вернулся в свой кабинет.

— Иди и переоденься, Джонстон, — сказал он.

Я присоединился к своим одноклассникам в раздевалке. Я не принимал душ. Я надевал школьную форму поверх спортивных шорт и белой футболки. Я научилась приходить в школу в таком виде в дни физкультуры, чтобы мои одноклассники не видели, как я раздеваюсь. Через несколько минут я вернулся в кабинет инструктора по физкультуре. Он был удивлен. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Ты не принимал душ, сынок? — спросил он.

Я склонил голову. Я помотал ей. Я не мог смотреть на него.

— Все в порядке, сынок, я понимаю, — сказал он. — Иди и присоединяйся к своему классу.

Каждый урок длился примерно 40 минут. Мы прошли половину этого урока. Мой желудок сделал сальто, когда я увидела, как мой учитель физкультуры, директор школы Сэм Кристи и маленькая, очень строгого вида женщина, которую я раньше не видела, появились за дверью нашего класса. Они вызвали нашего учителя из комнаты. Все взгляды были устремлены на меня.

— Что ты натворил? — раздалось из задней части класса.

Мне было все равно. Все, о чем я мог думать, была эта женщина! Была ли она из социального обеспечения? Заберут ли меня теперь, как раньше, и снова отдадут под опеку? Должен ли я был быть удален из этой новообретенной счастливой среды, из Холивудской средней школы? Был бы я отправлен Бог знает куда, одному Богу известно, на какой срок? Я боялся, что у меня вот-вот отберут ту маленькую стабильность, которой я наслаждался в своей бурной жизни. Вот вам и заботливое отношение инструктора по физкультуре. Он собирался вести себя правильно и, черт возьми, чего мне это стоило.

Сэм Кристи вызвал меня наружу. Я подумывал о бегстве. Когда я стоял в коридоре, слушая, как эти люди, казалось бы, неразборчиво говорят обо мне, я уставился на пожарный выход справа от меня в конце коридора, примерно в 30 ярдах от меня. Она открывалась, когда кто-то отодвигал решетку, и вела наружу, к главным воротам на Дауншир-плейс, к временной свободе. Налево снова налево и несколько ступенек вниз к кабинету директора. Меня трясло. Это был страх перед неизвестным. О том, что у меня нет абсолютно никакого контроля над тем, что произойдет дальше. Учителя были так поглощены тем, о чем они говорили, что, казалось, даже не замечали меня. Я не мог оторвать глаз от этого пожарного выхода. Сэм Кристи нарушил мой транс.

— Иди в мой офис, Джонстон, и подожди меня там, — сказал он в своей обычной вежливой и мягкой манере. Было что-то в его тоне, что-то в его поведении, что убедило меня в том, что ничего плохого не произойдет. Все мысли о побеге покинули меня. Я послушно стоял перед кабинетом директора. Я увидел, как все трое появились наверху небольшого лестничного пролета, направляясь ко мне. Единственная, о ком я беспокоился, была маленькая женщина с суровым лицом, которую я не знал. Когда они добрались до меня, Сэм вошел в свой кабинет один. Учитель по физкультуре погладил меня по голове, когда повернулся, чтобы покинуть здание с этой женщиной с суровым лицом.

Я на мгновение остановился и понаблюдал за парой, когда они с гордостью рассматривали кубки и щиты в наших витринах в главном коридоре школы.

— Джонстон!— Сэм вызвал меня в свой кабинет.

— Садись, — сказал он.

Я так и сделал. В то время я пробыл в школе всего несколько месяцев. У меня не было возможности узнать этого человека так, как я узнал бы позже. Для меня он был авторитетным человеком. Человек, чьи решения в ближайшие несколько минут будут означать разницу между передачей дела в службу социального обеспечения или сохранением статус-кво. Он тоже быстро заметил, что я дрожу. Он сразу же успокоил меня.

— Джонстон, — начал он. — Я полностью осведомлен о вашем семейном положении. Я не собираюсь информировать органы социального обеспечения.

— Но, сэр, та женщина из социального обеспечения с инструктором по физкультуре? — выпалил я.

— Женщина из социального обеспечения? Это не женщина из социального обеспечения. Это учитель, который может прийти сюда работать. Мы не проинформировали службу социального обеспечения, — сказал он.

— Мы должны сообщить в полицию, — добавил он.

— Полиция, сэр? — спросила я с явным беспокойством.

— Да, сынок, по словам моего инструктора по физкультуре, ты весь в синяках. Расстегни свою рубашку и дай мне увидеть характер и степень кровоподтеков, — сказал он.

Я сделал, как мне было велено. Я ждала, пока Сэм Кристи изучал массу синяков, покрывавших мое тело. Он недоверчиво покачал головой, поворачивая меня круг за кругом, чтобы осмотреть. Он вернулся на свое место и изучал меня.

— Что ты сделал, сынок, чтобы заслужить такую взбучку? — он спросил.

— Ничего, сэр, — ответил я совершенно честно.

— Ничего? Зачем твоему отцу избивать тебя ни за что?— спросил он.

— Я не знаю, сэр, он просто так делает, — ответил я.

— А твоя мать, Джонстон, что она делает по этому поводу? — спросил он.

— Она пытается остановить это, сэр, она стоит между нами и нашим отцом, но он просто избивает и ее, — ответил я.

Сэм Кристи продолжал расспрашивать меня, пытаясь найти логическую причину, по которой отец избивает своих детей таким образом. Он не мог.

— Приведи себя в порядок, Джонстон. Мне придется поговорить с твоим отцом, — сказал он.

Я умолял его не делать этого, потому что это только ухудшило бы ситуацию.

— Нет, сынок, я должен, но он никогда не узнает, что ты говорил со мной или с кем-либо еще. Я скажу ему, что один из моих самых проницательных учителей увидел эти синяки, когда ты переодевался на физкультуру. Он никогда не узнает, что ты рассказал мне, но он должен быть поставлен в известность, что я не потерплю злоупотреблений такого рода. Если это продолжится, я проинформирую соответствующие органы. У тебя есть какие-нибудь проблемы с этим? — спросил он.

— Нет, сэр, но если у моего отца появится хотя бы малейшее подозрение, что это началось из-за того, что я сделал, одному Богу известно, что он сделает, — ответил я.

Сэм Кристи стоял там, возвышаясь надо мной, держась за лацканы своего халата. Он смотрел на меня, но было очевидно, что он глубоко задумался.

— Хммм, — продолжал повторять он. — Мне придется быть очень осторожным, — сказал он.

Меня отправили обратно в мой класс.

Это было на следующий день или послезавтра после этого. Я стоял с несколькими одноклассниками сбоку от школьного здания. Кое-кто из наших с удовольствием покуривал потихоньку. Один из наших друзей, который должен был присматривать за учителями, выбежал из-за угла, вызвав панику. Он остановился рядом со мной. Он едва мог перевести дух.

— Твой отец вошел в офис Сэма Кристи, — сказал он.

Мое сердце подпрыгнуло. Я чувствовал себя физически больным. Я чувствовал, как внутри меня поднимается паника. Было трудно дышать. Однако мой страх был связан не с этим конкретным моментом. Я боялся, что мне придется идти домой. Мой отец сидел бы на своем обычном месте, у окна, в своем кресле за столом в гостиной. Это означало, что он мог наблюдать, как мы приближаемся к дому. Кроме того, у него был бы весь день, чтобы поразмыслить о своем визите в кабинет директора. Заподозрит ли он меня? Накажет ли он меня в любом случае? Мой страх был неописуем. Я никому не рассказывал об инциденте в спортзале, даже своей матери. Я слишком боялся, что она запаникует.

Когда я подошел к главным воротам, я увидел своего отца, сидящего в своей обычной позе. Я попыталась улыбнуться, попыталась вести себя так, как будто мне на все наплевать. Я намеренно избегал зрительного контакта. Я чувствовала, как его глаза прожигают меня насквозь. Я подбежал к входной двери. Существовал определенный распорядок, и я знал, что должен строго его придерживаться. Я бросил свою школьную сумку в коридоре сбоку от лестницы. Там уже должно было быть три или четыре сумки: мои младшие сестры и братья ходили в начальную школу за углом, в верхней части Хилл-стрит, и они всегда приходили домой первыми. Затем я вешал свой блейзер на крючок в прихожей и поднимался наверх, чтобы переодеться из школьной формы. Я был на полпути вверх по лестнице, когда мой отец позвал меня обратно вниз.

— Иду, — ответил я. Я знал, что лучше не медлить и не ослушаться. Я вошла в гостиную и посмотрела ему прямо в глаза. Он отвел взгляд. Он всегда так делал. Он никогда не мог смотреть тебе прямо в глаза. Я не знал, чего ожидать. Я искал признаки того, что он собирается напасть на меня. Я ничего такого не видел.

— Не мог бы ты наполнить это ведро углем, сынок, огонь гаснет, — попросил он почти вежливо.

— Да, папа, — ответил я.

Я наклонился к камину и схватил тяжелое металлическое ведро для угля. Я вышел на улицу к угольному складу и наполнил его так полно, как только смог. Затем я вернулся в гостиную и подбросил угля в камин. Все время я держалась к нему спиной, молясь, чтобы он не заметил, как я дрожу.

Мама была занята на кухне приготовлением вечернего чая для нас, она и мои братья и сестры не подозревали о драме, разворачивающейся в этой игре в кошки-мышки между мной и моим отцом. Я приготовился к удару молотком. Когда он все-таки заговорил, голос моего отца был мягким и вопрошающим. Не так, как я ожидал.

— Вы разговаривали с директором? — спросил он.

— Да, папа, я был там.

— О чем шла речь? — спросил он.

Я мог видеть, как его отношение немедленно изменилось. Теперь он смотрел на меня со злобой, ожидая моего ответа.

— О том, что я стану старостой, — солгал я.

Он спросил меня, что такое староста, и я объяснил, что мы помогали учителю с их заданиями и получили желтый значок с надписью 'Староста'.

Отец внимательно изучал меня. Я знал, что он искал явные признаки того, что я был осведомлен о его визите в кабинет директора. Он ничего не нашел. Я повернулся обратно к камину и поставила на место совок, прежде чем выйти из комнаты, чтобы пойти делать свою домашнюю работу. Он оставался мрачным и подавленным. В тот вечер у нас дома был очень тихий вечер. Для меня это было беспокойно, но спокойно.

На следующий день после собрания мистер Кристи отвел меня в сторону.

— Как все прошло прошлой ночью, Джонстон? — он спросил.

— Прекрасно, сэр, — ответил я.

— Ты думаешь, он купился на это?

— Да, сэр, я думаю, что он это сделал, — сказал я.

— Я не оставил у твоего отца никаких сомнений, Джонстон, что, если я обнаружу еще какие-либо признаки физического насилия над тобой или кем-либо из других детей, я лично обращусь к властям, — сказал он. — Пожалуйста, скажи мне, если он будет когда-нибудь снова бить тебя таким образом.

Я кивнул.

— А теперь беги в свой класс, Джонстон, и держи меня в курсе.

— Да, сэр, — ответил я.

Сказать ему?! У меня не было ни малейшего шанса рассказать ему. Мне очень повезло. Должен был наступить день или два затишья, но я знал, что это не продлится долго.

Этого не произошло. После нескольких дней передышки издевательства не ослабевали. У моего отца не было самоконтроля, когда он впадал в один из своих приступов ярости. Наша проблема заключалась в том, что потребовалось очень, очень мало, чтобы спровоцировать его. Малейшего раздражения было достаточно, чтобы вывести его из себя. Затем цикл начинался снова.

Визиты Королевской полиции Ольстера в наш дом прекратились, когда мне было около пятнадцати лет. Однажды я пришел домой и увидел, что мой отец избивает мою мать. Недолго думая, я схватил тяжелое бронзовое украшение с каминной полки и встала между ними. Я поднял украшение в воздух и сказал своему отцу, что если он еще раз поднимет на нее руку, я убью его. Он свирепо посмотрел на меня. Это был момент сильного безумия. Я думал, он собирается обезоружить меня и избить. Я поднял руку выше в знак неповиновения. Это сработало. Он повернулся и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. Он больше никогда не угрожал мне. Он больше никогда не бил мою мать. Слава Богу, что громилы трусят перед лицом мужества. Я только сожалею, что не бросил ему подобный вызов годом или двумя раньше.

Я упоминаю об этом инциденте, потому что во многих смыслах это был перекресток в моей жизни. Если бы я опустил это тяжелое украшение на голову моего отца, оно вполне могло бы убить его. Оно, несомненно, нанесло бы ему тяжелую рану. Меня бы арестовали и предъявили обвинение. У меня не было бы никаких шансов на полицейскую карьеру. Оглядываясь назад, я отчетливо осознаю, что моя жизнь могла бы так легко пойти совсем другим курсом, что я мог бы так же быстро оказаться по другую сторону закона, начав вопреки себе карьеру совсем другого рода...

На протяжении всего непрекращающегося цикла от хаоса к спокойствию, а затем возвращения к насилию, которое было в моем детстве, местная полиция никогда не теряла терпения, всегда вмешиваясь, когда требовалось восстановить спокойствие и порядок. Мои встречи с офицерами Королевской полиции Ольстера, которые пришли в наш дом, чтобы восстановить мир, произвели неизгладимое впечатление на ребенка, который никогда не забывал их доброту, сострадание и слова ободрения.

Глава 3. В Королевской полиции Ольстера

Снаружи машины шел снег и было очень холодно. С приближением вечера температура резко упала. Мы уже сделали одну незапланированную остановку, чтобы сменить спустившую шину всего в нескольких милях к югу от перекрестка Лисберн на трассе М1. Несмотря на то, что с момента прокола мы ехали почти час, мне все еще было очень холодно. Мы покинули Холивуд, графство Даун, мой родной город, около 6 часов вечера, чтобы успеть вовремя. Тяжелый гул автомобильного двигателя позади меня напомнил мне, что мы путешествовали в 'Фольксваген Жук'. На протяжении всего путешествия периодически шел снег. Каждый раз, когда я путешествую под таким падающим снегом, это напоминает мне о поездке в Эннискиллен в тот день.

Это было воскресенье, 30 января 1972 года. Теперь всем известно как Кровавое воскресенье. Это была дата, когда я поступил на службу в Королевскую полицию Ольстера (КПО), бывшую полицию Северной Ирландии. До моего 22-летия оставалось три месяца, и к тому времени я был полностью квалифицированным электриком. И все же я все еще мечтал о карьере в полиции. Мои мотивы имели мало общего с финансовым вознаграждением. Как электрик, я зарабатывал 48 фунтов стерлингов в неделю, в то время как в КПО предлагали всего 80 фунтов стерлингов в месяц. Я решил принять личное участие в оказании помощи моему проблемному сообществу единственным способом, который я мог, легально и с честью. Некоторые из моих друзей присоединились к тогдашним группам дружинников, только для того, чтобы оказаться втянутыми в различные полувоенные организации.

Дорожные знаки деревень Огер, Клогер и Файвмилтаун, которые позже стали для меня такими знакомыми, мелькали мимо как в тумане, по мере того как мы неуклонно продвигались к Эннискиллену. Мы еще не знали о событиях, произошедших ранее в тот же день в Лондондерри: событиях, которые окажут такое глубокое влияние на наше будущее и на политическую стабильность в провинции.

Поездка из Холивуда в Эннискиллен заняла около двух часов. К тому времени, как мы прибыли в Учебный центр Королевской полиции Ольстера, мы были готовы насладиться закусками. Мы осторожно приблизились к контрольно-пропускному пункту у главных ворот центра. Перед нами остановилось несколько машин, заполненных новобранцами. Мы стояли в очереди, пока вооруженные до зубов люди с суровыми лицами проверяли наши документы. Это отделение охраны отвечало за безопасность всего центра.

Мы въехали в ворота через солидный защитный барьер. Мой коллега предъявил свое служебное удостоверение в качестве удостоверения личности, и нас пропустили. Он присоединился к КПО всего за шесть недель до меня. Как только мы оказались внутри, я оглядел различные здания, которые образовывали огромный комплекс. Я заметил, что прямо над дверью с внешней стороны одного из зданий был декоративный цоколь, который выделялся на общем фоне. На цоколе наверху была изображена королевская корона с выбитыми на ней инициалами GR (Король Георг) и 1930 годом. Меня поразило, что многие сотрудники КПО, должно быть, прошли этим путем за 42 года, прошедшие с момента постройки здания. Мы зашли внутрь перекусить, присоединившись к уже собравшимся там другим новобранцам.

В тот день тридцать восемь из нас поступили в полицию. Мужчины из всех слоев общества собрались, чтобы явиться на подготовку. Мой коллега хорошо привык к рутинному возвращению в центр. Я последовал его примеру. Мы оставили мои чемоданы у входа в лаундж-бар.

Ходили разговоры о трагедии в Лондондерри. Ходили слухи, что армией было застрелено большое количество протестующих. Несколько мужчин смотрели цветной телевизор в углу гостиной. Они требовали тишины. До этого времени я не слышал никаких новостей, поэтому я направился к группе. Репортеры рассказывали о событиях, произошедших в Лондондерри в тот день. Участники марша за гражданские права столкнулись с солдатами парашютно-десантного полка с катастрофическими последствиями. Кадры событий демонстрировались в полном, живом цвете. Взгляды всех были прикованы к экрану телевизора.

За один этот день насилия было убито тринадцать гражданских лиц. Я был ошеломлен. Я оглядел эту тускло освещенную комнату, посмотрел на лица собравшихся там мужчин из КПО. Очевидно, они были так же шокированы, как и я, этими ужасными сценами. А кто бы не был? Никто не смеялся и не улыбался. Не было никаких признаков радости или триумфа, которых могли в то время ожидать республиканцы.

Позже я присоединился к некоторым другим в жаркой дискуссии о том, что эти события будут означать для всех нас как полицейских. Это была самая большая гибель людей за один день с начала беспорядков в 1969 году. То, что участник беспорядков мог быть застрелен в результате такого инцидента, было трагично, а иногда и неизбежно. Но тринадцать гражданских? Должны были быть законные причины! Несомненно, было бы проведено расследование, чтобы установить, кто несет ответственность, и любые правонарушители из рядов Сил безопасности были бы признаны виновными и привлечены к ответственности? Мы все твердо верили, что именно это и произойдет. В Северной Ирландии уже третий год продолжались серьезные гражданские беспорядки. Мы прекрасно понимали, что нас призовут охранять любые будущие марши подобного рода. Воцарилась тишина, пока мы все осознавали чудовищность того, что произошло в Дерри.

Покой все больше и больше казался далекой мечтой. Неуловимая и недостижимая цель. И все же, в 21 год, я мог помнить покой. Я мог вспомнить время не так давно, когда как протестанты, так и католики могли путешествовать в любую точку провинции, не опасаясь нападения с чьей-либо стороны. Возможно, мы принимали все это слишком близко к сердцу. Что, черт возьми, произошло, что вызвало это погружение в состояние, близкое к анархии?

Через пару часов после моего прибытия на склад я разговорился с одним из других новобранцев, мужчиной примерно моего возраста. Он был шокирован, как и все мы, тем что увидел по телевизору. Он сказал, что он католик из Кукстауна, графство Тайрон, и спросил меня, католик ли я. Этот извечный вопрос, который привел к такому расколу в нашем сообществе. Я сказал ему, что я протестант из Холивуда, графство Даун. Казалось, это его нисколько не беспокоило. Мы обсудили телевизионное освещение событий в Лондондерри. Он был глубоко обеспокоен и встревожен видеозаписью, на которой несколько католических священнослужителей выступают с мобильной платформы, называя Силы безопасности 'убийцами'. Я довел до его сведения, что мы все были шокированы этими картинами.

— Для тебя это нормально, ты протестант, — сказал он.

— Почему, какая разница, какая у меня религия? — спросил я.

Это был искренний, хотя и очень наивный вопрос. У меня было много встреч с офицерами КПО, и я никогда не слышал, чтобы кто-то подвергал сомнению религиозные убеждения другого. С какой стати они должны это делать? Лично я не мог понять, почему религия должна иметь какое-то значение.

— Я точно скажу тебе, почему это важно, — сказал он. — Если вы католик и живете в Кукстауне, республиканцам, которые живут в нашей общине, не нравится, что вы вступаете в полицию. Было достаточно трудно убедить моих друзей и семью в том, что я всегда хотел быть полицейским. Но после того, что произошло сегодня в Дерри? Ни за что! Я ухожу отсюда.

Сидя в этой тускло освещенной гостиной, мы с ним говорили о том, что именно побудило нас стать полицейскими. Это, конечно, не имело никакого отношения к политике или религии. Мы говорили о нашем восхищении теми храбрыми людьми из КПО, которые были до нас. Мы вспомнили случаи, когда видели людей из КПО в действии. Люди, которые неосознанно вдохновили нас присоединиться к их числу. Как и я, этот человек всегда хотел быть офицером полиции. Я смог отождествить себя со многим из того, что он говорил. Тем не менее, моя семья и друзья оказали мне полную поддержку в моей внезапной смене карьеры. Я никогда по-настоящему не задумывался о том, как трудно будет моему соседу-католику присоединиться к КПО. Я аргументировал это тем, что как сотрудник полиции он мог бы что-то изменить. По его словам, это было именно то, что он намеревался, но теперь, после того, что произошло в Дерри, он почувствовал, что было бы опрометчиво оставаться в полиции, что он больше не может служить в КПО или ее поддерживать. Я пытался отговорить его от ухода из Учебного центра, но это было бесполезно. Он принял решение. Я думал, что он мог бы в конечном итоге присоединиться к английским войскам или, возможно, подождать, пока здесь изменится политический климат.

Я часто задавался вопросом, по какому пути пошла его жизнь, когда он принял решение уехать из Учебного центра той ночью. То воскресенье должно было стать переломным моментом в тысячах жизней в Северной Ирландии, когда многие молодые мужчины и женщины почувствовали себя вынужденными присоединиться к республиканским группировкам. Решения, которые имели катастрофические последствия не только для них самих и их семей, но и для всей провинции. Печальным фактом является то, что в результате трагических событий Кровавого воскресенья сотни молодых и впечатлительных новых добровольцев хлынули в Ирландскую республиканскую армию (ИРА).

Тысяча девятьсот семьдесят второму году суждено было стать одним из самых кровавых Смутных лет. Даже в те первые дни моей начальной подготовки в полиции я прекрасно осознавал серьезные опасности, с которыми мне предстояло столкнуться. Мы знали, что вступить в КПО и выйти на дежурство в этой черной форме означало бы, что одна сторона сообщества будет рассматривать нас как своих врагов. Республиканцы рассматривали нас как вооруженное крыло юнионизма. Лоялистское сообщество в целом видело в нас свою полицию, защитников юнионизма.

Однако во время нашего обучения в КПО нас учили по-другому. Нам ясно дали понять, что мы прежде всего служим обществу. Знаки отличия в виде арфы и короны, видневшиеся на наших лацканах и фуражках, были мощными символами нашей британской и ирландской идентичности, и от нас, полицейских, ожидалось, что мы будем придерживаться обеих традиций. Мы могли бы гордиться нашей ирландской идентичностью так же, как гордились нашей британской идентичностью. Одинаковые символы арфы и короны были видны на каждой из пуговиц наших мундиров. Трилистники были вплетены в золотые нашивки сержантов и другие знаки различия старших чинов.

Эти значки были унаследованы от бывшей Королевской ирландской полиции (КИП), расформированной в 1922 году после раздела Ирландии. Полицейские, которые были членами старой КИП, отклонили предложение принять значок для новой полиции, на котором была изображена 'Красная длань' Ольстера на белом фоне. Они сочли это слишком откровенно сектантским. Одно это красноречиво говорит об отношении сотрудников полиции того периода. Они не хотели, чтобы их идентифицировали как полицию, обслуживающую только одну часть общества, и поэтому предпочли значок бывшей КИП, который так явно сочетал в себе обе традиции.

Нам напомнили, что пуля, убившая первого человека из Королевской полиции Ольстера, погибшего во время этих недавних беспорядков, выпущена протестантским головорезом. Было ясно дано понять, что сочувствие или поддержка лоялистов изнутри наших рядов не будут терпимы в Королевской полиции Ольстера. Терроризм был бичом нашего общества, и наша полиция будет эффективно бороться со всеми преступниками, независимо от их религиозных или политических убеждений. Офицеры КПО всегда были бы мясом в сэндвиче. Мы были, так сказать, 'поросенком посередине', во власти каждого террориста, готового на все, независимо от того, из какого лагеря они происходили.

Нас поощряли гордиться нашей беспристрастной ролью в обеспечении правопорядка в нашем разделенном обществе. 'Нас будут судить по нашим действиям', — сказали они. Я часто думал о своем напарнике по отделению, который покинул центр в нашу первую ночь. Вот классический пример молодого человека, лишенного карьеры в полиции в первый же день службы из-за страха репрессий со стороны республиканцев. Он не боялся за себя лично, иначе его бы вообще не было в центре. Он боялся за безопасность своей семьи. Я начинал понимать, насколько разделенным стало наше общество.

ИРА уже показала, что они нападут и убьют любого сотрудника КПО, когда представится такая возможность. Но они изо всех сил старались нацелиться на наших католических сотрудников и убить их самым трусливым образом. Их намерением, конечно, было отговорить любых других католиков, которые, возможно, подумывали о присоединении к КПО. ИРА знала, что если значительное число католиков присоединится к КПО, это не будет хорошим предзнаменованием для республиканской пропагандистской машины, которая была занята разъяснением того факта, что КПО на 95% протестантская и на 100% лоялистская. Правда заключалась в том, что католики не были изгнаны КПО: их число в наших рядах было невелико из-за их вполне реального страха перед возмездием республиканцев.

Это, однако, не остановило многих отважных католиков, которые пошли добровольцами, чтобы присоединиться к нашему числу. Молодые люди, у которых было то же желание, что и у их коллег-протестантов, и которых не запугала безжалостная деятельность ИРА.

В тот первый вечер мы встретились с нашими сержантами-инструкторами. Одним из них был шотландец, известный как Джок. Он отвел нас в наше общежитие и показал, как заправлять кровати по-казарменному. Нам дали маленькие кусочки ткани, по которым мы должны были ходить. Эти 'полозья' были выданы нам для того, чтобы мы не испортили высокий блеск полированных виниловых полов. Просто стоя на них и двигаясь по полу, мы фактически помогали поддерживать отполированную поверхность, которая уже была на полу. Мы несли бы ответственность за чистоту нашей формы и снаряжения, и от нас ожидали, что мы сами отгладим свою форму и начистим ботинки до совершенства.

Следующее утро, понедельник, 31 января 1972 года, было прекрасным днем. Светило солнце, несмотря на то, что было очень холодно. Нас отвезли на стрельбище для малокалиберного оружия. Именно там, на фоне мешков с песком, пожилой мировой судья привел нас к присяге в Королевской полиции Ольстера. Нам вручили Новые Заветы, и нас попросили разделить каждый из них на двоих. Нас попросили встать в алфавитном порядке. Бейли, Бейли, Белл, Боал, Браун... Следующим названным именем было имя молодого человека, который решил покинуть Депо накануне вечером. Он бы поделился со мной Новым Заветом. Сержант продолжал выкрикивать его имя. Я довел до его сведения, что один из новобранцев ушел, и объяснил почему. Он пожал плечами. Он попросил меня подержать Новый Завет для следующего в очереди офицера, которого я никогда раньше не видел. Его звали Джозеф Кьюсак, он был католиком. Мы должны были стать неразлучными во время нашего первого трехмесячного обучения в центре. Остальные мужчины окрестили нас 'Пикси и Дикси'. По окончании шестинедельного обучения всем новобранцам будет предоставлена отдельная комната. Джо и я были единственными двумя старшими новобранцами, которых попросили поселить их вместе на последние шесть недель обучения. За все время, что мы были вместе, наши различные религиозные убеждения никогда не были проблемой. Я знаю, что Джо сказал бы то же самое. Мы придерживались Нового Завета и дали клятву служить обществу без страха и корысти.

После торжественной церемонии приведения к присяге, которая заняла всего несколько минут, мы отправились в класс на нашу приветственную лекцию. Затем нам выдали нашу тренировочную форму, которая состояла из пары черных брюк из плотной саржи, бутылочно-зеленой армейской куртки из саржи того типа, который использовался британской армией во время Второй мировой войны, и четырех зеленых полицейских рубашек со съемными воротничками и черными галстуками. Нам пришлось купить пару ботинок 'Скерри' в магазине центра за свой счет. В этом наряде мы больше походили на отряд скаутов из Борстала, чем на полицейских. Из-за размера нашего отряда 'Т', мы были разделены на две группы, 'Т1' и 'Т2'. Я был в 'Т1'. У нашего самого младшего офицера, чуть старше восемнадцати лет, было детское личико и он был полон жизни. Нашему старшему мужчине было за сорок. Там было хорошее сочетание всех типов людей, взятых из всех слоев общества. У всех нас было общее чувство цели: внести свой вклад в создание более мирной обстановки в Северной Ирландии.

Эти первые три месяца обучения должны были подготовить нас к тому, с чем нам предстояло столкнуться на улицах неспокойной провинции. Каждый из нас точно знал, во что ввязываемся. Ежедневные газеты были полны примеров того, насколько решительно террористы намеревались убить нас без предупреждения. Жизнь в Учебном центре в те дни была строго дисциплинированной рутиной. Первым делом с утра мы должны были провести построение для инспекции на плацу. Комендант в звании суперинтенданта и дежурный офицер в звании старшего инспектора приходили инспектировать нас в сопровождении одного из наших сержантов-инструкторов. Несоблюдение первоклассного представления своей униформы или ботинок приведет к наказанию, известному как 'показательный парад'. Это означало, что нарушитель подвергнется дополнительной проверке в обеденное время, в то время как все остальные новобранцы будут наслаждаться отдыхом. Это обеспечило высокий уровень явки: никто не хотел, чтобы его выставили на 'показательный парад'.

Строевая подготовка, или марширование по плацу в такт записанной военной музыке, была в порядке вещей. Вскоре после начала наших тренировок на плацу к нам присоединился сержант по строевой подготовке, мужчина лет сорока-пятидесяти с небольшим, который должен был быть нашим инструктором по строевой подготовке. Он шел к нам с военной выправкой. Несмотря на свой возраст, он хорошо носил форму. Он выглядел словно прямо с плаката о вербовке в КПО. Он встал перед нами и представился. Его речь временами сбивалась, а голос был полон эмоций. Я стоял в первом ряду, очень близко к этому человеку. Я видел, как по его щекам неудержимо текут слезы. Очевидно, он был ужасно расстроен, но при этом изо всех сил старался, чтобы мы этого не видели.

Было свежее, ясное, морозное февральское утро. Я был в замешательстве. Почему этот человек плакал? Что, черт возьми, вызвало в нем такие эмоции? Его следующие слова неизгладимо запечатлелись в моей душе. Он громко закричал:

— Если вы считаете, что находитесь здесь для того, чтобы поддерживать какой-то юнионистский режим — убирайтесь за ворота! Если вы верите, что вы здесь для того, чтобы добраться до католиков — убирайтесь за ворота! Если вы думаете, что вы здесь для того, чтобы вступить в какой-то гитлерюгенд — убирайтесь за ворота! Я здесь для того, чтобы научить вас, что вы служите обществу и что вы здесь для того, чтобы беспристрастно служить обеим сторонам этого сообщества.

Он добавил:

— Вы понятия не имеете об опасностях, с которыми столкнетесь, когда покинете этот Учебный центр, вообще не имеете.

Он расхаживал взад и вперед перед нами, казалось, внимательно изучая нас. Он сказал нам, что в течение следующих трех месяцев его долгом будет превращать нашу жизнь в ад на этом плацу. Он сказал, что хочет, чтобы мы знали и никогда не забывали тот факт, что ничто из того, через что он заставил бы нас пройти, не должно восприниматься как личное.

— Я горжусь каждым из вас. Вы действительно очень храбрые люди! — заключил он.

Мгновение он стоял молча, склонив голову. Мы терпеливо ждали его следующей команды. Он вытянулся по стойке 'смирно' и вернулся в свой инструкторский режим. Он заставил нас пройтись по плацу, властно выкрикивая свои команды, когда он маршировал с нами взад и вперед. Мне повезло. Моя предыдущая строевая подготовка в морских кадетах и Королевском военно-морском резерве сослужила мне хорошую службу, а это означало, что я был знаком с большинством сложных маневров, с которыми нам предстояло столкнуться на этом плацу.

Этот сержант-инструктор действительно испытал наше терпение и решимость до предела. Один из новобранцев из нашего набора ушел во время нашей начальной подготовки. Член нашего отряда 'Т1' после одной особенно изнурительной тренировки фактически ушел с этого плаца за ворота центра, чтобы никогда не возвращаться. Он был протестантским парнем из Баллимены в графстве Антрим.

Как только я покинул плац в тот первый день, я навел справки о новом сержанте. Вскоре я получил ответы на свои вопросы. Этот офицер, Джек Маккэрролл, был набожным христианином. Его 21-летний сын также был членом КПО и принес высшую жертву, когда трусливое подразделение Временной ИРА (PIRA) жестоко убило его в Белфасте всего несколькими днями ранее, 28 января 1972 года. Я вспомнил, как читал о бесхребетном нападении на сотрудника полиции, констебля Рэймонда Маккэрролла, незадолго до того, как начал проходить подготовку: меня переполняло отвращение. Молодой человек был застрелен в то время, когда он меньше всего этого ожидал, террористом-республиканцем, который ненавидел его из-за формы, которую он носил, и у которого было извращенное представление о том, что она собой представляла. Все мы знали, что это может случиться с любым из нас. Это был факт жизни. Это нас не отпугнуло. Наш новый сержант по строевой подготовке только что вернулся на службу после короткого отпуска по семейным обстоятельствам. Когда он стоял перед нами, он, должно быть, видел лицо своего сына в каждом из нас. Он сказал, что гордится нами. Что ж, я в равной степени гордился им. Если КПО состоял из людей его калибра, я был бы горд быть одним из них. Несмотря на интенсивность строевой подготовки, мне всегда нравилось находиться в присутствии этого сержанта.

Учения на плацу чередовались с лекциями по праву, практике и процедурам в аудиториях. Именно во время этих сессий наши лекторы, как сержанты, так и инспекторы, говорили о том, что после отчета Ханта КПО была свободна от какого-либо политического вмешательства и как таковая могла нести полицейскую службу для обеих сторон нашего разделенного сообщества. Наша роль заключалась в первую очередь в службе обществу.

Мы были новым лицом полностью реформированной полиции. Опытные офицеры говорили о том, как они чувствовали себя запятнанными обвинениями в том, что они были менее чем беспристрастны. Я расценил это как признание того, что подобные злоупотребления имели место в прошлом и что теперь существует искреннее желание гарантировать, что в будущем больше не будет поводов для подобных жалоб. Было явное желание отправить новых рекрутов, которые были бы беспристрастны, а не обучены быть лояльными к той или иной конкретной части сообщества. Что касается меня, то это было именно то, что я хотел услышать.

Было чрезвычайно приятно узнать, что мы все будем работать вместе с общей целью: обеспечивать соблюдение законов провинции справедливым и равноправным образом. Мы не издавали законы: мы несли ответственность только за их соблюдение. Будучи родом из Холивуда, графства Даун, где даже до недавнего времени отношения между двумя религиозными течениями были гармоничными, я знал ценность и долгосрочные выгоды уважения к своему соседу, католику или протестанту.

Наш распорядок дня включал физическую подготовку в спортзале и трех— и шестимильные пробежки по дорогам вокруг Эннискиллена. Сержанты-инструкторы были основой всей обстановки. По крайней мере трое из них были новообращенными христианами. Они пригласили нас посетить евангельские собрания в Госпел-холле Баллинамалларда, и некоторые из нас отправились с ними на нескольких машинах в Госпел-холл, расположенный недалеко от границы с Ирландской Республикой. Никто из нас не был вооружен. Никто не беспокоился о возможности подвергнуться нападению. В каждом из этих случаев мы все благополучно возвращались в центр.

Я нашел классную работу интересной. Мое любимое время для занятий было с часу ночи примерно до 4 утра, при свете фонарей. Это хорошо сработало для меня в учебе, потому что я отлично сдал экзамены, но на следующее утро я очень устал! Я находил такие темы, как мошенничество, скучными, и если я терял интерес, то имел тенденцию клевать носом в классе. Часто я ловил себя на том, что сержант-инструктор будит меня, шепчет мне на ухо и извиняется за то, что 'не дает мне уснуть'. Затем меня отправляли пробежать несколько кругов по ипподрому во время моего следующего перерыва, пока мои коллеги могли расслабиться. Мои одноклассники окрестили меня 'Рип ван Винкль'. На самом деле, я сохранял эту тенденцию впадать в состояние, близкое к коме, по мановению волшебной палочки на протяжении всей моей полицейской службы. Особенно во время посещения судов, где мои коллеги знали, что нужно внимательно следить за мной на случай, если я начну клевать носом. Однако, к счастью, многие темы, затронутые в нашей учебной программе, были увлекательными и хорошо привлекали мое внимание.

Принципы работы полиции были вдолблены нам в голову. Нашей главной целью была 'Защита жизни'. Это была главная обязанность, в которой мы поклялись. Это был наш главный смысл существования, главная цель нашего существования. Кроме того, нашим долгом было защищать жизни всех наших граждан без различия. Вся жизнь была священна: ни одна жизнь не стоила меньше или больше, чем любая другая. Чтобы по-настоящему донести это до нас, наш инструктор напомнил нам, что ни одна группа подрывных элементов не была лучше любой другой. Он рассказал о трех основных группах, с которыми мы столкнемся как сотрудники полиции в Северной Ирландии.

— Республиканство — это законное стремление, — сказал он. — Национализм — это законное стремление. Юнионизм — это законное стремление. Только когда эти люди берут в руки оружие, чтобы продвигать свои идеалы путем подрывной деятельности, мы вмешиваемся. Когда это происходит, наш долг вмешаться и обеспечить соблюдение закона и предотвратить погружение нашей маленькой страны в анархию.

Он не пропагандировал ненависть к республиканцам и не пытался возложить вину за наши проблемы на какую-то конкретную дверь. Он не говорил о политической стороне ситуации. Он также не хотел слышать, как кто-либо из нас излагает наши собственные политические взгляды.

'Политика нас не касается. Оставьте политику политикам', — говорил он.

Я поймал себя на том, что снова думаю о коллеге, который вышел из ворот этого центра в свою первую ночь. Я пожалел, что он не смог остаться, чтобы послушать эту лекцию. За три месяца моего пребывания в учебном центре КПО я снова и снова слышал об этих же принципах. Инструкторы часто останавливали меня по дороге на занятия или в коридорах центра. Они задавали мне очень простой вопрос.

— Кто ты, Браун?

— Сотрудник полиции, — ответил я.

Они смотрели друг на друга и качали головами.

— Сотрудник КПО, — попробовал я снова.

— Неправильно.

Сержантский стек воткнули мне в живот мягко, но достаточно твердо, чтобы подчеркнуть их точку зрения.

— Ты слуга общества, констебль, — сказали они. — Кто ты такой?

Мне не нужно было повторять дважды.

— Слуга общества, сэр, — отвечал я.

Не было никаких сомнений в том, что эти люди хотели создать совершенно новое поколение новобранцев. Ушла в прошлое муштра с винтовками и ношение гетр. Нас не обучали как военизированную полицию. Снова пошли разговоры о разоружении КПО. В прошлый раз это не сработало. Эти инструкторы были уверены, что не за горами политическое решение, которое позволило бы нам контролировать провинцию, свободную от угрозы терроризма. Тем временем, сказали они, нам будет поручено поддерживать очень хрупкий мир. Однако на самом деле политики здесь, в Северной Ирландии, в 1972 году были противоположностями. Предполагать, что все внезапно наладится, в то время было не более чем несбыточной мечтой.

Мы научились основным навыкам повседневной полицейской работы, защите собственности и сохранению мира. Нам были полностью разъяснены наши полномочия на арест и процедуры, связанные с задержанием подозреваемых в совершении уголовных преступлений. Мы слышали о том, как мы должны бороться с дорожно-транспортными происшествиями и как нести службу на временных контрольных постах транспортных средств (VCPS). Мы также узнали, чего от нас ожидали, при патрулировали на трассе или в машине. Мне очень понравился этот процесс обучения.

Нас также обучили ключевым принципам работы полиции, таким как вежливость и проявление осмотрительности. От нас не ожидали, что мы будем преследовать правонарушителей каждый раз и в каждом случае. Мы также имели право предостерегать их в связи с незначительными нарушениями закона. В подходящих случаях это могли быть лучшие варианты. Такая свобода действовать по собственному усмотрению была неоценима для констебля на улицах, пытающегося обеспечить соблюдение законодательства с тактом и дипломатией. Это также расположило бы к нам тех граждан, которые ухватились бы за возможность прислушаться к нашим советам, а не подвергнуться судебному преследованию.

Политическая обстановка в Северной Ирландии в течение этих первых трех месяцев 1972 года становилась все более нестабильной. Широкомасштабные гражданские беспорядки привели к насилию, которое быстро выплеснулось на улицы. Дела были плохи, но им предстояло стать еще хуже. Во вторник, 28 марта 1972 года, премьер-министр Эдвард Хит отстранил правительство Стормонта и установил прямое правление. Уильям Уайтлоу стал первым государственным секретарем Северной Ирландии.

На занятиях один из наших сержантов проинформировал нас об этих событиях и обо всех возможных политических последствиях. Он сказал, что каждый из нас должен подумать о том, чтобы подать заявку в Книгу рекордов Гиннесса как обладатель, возможно, самой короткой полицейской карьеры за всю историю! Ходили слухи, что КПО должна была быть немедленно распущена.

Также поговаривали о поступлении в наши центральные склады в Спрюсфилде новой униформы, на которой больше не было надписи 'Королевская полиция Ольстера', а вместо этого 'Полицейская служба Северной Ирландии'. Это было время замешательства и серьезной озабоченности для всех нас. В те первые дни моей службы в КПО угроза расформирования нашей полиции или, по крайней мере, ее переименования и реформирования была очень реальной.

В конце нашего трехмесячного обучения нам сказали, в какое подразделение и в какой участок КПО нас направят. Как одинокий мужчина, я не имел права ни на какие поблажки. На собеседовании в полиции я четко заявил, что готов служить в любой точке Северной Ирландии. Поэтому я был приятно удивлен, когда получил назначение в участок на Гленравел-стрит в Белфасте. Это было совсем недалеко от дома моей семьи в Холивуде. В то время это также был окружной штаб округа КПО 'D'. Однако некоторым из моих коллег повезло меньше. Джо обнаружил, что ему предстоит остаться в Эннискиллене, очень далеко от дома его семьи в Даунпатрике, графство Даун.

Наш прощальный парад состоялся в четверг, 27 апреля 1972 года. Всего в отряде 'Т' насчитывалось 38 человек. Двое из наших сотрудников были из полиции аэропорта, и они будут служить в этом качестве. Присутствовал наш офицер по обучению, главный суперинтендант Дж.(Джек) Си Хермон.

Наши друзья и родственники были там в большом количестве, чтобы нас поддержать. Это было радостное событие. Никто не заострял внимания на предстоящей сложной задаче. Мы были просто рады, что преодолели это первое препятствие на нашем пути к тому, чтобы стать полноценными полицейскими. На следующий день мы в последний раз покинули центр.

Следующим шагом в нашем обучении было прохождение обучения стрельбе из огнестрельного оружия в старом комплексе Роупворкс близ Коннсуотера. Менее чем за две недели мы прошли обучение и были признаны опытными в обращении с револьвером 'Веблей' 38-го калибра, который мы обычно носили с собой в качестве вспомогательного оружия в целях самообороны. Каждому из нас выдали служебный револьвер и 30 патронов.

Нас также обучили обращению с пистолетом-пулеметом 'Стерлинг' и потрясающим помповым ружьем Браунинга. Каждого из нас предупредили, что любое использование нашего огнестрельного оружия станет предметом как уголовного, так и дисциплинарного расследования. Огнестрельное оружие, которое мы традиционно носили, предназначалось исключительно для самозащиты от нападения и защиты широкой общественности от вооруженных террористов или преступников.

Находясь в Учебном центре, я сдал экзамен по полицейскому вождению, поэтому после обучения обращению с огнестрельным оружием мне разрешили явиться в свой участок в качестве квалифицированного полицейского водителя. Остальные мои коллеги, имевшие водительские права, но не сдавшие экзамен по вождению в центре, отправились в автошколу КПО в Каслри, чтобы пройти обучение вождению полицейских машин, прежде чем явиться в свои участки. (Полицейское управление Каслри было центром содержания террористов и проведения допросов в Восточном Белфасте.)

Что касается тогдашнего начальства КПО, то теперь мы были готовы присоединиться к нашим участкам и начать наш двухлетний испытательный срок. Именно в течение следующих двух лет мы должны были доказать, что у нас есть все необходимое, чтобы стать полноценными полицейскими.

Я знал, что это будет очень сложное время, но я совершенно не представлял, насколько сложным оно окажется. Я погрузился в образ жизни, который был близок к тому, что ощущаешь на американских горках, который испытал меня до предела. Как сотрудник КПО, я смотрел смерти в лицо почти ежедневно. Каждый день мог стать для тебя последним.

Многие коллеги придерживались мнения, что с ними этого случиться не могло. Я решил ошибиться в сторону осторожности. Я брал по одному дню за раз. Я старался всегда быть начеку. Я был осторожен, но никогда не впадал в уныние. Я поступил на службу в полицию, чтобы бороться с громилами в нашем обществе. Исходя из опыта моего детства, я уже болезненно осознавал связанные с этим опасности. И все же я намеревался сделать все, что в моих силах. Большего я сделать не мог.

Глава 4. Участок Королевской полиции Ольстера в Ньютаунабби, май 1972 — август 1976

В мае 1972 года я доложил о своем прибытии в первый день службы в качестве сотрудника КПО в полицейском участке на Гленравел-стрит в Белфасте, но вскоре оказался на пути в участок в Ньютаунабби: из-за административной ошибке оказалось, что меня направили в полицейский участок внутри города.

Это был прекрасный весенний день. Жаркое солнце раскалывало камни. Пробираясь через Уайтабби, я вспоминал, как в 1971 году сделал первый телефонный звонок в рекрутинговое отделение КПО из тамошнего паба 'Халфвэй Хаус'.Это совпадение от меня не ускользнуло.

Двадцать минут спустя я стоял в кабинете участка в Ньютаунабби перед его сержантом. Он меня ждал. В резком контрасте со зрелищем участка Гленравела, из которого я только что вышел, здесь не было безумного потока телефонных звонков или очередей личного состава, ожидающего приказов от сержанта участка. Я завладел его безраздельным вниманием. Он отвел меня на крышу здания и очертил границы нашего подокруга.

На нашем участке находился жилой комплекс Рэткул, и, будучи вторым по величине жилым комплексом в Соединенном Королевстве, он представляло для нас серьезные проблемы с точки зрения охраны порядка. В этом районе были и другие жилые комплексы, которые тоже доставили бы нам неприятности, такие как Ратферн, Фернах и Монкстаун, но ничего такого, с чем мы не смогли бы справиться, заверил меня сержант участка.

— У нас есть сотрудники полиции и их семьи, живущие во всех этих кварталах, — добавил он.

Слушая своего нового сержанта, я обнаружил, что мой взгляд постоянно возвращается к палисаднику полицейского участка. Он был хорошо озеленен, разбит на лужайке с удачно расположенными клумбами, где в изобилии росли кустарники и розы. Я похвалил сержанта за представление палсисадника здания. Затем я допустил ошибку, упомянув о своем страстном интересе к садоводству. Он был впечатлен. Он стоял там в рубашке с закатанными рукавами, попыхивая трубкой, и распевал лирические стихи о саде участка, который, очевидно, был для него большим источником гордости. Все было безукоризненно. Газон был коротко подстрижен и подстрижен полосами. Его окружала низкая стена из красного кирпича. Новый забор из проволочной сетки высотой двенадцать футов прочно стоял по всему периметру, портя в остальном спокойное впечатление от места. Тем не менее, это было далеко от бедлама хорошо охраняемых и укрепленных участков старого города на Гленравел-стрит в Белфасте. Мы спустились в сад, и сержант показал мне свои любимые розовые кусты один за другим, называя каждый по имени. Мы простояли там, казалось, целую вечность, прежде чем его позвали внутрь, чтобы разобраться с каким-то запросом об огнестрельном оружии.

Если бы не наличие примитивного блиндажа из мешков с песком, построенного военными и расположенного словно бельмо на глазу, у больших передних ворот участка из цельного листового металла, в этой благоухающей, наполненной цветами обстановке было бы мало свидетельств реальности проблем. Яркое майское солнце светило на меня сверху вниз, усиливая общее ощущение умиротворения. И все же это была сцена, которая противоречила реальному положению дел в этом районе.

Правда заключалась в том, что Ньютаунабби и прилегающие районы в то время представляли собой бурлящий котел потенциально серьезных гражданских беспорядков. Тот, который в самом ближайшем будущем вскипит и будет угрожать поглотить нас. Нашему району, как и многим другим в провинции, вскоре предстояло погрузиться в состояние, близкое к анархии.

Сержант был сотрудником Королевской полиции Ольстера старой закалки. Он раздавал указания с властным видом, более приличествующим суперинтенданту. Откуда я мог знать, что этот человек может быть таким же могущественным, как любой очень высокопоставленный офицер полиции? В те дни кабинет сержанта фактически был центром всего участка. Все вращалось вокруг него. Вскоре я узнал, что вы никогда не должны переходить дорогу сержанту участка или его оскорблять.

Мне было поручено быть тем, кого в те дни называли помощником дежурного, что означало, что я должен был помогать полицейскому, который дежурил в караульном помещении участка. Позже это помещение караульной было переименовано в Справочный отдел, чтобы избавиться от очевидных военных коннотаций. Я должен был ежечасно меняться между постом помощника дежурного и вооруженной охраной снаружи в блиндаже с пистолетом-пулеметом 'Стерлинг'.

Я вспоминаю свой первый разговор на дежурстве с 'настоящим' констеблем полиции. Он находился в караульном помещении и отвечал за ответы на запросы любого представителя общественности, который заходил в участок. Сегодня к нему относились бы как к дежурному по участку (ДПУ). Я вошел в караульное помещение с более чем легким опасением. Констебль, который приветствовал меня, был средних лет. Маленький, кругленький человечек с широкой улыбкой и жизнерадостным нравом, у него были румяные щеки и светлые вьющиеся волосы с проседью. Хотя он был занят, он прекратил то, что делал, и поздоровался со мной.

— Мы только что с фабрики, не так ли, сынок? — спросил он с широкой ухмылкой, уставившись на мои блестящие ботинки и посмеиваясь про себя. Очевидно, что это был уничижительный термин для Учебного центра в Эннискиллене.

— Что ж, послушайся моего совета и забудь все, что тебе сказали те парни. Добро пожаловать в реальный мир: вы не сможете применить здесь ничего из этого дерьма, — сказал он.

— Сколько тебе лет, сынок?

— Мне? — глупо спросил я, потому что, кроме него, я был единственным человеком в караульном помещении.

Его глаза поднялись к потолку, как бы говоря: 'Ну вот, еще один'.

— Мне 22, — ответил я, наполовину извиняясь.

— Я Томми, — сказал он, указывая на свою голову и хихикая. — Как тебя зовут, сынок?

— Браун, Джонстон Браун, — ответил я.

— Ладно, Джонатан, возьми этот рулон бумаги и поменяй его в телекс-аппарате, — сказал он.

— Джонстон, — повторил я.

— Джонстон что? — спросил он с насмешливым взглядом.

— Меня зовут Джонстон Браун, а не Джонатан, — настаивал я.

— Хорошо, тогда как тебя зовут по имени? — спросил он, теперь смертельно серьезный.

— Джонстон — это мое имя, — повторил я.

Мгновение он пристально смотрел на меня.

— Это слишком долго, сынок. Слишком много, чтобы вертеться у меня на языке, — сказал он. Казалось, он на мгновение задумался.

— Вот что, мы будем звать тебя Джонти, — сказал он через некоторое время. — Передай мне вон ту черную линейку, ладно, Джонти?

И вот с того дня и до конца моей 30-летней карьеры в полиции я был известен как 'Джонти' Браун. У моей матери случился бы припадок, если бы она узнала: мне никогда раньше не разрешали сокращать свое имя. Мне, однако, было все равно. Я стремился вписаться в эту новую среду: если эти ребята хотели называть меня 'Джонти', меня это устраивало. Я делал свои первые робкие шаги в новой карьере и ничего так не хотел, как быть принятым моими коллегами. В то время я мало что осознавал, но путь, на котором я окажусь, приведет меня к конфликту с некоторыми из тех, кто по праву должен был быть моим самым большим источником поддержки...

От сержанта участка не ускользнуло мое восхищение его обширным садом перед зданием. Я сказал ему, что люблю заниматься садоводством. Однажды, всего через месяц или два после моего нового назначения, я прибыл в казарму и обнаружил, что мои обязанности четко обозначены в дежурном листе: 'Униформа'.

— Что это значит? — спросил я ухмыляющегося коллегу.

— Это означает, что на сегодня ты его раб. Ты доложишься перед ним, и он скажет тебе, какой будет твоя 'форма одежды', — сказал он.

— Это может быть что угодно, начиная от уборки казарм, мытья машин, уборки двора или уборки гаража. В зависимости от того, что решит сержант.

Я нашел его в гараже в задней части казарм. На нем был коричневый комбинезон, и он протянул мне синий. Мы почистили и привели в порядок три полицейских знака, которые были сняты с наших местных полицейских машин по соображениям безопасности. Во время моего прибытия в Ньютаунабби полиция патрулировала на автомобилях без опознавательных знаков, чтобы им было легче смешаться с другим гражданским движением. Они намеренно не надевали свои фуражки во время мобильного патрулирования, чтобы тем, кто мог желать им зла, было труднее их обнаружить. Быть легко идентифицируемым как патруль КПО, отвечающий на то, что может быть поддельными вызовами, или 'приходами', как мы их называли, может означать внезапную смерть. Путешествие более или менее инкогнито могло бы дать нам те жизненно важные несколько дополнительных секунд, которые могли бы буквально означать разницу между жизнью и смертью.

Сержант объяснил мне, что 10 февраля 1972 года республиканский террорист устроил засаду на один из наших патрулей КПО. Патрулю повезло, потому что оружие террориста заклинило, что дало нашим офицерам преимущество. Террористу, 26-летнему парню-католику, повезло меньше. В ходе инцидента он был подстрелен КПО и смертельно ранен. Это была точка, до которой обострилась ситуация. Рассматривались любые меры, которые мы могли бы предпринять, чтобы себя защитить.

Мы с сержантом почистили садовые инструменты и инвентарь. Вскоре у нас оба были довольно прилично смотрящихся гаража участка. Сержант был очень доволен. Он попросил меня подстричь лужайку перед зданием и позаботиться о цветочных клумбах. Я любил и до сих пор люблю ухаживать за садом. За очень короткий промежуток времени я привел лужайку перед домом и клумбы в идеальную форму. Моя проблема заключалась в том, что сержант был настолько доволен моей работой, что регулярно назначал меня на 'униформу'. До такой степени, что я начинал чувствовать себя скорее садовником в участке, чем членом местной полицейской команды! Как я мог изменить это положение?

Ответ пришел с неожиданной стороны. Старый констебль по имени Алек, которого остальные парни окрестили 'мироненавистником', услышал мои жалобы. Он разработал генеральный план:

— Срежь бутоны его любимых роз прямо за окном сержанта участка и положи их на его подоконник. Это вызовет у него отвращение, сынок. Он никогда больше не подпустит тебя к своему драгоценному саду, — сказал он.

— Я хочу сказать, сынок, у тебя есть два года, чтобы произвести впечатление, и поверь мне, на этой работе два года пролетают незаметно. Что ты собираешься сказать? 'Мне жаль, что я не смог никого поймать, потому что сержант не выпускал меня из своего сада?' От этого не отмоешься, сынок, — добавил он, прежде чем вернуться к своим обязанностям в караульном помещении.

Я стоял там и смотрел в окно на его прекрасный сад. Даже пешеходы, прогуливавшиеся по Прибрежной дороге за пределами казарм, время от времени останавливались, чтобы полюбоваться садом во всем его великолепии. Когда июльское солнце припекало мне спину, я приступил к своей работе, потратив битый час на стрижку газона и приведение в порядок клумб. Тогда я, наконец, набрался смелости и начал срезать головки призовых цветов сержанта и выкладывать их одну за другой на его подоконник.

Один, два, три, четыре, пять,... десять, одиннадцать, двенадцать. Почему он не кричал? Разве он не заметил срезанные розы, лежащие у него на подоконнике? Я начинала паниковать из-за того опустошения, которое я причинила этим розовым кустам. Где он вообще был? Я решил выяснить это. Я подошел к открытому окну. Джойс, его машинистка, объяснила, что он ушел на ланч, но должен был вернуться через несколько минут. Я с тоской посмотрела на эти розы, которые уже начали увядать под жарким летним солнцем. Я начал испытывать глубокое чувство сожаления и вины, когда стоял там, у подоконнике.

— Эй!

Из состояния мечтательности меня вывел громкий крик и ругань сержанта участка. Его лицо было красным от ярости. Он был ошеломлен. Он пытался обзывать меня, но его рот не поспевал за его мозгом, и его слова лились бессвязно. Я действительно понял, что он сомневался в моем здравомыслии и моем происхождении.

— Прекрати это, положи секатор и убирайся из моего сада! — крикнул он.

Он был разгневан, его лицо раскраснелось. Воздух был синим от его ругательств: он не мог придумать достаточно оскорблений, чтобы назвать меня.

Прошло около часа, прежде чем я набрался достаточно смелости, чтобы войти в его кабинет. Он даже не взглянул на меня. Казалось, он писал какой-то отчет, и я надеялся, что это не для моего перевода! Он не заговорил со мной, а просто указал на список дежурных, висящий на стене справа от него. Я поднял его, чтобы изучить. Воздух был густым от напряжения между нами.

Запись 'Униформа', которая была отмечена для этого дня, была зачеркнута. Как и записи 'Униформа' на следующие три дня, предшествовавшие моим длинным выходным. На их месте была четко обозначена надпись 'Ex OBS 10'. Это означало, что теперь я буду третьим членом экипажа окружной мобильной патрульной машины 'Дельта Ноябрь один ноль'. Это был тот результат, которого я хотел! Через несколько минут я снял комбинезон и снова облачился в полную форму в комплекте с зеленым военным бронежилетом, который в то время был обязательным для ношения.

Прошло почти два месяца, прежде чем участковый сержант снова заговорил со мной чем-то большим, чем ворчание. Он так и не простил меня за то, что, по его мнению, было актом вопиющей глупости. Насколько я знаю, он никогда не подозревал, что это была всего лишь уловка, чтобы избежать того, что в противном случае могло бы стать моей неизбежной судьбой: быть постоянным садовником в участке.

Личный состав участка был разделен на четыре секции: A, B, C и D. Я был прикреплен к секции B. У нас не было собственного сержанта, только шесть обычных констеблей. Если бы не наши коллеги из резерва КПО, работающие по совместительству, мы не смогли бы обеспечить населению Ньютаунабби тот уровень охраны порядка, который мы поддерживали. Эти люди, все добровольцы, проявляли энтузиазм и целеустремленность. От них нельзя было бы требовать большего. Они патрулировали с нами до 4 или 5 утра. Затем, пока мы отсыпались, они вставали и отправлялись на свои обычные места работы. Это подвергало их в некотором смысле еще большему риску, чем нас, обычных полицейских. Многие из наших резервистов, работавших неполный рабочий день, были застрелены на своих рабочих местах. Трусливые террористы, совершавшие такие убийства, знали, что именно там они наиболее уязвимы для нападения. Если учесть, что из каждой секции требовалось по человеку для внешней охраны и дежурства в участке и еще двое для экипажа нашей районной машины, то для распределения остальных обязанностей оставалось очень мало штатных сотрудников. Резервные подразделения, работающие неполный рабочий день, всегда были желанным дополнительным ресурсом. В те дни, в начале семидесятых, мы очень сильно полагались на них. Я часто задавался вопросом, что стало с отважными резервистами, с которыми мне посчастливилось работать во время моего пребывания в Ньютаунабби.

Наш сержант смены Артур Скотт (не настоящее его имя) брал у нас рапорты в конце нашей смены, когда заступал на дежурство. Он также оставался на дежурстве, чтобы проинструктировать нас, когда мы прибывали в начале нашей смены и перед выходом на патрулирование.

Я обнаружил, что патрулирование нашего района с мая 1972 года и далее было особенно полезным. Я быстро приобрел хорошие знания о местности, поскольку полицейские постарше познакомили меня с представителями общины: врачами местного медицинского центра, владельцами магазинов, мировым судьей и многими другими, с которыми мы регулярно контактировали. Мы даже наслаждались завтраком в столовой больницы Уайтабби по значительно льготным тарифам. Это было время напряженного товарищества. Наш моральный дух всегда был очень высок.

Мне нравилась моя работа 'копа' в форме. Задачи, с которыми он сталкивался ежедневно, были чрезвычайно полезными. Вы очень редко имели дело с одним и тем же дважды. 'Старая гвардия', как мы называли наших старших коллег, всегда была под рукой, чтобы научить нас основам. Алек, хитрый констебль, который придумал хитрый план обезглавить розы, был моим любимчиком. Он сказал мне, что я всегда должен стараться 'позитивно взаимодействовать' с широкой общественностью и криминальным элементом в нашем районе.

— Преступники — это наш хлеб с маслом, сынок. Никогда не смотри на преступника свысока. Относись к каждому с тем же достоинством и уважением, на которые ты надеялся в отношении себя, — сказал он.

Уважать преступников? Я не мог поверить в то, что слышал! Я думала, Алек размяк на старости лет. Я и не подозревал об этом, но эти мудрые слова, которые казались мне такими противоречивыми в то время, принесут мне дивиденды в последующие годы. Ходить в патруль с такими людьми из 'старой гвардии', как Алек, было настоящим удовольствием.

Тем не менее, это были люди, которые, как утверждали, ненавидели католиков и националистов. Люди, которые были так жестоко убиты республиканцами. Я изучал их, ища какой-нибудь недостаток, какую-нибудь причину, которая давала повод тому, почему их так поносили. Да, были несколько фанатиков, но в основном это были люди, которыми могла бы гордиться любая полиция, и большинство старых работников, таких как Алек, ненавидели фанатиков среди нас так же сильно, как и мы, молодые люди.

Я помню, как впервые въехал на нашей патрульной машине в Мервилл Гарден Виллидж, недалеко от Шор-роуд напротив старой Мервилл-Инн. Вишневые деревья были в полном цвету, обилие ярко-розовых и белых лепестков ослепляло глаз. Торговый центр 'Абботс-кросс' на Доаг-роуд был точно таким же. Трудно было поверить, что в нашем округе царила такая политическая неразбериха. Мы также часто звонили в кинотеатр 'Альфа', чтобы убедиться, что персонал способен справиться с любыми неуправляемыми элементами. Эта обязанность была особенно желанна в зимние месяцы, поскольку давала нам повод зайти и согреться, стоя внутри в задней части кинотеатра и просматривая фильмы. Кинотеатр закрылся вскоре после моего приезда в этот район. Позже он вновь открылся как общественный центр и клуб 'Ассоциации обороны Ольстера'.

Я вспоминаю свое первое ночное дежурство в участке Ньютаунабби . Я был указан в листе дежурств как наблюдатель в патрульной машине . Коллеге было поручено вести машину. Как наблюдатель и пассажир на переднем сиденье полицейской машины, я буду нести личную ответственность за рассмотрение всех инцидентов и расследование всех правонарушений, которые могут выявиться во время нашей ночной смены. Я также был обязан записывать все вызовы в 'Книгу происшествий на станции, докладов и жалоб' (иначе известную как C6). Это большая книга, которая лежит на столе в справочной. Дежурный сержант смены заносил все вызовы, которые он получал из любого квартала, в C6, отмечая имена и позывные сотрудников, ответственных за обработку вызова. Эта C6 была, пожалуй, самой важной и, безусловно, наиболее упоминаемой записью событий в любом участке. Наш сержант смены Артур Скотт убедил меня в абсолютной необходимости полных и фактически точных записей в этой книге.

Я проверил свое снаряжение. У меня был мой новенький полицейский фонарь в комплекте с красным колпаком, который надевался спереди, так что белый луч можно было заменить на красный. Это будет использоваться для остановки автомобилей на временных контрольно-пропускных пунктах (VCPS). Еще у меня были мои новые перчатки. У коллеги, который сменялся с дежурства, я прихватил зеленый армейский бронежилет. Я пошел в оружейную, чтобы выписать пистолет-пулемет. Я также выписал портативную рацию. В те дни она называлась 'Пай Бантам' и переносилась в громоздкой брезентовой сумке, которую носили через плечо. Эта рация редко работало дальше, чем в миле или около того от участка. Я также носил с собой планшет со всеми необходимыми бланками заявлений и отчетами о дорожном движении. Имея все это очень необходимое снаряжение, всегда было облегчением иметь возможность сесть в полицейскую машину и снять с себя ношу.

Мой старый друг Алек остался дежурить с предыдущей смены, чтобы увеличить нашу численность, и мы оказались в мобильном патруле. Нам позвонили, чтобы разобраться с домашним беспорядком на Рэтмор Драйв в обширном жилом комплексе Рэткул. Алек предупреждал меня, что эта пара пользовалась дурной славой. Он ожидал неприятностей. Он также сказал, что нас, вероятно, будут вызывать обратно в этот дом несколько раз в течение ночи. Я попросила Алека позволить мне разобраться с этим. Он кивнул в знак согласия, но вышел из машины и остался рядом со мной. Он знал, что это был мой первый 'вызов', и он отдавал себе отчет в том, насколько нестабильной может стать эта ситуация.

Когда мы приблизились к месту происшествия, на меня нахлынули воспоминания о том, как местная полиция в Холивуде разбиралась с моими собственными родителями, а также мудрые слова 'старой гвардии' о том, как важно не принимать чью-либо сторону. Я знал, что должен был убедиться, что наше присутствие не усугубит ситуацию, напугав детей. Я также понимал, как важно было для мужа не сомневаться в том, что нам придется арестовать его, если нас снова вызовут. Когда мы подошли к двери, я надеялся, что смогу справиться с этой задачей.

Я вошел в дом. Я развел родителей по разным комнатам и вежливо выслушал каждого в отдельности. Я улыбался и попытался успокоить детей, которые были явно расстроены ссорой между их родителями. Мы вышли из дома примерно через пятнадцать минут, и муж, и жена поблагодарили нас за приезд. Я просто знал, что с ними больше не будет проблем, по крайней мере, до конца той конкретной ночи.

Мы с Алеком вернулись к констеблю из резерва, которого оставили ждать в машине. У самого Алека было так мало дел, что он раскурил свою трубку и наслаждался дымом. Он посмотрел на меня.

— Ты справился с этим как профессионал, сынок, — сказал он, сердечно похлопывая меня по спине. Он благоговейно качал головой. — Эта подготовка в центре определенно становится лучше, — добавил он, пытаясь вернуться на водительское сиденье полицейской машины.

'Если бы только он знал!', — подумал я.

Проявив некоторый такт и немного времени, я сделал все возможное, чтобы произвести на этих детей такое же впечатление, какое местная полиция Холивуда производила на меня все эти годы до этого. На самом деле, мое вежливое обращение с ситуацией также расположило ко мне родителей. Меня часто снова вызывали в тот же самый дом, но каждый раз мне требовалось всего несколько минут, чтобы все уладить.

Через несколько месяцев моего пребывания в Ньютаунабби я решил переехать поближе к участку: Холивуд был слишком далеко. Вскоре я получил в аренду административную квартиру по адресу Эбботскул-хаус, Рэткул, 5а. В то время в жилом комплексе Рэткул проживало довольно большое количество полицейских. Чего мы не понимали, так это того, что находились там по лицензии. Лицензия, которую местная 'Ассоция обороны Ольстера' собиралась аннулировать. Многие семьи полицейских были изгнаны из Рэткула и соседних жилых комплексов лоялистов угрозами, нападениями с применением бомб и огнестрельного оружия на их дома.

В то время как провинция была относительно мирной, офицеры КПО могли патрулировать в одиночку на дороге или в машине, что они и делали. Патрулирование в одиночку на автомобилях на самом деле не поощрялось, но тогда это все еще было приемлемо. Чарли Хердман был чемпионом Рэткула и общественным копом. Он патрулировал жилой комплекс Рэткул в одиночку и пользовался большим уважением всех местных жителей. Он следил за порядком справедливо, но твердо. Поскольку он общался с широкой публикой во время своего дежурства, он был воплощением всего хорошего, что было в общественном полицейском.

К тому времени я проработал в КПО чуть меньше года, и в качестве констебля-стажера меня неизменно сопровождал констебль старше меня. Моими обязанностями были стандартные обыски и патрулирование. У нас было несколько очень хороших старых копов, которые ввели нас в курс дела. Была проведена хорошая учеба на месте. У нас также было несколько хороших молодых парней, которые серьезно относились к своим обязанностям и пытались что-то изменить. Да, к сожалению, были и фанатичные копы. В этом отношении в КПО дела обстояли ничем не лучше, чем среди гражданских. Я очень быстро понял, кому я мог доверять. Я был разочарован отсутствием признания со стороны наших властей того, что фанатики вообще существуют. На самом деле, некоторые из наших очень высокопоставленных офицеров были заподозрены в предвзятости и подобном поведении. Их было немного, но им было достаточно легко сорвать полицейскую операцию, сообщив лоялистам или республиканцам о предстоящих обысках в домах или арестах. Также было очень трудно получить какие-либо доказательства такого поведения. Мы все должны были притворяться, что таких вещей не происходило. Излишне говорить, что это вызвало большое разочарование среди тех людей из КПО, которых это затрагивало непосредственно, таких как я.

Я очень быстро научился держать свои намерения выступить против любого преступника или террориста при себе, вместо того чтобы рисковать компромиссом или еще чем похуже. И все же там, на улицах Северной Ирландии, особенно в те первые годы Смуты, сама ваша жизнь зависела от доверия, которое вы могли оказать своим коллегам. Я быстро приобрел здоровое пренебрежение к авторитетам или правилам, если видел, что они мешают мне выполнять работу. Такое отношение позволяло мне оставаться на шаг впереди коллег, независимо от их ранга, которые были одержимы желанием помешать моим полицейским усилиям. Но это не сделало меня популярным среди тех офицеров, которые предпочли бы, чтобы я ничего не делал. Те, кто не хотел, чтобы я, так сказать, 'раскачивал лодку'.

Политический климат в то время был крайне нестабильным. Многие из наших законопослушных местных жителей были глубоко недовольны существующим положением вещей. Католики видели угрозу своим правам и не доверяли протестантам. Протестанты рассматривали своих соседей-католиков как потенциальных членов ИРА, и они тоже чувствовали угрозу. Местные полувоенные формирования увидели свой шанс и использовали этот политический вакуум, чтобы увеличить свою численность и посеять страх в своих соответствующих общинах, что 'другая сторона' вскоре нападет. Все, что мы, могли сделать, как полицейская служба, это с тревогой наблюдать, как наше сообщество погружается в атмосферу почти осязаемого страха. Люди оставались в домах, поскольку умножились взрывы бомб и обстрелы из огнестрельного оружия Никто не был в безопасности.

Мы сделали все возможное, чтобы встать между двумя враждующими группировками. На самом деле, мы мало что могли сделать. Нашей численности было недостаточно; нас слишком тонко размазали по переднему краю. Другие обязанности, такие как борьба с беспорядками в других частях провинции или патрулирование в рамках борьбы с бомбами в центре Белфаста, истощали наши ресурсы. В 1972 году, примерно в то время, когда я начал свою службу в Ньютаунабби, произошел исход порядочных католических семей из печально известного жилого комплекса Рэткул из-за откровенного запугивания со стороны неуправляемых головорезов. Были замечены на углах улиц местные патрули дружинников и 'Ассоциации обороны Ольстера', когда распространились слухи о гражданской войне. Многие из дружинников были бывшими военнослужащими и тоже очень порядочными людьми. Нашим постоянным приказом было тактично взаимодействовать с ними: наши обращения к ним обычно встречали вежливый прием. Конечно, были исключения. Злобные, закоренелые преступные элементы нападали на местных католиков с целью запугивания. Они всегда были там, на заднем плане, готовые воспользоваться любым поводом для гражданских беспорядков. Мы были сыты этим по горло. Мы неустанно работали, чтобы разобраться с этой проблемой. С нами работали военные патрули британской армии.

Иногда, однако, мы оказывались всего с тремя сотрудниками КПО в машине, реагируя на жалобу о беспорядках, и, прибыв на место, сталкивались с враждебной толпой примерно из 30 или 40 человек из 'Ассоциации обороны Ольстера'. Только зрительный контакт с их лидером и большой такт могли предотвратить выход ситуации из-под контроля. Для меня, как для сотрудника КПО, было достаточно страшно столкнуться с ордой этих головорезов. Что, черт возьми, должно было чувствовать гражданское лицо, столкнувшись с ними лицом к лицу? Вообще говоря, когда мы прибывали, основная часть банды АОО рассеивалась, оставляя лишь нескольких настоящих дружинников, мужчин, у которых хватало ума не втягиваться в местные лоялистские полувоенные формирования. Эти люди пытались помочь нам и рассказать, кто были главарями неуправляемой стихии. Я всегда был благодарен им за помощь.

Нам пришлось стоять в стороне и наблюдать за быстрым развитием 'Ассоциации обороны Ольстера' (АОО) и объявленных вне закона 'Добровольческих сил Ольстера' (ДСО). Зловещие люди в капюшонах и униформе, в открытую вооруженные деревянными дубинками всех видов, заменили законопослушных дружинников, которые были только рады сотрудничать с нами. Некоторые из этих угрожающих личностей даже взяли на себя смелость останавливать машины и допрашивать пассажиров. Теперь нам нужно было предпринять более решительные действия, если мы хотели убедиться, что они не узурпировали нашу функцию КПО.

Моя проблема заключалась в том, что мне не хватало такта, когда дело доходило до общения с головорезами любого вида или убеждения. Тот факт, что они заявляли о своей преданности той или иной лоялистской фракции, не имел для меня значения ни здесь, ни там. Я попытался представить, что бы я чувствовал, если бы был порядочным католиком, пытающимся жить в этих кварталах, как Рэткул. Буду ли я чувствовать себя запуганным присутствием этих людей в балаклавах, бродящих по поместью в темноте группами по шесть или более человек, открыто вооруженных дубинками? Могу ли я ожидать, что полиция займет с ними жесткую позицию? Ответом всегда было громкое 'ДА'.

Наши инструкции в то время состояли в том, чтобы следить за деятельностью этих полувоенных формирований и вмешиваться только в том случае, если мы столкнемся с нарушением мира. Однако я, как и многие другие, находил само присутствие людей в масках оскорбительным. Если они были в масках, я останавливался и задерживал их, приказав снять маски и представиться. Для меня не было неожиданностью, что большинство людей в масках были из местного криминального контингента. Тот факт, что я осмелился бросить им вызов, не расположил меня к ним.

Не все мои коллеги разделяли мой энтузиазм показать этим головорезам, что мы не потерпим такого поведения. Они выступали в мою поддержку, но высказали свое мнение, что такая конфронтация может привести к беспорядкам. На самом деле, этого никогда не происходило. Чего хулиганы, скрывающиеся за этими масками, не знали, так это того, что мы часто действовали на основе информации, предоставленной их порядочными коллегами, которые были без масок и которые не были вовлечены в незаконную деятельность. Порядочные дружинники-лоялисты так же боялись криминального элемента в АОО, как и их соседи-католики.

Сторонники жесткой линии возражали против моих задержаний и обысков, жаловались моим властям и угрожали забаррикадировать жилые комплексы и не пускать нас. Это было бы ни в чьих интересах. Нам пришлось согласиться, чтобы найти баланс. Капюшоны были сняты, и мы получили инструкции оставить АОО в покое, за исключением случаев, когда это было необходимо для поддержания очень хрупкого мира. Наши местные полицейские начальники изо всех сил старались пойти этим людям навстречу. Этот компромисс длился недолго, прежде чем люди в масках из АОО снова начали патрулировать и останавливать машины. Я снова начал задерживать и опознавать людей в масках. Люди из АОО угрожали добиться моего перевода: по их словам, у них были друзья на очень высоких должностях. Меня 'запомнили'. Я отнесся к этим угрозам с презрением, которого они заслуживали.

Однако после ряда жалоб на притеснения со стороны полиции на доске объявлений в караульном помещении появилась инструкция в виде письменного приказа. Я прочитал его с некоторым смятением перед выходом на ночное дежурство. Его содержание потрясло меня. Местные дружинники 'работали с КПО и поддерживали нас'. Некоторые 'чересчур рьяные офицеры преследовали дружинников'. Что 'действия этих нескольких офицеров оттолкнули дружинников и их добрую волю'. Что 'в будущем патрульные офицеры не должны были останавливать их или преследовать'. Что 'дружинникам были даны заверения в том, что такое преследование прекратится'. Не проводилось никакого различия между хорошими или плохими дружинниками. Там не упоминалось о головорезах АОО в масках, которые по ночам бродили по кварталам с единственной целью запугать католиков. Громилы, по-видимому, должны были получить лицензию на беспрепятственное продолжение своей деятельности со стороны КПО. Я так и думал.

Это было во время массового исхода католических семей из этих преимущественно лоялистских кварталов. Запугивание достигло апогея. Семьи, спасающиеся бегством, часто уезжали при свете дня бог знает куда, родители прижимали к себе своих сбитых с толку детей, их пожитки были поспешно упакованы в грузовики с открытыми кузовами. Протестантские семьи, аналогичным образом покидавшие националистические кварталы, занимали пустующие дома так же быстро, как их освобождали. Никто не ссылался на управляющего жилищным фондом, который отвечал за распределение домов. Обычный протокол нарушался. Мы могли только наблюдать, чувствуя себя бессильными что-либо сделать с ситуацией. Массовое запугивание такого рода было распространено по всей провинции. Некоторые жители фактически уничтожали свои дома огнем, когда бежали в ужасе, так что они не оставили ничего ценного для 'другой стороны'. Эти сцены напомнили мне кадры из фильма о беженцах во время Второй мировой войны.

Имея все это в виду, я знал, даже когда читал этот приказ, что, по крайней мере, для меня игнорирование его инструкций было единственным вариантом. Мы не смогли бы эффективно охранять округ, не пресекая деятельность этих головорезов в капюшонах. Это был наш долг — встать между ними и нашими законопослушными гражданами, а также шанс доказать нашу беспристрастность. И поэтому каждый раз, когда я сталкивался с людьми в масках, вооруженными деревянными дубинками, я задерживал их, снимал с них маски и опознавал их. Мое отношение к ним всегда было взвешенным и профессиональным. Я, конечно, не соглашался с тем, что они действовали в сотрудничестве с нами, полицией. Головорезы возненавидели меня за это, снова угрожая 'показать меня' полицейским, которых они знали на высоких должностях. 'Просто погоди', — кричали они.

Мне не пришлось долго ждать. Я был дома около 10 утра утром после ночной смены. В тот день я должен был приступить к дежурству во вторую смену в 3 часа дня. Мне позвонили из участка и сказали, чтобы я явился в офис старшего сотрудника КПО в 14:00. Мне сказали, что старший офицер был не слишком доволен жалобами АОО на притеснения, что полностью противоречило его письменным инструкциям. Этот старший офицер не питал любви к АОО, но он находился под сильным давлением со стороны местных лидеров сообщества и советников.

Когда я прибыл в казарму в час дня, я столкнулся с Артуром, моим сержантом смены. Я объяснил, почему я был там так рано, люди из АОО сказали, что они меня поставят на место Он внимательно выслушал мою версию истории, когда я напомнил ему, что даже порядочные люди из АОО просили нас помочь им контролировать преступных элементов, которые причиняли столько ненужного горя в этом районе. Я беспокоился, что старший офицер захочет узнать имена порядочных людей, которые помогли нам найти и идентифицировать нарушителей спокойствия. Если бы злонамеренный элемент АОО получил хотя бы намек на такое предательство, это могло бы привести к ужасным последствиям для тех, кто пытался нам помочь.

— Я иду туда с тобой, — был ответ Артура, как только я закончил свой анализ ситуации.

— Ты имеешь право иметь с собой друга. Это прописано в правилах, — добавил он, улыбаясь мне.

Я уже чувствовал себя лучше. Я был рад неожиданной поддержке Артура. Его характер и честность не вызывали сомнений. Если бы у вас была поддержка этого человека, мало кто из полицейских осмелился бы напасть на вас. Если бы я был неправ, Артур был бы первым, кто сказал бы мне об этом, первым, кто отчитал бы меня. Я больше не боялся своей быстро приближающейся встречи со старшим офицером.

В 2 часа дня меня вызвали к нему в кабинет. Я постучал в дверь и вошел, как это было принято. У этого человека было лицо, подобное грому. Артур последовал за мной и встал рядом со мной.

— Я здесь как друг констебля. Он имеет право иметь друга в соответствии с правилами, — сказал он.

Старший офицер был не слишком доволен, но он ничего не мог поделать. Он разволновался и сделал вид, что просматривает бумаги на своем столе. Он проигнорировал Артура и строго обратился ко мне:

— Скажите мне, почему вы продолжаете преследовать дружинников в Рэткуле в явное нарушение моих письменных инструкций?— спросил он.

Все законные аргументы, которые я намеревался использовать в свою защиту, покинули меня. В голове у меня стало пусто. Я мямлил и заикался в своих попытках объяснить, как я пытался сбалансировать свой долг офицера полиции и мое желание выполнить, насколько это возможно, его письменные инструкции. По перекошенному выражению его лица я мог сказать, что он не был доволен моими ответами, что не имело бы значения, насколько красноречиво я аргументировал свою правоту. У него ничего этого не было, и он пришел в ярость. Его высказывания были еще более бессвязными, чем мои собственные.

Внезапно поток оскорблений со стороны старшего офицера резко прекратился. Он смотрел на Артура. Я обернулся, чтобы посмотреть, что же, черт возьми, вызвало эту внезапную перемену. Он с недоверием наблюдал, как Артур достал свой блокнот: он начал делать заметки. Старший офицер полиции внезапно сдулся, как воздушный шарик. Я вижу все это так живо, как будто это произошло вчера...

— Я сказал констеблю остановиться и установить личность преступника или негодяя, сэр, — солгал Артур. — Это я сказал ему снять маски и должным образом идентифицировать тех людей, которые бродят по кварталам. В конце концов, за этими масками мог скрываться кто угодно. Если то, что они делают или что они намереваются сделать, законно, тогда им не понадобились бы маски, — добавил он. — Более того, сэр, Ваши инструкции противоречат политике КПО в штаб-квартире, — заключил Артур.

Он начал писать в своем официальном блокноте. Я видел, как старший офицер впал в панику. Он посмотрел на меня и махнул рукой в сторону двери, показывая, что я должен немедленно уйти. Мне не нужно было повторять дважды. Закрывая за собой дверь, я мельком увидела Артура с очень суровым лицом. Он справлялся с этой сложной ситуацией прямым и авторитетным тоном, который знал лучше всего. Он не боялся ни одного высокопоставленного офицера. Если бы только существовала тысяча таких мужчин, как Артур. Закрывая за собой дверь, я услышал, как очень подавленный старший офицер сказал:

— Итак, Артур, нет необходимости в...

Я не стал дожидаться остального. Старший офицер пал при первом же препятствии.

Я знал, что еще многое предстоит сделать. Нам пришлось бы научить этих головорезов, что мы не потерпим их попыток диктовать, что делала или не делала КПО, независимо от того, сколько жалоб они подали на нас нашим властям, независимо от того, какое давление они оказывали на наших местных командиров, политическое или иное. По массовому исходу католических семей из нашего района я понял, что мы потеряли их доверие. Доверие, на возвращение которого ушли бы годы и даже больше. Однако я был полон решимости попытаться. Я снова задумался над словами тех инструкторов центра во время нашего обучения: 'О нас будут судить по нашим действиям!'

Я мог видеть, что рядом со мной служило несколько офицеров КПО, которых следовало бы отправить обратно в центр, чтобы они выслушали эти мудрые слова. Теория заключалась в том, что КПО не терпит фанатиков. Практика была совсем другой. Что ж, я собирался попытаться изменить это любым возможным способом. Должны были быть времена, когда мне посчастливилось потратить свою жизнь в моих попытках что-то изменить. Я знал, что будет нелегко бросить вызов моим властям, когда это будет необходимо. Но это не должно было помешать мне в моих усилиях предоставить общественности справедливую и беспристрастную полицейскую службу, насколько это было в моих личных силах. На самом деле мне всегда нравился вызов. Однако в те первые дни я серьезно недооценивал, насколько далеко зайдут некоторые из моих коллег, чтобы сорвать мои усилия. Характер и масштабы предательства были тем, чему я был свидетелем, и позже мне пришлось бы страдать и терпеть без какой-либо поддержки. За все время моей службы в КПО мне больше никогда не удалось найти другого такого сильного руководителя, как Артур.

Однажды холодным февральским утром 1973 года я стоял на посту в блиндаже из мешков с песком у ворот участка. Я был вооружен пистолетом-пулеметом, моим любимым оружием в полицейском арсенале. Мне понравилась тренировка, которую мы провели по использованию пистолетов-пулеметов, и я фактически улучшил свои показатели по точности стрельбы с ним на дальней дистанции. Мне также понравился тот факт, что отдача от этого оружия была очень небольшой. Чтобы скоротать время в то утро, я решил попрактиковаться в обращении с оружием. Вынув магазин с патронами и сняв его с предохранителя, я перебрал различные варианты ведения огня. 'Предохранение' — проверил я. 'Одиночный выстрел' — проверил я. 'Очередь', — проверил я. И снова 'Одиночный выстрел'...

Я был так поглощен тем, что делал, что не заметил машину, подъехавшую к главным воротам. Только когда раздался автомобильный гудок, это привлекло мое внимание. По 'счастливой' случайности, за рулем был тот же старший офицер полиции, с которым у нас с Артуром была стычка по поводу патрулей дружинников. Я взял магазин пистолета-пулемета с 9-миллиметровыми патронами и вставил его обратно в приемник магазина, прежде чем броситься открывать огромные стальные передние ворота. К сожалению, в спешке я не заметил, что пистолет-пулемет был взведен и готов к стрельбе, когда вставил обратно магазин. Старший офицер напал на меня. Я, мягко говоря, не был его любимым констеблем.

— Почему тебе потребовалось так много времени, чтобы добраться до главных ворот?— спросил он. Я не ответил.

— Почему у тебя за ухом ручка? — спросил он.

— Я всегда носил там карандаш, сэр, когда был электриком, — ответил я.

— Ты больше не электрик. Здесь мы снабдили вас карманами для ваших ручек. Используй их! — прогремел он. — И сними эти перчатки! — сказал он, добавив:

— В них вы не сможете должным образом обращаться с огнестрельным оружием.

В то утро он определенно был не в лучшем настроении. Он оставил свою новенькую машину припаркованной прямо за дверью и исчез внутри, оглянувшись на меня с презрением. Несколько минут спустя, когда я расхаживал взад и вперед перед участком, я заметил, что пистолет-пулемет в моей руке был готов к стрельбе. Рукоятка взведения была отведена назад и покоилась на шептале. Магазин был полон патронов. Предохранитель был снят! Я понимал, что мне нужно будет как можно быстрее обезопасить пистолет, но я был в панике и плохо соображал. Я попытался вспомнить совет инструктора о том, как именно сделать оружие безопасным. Я проверил, что переводчик огня стоит на одиночном выстреле. Так и было. Я не вынимал магазин. Это было моей большой ошибкой. Я знал, что в казеннике пистолета-пулемета нет патронов, поэтому я решил позволить рукоятке взведения медленно скользить вперед, удерживая ее между большим и указательным пальцами левой руки.

Все шло хорошо до тех пор, пока рукоятка взведения не прошла мимо магазина. Я забыл, что он автоматически извлекал патрон на пути мимо и доставлял его в казенную часть. К счастью, я крепко держал оружие и следил за тем, чтобы оно было направлено в безопасном направлении. Он выстрелил с оглушительным грохотом. Я почувствовал острую боль в большом пальце левой руки. Сказать, что я был шокирован, было бы преуменьшением. Рукоятка взведения откинулась с обнадеживающим щелчком и снова уперлась в шептало. Оружие, дымящийся в моей руке, было готово снова выстрелить. Я вернулся к исходной точке и уже изрядно опозорился. Мой большой палец пульсировал, и я боялся, что он сломан.

Я положил оружие на землю и поспешил спросить совета у коллеги, когда тот же самый старший офицер, что был ранее, крикнул из окна своего кабинета наверху:

— Ты попал в мою машину?

— Нет, сэр, — ответил я.

Я знал, что пуля ушла вверх. Хорошо, что старший офицер не высунул голову из этого окна несколькими секундами раньше, потому что он бы потерял ее! Я забрал гильзу от стреляного патрона. Меня немедленно вызвали в кабинет старшего офицера полиции. Я верил, что он ждал именно такой возможности, чтобы отомстить мне. Теперь у него был явный шанс наказать меня: он, во всяком случае, не собирался стрелять мимо меня и попадать в стену! Поднимаясь по лестнице, ведущей в его кабинет, я размышлял о своей короткой полицейской карьере до сих пор. Всего один год службы, и это должно было стать для меня концом. Я уже знал, что старший офицер в тот день был в плохом настроении. Я полностью был готов к разносу или чего похуже, прежде чем меня официально отстранили бы от службы. Инциденты такого рода с применением огнестрельного оружия рассматривались КПО очень серьезно, и я все еще находился на испытательном сроке. Я, безусловно, заслуживал, по крайней мере, дисциплинарного взыскания.

К моему большому удивлению, офицер был обеспокоен только тем, что бы я не был серьезно ранен. Он сбежал вниз и договорился, чтобы кто-нибудь принес мне чашку горячего чая, прежде чем я последую за ним обратно в его кабинет. Он мог видеть, что я был в шоке. Он искренне поддерживал меня и стремился к тому, чтобы я извлек уроки из своего опыта. Я отдавал себе отчет в том, что на самом деле не мог справиться даже с небольшой телефонной станцией в караульном помещении: по крайней мере, два раза в то утро я разъединял его, когда он разговаривал со старшим полицейским в Главном управлении! Итак, интересно, какие обязанности он мог бы возложить на меня там, где я не стал бы сеять хаос? Но он просто посмеялся надо мной: я не должен был быть 'заблокирован'. Меня даже не нужно было строго отчитывать. Очевидно, его главной заботой было то, чтобы я прошел надлежащую дополнительную подготовку по обращению с пистолетом-пулеметом, прежде чем я кого-нибудь убью.

— Послушай, иди и присоединяйся к экипажу машины, — сказал он. — Я организую для тебя дополнительную тренировку.

Когда я повернулся, чтобы покинуть его кабинет, он окликнул меня. Он вручил мне стрелянную гильзу, которую я подобрал снаружи, и сказал, чтобы я держал ее в кармане для моей дубинки в форменных брюках. Я немедленно сделал, как он предложил.

Офицер организовал для меня дополнительную тренировку с оружием, кивнув и подмигнув, не намекая на случайный выстрел в присутствии моих коллег, чтобы избавить меня от наименьшего смущения. Я, как он сказал, легко отделался: я мог бы кого-нибудь убить. Мне также очень повезло, что я не сломал большой палец. После этого инцидента я всегда был очень осторожен в обращении с любым видом огнестрельного оружия. Эта стреляная гильза до сих пор хранится у меня.

Мой район, или мой 'пятачок', стал моим новообретенным садом. Вскоре я смог отличить сорняки от цветов, когда начал останавливать и проверять машины и пешеходов, которые казались мне подозрительными. Я также стал высококвалифицированным специалистом по выявлению новых групп лиц, которые были вовлечены в различные полувоенные группировки. Это знание сослужило бы мне хорошую службу, когда я пытался решить, кого мне нужно останавливать и проверять на регулярной основе.

Часто, прежде чем отправиться на патрулирование, я говорил своим коллегам, что собираюсь провести небольшую 'прополку', называя террористов или обычных преступников одинаково 'сорняками'. Мне это показалось особенно подходящей аналогией, которую я продолжал использовать на протяжении всей своей полицейской карьеры. Правда заключалась в том, что эти нежелательные люди выделялись из толпы точно так же, как сорняки в саду.

Например, в те дни, в начале 1970-х, многие мужчины 'Добровольческих сил Ольстера' носили черные брюки, черные водолазки и черные кожаные куртки. На самом деле, именно эти фирменные черные водолазки привели к тому, что в их собственных сообществах их прозвали 'черными шейками'. Их младшие единомышленники из группы 'Молодые гражданские добровольцы' (МГД) носили похожую одежду, за исключением бежевых мешковатых штанов. Те, кто одевался таким образом, стремились, чтобы их идентифицировали как принадлежащих к таким группам в их соответствующих сообществах, гордясь своей ассоциацией с этими организациями.

Я был в равной степени воодушевлен, увидев, что они носят такую 'униформу', поскольку это означало, что во время патрулирования мы могли легко видеть, кто в какой организации. Прошло совсем немного времени, прежде чем мы смогли приступить к идентификации тех из их сообщников, которые по той или иной причине не очень хотели, чтобы их идентифицировали таким образом. Я начинал 'позитивно взаимодействовать' с местными жителями, как и советовал мне мой старший коллега Алек, чтобы иметь возможность накапливать то, что мы называли 'знаниями местности'. Вскоре я осознал всю прелесть обладания такими знаниями и воспользовался бы любой возможностью, чтобы закрепить их. Все это, мой энтузиазм и способность собирать такие данные должно было стать причиной того, что меня пригласили присоединиться к отделу уголовного розыска всего через два года после моей службы в полиции.

К сожалению, мне предстояло получить квалифицированную поддержку лишь со стороны одних кругов и вопиющую обструкцию со стороны других. В те первые дни моей службы в форме я практически не контактировал со Специальным отделом КПО. Об их абсолютной власти над остальной частью полиции ходили легенды. Я слышал разговоры об этой власти: она казалась нереальной, почти мифической. Я и не подозревал, что, когда мне наконец удастся заглянуть в зловещий мир, в котором они обитали, я вскоре окажусь втянутым в смертельный конфликт с ними: конфликт, который едва не полностью меня уничтожил.

Глава 5. Задержание кочующих стрелков

Это было 31 марта 1973 года, Великий национальный день, и меньше месяца прошло с момента инцидента со случайным выстрелом из пистолета-пулемета 'Стерлинг' возле участка Ньютаунабби. Всего за пару дней до этого я закончил свой неофициальный курс повышения квалификации по обращению с пистолетом-пулеметом. Я был в ранней смене, которая работала с 7 утра до 3 часов дня. Я был наблюдателем в нашей патрульной машине с позывным 'Дельта Ноябрь один восемь', за рулем был констебль Джон Ньюэлл. День начался так же, как и любой другой. Мы отвечали за патрулирование горячих точек, таких как преимущественно протестантский и лоялистский жилой комплекс Рэткул, где насилие могло вспыхнуть мгновенно и без предупреждения. Мы усердно выполняли свои обычные обязанности.

В начале нашей смены все было относительно спокойно. К тому времени, когда наступил наш перерыв, мы были готовы расслабиться в течение отведенных трех четвертей часа. Обычно в это время нам удавалось перекусить, но могло случиться все, что угодно, и мы были обязаны немедленно реагировать на все, что бы ни случилось. В теории нас должна была прикрывать машина Гленгормли, а мы, в свою очередь, будем прикрывать их, пока они наслаждаются перерывом, но по факту, их машина часто была слишком занята, и нам приходилось заботиться о себе самим.

Примерно в 12.30 полполудни, когда у нас с Джоном все еще был перерыв, по системе '999' поступил телефонный звонок от очень расстроенной пожилой леди с Доаг-роуд, Ньютаунабби. По ее словам, недавно она поссорилась со своим пожилым соседом-мужчиной, мистером Эрнестом Митчеллом, и несколько дней не видела его и не разговаривала с ним. Его молоко все еще стояло у него на пороге, а он обычно забирал его ранним утром. Она была обеспокоена тем, что могло что-то случиться.

Оператор, принявший вызов на '999' в региональной диспетчерской Белфаста, был озабочен тем, чтобы мы приехали как можно скорее. Пожилая дама была безутешна. Мы с Джоном перестали есть и бросились к нашей патрульной машине. В подобном случае жизнь может оказаться в опасности. Пожилой мужчина мог лежать с инсультом, не в состоянии пошевелиться или позвать на помощь.

Когда мы поспешно покидали участок, я ненадолго остановился, чтобы забрать свой мундир и пистолет-пулемет, вставив магазин с тридцатью патронами в его приемник. Мы были на месте происшествия в течение нескольких минут и сообщили руководству о нашем прибытии.

Пожилая леди, некая мисс Агнес Райан, ждала нас у своей входной двери по адресу Доаг-роуд, 13. Она была в крайне подавленном состоянии. Ей было 80 лет, она была очень маленькой и хрупкой. Моим первым побуждением было утешить ее, но нашим приоритетом был ее друг и сосед по номеру 15. Две парадные двери были обращены друг к другу и находились всего в нескольких футах друг от друга.

Хотя адрес был Доаг-роуд, маленькие домики пенсионеров на самом деле находились в квартале Рашпарк, недалеко от Доаг-роуд и напротив заправочной станции Рэткул. Сам Рашпарк представлял собой небольшой жилой комплекс для представителей исполнительной власти и был тихим, безмятежным районом, в отличие от некоторых соседних кварталов. С большими травянистыми лужайками и высокими деревьями, это было прекрасное место, резко контрастирующее с раскинувшимся прямо через Доаг-роуд комплексом Рэткул. Рашпарк был одним из немногих кварталов в районе Ньютаунабби, который создавал очень мало проблем с точки зрения полиции. В предыдущем году имело место несколько трагических случаев массового запугивания католиков из комплекса со стороны АОО, но с тех пор все в целом успокоилось. КПО могла приходить туда и уходить оттуда, почти не опасаясь нападения.

Я обнаружил, что у мисс Райан был ключ от входной двери в дом ее соседа. Я открыл входную дверь, опасаясь худшего. Когда я вошел в гостиную, тошнотворный запах смерти был невыносим. Мистер Митчелл лежал на своей кровати, в своей одежде. Маленькая дворняжка лежала поперек его живота, рычала на меня и скалила зубы. Оно было не слишком обрадована нашим вторжением. Отопление было включено и включено на полную мощность. Все окна тоже были закрыты, что только усугубляло проблему запаха.

Было очевидно, что для бедняги ничего нельзя было сделать. Он был мертв уже некоторое время. Я пошел сообщить новость его соседке, но она последовала за мной внутрь и, к сожалению, стала свидетельницей душераздирающей сцены. Она разрыдалась. Она потеряла дорогого друга. Она отклонила предложение вызвать для нее врача.

Я вышел из ее дома и направился к полицейской машине. Я сообщил по радиотелефону в диспетчерскую в Каслри, что мы имели дело со случаем внезапной смерти. Нам понадобился бы врач, чтобы сделать заключение о смерти, и труповозка, чтобы отвезти тело в морг.

В такие моменты, как этот, человек преодолевает свое естественное отвращение. Нужно было следовать стандартным процедурам, отвечать на вопросы, заполнять формы, касающиеся кончины этого человека, которые позволили бы коронеру при необходимости провести расследование о причине смерти. Однако мы покинули участок в такой спешке, что забыли взять соответствующие бланки. Джон вызвался вернуться за ними в участок и отправился один в полицейской машине.

Я подошел к кровати. Я намеревался ни к чему не прикасаться на месте происшествия, но мне нужно было записать все имеющиеся в наличии лекарства. Когда я приблизился к телу, маленькая собачка снова угрожающе зарычала на меня. Она не отходила от своего хозяина.

Я положил свой пистолет-пулемет на маленький столик, покрытый чистой белой льняной скатертью. Я открыл как можно больше окон, чтобы позволить свежему воздуху циркулировать в комнате. Я также держал входную дверь открытой, по той же причине. Я мог видеть гостиную мисс Райан. Она расхаживала взад-вперед, заламывая руки, явно очень расстроенная.

Доктор Бролли из медицинского центра Уайтабби прибыл в 13:00 и констатировал смерть. Он знал покойного, фактически недавно осматривал его у него дома и смог сообщить мне, что у мистера Митчелла было известное заболевание, ставшее причиной его смерти. Врач ясно дал понять, что выдаст свидетельство о смерти.

Не было никаких подозрительных обстоятельств, и не было бы необходимости проводить расследование. Когда доктор Бролли ушел, я снова попросил региональную диспетчерскую в Белфасте вызвать похоронщиков, чтобы они перевезли останки в похоронное бюро Уилтона на Шор-роуд. По крайней мере, покойному не придется страдать от дополнительного унижения, связанного с вскрытием. Он не отправится в морг. Работники похоронного бюро прибыли очень быстро и приступили к своей мрачной задаче с видом профессионального безразличия.

Прошел почти час с тех пор, как мы прибыли на место происшествия. Это было слишком долго, чтобы болтаться где бы то ни было, в те дни кочующих стрелков. Дополнительная трудность заключалась в том, что мы привлекали нежелательное внимание прохожих и чрезмерно любопытных соседей с омерзительным интересом к происходящему, который вызывают подобные инциденты. Этот интерес со стороны зрителей достиг своего апогея как раз перед тем, как Джон ушел за бланками.

Поскольку полицейской машины на месте происшествия больше не было видно, люди начали расходиться. До меня дошло, что в спешке, чтобы добраться до места происшествия, я также забыл свой пояс с кобурой и револьвером. Мой мундир был расстегнут нараспашку. Однако мне нужно было остаться на месте происшествия, чтобы дождаться прибытия родственников погибшего. В таких случаях мы должны были оставаться на месте происшествия до тех пор, пока не сможем передать дом и его содержимое ответственному родственнику. У нас возникли некоторые трудности с контактом с семьей, которая жила в Восточном Белфасте. Их предполагаемое время прибытия было неизвестно.

Мой инстинкт снова подсказывал мне, что я и так пробыл там слишком долго. Я надеялся, что отсутствие нашей полицейской машины на Доаг-роуд заставит любого, кто желает нам зла, поверить, что мы завершили наше расследование и уехали.

Тем не менее, мне нужно было подытожить мою ситуацию. Это были смутные времена. Обычно мы никогда не задерживались слишком долго на одном месте, даже если не было явных признаков неприятностей. Лицам, враждебно настроенным по отношению к полиции, вполне могло стать известно, что я был там один. Я начинал чувствовать себя уязвимым, особенно без пояса с кобурой и револьвером.

Пистолет-пулемет 'Стерлинг' все еще лежал на столе в гостиной. Я продолжал смотреть в окно через сетчатые занавески, чтобы увидеть, есть ли кто-нибудь снаружи, заинтересованный моим присутствием. Я была благодарен этим занавескам, которые защищали меня от любопытных глаз.

Тем временем я пытался утешить мисс Райан. Ее входная дверь тоже оставалась открытой. Она явно не привыкла ко всей этой суматохе. Она была в шоке. Она бродила между своим собственным домом и домом покойного. Доктор Бролли дал ей несколько сильнодействующих успокоительных, но они все еще лежали на ее телефонном столике, где он их оставил. Весь этот эпизод был больше, чем она могла вынести. Я от всего сердца сочувствовал ей. Она вернулась к себе домой, чтобы приготовить мне чашку чая.

Джону потребовалась целая вечность, чтобы вернуться. Я предположил, что он, должно быть, был увлечен чем-то другим. Я как раз делал кое-какие заметки, когда пожилая леди протянула мне чашку крепкого чая и сообщила, что родственники покойного только что появились на улице. Она указала на дорожку, которая вела из квартала на главную Доаг-роуд. То, что произошло дальше, было совершенно неожиданным. Это был именно тот инцидент, которого боится каждый полицейский. Тип инцидента, который доводит полицейского до предела.

Я выглянул в переднее окно, чтобы посмотреть, кто идет. Мне чрезвычайно повезло, что я это сделал. Я едва не вышел из дома, чтобы поприветствовать, как мне показалось, 'скорбящих родственников' покойного. Снаружи было трое мужчин, и они вели себя очень подозрительно. Для меня было очевидно, что их присутствие не было связано со смертью старика. Чем больше я наблюдал за ними, тем более подозрительным я становился. У меня возникло искушение выйти и задержать их. Мой здравый смысл подсказывал мне подождать, пока Джон не вернется.

Территория перед домиками пенсионеров была покрыта травой с большими, редеющими соснами. Там была небольшая асфальтированная дорожка, которая вела от домика к Доаг-роуд извиваясь по травянистой лужайке к живой изгороди. Она не сильно изменилось даже по сей день. Трое мужчин присели на корточки за живой изгородью и были поглощены разговором друг с другом. Их не было видно с Доаг-роуд, и они явно замышляли что-то недоброе.

Я вдруг понял, что Джон очень скоро вернется. Он был бы совершенно не осведомлен о потенциальной угрозе, исходящей от этих троих мужчин. Я решил, что все-таки не могу дожидаться его возвращения. Я проводил Агнес в ее собственный дом, попросив ее закрыть дверь и оставаться внутри.

У меня не было полицейской рации, и я не мог воспользоваться телефоном мисс Райан, не подвергая ее ненужной опасности. Если бы эти подозреваемые видели, как я входил в ее дом или выходил из него, они могли бы сделать ложный вывод, что она сознательно помогала КПО. Наказанием за это вполне могла бы стать подожженная бутылка с бензином.

Первое, что поразило меня в этих мужчинах, была их одежда. Каждый из них был одет в черную кожаную куртку и черную водолазку — стандартную 'униформу' того времени для членов запрещенных 'Добровольческих сил Ольстера'.

Их возраст варьировался от двадцати с небольшим до тридцати с небольшим лет. Один из них, очевидно, старший из троицы, был крепко сложен. Он давал указания двум другим. Он натянул воротник водолазки, чтобы прикрыть нижнюю половину лица, и указал через Доаг-роуд. Я увидел, как грузный мужчина потянулся к поясу своих брюк. Он снова поднял руку вверх в манере, имитирующей то, что он держит пистолет. Все трое мужчин были настолько поглощены тем, что они делали, что не посмотрели назад. Я не сомневался, что они были вовлечены в какое-то преступное предприятие.

Я знал, что мне придется действовать быстро, прежде чем Джон остановится на проезжей части перед подозреваемыми. Я схватил со стола пистолет-пулемет и поспешно покинул дом покойного. Агнес испуганно посмотрела на меня, когда я проходил мимо ее приоткрытой входной двери. Я приложил палец к губам, показывая ей, что она должна вести себя тихо. Она поняла.

— Плохие люди, — прошептал я.

Она кивнула, на ее лице был написан ужас. Я подмигнул ей в попытке успокоить ее. Она бесшумно закрыла входную дверь, когда я вышел, чтобы разобраться с этой троицей. Я сделал это как бы на автопилоте. У меня не было времени что-либо планировать. Когда я прошел эти несколько ярдов, чтобы приблизиться к подозреваемым, мне стало интересно, кто они такие и что делают. И самое главное в этот момент, были ли они вооружены.

Мой желудок скрутило в узел. У меня пересохло во рту. Меня трясло. Мои ноги были тяжелыми, как свинец. Я надеялся, что эта нервозность не будет заметна мужчинам, которых я собирался задержать.

В последний раз я испытывал подобный страх в предыдущем, 1972 году, когда попал под обстрел ДСО на Лорд-стрит на пересечении с Пэкстон-стрит во время патрулирования с Королевской военной полицией в составе оперативной группы Вилли Уайтлоу. Я почувствовал движение воздуха от пуль из пистолета-пулемета Томпсона .45 калибра, пролетевших мимо моей головы. Тогда мне повезло. Я выдержал эту бурю, не сделав ни единого выстрела. Я был полон решимости сделать то же самое и здесь.

У меня было время только на то, чтобы надеть свою фуражку с околышем, и я все еще застегивал несколько пуговиц на своем черном форменном мундире, когда прошел небольшое расстояние до того места, где стояли трое мужчин. Пояс моего мундира свободно болтался у меня на боку. Я вцепился в пистолет-пулемет. Холодная стальная рама была грубой, но обнадеживающей.

Я стоял всего в нескольких футах позади них, когда прочистил горло.

— Полиция! — крикнул я.

То, что произошло дальше, казалось, происходило в замедленной съемке. Меня больше не трясло. Больше не боюсь. Я перехватил инициативу. Я чувствовал, что теперь полностью контролирую ситуацию, и намеревался сохранить ее такой. Все трое мужчин повернулись в мою сторону. Выражения их лиц стоило увидеть. Они уставились на меня в полном недоверии. Я видел, как они все осматривали окрестности в поисках других людей из КПО. Они быстро поняли, что я был один.

Я держал свой пистолет-пулемет в правой руке, направленным на землю в безопасном направлении. Я пытался снять как можно больше напряжения с этой встречи, насколько это было возможно.

Мне отчаянно нужно было держать эту ситуацию под контролем до прибытия подкрепления. Я старался быть настолько вежливым, насколько это было возможно в данных обстоятельствах.

— Что вы здесь делаете? — спросил я мужчин.

— Мы — протестанты, — сказал один.

— Жду пару, — сказал другой.

— Сажусь на автобус, — сказал третий мужчина.

Все они заговорили одновременно. Некоторое время я расспрашивал их, как будто пытался установить, какой из их рассказов было правдой. Я просто тянул время. И все же я знал, что Джон не будет торопиться возвращаться. В конце концов, насколько ему было известно, я находился в безопасном месте внутри дома и был вне опасности.

Продолжая допрашивать подозреваемых, я искал признаки беспокойства, признаки паники. Я не был разочарован. Старший из троицы был краснолицым и потным. Его руки дрожали.

Я внимательно осмотрел всех троих, отметив, что у двух подозреваемых, стоявших передо мной, были выпуклости на поясах брюк, что, конечно, наводило на мысль о том, что они были вооружены.

Я также заметил, что самый старший мужчина медленно двигался справа от меня в очевидной попытке встать у меня за спиной. Они украдкой обменивались взглядами. Я увидел один кивок. Другой покачал головой. Они явно подумывали о не том, чтобы вести себя тихо. Третий мужчина, самый старший из троицы, теперь был почти позади меня!

Ничто на наших тренировках не готовило меня к подобной ситуации. Вы должны были полагаться на свою собственную инициативу. Ты должен был держать себя в руках. Любой признак слабости или колебания может стоить вам жизни. Я понял это и решил действовать напористо. Вежливость в этом случае должна была отойти на второй план.

Я сделал два шага назад и поднял свой пистолет-пулемет. Я взвел затвор так сильно, как только мог. Тяжелый металлический лязг оружия нарушил жуткую тишину, когда рукоятка взведения уперлась в шептало. Любой, кто готовился к стрельбе из пистолета-пулемета, точно поймет, что я имею в виду. Я передвинул предохранитель на первую выемку, одиночный выстрел. Я почувствовал, как моя возросла уверенность.

Это возымело желаемый эффект. Их реакцией был чистый страх. Увидев, что пистолет-пулемет теперь готов к стрельбе, они все подняли руки высоко в воздух, очевидно, боясь, что я убью их. Конечно, у меня не было никакого желания причинять им вред. Мое обращение с пистолетом-пулеметом было не очень хорошим, и я сказал им об этом. Я снова перехватил инициативу, которая так чуть было не ускользнула от меня.

Я выделил более полного, пожилого мужчину.

— Распахни свою куртку! — скомандовал я, направляя на него пистолет-пулемет.

У него было чрезвычайно румяное лицо, и казалось, что он вот-вот заплачет. Он распахнул свою кожаную куртку. Он сильно вспотел. Он задрал свой джемпер и обнажил рукоятку большого револьвера. Я приказал ему медленно вынуть пистолет и положить его на землю. Он так и сделал. Он не оказал никакого сопротивления. Пистолет, который он положил на траву передо мной, был очень знакомым. Это был револьвер 'Веблей' 38-го калибра, точно такой же марки и калибра, который был на вооружении в КПО, и традиционно носился в поясной кобуре как часть нашей униформы.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Редмонд, — ответил он.

— Твое полное имя? — рявкнул я.

— Уильям Эрскин Редмонд, — застенчиво ответил он.

— Подойди к дереву и обхвати его руками, — скомандовал я.

Он сделал это немедленно и без вопросов. Он кивнул двум другим, как бы показывая, что они должны сотрудничать. Я повернулся к следующему мужчине.

— Положи свой пистолет на землю и подойди к дереву, — приказал я.

Он был в ужасе. Он медленно достал свой пистолет и положил его на землю рядом с первым. Я был удивлен, увидев, что это тоже был револьвер 'Веблей' 38-го калибра.

— Твое полное имя? — спросил я .

— Стэнли Кэмпбелл, — ответил он.

Он тоже подошел к сосне рядом со своим другом и обнял ее. Я повернулся к третьему подозреваемому. Он был самым младшим из троих. Его заметно трясло. Прежде чем я успел сказать ему хоть слово, он сказал:

— Джонти, это я, Терри. Терри Николл. Ты помнишь меня по автомобильной аварии на Черч-роуд, не так ли? — спросил он.

Я изучал молодого человека, нервно стоявшего передо мной. Я его не помнил, но недавно попал там в автомобильную аварию.

— Ты вооружен? — спросил я его.

Он кивнул.

— Тогда делай, как тебе говорят, и медленно клади свое оружие на землю, — скомандовал я.

Он снова кивнул, но колебался. Он хотел возразить.

— Послушай, — сказал он, — мы протестанты...

Казалось, он искренне верил, что это что-то изменит. Что каким-то образом я должен был позволить им идти своим путем. Он очень сильно ошибался.

— Бросай его! — рявкнул я. Мой тон не оставил у него сомнений в том, что его религиозные убеждения меня не интересуют. Также это не помогло бы спасти его из его нынешнего положения. Я видел, как он посмотрел влево и вправо, и понял, что он подумывает о бегстве.

— Даже не думай об этом, Терри, — сказал я.

Я направил пистолет-пулемет прямо на него. Это встревожило его. Он не мог отвести от него глаз. Он смотрел прямо в дуло.

Правда заключалась в том, что, хотя я осознавал, что у меня есть твердое законное право применить оружие в таких обстоятельствах, если это необходимо, я не хотел причинять вред никому из них.

Колебания этого молодого человека означала, что для третьего обезоруживания требовалось абсолютное превосходство.

'Где, черт возьми, Джон?' — думал я. Если бы только он вернулся.

Терри Николл очень медленно потянулся за своим пистолетом. Я полагал, что он собирался попытаться использовать это, чтобы оказать сопротивление аресту. Если бы он это сделал, у меня было бы полное право застрелить его. Наша тренировка на полигоне заключалась в том, чтобы стрелять на поражение. В таких обстоятельствах не могло бы быть и речи о том, чтобы попытаться ранить террориста. Я почувствовал прилив адреналина. Я был напуган так же, как и он, но я знал, что лучше этого не показывать! Терри внимательно изучал меня. Я инстинктивно знала, что он ищет любой признак того, что я позволю ему сбежать. Я не давал ему такой надежды.

Он медленно вытащил пистолет из-за пояса брюк. Он бросил его на траву рядом с двумя другими. Этот молодой человек был самым дерзким из троих. Я был так рад, что он не пытался применить свое огнестрельное оружие, чтобы оказать сопротивление при аресте. Его оружие, полуавтоматический пистолет, был больше двух других.

Теперь на траве у моих ног лежали три полностью заряженных пистолета. Терри подошел к сосне рядом со своими друзьями и обнял ее. Я столкнулся с тремя кочующими стрелками и успешно разоружил их. У меня не было наручников. Мы не носили их с собой как часть нашего снаряжения. В то время я бы все отдал за три пары.

Теперь я обратился ко всем троим, сказав им, что они арестованы за незаконное хранение огнестрельного оружия. Я также сказал им, что пристрелю их, если они попытаются сбежать. Я совершенно не подозревал, что женщина, живущая неподалеку, была свидетельницей всего эпизода из окна своего верхнего этажа и набрала '999', чтобы мне помогли.

Джон вернулся через две или три минуты после того, как я разоружил трех террористов. Он припарковал полицейскую машину точно напротив того места, где прятались боевики. Он ничего не знал о разыгравшейся драме, пока не прибыл на место происшествия. Он очень быстро бросился мне на помощь. Мы оба могли слышать вдалеке успокаивающий звук полицейских сирен. Помощь была уже в пути. Я вздохнул с облегчением. Вскоре прибыли другие полицейские в большом количестве и помогли нам отвести заключенных в участок.

Когда мы с Джоном возвращались к нашей машине, даже не думая об этом, я вынул магазин из пистолета-пулемета. Я позволил рукоятке взведения скользнуть вперед, прежде чем снова вставить магазин в приемник. Я поставил предохранитель в положение 'предохранение'. Джон был очень впечатлен: несмотря на волнение, я точно помнил, как сделать оружие безопасным. Это было совсем не похоже на неумелое обращение с тем же оружием всего месяц назад, которое привело меня в такое замешательство.

Только час или около того спустя, когда я был один в участке в ожидании допроса в уголовном розыске, пришло осознание того, что могло со мной случиться. Я обнаружил, что меня неудержимо трясет. Мне было так стыдно. 'Что, черт возьми, со мной было не так?' — думал я.

В то время я этого не знал, но это был обычный эффект шока. Я изо всех сил старался скрыть свои чувства. Ожидалось, что я справлюсь. Никто не объяснил, что на самом деле я буду возвращаться к этим травмирующим сценам в виде ужасающих воспоминаний и тревожных кошмаров на протяжении всей моей службы. Это было что-то, о чем ты не говорил. От тебя ожидали, что ты просто справишься с этим.

Многие мужчины из полноправных полицейских КПО обращались к бутылке, пытаясь справиться с ситуацией, и были потеряны для нас, поскольку поддались алкоголизму. Они нарушали жесткие правила дисциплины, правила, которые не учитывали тот факт, что именно их профессия в первую очередь заставила их пристраститься к выпивке. Их считали слабовольными и отправляли на пенсию или увольняли из полиции.

В мачо-мире полицейской службы любые признаки нервозности или немощи рассматривались как слабость. Я осознал это очень рано во время своей службы полицейским. Коллеги, которые говорили о том, что испытывали подобные вещи, высмеивались за глаза. Они тоже считались слабыми и ненадежными.

И все же какая-то часть меня наслаждалась вызовом, с которым я столкнулся. Но я также знал, что мне очень повезло. Я мог так легко расстаться с жизнью. Все это дело усилило мой и без того встроенный инстинкт самосохранения.

Я также понял, что если это случится снова, я буду лучше подготовлен к тому, чтобы справиться с этим. Я бы позаботился о том, чтобы выйти из этого в целости и сохранности. Если я мог сделать это, не сделав ни единого выстрела и никому не причинив вреда, то это был бонус. Первым принципом работы полиции была защита жизни. Я решил, что никогда не буду участвовать в качестве офицера полиции в лишении жизни. КПО научил нас этому во время нашего первоначального обучения. Я не хотел предавать этот принцип. Никогда.

Последовавшая за этим эйфория была невероятной. Нас похвалил командир подокруга. На следующий день нас с Джоном также вызвали в кабинет нашего главного констебля, сэра Грэма Шиллингтона в штаб-квартире КПО в Бруклине, в районе Кнок в Белфасте. Он был очень доволен изъятием этого огнестрельного оружия у подозреваемых террористов из ДСО.

— Браун, ты именно тот полицейский, которых я ищу, — сказал он. — Не так давно у меня были полномочия продвигать такого человека, как ты, в этой области, — добавил он. — У меня больше нет таких полномочий, иначе ты был бы сегодня же сержантом, — сказал он.

Одобрение главного констебля было очень желанным. Это был именно тот тип поддержки, которого я ожидал и на который надеялся. Стоя там, я размышлял о том, как впервые предстал перед сэром Грэмом. Обстоятельства были такими разными. Двенадцатью годами ранее, в 1961 году, я был пойман во время налета на его фруктовый сад людьми из КПО, которые прятались в его саду, охраняя его от угроз ИРА. В то время мне было одиннадцать лет.

В тот день я играл в гольф-клубе 'Ройал Белфаст гольф-клуб' с несколькими другими мальчиками из Холивуда. Наша автобусная остановка по дороге домой была возле большого дома, у которого был фруктовый сад, сразу за воротами на лужайке перед домом. Мы всегда ходили туда, чтобы собрать в саду падалицу. Раньше у нас никогда не было никаких проблем.

Этот случай был другим. В то время Грэм Шиллингтон был комиссаром полиции Белфаста, базирующимся в офисе комиссара в Каслри. Его отряд охраны из КПО нашел меня в саду и привел к нему. Тогда он посмотрел на меня с отвращением и приказал своим людям вызвать патрульную машину, чтобы отвезти меня домой к моим родителям.

Меня так и подмывало обнять главного констебля за плечи и напомнить ему о той первой встрече в его саду. Однако я решил прикусить губу, чтобы придержать это на другой день. Почему-то я боялся, что он может не увидеть в этом смешной стороны.

Это было время профессионального подъема. Мы с Джоном были в приподнятом настроении, когда покидали штаб-квартиру КПО на новом автомобиле Джона, 'Моррисе' с двигателем объемом 1300 куб.см. На протяжении всей моей службы было много таких ярких моментов. Также были быть и спады, и я как раз собирался испытать один из них...

Через несколько дней после ареста трех вооруженных террористов я дежурил в участке Ньютаунабби. Была середина смены на ранней очереди, и я был занят подготовкой к возвращению в патруль. Поздравления все еще сыпались от большинства моих коллег. Я все еще был в эйфории. Мой двухлетний испытательный срок начинал казаться безопасным. В то время у меня было всего четырнадцать месяцев службы в КПО, но я чувствовал, что не могу поступить неправильно.

Я шел из караульного помещения на кухню, по коридору прямо под лестницей, когда почувствовал твердую руку на своей груди, останавливающую меня на полпути.

Мой зеленый военный бронежилет уперся в подбородок. Я обнаружил, что смотрю в сияющие глаза хорошо одетого мужчины лет сорока с небольшим. Он был одет очень небрежно, в брюки и тонкий шерстяной джемпер. Он выглядел так, словно был одет для игры в гольф.

— Извини меня, сынок, — вежливо сказал он.

На его лице была широкая улыбка. Он поглядывал направо и налево, приветствуя каждого, кто проходил мимо нас в коридоре или на лестнице. Он схватил меня за руку и грубо потащил в бильярдную у подножия лестницы.

Все еще держась за меня, он закрыл за собой дверь. Мы были там одни. Я понятия не имел, кто этот человек и какое звание он занимает, но по его манере одеваться я предположил, что он детектив.

— Ты натворил всякого дерьма, — начал он. Его тон был агрессивным.

— Простите? — ответил я.

— Смотри, — сказал он. — Держи свои гребаные ботинки подальше от протестантов. Те пистолеты, которые вы вернули, вызвали целую гребаную бурю. Ты вызвал слишком много волн, вот так разбрасываясь своим дерьмом. Настоящий гроза протестантов, не так ли, сынок? Что ж, тебе лучше натянуть поводья, или мы отправим тебя в Лондондерри, ты, маленький ублюдок! Ты можешь делать там все, что захочешь. Так что не заставляй меня возвращаться сюда, чтобы увидеть тебя снова. Ты понимаешь?

Он говорил, не переводя дыхания. Быстро. Взволнованно. Он наклонился к моему лицу. Он подкрепил свои угрозы, тыча пальцем мне лицо. Он не просветил меня относительно того, кто он такой или кто послал его поговорить со мной.

Я потерял дар речи, не в состоянии уловить какой-либо смысл в том, что он сказал. Это был первый раз, когда я услышал термин 'Гроза протестантов', но, конечно, это был не последний раз, когда он был брошен в мой адрес как обвинение.

Было так много вопросов, которые я хотел задать этому человеку. Не было никаких сомнений, что он был вне себя от гнева, но я понятия не имел почему. Однако, прежде чем кто-либо из нас успел сказать еще хоть слово, дверь бильярдной распахнулась. Мой напарник в тот день, констебль Кенни Джонс, стоял там с сияющей улыбкой на лице. Когда он увидел мужчину со мной, его улыбка исчезла, и он помрачнел.

— Мы должны идти, — сказал он.

Мужчина, который был со мной, приветствовал Кенни, а затем повернулся на каблуках и исчез так же быстро, как и появился. Вся встреча длилась минуты, не больше. Истинная причина этого была непонятна для меня. Я полагал, что только что подвергся вспышке ярости со стороны фанатика-лоялиста, который, скорее всего, действовал от своего имени. Я последовал за ним из комнаты, корча рожи за его спиной. Мы с Кенни пошли к нашей патрульной машине.

— Чего он хотел? — спросил Кенни.

Я ответил ему вопросом:

— Кто он, Кенни?

— Он человек из Специального отдела, — сказал Кенни. — Чего он хотел?

Я ответил:

— О, он просто хочет, чтобы я держал свои ботинки подальше от протестантов.

Кенни коротко рассмеялся. Затем он посерьезнел.

— Следи за ним, Джонти, — предупредил он, — он скверный ублюдок.

Я нашел весь этот инцидент тревожным. Я спросил доверенного руководителя, что мне следует делать.

— Делай то, что у тебя получается лучше всего, Джонти. Идите туда и будь полицейским без страха или предубеждений. Не обращай внимания на Специальный отдел, сынок, они работают по своей собственной программе, — был его ответ.

Мне было приятно это услышать, что, казалось, подтверждало, что мужчина, вероятно, действовал в одиночку. Я чувствовал, что мне нечего бояться, что у меня есть безоговорочная поддержка, по крайней мере, старшего руководителя. 'Пусть они делают все, что в их силах', — подумал я. Я никогда не перемолвился и парой слов с двумя офицерами Специального отдела, прикрепленными к моему участку. Я всегда находил их приятными. Я решил оставить весь этот отвратительный эпизод позади.

Однако моя прежняя эйфория покинула меня в тот момент, растворившись в воздухе. Поздравления, исходившие от исполненных благих намерений коллег-офицеров, теперь, казалось, звучали впустую.

Я уже давно осознал, что, к сожалению, не все мои коллеги разделяют мой энтузиазм по уничтожению лоялистских террористов. И все же я верил, что на этом все закончится. Как я был неправ.

Через несколько дней после моей зловещей встречи с этим сотрудником Специального отдела меня вызвали в кабинет сержанта участка для личного телефонного разговора.

— Сынок, это Браун? — спросил голос на другом конце провода.

— Да, Джонстон Браун, могу я вам помочь? — спросил я.

— Нет, сынок, ты не можешь мне помочь. Ты действительно меня достал. Бьюсь об заклад, вы думаешь, что проделал действительно хорошую работу, добыв эти пистолеты, не так ли? — спросил он.

— Да, я действительно проделал хорошую работу... Но кто это, будьте любезны? — спросил я.

— Кто это, сынок? — его тон был саркастичным. — Я скажу тебе, кто я, сынок, — продолжил он. Он сказал, что он сержант КПО, базирующийся за пределами Белфаста.

— Я тот дурак, который подписался за эти три пистолета, числящиеся в моем арсенале, с тех пор, как я попал сюда. Теперь я собираюсь плюнуть на все это дело. Я просто хочу, чтобы ты знал, что, скорее всего, из-за этого я потеряю работу и пенсию.

Он швырнул телефонную трубку.

Я стоял там несколько минут, все еще держа телефонную трубку. Я чувствовал себя потерянным, опечаленным таким развитием событий. Я хотел перезвонить ему. Сказать ему, что я не мог знать, что оружие было украдено из оружейного склада КПО. Сказать ему, как мне жаль, что он попал в беду.

Несомненно, внутреннее расследование, которое обязательно последовало бы, установило бы точно, кто украл эти три пистолета? Даже по своему ограниченному опыту в то время я знал, что очень немногие полицейские имели неконтролируемый доступ к оружейному складу КПО. Круг подозреваемых мог бы сузиться, следственная группа могла бы его оправдать.

Я сидел один в этом кабинете, беспокоясь о затруднительном положении этого офицера. Я хотел перезвонить ему и сказать, что он должен винить людей, которые предали полицию и их доверие, украв эти три пистолета. Я решил не перезванивать ему. В конце концов, я не сделал больше того, что от меня ожидали. Мне не за что было извиняться. Позвольте расследованию идти своим естественным путем. Конечно, было бы жизненно важно как можно быстрее установить, кто украл это оружие и каким образом оно попало в руки местных 'Добровольческих сил Ольстера'. Но эти вопросы лучше было оставить на усмотрение следственной группы. Меня это не касалось. С какой стати меня будут критиковать за то, что я вернул украденное оружие КПО?

Только позже в тот же день, когда я пересказывал коллеге то, что звонивший сказал мне о краже оружия из оружейного склада КПО, мои мысли вернулись к предыдущей встрече с офицером Специального отдела. Было ли это тем, что он имел в виду под 'бурей'? Все это начинало обретать смысл. И все же, почему офицер Специального отдела должен бояться такого расследования?

Это была моя первая вылазка 'во тьму', как мы позже это назвали. Это было 'во тьме', когда вы обнаружили, что в ходе выполнения хорошей полицейской работы в меру своих возможностей и в соответствии с процедурой вы непреднамеренно наступали на пятки сотрудникам Специального отдела. Специальный отдел не доверял никому, кроме самих себя: никто другой, даже на самом высоком уровне, не был причастен к их операциям или общему ходу дел. Все остальные отделения КПО с таким же успехом могли работать с завязанными глазами. Тот факт, что ваше преследование источника из Специального отдела или то, что вы наткнулись на продолжающуюся операцию Специального отдела, было непреднамеренным, был чисто академическим. Тебе удалось встать у них на пути. В их глазах ты был виновен. Специальный отдел выставлял счет. Вас перевели бы в другой район. Или вы стали бы объектом кампании нашептываний Специального отдела против вас, которая привела бы ваше начальство и ваших коллег к выводу, что вы были менее чем честны, менее чем компетентны. Власть Специального отдела в этом отношении была огромной. Это невозможно было переоценить.

Лично я знал, что никто в здравом уме не стал бы утверждать, что мое своевременное вмешательство в арест этих вооруженных людей в разгар какого-то преступного предприятия было чем-то меньшим, чем должное. Так почему же меня заставили чувствовать себя такой виноватым?

Это был мой первый опыт того, как, когда волны уходят, их рябь может распространяться далеко за пределы того места, где, как я полагал, они остановились, далеко за пределы моего самого смелого воображения, в неизведанные глубины. Это был не черно-белый мир.

И все же, даже оглядываясь назад, я бы не стал менять ничего из того, что я сделал в тот Великий день нации в 1973 году. Моя способность противостоять таким бандитам-террористам и иметь с ними дело снискала мне уважение всех моих достойных коллег по КПО. Остальные из них могли бы отправиться в ад.

Глава 6. Враг внутри

Все вокруг меня были полны радостного предвкушения в преддверии Рождества 1974 года. Ужас забастовки Совета рабочих Ольстера (СРО), которая едва не поставила провинцию на грань гражданской войны, остался далеко позади. Я гордился тем, как полиция отреагировала на эту угрозу. Это был год интенсивной политической активности. Одна инициатива за другой терпели неудачу, поскольку британское правительство обращалось к различным полувоенным группам в попытке приблизить их к демократической политике. Это было очень неспокойное и сбивающее с толку время для обычного полицейского, пытающегося сохранить мир.

В мае 1974 года я был назначен констеблем-детективом в Ньютаунабби, всего за неделю до перехода с нашей черной униформы КПО на новую зеленую. На самом деле, я очень наслаждался своим временем в качестве патрульного полицейского и в некотором смысле предпочел бы остаться там, где я был, но некоторые коллеги и старший руководитель активно поощряли меня подать заявку на должность в отдел уголовного розыска, и я решил последовать их совету. Я был всего лишь одним из элементов полицейской команды, ответственной за поддержание мира в этом преимущественно лоялистском районе. Я с интересом и более чем небольшим цинизмом наблюдал за тем, как тогдашнее правительство сняло запрет на деятельность с ранее объявленных вне закона 'Добровольческих сил Ольстера' в апреле 1974 года.

Боевики ДСО появились на наших улицах словно из ниоткуда, наслаждаясь своим новообретенным законным статусом. Многие из них гордо стояли без масок и в форме на своих баррикадах во время забастовки СРО. Они заявляли, что охраняют свои районы от возможного нападения республиканцев. Меня несколько удивили личности некоторых из этих людей. Я не собирался встретиться с некоторыми из них снова раньше, чем ожидал, в зловещем столкновении с вооруженными подразделениями ДСО при патрулировании.

Справедливости ради по отношению к ДСО, я лично никогда не испытывал никаких проблем как полицейский в связи с их поведением во время забастовки. Напротив, многие из их добровольцев стремились помочь нам в борьбе с крупными неуправляемыми шайками, бродящими по округу. Это резко контрастировало с беззаконием, царившим в соседних жилых комплексах, таких как Рэткул, которые находились под абсолютным контролем АОО. Однако законный статус ДСО был недолгим: кровавая деятельность мясников Шенкилла и взрывы в Дублине и Монагане 17 мая 1974 года положили всему этому конец.

Все это было свежо в моей памяти, когда я попросил коллегу из уголовного розыска в казармах Ньютаунабби пойти со мной в патруль, чтобы сделать то, что я стал называть 'прополкой'. Это было в пятницу, 13 декабря 1974 года. Это должен был быть день, который я никогда не забуду. Мирная атмосфера, царившая в это время года в нашем районе, была долгожданной передышкой по сравнению с тем, что предшествовало, и мы намеревались обеспечить, насколько это было в человеческих силах, чтобы наш район оставался тихим.

В тот вечер в нашем офисе уголовного розыска была в самом разгаре корпоративная вечеринка. Моим партнером по патрулированию был констебль-детектив Деррик Маккорт: ни один из нас не употреблял алкоголь, и мы были в затруднительном положении. Мы вышли из казарм, намереваясь провести час или около того в патрулировании. Я был за рулем машины уголовного розыска без опознавательных знаков, обычного 'Форда Эскорт' без опознавательных знаков автопарка полиции. Мы оба были в штатском. В 8.45 вечера мы въехали в квартал лоялистов Монкстаун — с Монкстаун-роуд на Кэшел-драйв, а затем направо на Клойн-Кресент. Нашей целью было отслеживать любую подозрительную активность за пределами местного клуба ДСО.

Мой напарник, Деррик, был выдающимся детективом. Я восхищался им по целому ряду причин, не в последнюю очередь из-за его доказанной способности оказывать значительное влияние на преступный и террористический элемент в своем участке КПО в Гленгормли. Деррик был бывшим культуристом и британским солдатом. Набожный христианин, Деррик был офицером большой личной честности и необычного упорства. Поскольку Деррик базировался в Гленгормли, мы редко патрулировали вместе, но мы хорошо ладили, и в этом случае имело смысл воспользоваться возможностью поработать вместе.

Когда мы въехали на Клойн-Кресент, Деррик привлек мое внимание к большому темному мебельному фургону, медленно приближающемуся к нам с противоположной стороны. На нем не было никаких огней. Он также занимал больше половины дороги. Деррик раньше был офицером по безопасности дорожного движения КПО, и ему не понравилось то, что он увидел. Как и я, он поступил на службу в уголовный розыск в мае 1974 года и до некоторой степени все еще был патрульным полицейским.

— Остановись перед тем фургоном, Джонти. Я хочу поговорить с водителем, — сказал Деррик.

Я смотрел на фургон и его обитателей в другом свете: как на возможное доказательство террористической деятельности ДСО. Автомобиль двигался со стороны печально известного клуба ДСО, расположенного менее чем в 200 ярдах от отеля. Место, о котором идет речь, было очагом активности 'Добровольческих сил Ольстера'. Я остановил полицейскую машину поперек дороги перед фургоном, эффективно остановив его на месте, как и просил Деррик. Фургон, содрогнувшись, остановился, очевидно, водителю было трудно им управлять.

Мы вышли из нашей машины. Когда я приблизился к фургону, я заметил молодого человека, стоящего у полуоткрытой водительской двери и цепляющегося за внутреннюю часть фургона, чтобы не упасть. Он спрыгнул на проезжую часть и представился мне. Его фамилия была Купер (не настоящее имя).

Ни имя, ни лицо молодого человека ничего для меня не значили. Однако я сразу узнал водителя фургона. На самом деле, я хорошо его знал. Теперь здесь был 'сорняк', если таковой вообще существовал, и я надеялся получить шанс вырвать его из нашей среды. Презренный человек по любым стандартам, а также подозреваемый член ДСО.

Купер был как на ладони в свете наших фар. Я мысленно отметил его одежду, высматривая характерные выпуклости, которые могли бы подсказать, что он вооружен. Там ничего не было. На нем были мешковатые штаны и очень короткий джемпер, обнажавший его живот, когда он держал руки высоко на дверных панелях. Позже моим наблюдениям суждено было оказаться решающими. Я ни на мгновение не терял этого молодого человека из виду. Я обыскал его и подтвердил, что он был безоружен. Я сказал ему отойти от фургона и прислониться к ближайшей стене. Он полностью сотрудничал. Я попросил водителя фургона выйти. Я обыскал его. Он тоже был безоружен. Он стоял у стены рядом с молодым Купером.

Деррик и я заметили присутствие еще нескольких мужчин внутри фургона. По крайней мере, судя по названию, фургон принадлежал, очевидно, католической фирме. Я наклонился сзади и спросил владельца фургона по имени. Ответа не последовало. Затем мужчины внутри начали скандировать хорошо известный рефрен: 'Почему нас задержали?' Деррик подошел к нашей машине уголовного розыска, чтобы вызвать патруль на помощь.

Мы знали, что в этом районе находится большое количество патрулей КПО, при поддержке нескольких машин Королевской военной полиции (КВП). Инстинктивно Деррик и я поняли, что эти люди замышляют что-то недоброе. Мы работали как бы на автопилоте, каждый из нас инстинктивно прикрывал спину другого — способность, которая присуща любому полицейскому, выполняющему опасные обязанности такого рода. Я мог слышать звук нескольких приближающихся полицейских сирен вдалеке, сигнализировавший о скором прибытии наших машин поддержки.

Я взглянул на двух подозреваемых, задержанных у стены рядом с фургоном. Я изучал их лица в свете уличных фонарей в поисках этих явных признаков паники. Я не был разочарован. Водитель фургона, по-видимому, находился под большим давлением по какой-то неизвестной причине. Он избегал зрительного контакта. Купер тоже казался очень нервным. Должна была быть причина для их беспокойства.

Наша непосредственная проблема заключалась в том, что местные жители, проезжавшие мимо нас на машинах, узнали о действиях полиции. Существовала дополнительная опасность того, что любой из них мог поднять по тревоге местные полувоенные формирования. Я слышал, как сирена одной полицейской машины приближается.

Она прибыла очень быстро. Это был автомобиль королевской военной полиции 'Остин 1800' в полной боевой раскраске. Трое военных полицейских, находившихся на борту, вышли из своей машины и обеспечили нам вооруженное прикрытие. Было очень приятно их видеть.

На месте происшествия также присутствовал 'позывной Янтарь': это специально подготовленный фургон 'Форд-транзит' КПО, в котором находятся по меньшей мере пять или шесть офицеров. Благодаря этой поддержке мы теперь почувствовали, что можем подойти к задней части фургона. Внутри находилось по меньшей мере четверо мужчин, и они несколько раз колотили по внутренней части фургона. Если бы эти ребята были того же калибра, что и водитель фургона, мы действительно наткнулись на веселую компанию.

Я заметил, что был удивлен тем, что мужчины не вышли из фургона сзади. Водитель фургона ответил, что единственная дверь, которую можно открыть, — это дверь водителя, и она открывалась только наполовину. Люди, по сути, оказались в ловушке внутри фургона.

Мы попросили полицейских в форме пригласить каждого из находившихся внутри мужчин выходить по одному. Когда каждый подозреваемый из ДСО выходил на улицу, их обыскивали, и все они были безоружны. Я записал их данные, и они присоединились к водителю и молодому Куперу у стены. Это заняло всего 10 минут. Мы послали офицера внутрь фургона, чтобы обыскать его. С помощью фонарика я смог разглядеть, что пол в задней части фургона был усеян мусором. Это еще больше затруднило поиск.

Поверх мусора внутри фургона были найдены лежащими два заряженных пистолета. Там был револьвер 45-го калибра в брезентовой кобуре. Вторым пистолетом был 9-мм полуавтоматический пистолет. Оружие было извлечено из фургона и продемонстрировано каждому из подозреваемых членов ДСО. Все они отрицали, что что-либо знали об оружии. Я ничего другого не ожидал.

Мы проинструктировали полицию в форме разделить заключенных и доставить их на разных автомобилях в участок. Мы подчеркнули тот момент, что их нужно держать отдельно и не позволять разговаривать друг с другом. Если мы хотели докопаться до сути происходящего, было жизненно важно, чтобы подозреваемые не совещались.

Наши коллеги в форме все прекрасно понимали. Сержант согласился, что он позаботится о том, чтобы по крайней мере один из его офицеров оставался с каждым подозреваемым в полицейском участке для соблюдения правила 'Не разговаривать'. Мы были благодарны за это. Деррику и мне пришлось бы многое сделать просто для того, чтобы обработать задержанных.

Мы уже собирались съезжать из квартала Монкстаун, когда ко мне подбежал коренастый мужчина лет тридцати с небольшим, чтобы поговорить:

— Что происходит? — спросил он. — Где мои люди?

— Ваши люди? — спросил я.

— Да, люди из этого фургона. Где они?

— Они арестованы, сэр, — ответил я. — Мы нашли в фургоне два незаконно хранящихся пистолета, — сообщил я ему.

— Да, они выходили на дежурство, — ответил он как ни в чем не бывало.

— Эти люди, сэр? Расскажи мне, что Вы знаете.

— Это мои люди. Оружие было для их защиты, — сообщил он.

Я подозвал другого констебля.

— Как вас зовут, сэр? — спросил я его: — Как твое полное имя?

— Ричард Моффет (его не настоящее имя), — сказал он мне.

— Вы арестованы, мистер Моффет, за хранение этого оружия, — сообщил я ему, а затем предостерег его. Он ничего не ответил. Когда его арестовывали, я увидел удивление на его лице. Он явно не привык, чтобы с ним обращались подобным образом. Он шел к полицейской машине, как ягненок. Это была моя первая встреча с этим человеком. Но далеко не последняя.

Как только офицеры в форме уже отбыли с заключенными, мы покинули квартал Монкстаун и вернулись на базу. Когда мы вышли на проезжую часть за пределами участка, я был удивлен, увидев Ричарда Моффетта, человека, которого я только что арестовал, выходящего из ворот участка. Он заметил меня, когда я сворачивал в ворота участка. Он быстро зашагал в сторону Стейшен-роуд.

Поспешное освобождение этого человека был для меня загадкой. Что случилось? С кем он разговаривал? Что он сказал такого, что побудило его к немедленному освобождению? Но я мог бы узнать ответ на все эти вопросы позже. Все еще требовался трудоемкий процесс заполнения формуляров, чтобы оформить всех остальных задержанных под стражу.

Наш дежурный инспектор того дня получил новое повышение в нашем участке. Он уже приобрел репутацию строгого приверженца дисциплины. Трудолюбивый и добросовестный, он ожидал того же от своих людей. Там, где он этого не находил, он без колебаний использовал угрозу дисциплинарного взыскания. Он наблюдал за парнями в форме, которые все еще помогали нам обрабатывать заключенных.

Деррик и я вошли в офис уголовного розыска, который располагался в большом пятикомнатном сборном домике на заднем дворе полицейского участка. Вечеринка, с которой мы ушли ранее, все еще была в самом разгаре. Мы подняли оружие, которое нашли менее получаса назад. Нас встретили криками поддержки.

— Где ты это взял? — спросил кто-то.

— Монкстаун, — ответил я, — рядом с клубом ДСО на Клойн-Кресент.

— У нас также есть задержанные, — добавил я.

Раздался еще один рев поддержки, но я заметил, как двое моих более зрелых коллег немедленно покинули комнату. По выражению их лиц было ясно, что они не слишком довольны. Я видел, как они исчезли в главном здании по направлению к камерам. У нас на станции было всего две камеры. Я больше не обращал внимания на уход этих двух коллег.

Мы вызвали наших криминалистов, для снятия отпечатков и фотографий. Я был занят в офисе уголовного розыска, когда мне позвонил дежурный инспектор.

— Что происходит, Джонти? Я думал, вы хотели, чтобы всех задержанных держали отдельно, чтобы они не могли совещаться? — он спросил.

— Да, инспектор, — ответил я.

— Что ж, вам лучше пойти туда, потому что детективы-констебли Джон Дункан (не настоящее его имя) и Уолтер Джеймисон (не настоящее его имя) забрали их у охраны, и сейчас они со всеми задержанными в актовом зале. Дайте мне знать, пожалуйста, почему все изменилось, — лаконично добавил он.

Правда заключалась в том, что я не знал, почему все изменилось. Ни один из этих мужчин еще не был опрошен. Никто из них не признался во владении двумя пистолетами, за исключением их босса Ричарда Моффетта. И все же кто-то счел благоразумным освободить его в течение нескольких минут после того, как его доставили в участок под арестом и с эскортом в форме.

Я вышел из офиса уголовного розыска и направился в главное здание. Конечно же, все заключенные, которых разделили и содержали в разных комнатах и коридорах с момента их прибытия, теперь собрались вместе в парадном зале. Два детектива освободили сотрудников в форме от несения караульной службы. Я постучал в дверь и услышал знакомый голос, громко кричащий: 'Что?'

Я открыл дверь парадного зала и выглянул из-за нее, пытаясь выяснить, что происходит.

— Убирайся, — крикнул констебль— детектив Дункан.

— Что происходит, Джон? — спросил я. — Инспектор хочет знать...

Мне так и не удалось закончить то, что я собирался сказать.

— УБИРАЙСЯ! — крикнул он снова, более настойчиво.

Очевидно, он был чем-то не слишком доволен. Я был крайне удивлен, увидев заключенных, стоящих вокруг и открыто беседующих друг с другом. Атмосфера в этом актовом зале была скорее сердечной, чем официальной. Я снова выглянул из-за двери.

— УБИРАЙСЯ ОТСЮДА, ДЖОНТИ, — крикнул констебль-детектив Дункан, к большому удовольствию подозреваемых заключенных ДСО, которые показывали на меня и смеялись.

— Мы сейчас разбираемся с этим, — добавил он.

Прослужив всего семь месяцев в уголовном розыске, я был не в том положении, чтобы спорить с такими опытными сотрудниками уголовного розыска, как они.

Я связался с дежурным инспектором и объяснил ему ситуацию. Ни у кого из нас не было никаких реальных причин полагать, что происходит что-то неподобающее. Я вернулся в офис уголовного розыска. Атмосфера была дружественной и эйфоричной. Поздравления все еще сыпались как в адрес детектива-констебля Маккурта, так и в мой адрес.

Из-за нехватки камер для заключенных у нас разрабатывались планы по транспортировке всех заключенных в полицейское управление на Таунхолл-стрит, Белфаст, где для них было бы достаточно помещений. Кроме того, там было бы достаточно обученного личного состава, чтобы присматривать за ними до следующего утра. Время шло очень быстро, пока мы обрабатывали заключенных перед их передачей.

Было гораздо позже, и все остальные разошлись по домам. Я был один в офисе уголовного розыска, когда дежурный позвонил мне из караульного помещения, чтобы сказать, что отец самого младшего заключенного, Купера, хочет поговорить с кем-то, кто отвечает за его сына. Когда он позвонил на мой добавочный номер, дежурный предупредил меня, что этот человек находится в крайне подавленном и возбужденном состоянии. Я представился, готовясь к шквалу оскорблений и жалоб по поводу характера ареста его сына. В конце концов, до Рождества оставалось совсем немного времени, что, без сомнения, еще больше расстроило бы этого человека.

Однако я не был готов к тому, что он сказал:

— Это ДСО Ньютаунабби?

Интересно, о чем, черт возьми, он говорит, подумал я.

— Алло, — сказал я, думая, что ослышался.

— Могу я поговорить со старшим офицером ДСО? — он спросил.

— Здесь не будет дежурить офицер в звании выше сержанта до 9 утра завтрашнего дня, сэр, — объяснил я. — Могу я вам помочь, сэр?

— Вы можете сказать мне, почему ваши детективы Дункан и Джеймисон сказали моему сыну сегодня вечером, что по приказу ДСО в Монкстауне, он должен признать, что у него одного были оба этих пистолета, потому что он самый молодой из людей, которых вы задерживаете. Он не женат и у него нет детей, поэтому завтра он должен сделать заявление, которое оправдает остальных. Ему было велено сказать, что они ничего не знали об оружии. Правда в том, мистер Браун, что мой сын не имел к ним никакого отношения.

Я был, мягко говоря, ошеломлен, где бедняга это слышал? Зачем двум детективам КПО передавать приказы ДСО и заставлять молодняк брать на себя ответственность за эти пистолеты? Но передавали ли они приказы? Была ли это истинная причина для того, чтобы собрать всех заключенных вместе в актовом зале?

Конечно, для любого следователя, стремящегося докопаться до истины об их преступном намерении, не имело смысла собирать всех заключенных вместе для совещания таким образом. Мне было тошно и стыдно, когда я слушал, как этот обезумевший человек подвергает сомнению честность моих коллег.

— С каких это пор сотрудники КПО передают приказы ДСО своим людям, находящимся под стражей, мистер Браун?

— Они этого не делают, — без энтузиазма ответил я.

— О, но они действительно это делают, и это произошло сегодня вечером в вашем участке. Мой сын сам сказал мне об этом сегодня вечером. На самом деле, очевидно, когда он отказался делать такое заявление, Дункан и Джеймисон отправились в полицейский участок в Белфасте, где он содержится сегодня вечером, и сказали ему, что ДСО заявили что его семья пострадает, если он не возьмет на себя полную ответственность за оружие, — сказал он.

Что я мог сказать? Этот человек, конечно, не выдумывал и не бредил. Я сказал ему, что старшие офицеры полиции будут присутствовать утром задолго до того, как его сына вернут к нам для его первых официальных допросов. Это было бы подходящее время, чтобы обсудить с ними этот вопрос. Я объяснил, что как младший сотрудник уголовного розыска я не смогу ничего сделать с его утверждениями сегодня вечером. Мистер Купер не был впечатлен. Он заверил меня, что, если он не получит никакого удовлетворения от полиции, он пойдет в другое место. Он не стал уточнять, где это будет происходить.

Я положил телефон обратно на подставку и откинулся на спинку стула. Было уже поздно. У меня возникло искушение позвонить нескольким коллегам, которым я доверяю. Я решил не делать этого. Я бы просто поместил запись в книгу отчетов о происшествиях и вызовах уголовного розыска (C6) о том, что мистер Купер хотел бы встретиться со старшим офицером полиции, чтобы подать жалобу на предполагаемое поведение сотрудников уголовного розыска, прикрепленных к этому участку. Это привело бы к тому, что утром все пошло бы по плану. Если бы было установлено, что в этих утверждениях есть какое-либо содержание, то два соответствующих сотрудника могли бы быть привлечены к дисциплинарной ответственности и переведены на другую работу. Это отвечало бы интересам как общественности, так и КПО.

Через несколько минут после звонка мистера Купера и прежде, чем у меня появился шанс внести запись в наш журнал, Дункан и еще один детектив, Глен Херст (его настоящее имя не указано), ворвались в офис уголовного розыска. Дункан, очевидно, был пьян хуже всех. Он выдвинул нижний ящик своего стола и достал бутылку виски 'Блэк Буш'. Он налил крепкий напиток Херсту и один себе. Дункан был грузным мужчиной массивного телосложения. Он не пользовался большим влиянием и был тем, кого в полицейских кругах называли 'застрявшим'. Херст подошел, чтобы проверить записи в журнале С6 отдела уголовного розыска

— Что-нибудь происходит, Джонти? — спросил он. Он уже собирался отойти от стола с журналом, когда я рассказал ему о зловещем телефонном звонке отца молодого заключенного.

— Я должен поместить небольшую запись о его жалобу в книгу, — сказал я.

Я наблюдал, как они с Дунканом украдкой обменялись взглядами.

— Оставь это до завтрашнего утра, сынок, — сказал он. — Оставьте это дежурному инспектору утром, если Купер снова позвонит или зайдет, чтобы повидаться с нами. Он назвал тебе имена двух детективов? — он спросил.

— Да, — ответил я. — Он упомянул Дункана и Джеймисона.

Он подмигнул мне и покачал головой, как бы показывая, что я не должен больше ничего говорить. Он опоздал. Дункан потерял самообладание и начал кричать и ругаться на меня, как одержимый. Он поднялся на ноги и споткнулся, пытаясь броситься на меня. Прежде чем я успел отреагировать или сказать что-либо в ответ, Херст быстро вывел меня из офиса уголовного розыска через заднюю дверь, которая вела прямо на кухню главного участка.

— Оставайся тут, в сторонке, пока я не смогу вытащить отсюда Дункана. Давайте поговорим об этом утром, — сказал он.

Видеть Дункана в подобном пьяном и растрепанном состоянии не было чем-то необычным: на самом деле это становилось довольно частым явлением. Я знал, что в такие моменты от него нужно держаться подальше. Я решил пойти в караульное помещение и поговорить с дежурившими там полицейскими.

Направляясь к главному зданию участка, я задавался вопросом, как даже Дункан со всеми его контактами со старшими офицерами сможет найти выход из этой ситуации. Мистер Купер поднял несколько очень тревожных вопросов. Я верил, что он говорил правду. Я знал, что мне повезло. Присутствие Херста, который был относительно трезв, разрядило очень напряженную ситуацию. Конечно, он не был бы настолько глуп, чтобы ввязываться в такое преступное и неподобающее поведение!

Возможно, я был слишком взволнован, или, возможно, это было потому, что я был очень разочарован в Дункане, но это так просто спускать я не собирался. Я бы подождал, пока пара покинет участок, а затем внес бы эту запись в журнал C6 в связи с жалобой мистера Купера. Я должен был, потому что, если бы я этого не сделал, все это могло быть заметено под коврик. Я был крайне разочарован двумя моими коллегами из уголовного розыска, особенно Дунканом. Он был потрясающим парнем, когда был трезв. Он был приветливым, сильным и чрезвычайно способным справляться со всеми ситуациями. По сути, он был хорошим детективом и художником в комнате для допросов. Это была другая, ущербная сторона мужчины, это альтер-эго, которое он проявлял только в состоянии алкогольного опьянения и которое заставляло его взрываться без предупреждения. Мне было неприятно видеть его таким. Однако я еще ничего не видел...

Примерно через десять минут после того, как меня быстро выпроводили из офиса уголовного розыска, чтобы избежать гнева Дункана, я был в караульном помещении и разговаривал с несколькими парнями, дежурившими ночью. Незадолго до полуночи коллеге позвонил Херст и велел мне явиться в актовый зал. Я не был удивлен, что меня вызвали туда: вполне логично, что он хотел поговорить со мной, вдали от констебля-детектива Дункана. Вероятно, он хотел получить полную информацию об обвинениях, выдвинутых мистером Купером, чтобы Дункан и Джеймисон были в лучшем положении, чтобы ответить на любые обвинения утром. Звонки такого рода не часто поступали представителей общественности, поэтому, когда они поступали, было крайне важно, чтобы они были тщательно расследованы.

Я прошел из караульного помещения в парадный зал. Мои записи разговора с мистером Купером все еще лежали на моем столе в офисе уголовного розыска, но я не мог забрать их, не столкнувшись снова с Дунканом. Я решил, что могу с этим смириться, тот телефонный разговор все еще был очень свеж в моей памяти.

Когда я шел по коридору к парадному залу, я проходил мимо других офицеров, которые были заняты подготовкой к ночному дежурству. Проходя мимо них, я получал поздравления, улыбки и похлопывания по спине. Сквозь матовое стекло верхней половины двери актового зала, когда я приблизился, я мог почти различить очертания Херста.

Херст открыл дверь парадного зала, когда я постучал. Я никогда не забуду, что произошло дальше. Когда я вошел в комнату и проходил мимо него, Дункан внезапно столкнулся со мной. За долю секунды он оторвал меня от земли и со всей силой, на которую был способен, швырнул меня о стену. Моя голова и спина ударились о стену с такой силой, что я потерял дыхание и на мгновение был оглушен.

То, что произошло дальше, казалось, происходило как в замедленной съемке. Дункан ударил меня кулаком по голове. Когда моя голова отлетела назад и ударилась о стену, я увидел голубые и белые вспышки. Я думал, что сейчас потеряю сознание. Затем он ударил меня по лицу, раз, другой. Это задело, да, но это также вывело меня из состояния, близкого к трансу. На самом деле не только шок и удар по голове сделали меня неподвижным и беспомощным. Внезапно я перенесся обратно в тот кошмарный мир моего детства и то слишком знакомое чувство маленького мальчика, когда он сталкивался с бешеной яростью жестокого громилы. Насилие, совершенное надо мной без предупреждения или провокации.

'Что, черт возьми, происходит?' — думал я.

Я попыталась оттолкнуть Дункана, но он был слишком силен. Он приблизил свое лицо прямо к моему. Несмотря на то, что в комнате было темно, я смогла заглянуть в его полные ненависти глаза. Я был так близко к нему, что чувствовал его неприятный запах изо рта и вонь алкоголя. Мой рот наполнился кровью из внутренних порезов, когда моя плоть была раздроблена о зубы. Я прикусил язык и боялся потерять сознание, когда почувствовал, что соскальзываю на пол. Я не хотел терять сознание: бог знает, что бы тогда случилось.

Я подумывал о том, чтобы достать свой 9-миллиметровый пистолет 'Вальтер' чтобы выпутаться из ситуации, которая могла бы оказаться фактически опасной для жизни. За долю секунды я решил ошибиться в сторону осторожности. Достать мое огнестрельное оружие означало бы только повысить ставки в этой зловещей схватке, возможно, до точки невозврата.

Дункан обрушил на меня тираду оскорблений:

— Ты думаешь, что ты умный, не так ли? Ты думаешь, это оружие, которое ты нашел? Это не оружие. Я мог бы сводить тебя в маленькое местечко недалеко от Балликлара и показать тебе оружие, целый арсенал ДСО.

— Те люди, которых вы остановили, направлялись охранять 'Клауферн Армз' от нападения республиканцев, — сказал он. — Порядочные люди и вы испортили им Рождество, — добавил он.

Каждое высказывание сопровождалось очередным стуком или тычком коленом. Дункан явно отождествлял себя с ДСО и ясно давал мне понять, что он твердо стоит на их стороне. Он намекал, что я плохой парень! Это было невероятно. Эти парни рассказывали об этом одному из своих коллег из уголовного розыска по поручению ДСО Монкстауна. Я никогда не забуду внезапный и вероломный характер этого нападения.

Я ловил каждое слово, пока Дункан сыпал в мой адрес ругательствами. В его речи нельзя было не заметить абсолютного яда. 'Где, черт возьми, был Херст', — думал я, отражая удары. Неужели он намеренно вышел из комнаты, зная, что произойдет дальше? Должен ли я кричать? Услышит ли меня кто-нибудь так далеко от караульного помещения? Я посмотрел через плечо Дункана и, к своему ужасу, увидел, что Херст стоит в дверях парадного зала, наблюдая за коридором снаружи. Он был свидетелем всего нападения. Он держал дверь парадного зала приоткрытой, стоя на страже на случай, если на месте происшествия появится какой-нибудь другой полицейский. Свидетелей этого нападения не должно было быть. Его правая рука была на выключателе.

Свет в парадном зале был погашен! Я даже не заметил этого, хотя он был включен, когда я вошел в комнату. Херст продолжал оглядываться через плечо, наблюдая за коридором, в то время как Дункан колотил меня кулаками и коленом.

— От старого Купера не будет никаких жалоб, можешь быть уверен в этом, — сказал Дункан. — И от тебя тоже лучше бы ничего не было, иначе я прослежу, чтобы тебя пристрелили. Ты меня понимаешь? Езжайте сами в Баунмор и остановите там фенианские машины. Нет, тебе это не слишком нравится, не так ли?— сказал Дункан, не останавливаясь, чтобы перевести дух.

Он начал уходить.

— Посмотрим, — ответил я с негодованием.

Это был неправильный ответ. Дункан вернулся в одно мгновение. Он снова поднял меня с ног. Он положил одну большую руку мне на шею, как будто хотел задушить меня. Я начал задыхаться. Мои руки размахивали, и я упирался ногами в стену. Это не помогло. Это казалось нереальной ситуацией.

Херст явно запаниковал.

— Хватит, Джон, — продолжал повторять он. Он выбежал из дверного проема и оттащил Дункана от меня. Я почувствовала, что вот-вот потеряю сознание, когда Дункан наконец ослабил хватку и отошел. Я лежал там, задыхаясь. Я никогда не забуду слова Дункана, когда они оба выбежали из комнаты:

— Ты слышал, что он сказал: 'Посмотрим'?

Он отбежал назад и нанес еще один удар ногой в мое правое плечо.

— Ты прав, посмотрим. Ты увидишь. Скажи хоть слово об этом или о Купере, и я прослежу, чтобы ты это понял, — сказал он.

Он явно имел в виду, что воспользуется своими контактами в СДО, чтобы убить меня! Херст стоял в дверях, зловеще освещенный светом, льющимся из коридора. Он посмотрел на меня и пожал плечами. Затем все закончилось так же внезапно, как и началось.

Они покинули место происшествия, оставив меня израненным и окровавленным. Я попытался встать, но не смог. Я практически не чувствовал ног из-за постоянных пинков и колотушек коленом нападавшего. Я лежал там на земле, наблюдая, как они уходят.

Через короткое время я смог подняться на ноги. Нетвердой походкой я направился к мужскому туалету по соседству. Мне повезло. Что касается нападений, то это было не самое худшее, от чего мне пришлось пострадать за мои 30 лет службы офицером полиции в КПО.

Но это было по-другому. Мой нападавший и его сообщник не были головорезами с какого-нибудь уличного угла. Они были офицерами полиции, моими коллегами. Пятница, 13 декабря 1974 года — это дата, которая будет преследовать меня вечно. Это должно было стать поворотным моментом в моей карьере в КПО.

Я стоял там, в маленьком туалете по соседству с камерами, рассматривая свое лицо и внутреннюю часть рта в маленьком зеркале в деревянной раме, прикрепленном к стене. Я с болью и печалью наблюдал, как моя кровь стекала в белую раковину и смешивалась с проточной водой. Я наклонилась, чтобы плеснуть на лицо холодной, восстанавливающей силы водой. Моя голова все еще кружилась.

'Завтра я подам в отставку', — подумал я.

Я все еще нетвердо держался на ногах. Я держалась за обе стороны умывальника. Я достала несколько зеленых бумажных полотенец из дозатора на стене, чтобы остановить поток крови. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким или изолированным, больше не зная, кому я мог доверять.

Я стоял там, гадая, к какому именно виду полиции я присоединился. Это была моя первая встреча с этими людьми в уголовном розыске. Я уже непреднамеренно нажил врагов в Специальном отделе КПО. Я не ожидал встретить таких людей в рядах нашего уголовного розыска.

В то время я мало что об этом знал, но это должно было быть только началом. За время моей службы в полиции мне пришлось столкнуться еще со многими такими людьми. Я стоял там, в темноте, в том маленьком уголке участка КПО Ньютаунабби, задаваясь вопросом, как все могло пойти так ужасно неправильно.

Я не мог поверить в то, что только что произошло. Да, раньше были ехидные замечания о том, что я 'Гроза протестантов', больше раз, чем я хотел бы вспомнить. Но я был потрясен до глубины души очевидной ненавистью Дункана ко мне.

Все в офисе знали, кому можно доверять беспристрастную полицию, а кому нет. Подозрение в сговоре — это одно. Это было совершенно по-другому. И снова я подумывал об отставке, о том, чтобы вообще покинуть КПО. Я был так сильно разочарован своими коллегами. Но кто осмелился бы бросить вызов этим людям, задавался я вопросом. К кому я мог бы обратиться? Кто бы распутал этот узел?

Я взял себя в руки, насколько мог, и прошел мимо караульного помещения. Дежурный сержант смены был слишком занят, чтобы даже заметить меня. Я вышел через общественную зону на автомобильную стоянку снаружи. Холодный декабрьский ночной воздух освежал мою кожу. Я пошел к своей машине. У меня все болело. Я не помню, как я ехал домой. Я собирался поехать домой к руководителю, которому, как я знал, я мог доверять. Он, конечно, помог бы мне. Но слова Дункана все еще звенели у меня в ушах. 'Я прослежу, чтобы тебя застрелили', — сказал он. Это была не пустая угроза. Выражение его лица сказало все. Его связи в ДСО были на самом высоком уровне. Нет, на данном этапе я бы никому не стал предъявлять претензий. Я бы подождал, чтобы посмотреть, что принесет утро. Если бы отец этого молодого человека действительно подал жалобу, я бы знал, что Дункан блефовал. Если бы он этого не сделал, то это означало бы, что Дункан предупредил ДСО о намерениях мистера Купера. Это было хуже, чем побои. Мистер Купер обратился со своей жалобой только ко мне. Теперь он поверил бы, что я предупредил ДСО. Ирония всего этого не ускользнула от меня.

Слова Дункана преследовали меня всю ночь, пока я ворочался с боку на бок, пытаясь заснуть в своей квартире в Эбботскул-хаусе, Рэткул.

— Люди, которых вы остановили, направлялись охранять 'Клауферн Армз', — сказал Дункан. 'Порядочные люди', — сказал он. Мне не пришлось слишком долго размышлять о том, откуда взялась эта информация. Мне также не нужно было задаваться вопросом, кто освободил командира ДСО Ричарда Моффета и почему. Туман начал рассеиваться, и мне не понравилось то, что я увидел. Эти люди больше отождествляли себя с ДСО, чем со мной.

Когда на следующий день пришло время идти на работу, я чувствовал себя подавленным и очень удрученным. У меня все еще очень болело все тело. Часть меня хотела пойти прямо в кабинет главного инспектора, чтобы подать официальную жалобу, но я боялся реакции со стороны Моффета и его коллег из ДСО. Инстинкт каким-то образом удерживал меня от следования тому, что должно было быть обычной процедурой. Когда я вышел из машины, чтобы отправиться в офис уголовного розыска, я увидел, что Херст наблюдает за каждым моим движением из окна. Он остановил меня в коридоре, прежде чем я добрался до офиса.

— Вы должны как можно скорее представить доказательства этих арестов прошлой ночью, чтобы они были доступны следователям, — сказал он.

По глупости, я наполовину ожидал извинений. Но что еще хуже, у него действительно хватило наглости сказать мне, что он хотел, чтобы я заявил, что у молодого Купера могли быть оба пистолета, что Купер мог забросить их обратно внутрь, когда мы остановили фургон.

Я кивнул.

— Хороший парень, — сказал он, быстро удаляясь в сторону офиса уголовного розыска.

Да, он получил свое заявление с доказательствами. Но нет, это не касалось Купера. Я знал, что они не могли этого изменить. Дункан был в офисе уголовного розыска и писал свой дневник, когда я вошел. Я знал, что в нем не будет упоминания о каком-либо нападении на меня. Мой стол был как раз напротив его. Я ожидал, что он пристально посмотрит на меня или отведет в сторону и продолжит угрожать мне. Он ничего из этого не делал. Все было так, как будто ничего не произошло. Он улыбнулся мне. Он приветствовал меня тем быстрым кивком головы, который был одной из его черт.

Я заметил, что он тревожно заламывает руки. Он снова опустил глаза и продолжил писать в своем дневнике. Он не выглядел угрожающим. Во время брифингов он бросал на меня странный взгляд, а затем каждый раз быстро отводил глаза. Я видел, как дрожат его руки, когда он время от времени тянулся за кружкой с дымящимся горячим кофе.

Угрожающий? Нет. Жалкий? Да. Мне почти стало жаль его. Все любили этого человека: он был приветливым, забавным и 'одним из лучших парней'. Однако в нашем небольшом отделе мы знали, что ему лучше не доверять, поскольку он совершенно открыто заявлял о своей однозначно лоялистской позиции. Но начальство в отделе высоко ценило его как способного детектива. Они знали, что у него было то, что называлось 'предубеждениями', но до сих пор они не пытались иметь с ним дело и, вероятно, никогда не будут. Я доверился пожилому сотруднику уголовного розыска, которому, как я знал, мог доверять. Он не был удивлен тем, что произошло. Я сказал ему, что намерен продолжить рассмотрение этого вопроса.

— Ты напрасно тратишь свое время, — предупредил он меня. — Джон Дункан неприкасаем. Все, что ты сделаешь, это добьешься перевода, — сказал он.

— Перевода? Они переведут меня? Для чего? — спросил я.

— За то, что разворошил целое осиное гнездо. Они обелят Дункана и переведут его в другой округ на год или два, но они избавятся от тебя навсегда. Никто не поддерживает разоблачителя, Джонстон. Поверь мне, — сказал он.

Это был старый парень с большим опытом в уголовном розыске, человек, которому я доверял. Он был моим партнером. Он похлопал меня по спине, направляясь к выходу из главного офиса.

— В этой полиции полно Джонов Дункансов, сынок, — сказал он. — Никто не заинтересован в том, чтобы избавить нас от них. Гораздо проще игнорировать их, — добавил он.

Я вообще с этим не был согласен. Однако этот синдром страуса должен был проявляться снова и снова на протяжении всей моей службы. Никто из представителей власти, казалось, не был способен или готов иметь твердые и эффективные отношения с этими людьми.

На следующий день после того, как на меня жестоко напали, я пошел в караульное помещение, чтобы проверить книгу С6 участка. Я хотел узнать, подал ли мистер Купер свою жалобу. Он этого не сделал. Его сыну предъявили обвинение вместе с остальными, и это было правильно. Любой план освободить других подозреваемых сотрудников ДСО и предъявить обвинение ему одному был разоблачен и теперь отброшен. По крайней мере, в этом случае ДСО не стала бы диктовать, кому что делать в нашем участке КПО. В конечном счете, однако, ни один из шести мужчин не был привлечен к ответственности за хранение оружия: после короткого слушания в городской комиссии Белфаста судья объявил, что наших доказательств против них было недостаточно.

Несколько дней спустя Дункан остановил меня в коридоре полицейского участка. Я приготовилась к новой конфронтации, но он протянул мне руку. Я ее не пожал. Это произошло так быстро, что момент был упущен. Каким-то образом я понял, что совершил еще одну ошибку.

В течение нескольких месяцев после этого я мучительно размышлял о том, следует ли мне оставить полицейскую службу. Как полностью квалифицированный электрик, я мог бы вернуться на гражданку и получать более высокую зарплату. Но дело было не в деньгах: я знал, что работа электриком не принесет мне такого удовлетворения от работы, как служба в полиции. В любом случае, разве это не было именно тем, чего хотели такие люди, как Дункан?

Подавляющее большинство офицеров КПО были порядочными людьми. Многие из тех, кто слышал мой рассказ об избиении, сочли это слишком невероятным, чтобы даже представить. На самом деле они предпочли бы этого не слышать, не говоря уже о том, чтобы поверить в это.

Рождество 1974 года пришло и ушло, и я, наконец, решил остаться в КПО. В то же время я поклялся, что сделаю все, что в моих силах, чтобы расстроить таких людей, как Дункан: я был полон решимости изменить ситуацию к лучшему. Поэтому я решил свести все это грязное дело к опыту. С тех пор я просто работал с такими людьми, как Дункан и Херст.

Однажды поздним вечером в мае 1975 года я дежурил в офисе уголовного розыска. Несколько моих коллег-офицеров собрались, готовясь отправиться домой. Некоторые из этих мужчин были пьяны. Старший инспектор, который совершенно не подозревал о каких-либо трениях между мной и Дунканом, попросил меня отвезти Дункана домой, поскольку я был трезв.

В то время Дункан жил в Северном Белфасте. Другие полицейские помогли ему выбраться наружу и сесть на пассажирское сиденье полицейской машины. Я сел на водительское сиденье и уехал. Когда мы ехали по Шор-роуд, Дункан заговорил со мной низким, угрожающим тоном:

— Они думают, что я пьян, ты думаешь, что я пьян, но я просто покажу вам, насколько я трезв, — сказал он.

Он начал указывать на достопримечательность за достопримечательностью, пока мы проезжали мимо них: бальный зал 'Телстар', магазин чипсов 'Голден Фрай', жилой комплекс Маунт-Вернон.

— С тобой покончено, ты слышишь меня, покончено. Я дал ДСО твой новый адрес в Монкстауне. Это только вопрос времени, — сказал он и рассмеялся. В его тоне безошибочно угадывалась недоброжелательность. Он поднес правую руку в форме пистолета к голове.

— Бум! — сказал он и снова рассмеялся.

Казалось, он действительно думал, что это забавно. Я промолчал, отказываясь быть втянутым в разговор с ним. Я остановил машину возле его дома. Он поколебался, прежде чем выйти на тротуар, угрожающе наклонившись ко мне:

— Ты не послушал меня, сынок. Что ж, может быть, ты послушаешь этих парней из ДСО. Они собираются сделать из тебя пример, — сказал он.

Он выбрался из полицейской машины и без посторонней помощи направился к своей входной двери. Он не оглянулся в мою сторону. Я наблюдал, как он некоторое время возился со своими ключами в замке входной двери, прежде чем войти внутрь. Конечно, он был пьян, но он ни в коем случае не был в своем обычном безногом состоянии.

Я сидел там, в машине, возле его дома, пытаясь осознать все это. Злоба, зловещий подтекст, полные ненависти глаза. Не было никаких сомнений в том, что этот человек желал мне зла. У меня сложилось отчетливое впечатление, что, что бы ни должно было произойти, мне не придется долго ждать. Я переехал в свой новый дом в Твинберне в Монкстауне всего месяц назад, в апреле 1975 года. Мало кто точно знал, где я живу. Насколько мне было известно, ни одна военизированная группировка не знала о моем новом адресе.

Примерно через десять дней после угроз Дункана в машине я был на лужайке в своем палисаднике перед домом 14 по Твинберн Драйв, Монкстаун, в двухквартирном доме. Был прекрасный солнечный день, и я максимально воспользовалась хорошей погодой, чтобы прополоть клумбы. Я выбрасывала сорняки в черную виниловую крышку мусорного ведра рядом с собой.

Из-за всех трений с Дунканом я постоянно находился в состоянии повышенной готовности как дома, так и на работе. Это истощало мои силы, но я не мог позволить себе потерять бдительность. У меня было мое оружие самозащиты, 9-миллиметровый 'Вальтер', спрятанный под крышкой мусорного бака, вне поля зрения, но легко доступный для меня.

Твинберн был тихим кварталом. Временами было слышно, как падает булавка. Это был один из таких случаев. Тишину поместья нарушил шумный приезд автомобиля со сломанным глушителем. Я был встревожен, когда он резко остановился возле дома моих ближайших соседей слева от меня. Я услышал, как открылась дверь и грубый мужской голос крикнул: 'Его мотор там, сделай это быстро'.

Я инстинктивно понял, что это относится ко мне. Моя машина была припаркована сбоку от дома, а мои ворота были закрыты. К счастью, моя стеклянная входная дверь тоже была закрыта. Я знал, что попал в беду. Я сунул руку под крышку мусорного бака и схватил свой пистолет 'Вальтер'. Я проверил маленький штифт перед курком. Он был выдвинут, что указывало на то, что у меня был патрон в казенной части. Все, что мне нужно было сделать, чтобы выстрелить из пистолета с УСМ двойного действия, это снять его с предохранителя. Я именно это и сделал.

Моя хватка на пистолете была твердой, хотя ладони вспотели. Я с трепетом наблюдал, как юноша в возрасте от 18 до 20 лет приближался к моему дому. Он был худощавого телосложения, не очень высокого роста, с очень длинными темными волосами. Его лицо было мрачным, выражение напряженным. Он был так поглощен наблюдением за моей входной дверью, что не заметил меня в саду всего в нескольких футах от себя, достаточно близко, чтобы дотронуться до него. На краю сада была стена высотой в три фута, отделявшая сад от пешеходной дорожки за его пределами. Пешеходная дорожка находилась на более высоком уровне, чем сад. Я смотрел на этого парня снизу вверх, изучая каждое его движение. Он продолжал оглядываться на машину, которую только что покинул, словно в поисках вдохновения. По его поведению я понял, что он собирается стать угрозой для меня.

Все еще не обращая внимания на мое присутствие, он прошел мимо меня и остановился у главных ворот. Я видел, что он очень нервничал. Правую руку он держал в боковом кармане пальто и, судя по форме выпуклости, что-то там держал. Он с трудом пытался открыть кованые железные ворота левой рукой. Я нервничал так же, как и он. Я не хотел делать ничего резкого, что могло бы вызвать у него панику. Поблизости было много других людей, спокойно занимавшихся своими делами. Я надеялся разрядить эту ситуацию с наименьшей возможной угрозой для жизни. Особенно моей.

Кем бы ни был этот молодой человек, было очевидно, что он замышляет что-то недоброе. Я заметил, что пальто, которое было на нем надето, было ему великовато на два или три размера и по моде, которую обычно носят мужчины гораздо старше. Ему все еще было очень трудно открыть мои ворота. Он не сводил глаз с моей входной двери из матового стекла. Я попытался взять себя в руки, решив его задержать

— Могу я вам помочь? — крикнул я.

Он сразу же посмотрел в мою сторону и перестал пытаться открыть ворота. Он уставился на меня, совершенно ошеломленный. На его лице было неподдельное удивление. Он оглянулся на своего друга в машине.

— Это Твинберн Драйв, 14? — он спросил.

Цифра 14 была четко выведена на стене, прямо рядом с входной дверью, большими металлическими цифрами высотой около фута, выкрашенными в белый цвет. Он все еще существует по сей день. Теперь он вел себя нелепо и знал это. Я взглянул на цифры. Он тоже посмотрел на них.

— Речь идет о машине, выставленной на продажу, — сказал он.

Я видел, как он уставился на мою правую руку. Страх покинул меня так же внезапно, как и появился. Теперь я был готов сделать все, что потребуется, чтобы справиться с этой угрозой. Эта ситуация была не по моей вине. Моя правая рука все еще была спрятана под крышкой мусорного бака, скрывая пистолет от посторонних глаз. Я улыбнулась ему, пытаясь показать, что понятия не имела, что что-то не так. Я могла видеть слепую панику в его глазах. Он знал, что я спокоен и невозмутим. Он еще раз оглянулся через плечо на машину, где его ожидающий друг дважды нажал на автомобильный гудок и завел двигатель, создавая ужасный шум.

'Твой ход, приятель', — подумал я.

Я заметил, что он вспотел. Он медленно поднимался от ворот, пока не оказался прямо надо мной. Он попытался вытащить правую руку из кармана пальто, но она застряла, поэтому он указал карманом и его содержимым в мою сторону. Что-то твердое указывало сквозь ткань.

Я боялся, что он вот-вот выстрелит в меня. Я вытащил свой пистолет из-под мусорного ведра на всеобщее обозрение. Он не мог отвести от него глаз. Он отступал на несколько шагов за раз. Он ничего не сказал, запаниковал и побежал к машине. Я услышал, как хлопнула дверца машины. Честно говоря, я был рад, что он ушел. У меня не было желания причинять ему боль.

Я знал, что этот парень пришел ко мне домой, чтобы убить меня. Я поднялся на ноги. Раздался громкий звук выхлопа, когда машина умчалась по Твинберн-драйв. Это был 'Хиллман Эвенжер' темного цвета, но я не смог разглядеть регистрационный номер. Я не сомневался, что мне только что очень повезло. Я никогда раньше не видел этого парня и никогда не должен был увидеть его снова.

Я зашел в свой дом и позвонил в региональное управление Белфаста, чтобы сообщить об инциденте одному из полицейских, ответственных за округ 'D'. Сведения об автомобиле и его пассажирах были разосланы по всем участкам. Я надеялся, что автомобиль будет остановлен, его пассажиры опознаны и мои страхи рассеются. Этому не суждено было случиться. Больше я не видел и не слышал ни о машине, ни о пассажирах.

У меня нет никаких сомнений в том, что они пришли в мой дом по приказу Дункана. Близость по времени их визита к угрозе, с которой он обратился ко мне, была слишком большим совпадением. С такими друзьями, как Дункан, мне не нужны были враги. С тех пор я знал, что мне придется быть предельно осторожным в отношении своей личной безопасности. На этот раз мне повезло, но мне придется быть везучим все время. Террористам, тем, кто планировал напасть на меня, должно было повезти только один раз.

Глава 7. Кошмар каждого полицейского

Пятница, 11 июня 1976 года, была прекрасным летним днем. Я приступил к работе в 8.30 утра и провел утро и большую часть дня в офисе отдела сбора данных, заполняя документы с Джоном, королевским военным полицейским, который в то время был к нам прикомандирован. Поскольку в те дни кадровые ресурсы были очень ограничены, нам на помощь направляли Королевскую военную полицию по краткосрочным контрактам, и мы всегда были им за эту помощь благодарны Джон проявлял неподдельный интерес к нашей работе в отделе уголовного розыска и всегда был рядом, чтобы помочь нам всем, чем мог. С его сильным, певучим валлийским акцентом иногда я почти ожидал, что он разразится песней. Его приятный характер и теплое чувство юмора расположили к нему многих моих коллег по Королевской полиции Ольстера.

Пока мы с Джоном работали в офисе, мы держали наше с ним огнестрельное оружие на столе или убирали его в ящик подальше от посторонних глаз. Недавно я заметил, что Джон носил полуавтоматический пистолет 'Вальтер' калибра 7,65-мм, который был значительно меньше и компактнее наших более мощных 9-мм пистолетов 'Вальтер'. Я прошелся по тому что Джон ходил с этим 'дамским пистолетом'. Я также выразил свое мнение, что если бы мы действительно столкнулись с неприятностями, нам понадобилось бы гораздо больше огневой мощи, чтобы выбраться из них. Предыдущий сотрудник КВП, поступивший в наш отдел уголовного розыска, имел при себе мощный 9-мм пистолет Браунинга. Джон рассмеялся при мысли о попытке скрыть такое громоздкое оружие, неся службу в штатском. Мы полюбовно согласились не соглашаться по этому вопросу, и никто из нас больше не сказал об этом ни слова.

К тому времени, как мы закончили на сегодня, мы проделали большую бумажную работу. Я был доволен нашими усилиями. Недавно назначенный тогдашний главный констебль сэр Кеннет Ньюман инициировал создание таких отделов сбора данных, что было стандартной практикой во всех других полицейских силах на материке. Мне было поручено создать один из них в Ньютаунабби. Мы с Джоном очень усердно работали над этим.

Вскоре мы увидели очевидные преимущества, которые можно было бы извлечь из такого ресурса. Разведывательные данные о террористах и преступниках, которые ранее хранились отдельно в нашем Бюро криминальных записей, теперь будут легко доступны всем подразделениям и департаментам округа. Мы также зарегистрировали фотографии всех лиц, арестованных в связи с преступностью и терроризмом. Не потребовалось много времени, чтобы составить полную и подробную картину того, кто именно есть кто на террористическом фронте.

Создание этих записей было гигантской задачей, которая легко могла бы занять все наше рабочее время. В этот конкретный день мы решили пойти на перерыв в 5 часов вечера и договорились встретиться в участке в 7 часов вечера. Как это было нашей обычной практикой в то время, мы намеревались провести вторую половину нашей разделенной смены, патрулируя подразделение на нашей машине уголовного розыска, примерно до полуночи. Мы стремились внести свою лепту, чтобы положить конец бессмысленным убийствам и покушениям на убийства, которые в то время были слишком частым явлением в районе Ньютаунабби.

Мы планировали, что нас будут регулярно видеть вблизи горячих точек, таких как, например, местные лоялистские и республиканские клубы, мимо которых мы часто проезжали. Мы знали, что само наше присутствие вполне может послужить сдерживающим фактором для тех, кто вовлечен в террористическую деятельность, заставив их дважды подумать, прежде чем даже планировать какое-либо подобное предприятие. Возможно, мы даже сможем обнаружить любых террористов в движении и принять соответствующие меры для борьбы с ними. При таких обстоятельствах мы с Джоном не боялись задержания подозреваемых в терроризме. Мы бы обыскали их и записали их имена и адреса, стараясь быть настолько вежливыми и тактичными, насколько это было возможно в такой ситуации. Это никогда не сделало бы нас друзьями.

У нас с Джоном был хороший послужной список в такого рода операциях. Менее чем за месяц до этого мы арестовали нескольких подозреваемых из ДСО в гараже на Уэст-Кресент в Рэткуле и изъяли у них практически целый арсенал огнестрельного оружия и взрывчатых веществ.

Некоторые из наших коллег из КПО были не согласны с этими патрулями отдела угрозыска, но это нас особенно не беспокоило, и их критика оставалась без внимания. Джон, как и я, сам убедился в преимуществах нашего неожиданного присутствия в центре какого-то террористического предприятия. Все, чего мы хотели, — это иметь возможность достичь чего-то таким образом, дополняя схемы патрулирования наших коллег в форме и не ставя под угрозу нашу собственную личную безопасность. У меня не было намерения заставлять выходить на эти импровизированные патрули кого-либо из тех, у кого не было желания там находиться.

Именно в этом контексте мы с Джоном снова встретились в офисе уголовного розыска в 7 часов вечера. Новое пополнение в нашем штате в отдела уголовного розыска, детектив-констебль, которого я буду называть здесь Алан, тоже случайно оказался там. Он сразу же вызвался присоединиться к нам в патрулировании. Мы были рады, что Алан был еще одним человеком в машине: в те дни найти добровольца из уголовного розыска для выполнения такого рода обязанностей было нелегко.

Мы подошли к машине уголовного розыска, которая представляла собой стандартный 'мягкокожий' (то есть небронированный) автомобиль из полицейского автопарка. Зеленый 'Форд Эскорт' без опознавательных знаков, позволяющих идентифицировать его как полицейскую машину. Однако он был оснащен радиотелефоном и полицейской сиреной. Я сел на водительское сиденье, Джон сел на место наблюдателя, а Алан сел сзади. На мне был светло-серый костюм с рубашкой и галстуком.

Мы патрулировали уже несколько часов. В этом районе было тихо. Около 10.30 вечера мы въехали на Клойн-Кресент в квартале Монкстаун. Мы решили записать регистрационные номера всех автомобилей, припаркованных там у клуба ДСО, с намерением проверить их позже. Двое молодых людей из ДСО, дежуривших у дверей клуба, очевидно, были достаточно взволнованы нашим присутствием как офицеров полиции, чтобы убежать обратно внутрь. Мы уже собирались уходить, когда из клуба выбежал мужчина гораздо старше нас. Он махнул нам, чтобы мы остановились, затем перешел улицу к нашей полицейской машине.

Он рассказал нам, что ранее в клубе ДСО произошел инцидент. Завязалась драка между несколькими боевиками ДСО из Монкстауна и несколькими боевиками АОО из Тайгер-Бей, которая закончилась тем, что представителей АОО буквально вышвырнули из клуба. Они были разгневаны таким обращением, и мужчина, который обратился к нам, опасался расправы. Он был убежден, что люди из АОО отправились за кем-то из своих друзей, чтобы те вернулись для дальнейшей драки или чего похуже.

Этот человек знал меня по имени и был искренне рад видеть нас в патруле. В те дни контратака на клуб ДСО была более чем реальной возможностью. Мы заверили его, что будем на месте далеко за полночь и будем начеку. Он поблагодарил нас и вернулся в клуб.

Мы продолжали патрулировать район Монкстауна около часа, внимательно следя за внезапным прибытием нескольких машин, набитых мужчинами, что могло стать предвестником нападения на клуб. Тем временем нам также удалось найти украденный автомобиль 'Кортина' в квартале: это было на одну машину меньше, которая могла быть использована в террористических целях.

Примерно через полтора часа после того, как мы поговорили с представителем ДСО, мы выехали из Монкстауна и припарковались в Даймонд Рэткул, большом торговом районе в квартале. Мы сидели на автостоянке с выключенными фарами и опущенными окнами, ожидая неприятных звуков стрельбы или гражданских беспорядков, которые были обычным явлением в то время. Несколько машин, набитых местными жителями, заметили наше присутствие: некоторые махали нам, в то время как другие просто свирепо смотрели.

Без четверти час ночи мы решили, что закончим этот день примерно в час ночи. Ожидаемое нападение на клуб ДСО не получило развития; за весь вечер в нашем подокруге не было никаких террористических инцидентов. Мы решили пересидеть остаток нашего дежурства там, где мы были. Если бы поступили какие-либо вызовы, мы были бы в состоянии немедленно ответить.

Пять минут спустя, без десяти час полполуночи 12 июня 1976 года, мы услышали вызов по радиотелефону из Регионального управления Белфаста (БРУ) в Каслри, который транслировался на все участки. Автомобиль марки '1100', регистрационный номер AOI 6396, только что был угнан на Шор-роуд. Владелец оставил его припаркованным возле своей пекарни ровно на то время, чтобы позволить ему зайти внутрь и разжечь печи, как он делал каждый вечер. Когда он вернулся, его машина была угнана: в последний раз ее видели удаляющейся из города по Шор-роуд.

Угнанная машина направлялась в нашем направлении. Итак, я выехал из Даймонд Рэткул, а затем на Шор-роуд, где припарковал полицейскую машину возле китайского ресторана. Я расположил наш автомобиль так, чтобы он был скрыт среди других машин, в то же время предоставляя нам неограниченный обзор любых машин, приближающихся со стороны Белфаста.

Нам не пришлось долго ждать. Я увидел безошибочно узнаваемый силуэт и фары автомобиля 1100, приближающегося к нам со стороны Белфаста. Я завел полицейскую машину, чтобы быть готовым на случай, если это была угнанная машина. Машина, за которой наблюдали, мчалась по Прибрежной дороге в нашу сторону. Я проверил регистрационный номер, когда он проносился мимо нашего наблюдательного пункта.

— Вот и он, — взволнованно сказал я двум своим коллегам.

Включив фары полицейской машины, я пустился в погоню за угнанной машиной. В нем было четверо молодых людей. Я свернул на Прибрежную дорогу всего в нескольких ярдах позади нее и включил двухтональную сирену, которая обозначала, что мы полицейские. Я несколько раз мигнул фарами в попытке заставить водителя съехать на обочину и остановиться. Двое мужчин на заднем сиденье продолжали оглядываться в нашу сторону.

Внезапно, после недолгой погони, угнанный автомобиль остановился у гостиницы 'Олд Мервилл Инн', напротив Мервилл Эстейт. Я поддерживал связь с региональным управлением Белфаста по радиотелефону с момента нашего первого обнаружения угнанной машины и на протяжении всей погони. Этот контакт с БРУ служит двум целям. Первый заключается в том, чтобы постоянно оценивать ситуацию в диспетчерской, чтобы они могли при необходимости оказать помощь. Второе — дать им возможность предупредить любые патрули в округе о нашем присутствии без униформы и, таким образом, избежать любой возможности возникновения ситуации 'дружественного огня'. Позже я был очень благодарен за очень сложную систему связи, которая записывала каждый звонок на пленку. К счастью для меня, как выяснилось, он был способен записывать не только голоса.

Когда водитель угнанной машины остановился, я поставил нашу машину уголовного розыска рядом с ней посреди Шор-роуд. Я вышел из машины и подбежал к водительской двери 1100-го. Я был вооружен, но я не вытаскивал свой пистолет. Водитель опустил стекло. Я достал из верхнего кармана свое удостоверение и показал его ему. Он кивнул в знак согласия.

— Вы находитесь в угнанной машине. Выключи двигатель и нажми на ручной тормоз, — приказал я.

Я видел, как он повозился с зажиганием и поставил на ручной тормоз.

— Как вас зовут? — спросил я его.

— Ингрэм, — ответил он.

На этом этапе все шло хорошо. Двое моих коллег стояли за угнанной машиной, прикрывая меня. Эти люди вполне могли быть вооружены. Я понял это и был настолько осторожен, насколько мог.

Я в спешке оставил включенной сирену в полицейской машине, чтобы разобраться с этой ситуацией. Неудобное положение нашей полицейской машины и шум сирены приводили в замешательство других автомобилистов. Они замедляли ход и останавливались. Это могло подвергнуть их опасности. Я попросил коллегу выключить сирену и отодвинуть машину уголовного розыска. Он так и не успел это сделать.

Я решил поговорить с пассажирами угнанной машины с обочины через окно пассажира на переднем сиденье. Когда я обходил угнанный автомобиль спереди со стороны водителя, я был поражен внезапным высоким звуком автомобильного двигателя. Я понял, что водитель, Ингрэм, не собирался оставаться для допроса или ареста: он пытался уехать.

В то же время, но слишком поздно, я заметил, что задняя часть украденной машины двигалась вверх-вниз. Водитель ехал на ручном тормозе! Прежде чем я успел убраться с дороги, угнанная машина рванулась вперед и сбила меня с ног. Я ничего не мог сделать, чтобы избежать этого. Это произошло в одно мгновение.

Звук, с которым я со своим весом в сто четыре килограмма ударился о тонкий жестяной капот, вкупе с моими воплями слепой паники, заставил моих коллег испугаться, что я серьезно ранен. Я не был. Я получил лишь незначительные ушибы при падении на землю с капота украденной машины.

Я слышал, как мои коллеги кричали водителю, чтобы он остановился. Затем раздался звук стрельбы, который ни с чем нельзя было спутать: по-видимому, произошла перестрелка между полицией и пассажирами угнанной машины. Я перекатывался снова и снова, пытаясь найти укрытие. Там ничего не было. Я был во власти этих молодых бандитов.

Когда я лежал на земле, я услышал два совершенно разных вида стрельбы. Раздалось знакомое 'крэк, крэк, крэк, крэк' пистолета 'Вальтер' и более оглушительный выстрел из оружия гораздо более крупного калибра, которое, должно быть, принадлежало террористам. Мое сердце бешено колотилось. Я лежал лицом вниз на земле, глядя снизу вверх на двух моих коллег из уголовного розыска, которые все еще стреляли по угнанной машине, когда она умчалась с места происшествия.

Мои коллеги помогли мне подняться на ноги. Я похромал к полицейской машине. Они посмотрели на меня с недоверием. Они не могли поверить, что я не был ранен более серьезно. Я сел на водительское сиденье всего через несколько секунд после того, как угнанная машина скрылась с места происшествия. Наша полицейская сирена все еще ревела, усугубляя неразбериху.

У нас не было времени на обсуждение того, что именно произошло. Мои коллеги немедленно присоединились ко мне, и мы отправились в погоню за украденным автомобилем '1100'. Мы должны были поймать этих мальчиков. У меня было смутное подозрение, что они направлялись в клуб ДСО в Монкстауне, прежде чем мы их остановили. Я был поражен тем, что никто не пострадал в той перестрелке. Конечно, ни один полицейский, кроме меня, не пострадал. У нас были причины быть благодарными. Столкновения такого рода с террористами часто приводили к гибели людей из КПО.

Я был убежден, что, когда угнанная машина умчалась, находившиеся в ней люди открыли огонь по полиции, и мои коллеги из уголовного розыска открыли ответный огонь. Мой пистолет все еще был у меня в кобуре. Я не сделал ни единого выстрела. Угнанный автомобиль, который сейчас мчался перед нами, прорвался через контрольно-пропускной пункт КПО на пересечении Рэткул драйв и Шор-роуд.

С воем сирен мы миновали контрольно-пропускной пункт долю секунды спустя. Мы были так близко, что отчетливо видели, как мужчины в угнанной машине запаниковали.

На протяжении всей этой второй части погони разбитое стекло из заднего окна угнанной машины выпадало крупными и мелкими кусками и разбивалось на сотни осколков, когда они падали на проезжую часть. Это происходило таким образом, что у меня создалось впечатление, что стекло выбрасывали из убегающей угнанной машины. Я наполовину ожидал, что пистолет или ружья тоже упадут на проезжую часть. Я также ожидал, что в любой момент попаду под обстрел. Террористы, преследуемые таким образом, склонны убивать кого угодно, чтобы успешно скрыться.

Угнанный автомобиль беспорядочно свернул влево с Шор-роуд на Доаг-роуд. Нам было известно, что несколько полицейских машин направлялись на его перехват. Для меня не было неожиданностью, когда я увидел, как угнанная машина внезапно затормозила и свернула влево. Полицейские 'лендроверы' стояли перед ним и рядом с ним. Подъехав к нему сзади, мы побежали вперед, чтобы помочь другим офицерам в форме разобраться с боевиками.

Я ожидал, что найду оружие в угнанной машине. У террористов, находившихся внутри, не было возможности выбросить из него какое-либо оружие. Полицейские в форме разбирались с тремя молодыми людьми из угнанной машины и уложили их лицом вниз на проезжую часть.

— В меня попали! В меня попали! — крикнул один из мужчин на земле.

Я мог видеть четвертого юношу, лежащего на заднем сиденье украденной машины. Я подумал, что он предпринимает тщетную попытку скрыться, что казалось довольно глупым из-за отряда полиции, окружившего украденную машину. Я попросил его выйти из машины. Он не ответил. Он не пошевелился. Я потянулся к заднему сиденью и попытался вытащить его. Он глубоко стонал. Я понял, что он, должно быть, был ранен в перестрелке.

По положению, в котором я его застал, было очевидно, что он попытался пригнуться как можно ниже, когда началась стрельба. Он был точно там же, где и был, когда в него попали. Я не был уверен, блефует он или нет. Его стоны звучали искренне, но я все еще боялась, что он вооружен. Я грубо встряхнул его. Он не пошевелился. Я тянул его так сильно, как только мог, но что бы я ни делал, я не мог сдвинуть его с места. Офицер в форме позади меня посветил внутрь своим фонариком. Юноша, очевидно, теперь был без сознания.

Я помог коллеге в форме вытащить молодого человека с заднего сиденья. Другие офицеры посветили своими фонариками в заднюю часть машины, чтобы мы могли видеть, что делаем. Теперь я мог видеть его руки, свободно свисающие по бокам. Он не был вооружен. На его теле не было явных огнестрельных ранений.

Именно тогда я понял, что это его голова была плотно прижата к заднему сиденью. Не понимая почему, я наклонился еще дальше и потянул голову юноши за волосы к передней части машины. Я почувствовал, как его голова медленно оторвалась от сиденья. Казалось, что-то удерживало его. Я живо помню, как в этот момент голова юноши внезапно освободилась.

В свете фонарика я мог видеть, что две металлические проволочные пружины с заднего сиденья, обе в форме буквы 'V', очевидно, были пробиты пулями и выдвинуты вперед. Они попали молодому человеку в голову, оставив его намертво прикованным к заднему сиденью. Части его мозга теперь свисали с этих пружин. Его кровь капала на заднее сиденье.

Именно этот образ больше, чем какой-либо другой, преследует меня после того конкретного случая. Я знаю, что до тех пор, пока я жив, у меня будут воспоминания об этой сцене. В мире нет тренировок, который могли бы подготовить кого-либо к тому, чтобы справиться с чем-то подобным.

Я видел много подобных сцен. Я был непосредственным свидетелем кровавой бойни со взрывами, расчлененными телами, самоубийствами всех видов, но все это было совершено преступниками и террористами или они были причинены самим себе. Каждый из них был трагедией, да, очень большой, но на этот раз все было по-другому. На этот раз мы были ответственны. Полиция, наш патруль, была причиной этого. Я не сделал ни единого выстрела; тем не менее меня переполняло чувство вины.

Даже когда долгожданные синие мигалки и сирена скорой помощи приблизились, я знал, что этот молодой человек умрет. Я просто знал это. Меня затошнило.

Независимо от того, во что был вовлечен этот человек, он не заслуживал такой смерти. Нашим спасением с юридической точки зрения стал тот факт, что эти молодые люди угнали машину и попытались убить членов патруля КПО. В глазах закона наши действия были оправданы. По крайней мере, остальные трое выжили. Все могло быть хуже, намного хуже. Мне было интересно, какую историю баллистической экспертизы будет иметь найденное оружие.

Я все еще был в трансе, когда все эти мысли проносились у меня в голове, когда я услышал, как полицейский обращается ко мне. Его голос был слабым, как будто он говорил издалека. Я напрягся, чтобы расслышать, что он говорит. Вокруг меня столько всего происходило, что я слушал только вполуха.

— Никакого оружия, Джонти, — сказал он.

— Что? — спросил я.

Я слышал его лишь вполуха. Я надеялся, что неправильно его расслышал.

— Они не были вооружены, Джонти, они не могли открыть огонь по твоему патрулю, — сказал он.

Не вооружен? Это не могло быть правдой! Я слышал два разных звука выстрелов. Эти люди стреляли в мой патруль. Я подошел к двум своим коллегам из уголовного розыска. Я спросил их, что происходит. Разве молодые люди в угнанной машине не открыли по ним огонь? Они оба отрицательно покачали головами.

Тогда почему были эти два совершенно разных типа стрельбы? Я слышал, как мой коллега из уголовного розыска четыре раза выстрелил в машину. Но я также слышал характерный выстрел гораздо более тяжелого пистолета. Кто стрелял из этого пистолета? В этот момент Джон откинул пиджак, обнажив большой пистолет Браунинга калибра 9 мм в боковой кобуре. После моих недавних насмешек, оказалось, он сменил свой 'дамский' пистолет калибра 7,65-мм на это оружие более крупного калибра. Теперь все это обрело смысл.

— Я думал, ты мертв, — неловко сказал Джон.

Это была трагедия. Череда событий, которые вполне могли стоить молодому человеку жизни. Это также была очень наглядная иллюстрация того, как все могло пойти так ужасно неправильно. Меня охватило чувство страха. Во всей этой неразберихе я совершенно неправильно истолковал ситуацию. Эти молодые люди действительно были из Тайгер-Бей, но они не имели никакого отношения к мужчинам из АОО, которые устроили беспорядки в клубе ДСО в Монкстауне.

Я задавался вопросом, была ли машина должным образом обыскана. Я решил обыскать ее сам. Взяв фонарик у полицейского в форме, я приступил к этому. Через короткое время я понял, что это правда: никакого оружия найти не удалось. Мое чувство вины усилилось. Я наблюдал, как юношу поместили в машину скорой помощи. Белая простыня не была накрыта ему на голову.

'Он жив!' — подумал я.

Я подбежал к санитарам 'Скорой помощи'.

— С ним все будет в порядке? — Я спросил.

— Нехорошо, выглядит нехорошо, сынок, — сказал сотрудник 'Скорой', запрыгивая на пассажирское сиденье своей машины.

Я с трепетом наблюдал, как машина скорой помощи умчалась, мигая синими огнями, но ее сирена молчала.

Я отступил назад и оглядел мрачную сцену. Изрешеченный пулями угнанный автомобиль. Машина скорой помощи исчезает на Доаг-роуд в жуткой тишине. Трое выживших молодых людей сейчас арестованы и рассажены по разным полицейским машинам. Осознание того, что мы сделали, ударило меня как молотом. Просто угонщики! Они были просто юными угонщиками в поисках развлечения! Моя прежняя уверенность в наших действиях испарилась. Это было что-то совершенно другое. Я взглянул на двух других членов моей команды, стоящих в нескольких ярдах от меня. О последствиях всего этого, мы трое могли только догадываться.

Защита жизни: эти слова из принципов работы полиции. Защита жизни: я снова прокрутил это в своей голове. Но было слишком поздно сожалеть. Слишком поздно для чего-либо подобного. Нас уже вызывали возвращаться на базу. Меня охватил ужас. Адреналин в моем теле убывал, и я начинал чувствовать боль от своих травм. Мы направились обратно в участок. Сейчас было не время для взаимных обвинений. Для этого было бы достаточно времени.

В участке у нас было время оценить наше положение. Время поразмыслить о серьезности того, что произошло.

Молодой человек мог расстаться с жизнью, потому что мои коллеги поверили, что я был очень серьезно ранен. Были слова поддержки от некоторых наших коллег. Неизбежно, были и те офицеры, которые упивались тем фактом, что мы совершили такую ужасную ошибку, что оставили себя открытыми для критики или чего похуже.

Дежурный инспектор прибыл с Йорк-роуд, чтобы начать первоначальное расследование. Он попросил нас сдать наше оружие. Я отказался сдать ему свой.

— Я не стрелял, — сказал я.

Казалось, он мне не поверил. Он настаивал на том, что я должен делать так, как он сказал. Я не боялся какого-либо расследования в будущем, но, тем не менее, я знал, что лучше не возвращаться домой в Твинберн в Монкстауне, не имея возможности защитить себя. Местное ДСО знало, что я был одним из трех офицеров уголовного розыска в патруле, который был ответственен за столкновение с молодыми людьми.

Они уже несколько раз угрожали убить меня за то, что я арестовал их добровольцев и изъял у них оружие. На самом деле, как я уже рассказывал в этом повествовании, двое из их добровольцев однажды прибыли ко мне домой в прошлом году при очень зловещих обстоятельствах. В тот раз мне повезло, что я спас свою жизнь. Я боялся, что этот последний инцидент только подольет масла в огонь. Я настаивал на том, что если я лишусь своего пистолета для самообороны, мне должны немедленно выдать замену.

Дежурный инспектор, вежливый англичанин, был рад оказать мне услугу. Справедливости ради, он безуспешно пытался найти мне замену из нашего собственного арсенала. Мы все собрались в кабинете сержанта участка, который был соединен с караульным помещением полуоткрытой дверью, открывающейся для передачи почтовых и телексовых сообщений из караульного помещения.

Внезапно, без предупреждения, дверь открылась, и констебль, который был одним из наших самых ярых критиков за нашими спинами, обратился к нам довольно легкомысленно:

— Он мертв, — сказал он, а затем немедленно закрыл дверь.

Я никогда не забуду, как этот констебль закатил глаза, закрывая дверь, как бы говоря: 'Теперь ты ответишь за это!'

Я не мог в это поверить. Мне пришлось сесть. Я знаю, как мне было плохо; я даже представить себе не мог, что чувствовали два других парня. Выражение их лиц говорило само за себя, когда до них начала доходить чудовищность случившегося. Имя покойного было Эдвард Уокер. Ему было всего двадцать лет, одинокому мужчине с Хогарт-стрит, 11, в районе Тайгер-Бей города. Трое других молодых людей тоже были из Бей.

К нам присоединился командир округа, главный суперинтендант. Будучи христианином и приверженцем строгой дисциплины, он немедленно навел порядок в начавшемся хаосе. Он был комендантом учебного центра КПО во время моего пребывания там около четырех лет назад. Он поинтересовался, что именно произошло. Интересуясь только фактами, он не высказывал никаких суждений или критических замечаний.

Повернувшись к дежурному инспектору, он сказал:

— Выдайте этому офицеру пистолет-пулемет 'Стерлинг' и достаточное количество боеприпасов.

Он поинтересовался моими травмами и велел мне позаботиться о себе дома на случай репрессий со стороны полувоенных формирований. Он сообщил мне, что утром будет назначен старший сотрудник уголовного розыска из соседнего подразделения или из штаб-квартиры для всестороннего расследования инцидента с точки зрения уголовной ответственности. Будет подготовлено уголовное дело и представлено директору государственной прокуратуры. Как только старший суперинтендант увидел, что мне выдали автомат 'Стерлинг', он пожелал нам спокойной ночи и покинул казарму. Я был благодарен ему за вмешательство.

Только около 6 часов утра 12 июня 1976 года я смог покинуть казарму и отправиться домой. Я был на дежурстве одиннадцать часов. Я посмотрел вниз на пистолет-пулемет 'Стерлинг' и два магазина, наполненных патронами, на пассажирском сиденье моей машины. Я надеялся, что мне не нужно будет ими пользоваться. В ту ночь я плохо спал, но лежал, гадая, что принесет следующий день.

Я знал, что люди на заднем плане, те, кому уже порядком надоел мой стиль работы в полиции, не упустят этого шанса добиться моего перевода. Я бы мало что смог с этим поделать, если вообще что-нибудь смог бы.

В тот день в час дня я вернулся за свой стол, готовый к допросу со старшим полицейским из соседнего подразделения. Большая часть дня была потрачена на объяснение того, что именно произошло, бесчисленному количеству старших офицеров полиции, сотрудников по расследованию преступлений, уголовного розыска и сотрудников в форме. Большинство из них высказались в поддержку; однако критики таких патрулей уголовного розыска устроили настоящий праздник. Они ответили мне всевозможными насмешками.

— С тобой покончено, Джонти, ты уберешься отсюда, — сказал один из них с более чем намеком на ликование.

— Тебе повезет, если ты останешься в уголовном розыске, — сказал другой.

Возможно, это было странно, но эта последняя угроза на самом деле меня не беспокоила. Мне нравились патрулирование в форме и обязанности патрульного, и я считал патрульное подразделение сливками любой полиции. Почему-то я всегда чувствовал себя в отделе уголовного розыска как рыба, вытащенная из воды. В конце концов, они обратились ко мне с просьбой присоединиться к ним, а не наоборот.

С тех пор как я присоединился к отделу уголовного розыска, мои коллеги из ОУР постоянно требовали от меня прекратить патрулирование в штатском. Несмотря на успехи, которых я добился этим путем. Они утверждали, что это незаконно. Они утверждали, что мы компрометировали наши машины уголовного розыска. Сотрудник Сил безопасности, находящийся вне службы, застрелит вас, предупредили они. Они будут ожидать, что мы все это делаем, утверждали они. Я думаю, что это было последнее, чего они боялись больше всего.

Я отвечал с вескими аргументами в пользу обратного. Факты говорили сами за себя. Во время патрулирования я добился многих успехов в обнаружении преступников и террористов. Им это не понравилось, и они предпочли остановиться на всех негативных аспектах такого патрулирования. Я должен был признать, что опасности существовали, но тогда любой всегда мог найти оправдания, чтобы чего-то не делать. В отсутствие какой-либо позитивной альтернативы патрули уголовного розыска были полезным дополнением к полицейской деятельности.

Я напомнил им о старых машинах 'Q', машинах дорожной полиции, управляемых полицейскими в форме, одетыми в пальто, прикрывающие их форму. Если это было достаточно хорошо для отдела дорожного движения, то и для уголовного розыска этого было достаточно. Кроме того, я всегда патрулировал только с добровольцами, людьми, которые хотели участвовать. Свой самый главный и веский аргумент я всегда приберегал напоследок: я еще никогда не ловил преступника или террориста, сидя за письменным столом, но многих поймал с поличным во время патрулирования нашего подразделения. Применяя здравый смысл и опыт, я утверждал, что существует место для патрулей в штатском, которые могли бы дополнить работу наших патрулей в форме. Наконец, я сослался на соседние подразделения, где патрулирование отделами уголовного розыска было общепринятой практикой.

Реалистично, однако, я знал, что существуют практические трудности, связанные с тем, за что я выступал: например, возможность возникновения ситуации 'дружественного огня', когда два патруля в штатском, не имеющие возможности идентифицировать друг друга как полицию, могут столкнуться друг с другом во время инцидента и вступить в перестрелку. Это случалось чаще, чем можно было себе представить, но, в конечном счете, это нас не отпугивало.

Мы продолжили патрулирование уголовного розыска. Я полагал, что мои коллеги из Уголовного розыска в Западном Белфасте делали то же самое, хотя позже я из первых рук убедился, что это не так.

В любом случае, ни один старший офицер никогда не просил меня прекратить патрулирование таким образом. Они могли видеть очевидные преимущества. Они просто решили не выделять нас для патрулирования в штатском.

Теперь мы оказались в 'наихудшем сценарии'. Это был кошмар каждого полицейского. Все трое из нас отдали бы что угодно, чтобы повернуть время вспять. Однако мы ничего не могли поделать, кроме как ждать и гадать, каким будет результат.

В тот день после обеда старший суперинтендант детективной службы и детектив-инспектор допросили меня. Детектив-инспектор провел большую часть агрессивных допросов. Это был невысокий, жилистый человек с властным видом.

После предостережения он записал мое полное и подробное заявление. Атмосфера и обстановка были очень официальными. Он не оставил у меня сомнений в том, что каждый аспект того, что мы сделали и пытались сделать, станет предметом самого пристального изучения. Он подчеркнул, что смерть этого молодого человека, Эдварда Уокера, была очень серьезным делом и что он намерен не оставить камня на камне.

Мне было прямо заявлено, что все трое молодых людей, которые были арестованы в угнанной машине, утверждали, что я остановился рядом с ними без предупреждения. Они также утверждали, что я не представился сотрудником полиции, когда подошел к их машине, и не было никакого звука полицейской сирены, как я утверждал. Я ответил, что мы включили сирену сразу же, как только начали преследование. Я указал на то, что, хотя можно утверждать, что автомобилист с включенным на большую громкость автомобильным радиоприемником может поначалу не услышать сирену во время длительной погони, он не мог избежать этого. В любом случае, наша сирена все еще работала, когда две машины остановились. Я также указал, что водительское стекло угнанной машины было опущено, когда я разговаривал с водителем, и поэтому было немыслимо, чтобы они не слышали полицейскую сирену.

Именно тогда, когда я пересказывал последовательность событий следователям, я вспомнил свои голосовые передачи во время нашего преследования.

— Вот именно, — воскликнул я, — конечно!

У нас были независимые технические доказательства того, что мы говорили правду. Все голосовые сообщения были записаны на аудиокассету в региональном управлении Белфаста (БРУ) в Каслри: сирена, ревущая на заднем плане, когда я разговаривал с диспетчером, будет записана на пленку. Эти пленки хранились в течение длительного времени перед повторным использованием именно потому, что они могли потребоваться в качестве улик. Офицер потянулся к телефону, чтобы позвонить в БРУ.

Этот человек был профессиональным детективом. Он тщательно расследовал все это дело. Он сдержал свое слово: не оставил камня на камне. Он представил свой отчет об инциденте директору государственной прокуратуры. На самом деле, и к моей большой выгоде, мы с этим человеком должны были встретиться снова позже. Сам того не осознавая в то время, я произвел на него неизгладимое впечатление.

Директор государственного обвинения пометил документы 'Судебного преследования нет'. Никаких дальнейших юридических последствий для Джона, Алана или меня не должно было возникнуть. Когда я получил эту новость, на самом деле я был на начальных курсах уголовного розыска в в Хендоне, Лондон. Я все еще был на курсе с октября по декабрь 1976 года, когда слушалось дознание, и поэтому в мое отсутствие кто-то зачитал мои показания коронеру и присяжным. Я бы предпочел присутствовать там лично. Расследование случайно подтвердило, что погибший был членом 2-го батальона АОО, базирующегося в Тайгер-Бей.

К августу 1976 года колеса двигались внутри колес. Специальный отдел не собирался упускать эту возможность избавиться от меня. Они настаивали на том, что новая смертельная угроза АОО в отношении меня была очень реальной, и что они хотели, чтобы я убрался из региона Белфаст, для моей собственной безопасности, конечно. Я был сторонником переезда, чтобы уменьшить угрозу моей личной безопасности, и купил новую недвижимость в Виктория-парке, Ньютаунардс, графство Даун. Но я не хотел перевода из участка КПО в Ньютаунабби: я потратил слишком много времени и усилий на то, чтобы обосноваться там, чтобы теперь поворачиваться к этому спиной. К этому времени я также познакомился с Ребеккой: позже она должна была стать моей женой. Было еще одно соображение, что мне еще многого нужно было добиться в районе Ньютаунабби. Настоящая проблема заключалась в том, что я непреднамеренно наступал на пальцы Специальному отделу. Теперь я оказался в ситуации, когда они могли перевести меня под предлогом того, что это было для моей же пользы. Я был в их власти: я преподнес им себя на блюдечке.

В своем стремлении остаться там, где я был, я заручился поддержкой моего старшего сотрудника уголовного розыска. Старший детектив-инспектор Сэм Стюарт был осведомлен о моих успехах в расследовании преступлений, и он полностью поддержал мое заявление о том, чтобы остаться в отделе уголовного розыска Ньютаунабби. На самом деле, он сделал все, что было в его силах, чтобы удержать меня там. Он знал, что это будет битва, но ни один из нас не имел ни малейшего представления о том, на что пойдет Специальный отдел, чтобы добиться своего.

Сэм утверждал, что меня наказали за то, в чем я не был виновен, что, в конце концов, судмедэксперты без сомнения установили, что я не производил никаких выстрелов. На самом деле, я был сбит с ног и поэтому был такой же жертвой обстоятельств, как и мужчины в машине.

Однако примерно за неделю до предполагаемой даты перевода меня вызвали в офис Сэма. Он был красным от гнева, и, узнав выражение его лица, я стал ждать взбучки. На самом деле, этого так и не произошло. Его ярость была направлена на Специальный отдел, а не на меня. Он сказал, что присутствовал на совещании старших офицеров полиции в штаб-квартире подразделения на Норт-Куин-стрит, на котором, среди прочего, шла бурная дискуссия о моем предстоящем переводе из подразделения. Во время дебатов офицеры Специальный отдел выдвигали неконкретные, но непристойные обвинения в мой адрес старшим офицерам полиции в попытке склонить аргумент в свою пользу. Сэм был взбешен. Он попросил их выложить все или заткнуться. Однако они отказались подробно рассказать о том, в чем именно заключались обвинения или об их источнике.

Сэм сказал мне, что он уже видел, как Специальный отдел использовал эту уловку раньше, чтобы переместить людей, которые создавали им проблемы. Он также слышал, что в этом случае Специальный отдел настаивал на том, чтобы я оставался в Ньютаунардсе по крайней мере четыре года. Он вихрем вылетел с совещания. Больше он ничего не мог сделать. Он встал и пожал мне руку.

— За короткое время пребывания здесь ты нажил себе несколько могущественных врагов, Джонстон, — сказал он, качая головой.

Мы не всегда смотрели друг другу в глаза, но я знал, что этот человек честен, и если он сказал, что ничего нельзя сделать, то я ему поверил. Я был в ярости, вынужденный еще раз признать масштабы власти Специального отдела. Но я не был известен тем, что сдавался перед любым человеком и не собирался делать этого сейчас. В то время у меня не хватало здравого смысла бояться Особого отдела.

Мой перевод прошел по расписанию. Я уже переехал в Виктория-парк, в Ньютаунардс, графство Даун. Я больше никогда не хотел находиться в городе, который я охранял. Мой новый детектив-инспектор, бывший сотрудник уголовного розыска Холивуда, был человеком, которого я хорошо знал. Он был хорошо осведомлен о моем семейном прошлом. Он поддержал мое ходатайство о переводе в уголовный розыск Бангора.

Ужасные события той ужасной ночи 12 июня 1976 года остались далеко позади. По крайней мере, я так думал. Правда заключалась в том, что независимо от того, каковы были факты, независимо от того, что я говорил о том, что не производил никаких выстрелов по угнанной машине, 'Ассоциация обороны Ольстера' все еще была убеждена, что ответственность несу я. В конце концов, я был единственным членом того патруля, которого перевели из Ньютаунабби. Они увидели в 'грязной передаче' явное доказательство того, что именно я был ответственен за смерть молодого Эдварда Уокера. Не имело значения, что утверждали официальные представители КПО: в АОО были убеждены, что 'Джонти' Браун убил их молодого добровольца. Они никогда не простили мне этого, даже по сей день. И все же ничто не могло быть дальше от истины. Для меня является источником личной гордости возможность сказать, что я не стрелял из своего огнестрельного оружия и что я не был ответственен за смерть этого молодого человека. Правда в том, что за 30 лет моей службы в КПО я никогда не был непосредственно ответственен за смерть какого-либо человека.

Даже сегодня, спустя годы после выхода на пенсию, когда я слышу, что полицейский открыл огонь и убил подозреваемого, я возвращаюсь к той травмирующей сцене на Доаг-роуд в июне 1976 года. Несмотря на то, что прошло почти 30 лет, я все еще могу отчетливо вспомнить каждую секунду погони, остановку и обнаружение тела на заднем сиденье той угнанной машины. Эти драматические образы сопровождаются незабываемым запахом горячего двигателя полицейской машины и звоном стекла от разбитых окон угнанного автомобиля на дороге. Мне до сих пор снятся повторяющиеся кошмары, связанные с трагической смертью этого молодого человека.

Я знаю, что унесу эти картины с собой в могилу. Весь прискорбный инцидент усугублялся тем фактом, что из угнанного автомобиля не было изъято огнестрельное оружие. Молодые люди в машине были безоружны. События, подобные этому, это худший кошмар каждого полицейского.

Я искренне сочувствую сотрудникам полиции, вовлеченным в подобные столкновения. Вообще говоря, ни один сотрудник полиции не собирается намеренно убивать или калечить кого-либо, если только он не считает, что его жизни или жизни одного из его коллег угрожает опасность. Я точно знаю, что они чувствуют, поскольку интенсивное расследование, которое должным образом следует за таким событием, заставляет их чувствовать себя преступниками.

Глава 8. Годы в Западном Белфасте

Мой перевод из отдела уголовного розыска в Бангоре в отдел уголовного розыска Андерсонтауна в Западном Белфасте 1 января 1978 года был долгожданным событием. Инструкция Специального отдела о том, что я останусь в округе 'G' по крайней мере на четыре года, была отменена. Ко дню моего перевода я прослужил в Бангоре всего один год и четыре месяца. Я записался добровольцем на службу в Западный Белфаст в октябре 1977 года. Старший коллега в отделе угрозыска, отвечавший в целом за отдел угрозыска в округе 'B' КПО и заверивший меня в своей поддержке, сдержал свое слово, и ему потребовалось всего два месяца, чтобы организовать перевод.

Бангор был очень оживленным отделением уголовного розыска, и мне очень понравилось проведенное там время. Команда была замечательной компанией людей, и в ней царили гармония и подлинное товарищество. На прощальном приеме в отеле в Донахади несколько парней сказали мне, что, по их мнению, 'мне отрезали голову': что я сошел с ума, вызвавшись добровольцем поехать в Западный Белфаст. В то время мы не могли этого знать, но руководство уголовного розыска в штаб-квартире только что приняло решение удвоить численность сотрудников уголовного розыска в Западном Белфасте. Многие из тех коллег-офицеров, которые пожелали мне счастливого пути и сказали, что будут молиться за мою безопасность и благополучие, всего несколько месяцев спустя оказались призванными в Западный Белфаст.

В то время округ 'B' Королевской полиции охранял весь Западный Белфаст. Штаб округа располагался на железнодорожной станции Спрингфилд-роуд, недалеко от пересечения с Фоллс-роуд. Расположенные в печально известных республиканских районах Западного Белфаста, другие участки КПО в округе включали Андерсонстаун, Хастингс-стрит, Нью-Барнсли, а позже Вудборн и Гросвенор-роуд. Нам было трудно патрулировать этот район, так как весь округ находился во власти террористов Временной Ирландской Республиканской Армии. Вооруженные до зубов патрули КПО, как пешие, так и на бронированных автомобилях, обязательно сопровождались армейскими машинами, чтобы обеспечить прикрытие от террористических атак во время выполнения повседневных обязанностей, которые ожидаются от любой полицейской службы.

Конечно, было хорошо известно, что КПО не пользовалась таким же уровнем поддержки со стороны жителей Западного Белфаста, как в лоялистских районах. Любая полицейская служба может быть успешной только при поддержке широкой общественности. Отсутствие поддержки полиции со стороны подавляющего большинства населения Западного Белфаста, будь то из-за запугивания со стороны военизированных формирований или из-за какой-либо политической или религиозной точки зрения, очень негативно сказалось на способности КПО выполнять наши повседневные обязанности. И все же, несмотря на это, мы были полны решимости сделать все, что в наших силах. В тех районах все еще жило ужасно много порядочных людей, которые хотели, чтобы мы были там. Люди, которые тихо и порой анонимно помогали бы нам разобраться с теми, кто несет ответственность за зверства террористов, несмотря на тот факт, что если будет замечено, что они каким-либо образом помогают полиции, это может быть наказуемо смертью от рук военизированных формирований. Есть много примеров жестокого убийства порядочных католиков той же самой машиной для убийства ВИРА, которая якобы была там, чтобы защитить их. В одном конкретном случае пенсионер, который обратился к нам за помощью в расследовании убийства в Ленадуне, был жестоко убит 'временными'. Очень реальный страх возмездия, который порождали подобные инциденты, означал, что только исключительно храбрые люди добровольно предоставляли какую-либо информацию или вклад, который помог бы нам в наших расследованиях. Однако без таких людей я точно знаю, что трудности, с которыми мы столкнулись на местах при расследовании преступлений, были бы намного больше.

Я явился на службу в отдел уголовного розыска Андерсонстауна в Спрингфилд-Параде 2 января 1978 года. КПО арендовала старый промышленный комплекс напротив протестантского квартала Хайфилд на углу Западной кольцевой дороги и рядом со Спрингфилд-роуд. Мы ласково называли эти здания 'Дубами'. За высокими стенами находился массивный, унылого вида комплекс больших сборных зданий , в котором размещались сотрудники уголовного розыска, ответственные за уголовные расследования в Андерсонстауне, Спрингфилд-роуд, Хастингс-стрит, и два небольших центра сбора донесений на Роден-стрит и Нью-Барнсли. Моральный дух был высок, и товарищеские отношения, испытанные в Западном Белфасте, не имели себе равных. Постоянная угроза внезапной и насильственной смерти от рук республиканских террористов, несомненно, создала между нами прочную связь. Было мало, если вообще было, злословия или ссор. Подразделение в форме почти чрезмерно защищало нас, когда нас вызвали для расследования серьезных террористических инцидентов в этом районе. Даже Специальный отдел в Андерсонстауне не воевал с нами. Они были слишком заняты своей собственной основной функцией: защитой государства от того, что очень быстро становилось самой опасной террористической угрозой в истории Северной Ирландии.

В те дни конца 1970-х и начала 1980-х Временная ИРА превратилась в очень опытную машину для убийства. Их способность наносить тяжелые потери силам безопасности и их абсолютное пренебрежение к человеческой жизни подтверждались поистине ужасными свидетельствами. Мы провожали слишком много гробов храбрых людей из КПО, которые были убиты трусливыми нападавшими из ВИРА. Проблема заключалась не только в растущем числе ВИРА: это была технология, которую они постоянно разрабатывали и совершенствовали, которая позволила им размещать и взрывать взрывчатые вещества со смертельным эффектом в самых невинных местах. Они закладывали бомбы в стены и за ними, в мусорные баки на колесиках или в водосточные трубы зданий. Мусорные баки и различные другие контейнеры взрывались, когда силы безопасности проходили мимо. Или снайперы ВИРА случайным образом просто 'снимали' любых солдат или полицейских, которые могли бы попасть в их 'кадр'.

Мы учились на ходу и получили советы о том, как добраться из одного полицейского участка в другой, не став следующей жертвой, следующей статистикой на доске объявлений в штаб-квартире или следующей смертью полицейского, о которой сообщат на пятой или шестой странице местных газет. Печальный факт заключался в том, что в то время убийство людей из КПО, казалось, больше не заслуживало заголовка на первой полосе: публике просто надоело слушать о том, что казалось бесконечной чередой смертей и разрушений.

Некоторые советы, данные мне в первые месяцы моей службы в Андерсонстауне, впоследствии сыграли важную роль в спасении моей жизни. Меня учили никогда не останавливаться на красный свет во время движения по участку, если не было опасности вызвать аварии. Один из наших главных инспекторов был убит выстрелами в голову и тело, когда он остановился на красный сигнал светофора на Спрингфилд-роуд, менее чем в 100 ярдах от ворот участка. В другом случае молодой солдат был застрелен в своей машине на Монах-роуд недалеко от своей военной базы, потому что он остановился на пешеходном переходе, чтобы пропустить людей. 'Пешеходы', ради которых он остановился, на самом деле были частью ловушки. Временная ИРА поняла, что 'Мини-купер', в котором он путешествовал, на самом деле был армейской машиной под прикрытием. Он уже много раз ходил одним и тем же маршрутом. Рутина может быть фатальной: это стало совершенно очевидным.

Мне сказали никогда не сообщать о своем намерении повернуть налево или направо в участок. Снайпер ИРА, засевший в окне дома, захваченного 'временными', был бы рад этим дополнительным нескольким секундам, чтобы взять вас на прицел. Вместо этого, вам следует медленно подъезжать к участку в ряд с обычным движением, а затем внезапно свернуть в ворота. Это уменьшало шансы снайпера на точный выстрел, а также гарантировало, что ни у кого, симпатизирующего ВИРА, не будет шанса заметить ваш регистрационный номер. Я отчетливо помню, как один старший сержант-детектив, мужчина лет сорока с небольшим, строго сказал мне:

— Это не Ньютаунабби и не Бангор, сынок. Здесь у вас есть самое большее от пяти до восьми минут у дверей любого дома, в который вы можете позвонить по вызову. У вас есть столько времени, чтобы провести расследование и убраться к черту из этих районов, потому что пять-восемь минут — это все время, которое требуется 'временным', чтобы вытащить на 'поверхность' оружие и найти добровольца, который будет только рад убить вас, прежде чем вы проведете свое расследование и уйдете.

Он продолжил:

— Если вам когда-нибудь 'посчастливится' попасть в руки группы вооруженных 'временных', не пытайтесь разговаривать. Они не заинтересованы: история говорит нам, что они попытаются похитить и допросить вас, прежде чем убить. Используйте свой служебный револьвер, чтобы выпутаться из такой ситуации. Когда будете стрелять, считайте выстрелы. Стреляйте только в пятерых. У вас не будет возможности перезарядиться. Прибереги последнюю пулю для себя. Приставь пистолет к своему виску и нажми на чертов спусковой крючок! Все это закончится в одно мгновение. Поверь мне, сынок, это гораздо более быстрый способ умереть, чем любой из тех, что тебе предложат эти парни. Насколько они уверены, вы являетесь Особым отделом. Вы в штатском. Они ненавидят Особый отдел, сынок. Ты их заклятый враг, — сказал он.

— Но я не в Специальном отделе, — сказал я.

— Это не имеет значения, сынок. Что касается их, то так оно и есть, — сказал он.

Я впитал все это в себя. Я собирался снять с полки черное руководство по Кодексу КПО, чтобы изучить финансовый вопрос, когда рука пожилого мужчины протянулась, чтобы остановить меня.

— Ты не найдешь в Кодексе ничего из того, что я тебе рассказал, сынок. Там, снаружи, настоящие джунгли. Здесь нет никаких правил. Допустите ошибку, попадетесь в ловушку ИРА или на контрольно-пропускном пункте, и вам конец. Ты меня понимаешь? Мертвый. Все. Конец. — сказал он.

Я усердно слушал и начинал задаваться вопросом, во что же я ввязался.

— Как долго Вы здесь находитесь?— спросил я.

— Слишком долго, — ответил он.

— Почему бы Вам не перевестись отсюда? — поинтересовался я.

— Я так и сделал, сынок. Я трижды подавал письменное заявление о переводе куда-нибудь поближе к дому, но они не могут заставить людей здесь служить. Это тупиковый участок, куда тебя отправляют только тогда, когда ты сделал что-то не так. Что ты сделал, чтобы заслужить отправку в эту богом забытую дыру? — спросил он.

— Я вызвался добровольцем. Я хотел бросить вызов, — честно ответил я.

Он посмотрел на меня с насмешливым выражением на лице:

— Правда? — спросил он.

— Честно, — ответил я. — Мне не понравился тип преступлений, которое я расследовал в Бангоре.

Старик в изумлении покачал головой.

— Ну, сынок, в Бангоре не было никаких 'временных', не так ли? Здесь тебе придется быть осторожным, — сказал он.

Я довел до его сведения, что в Бангоре на самом деле были 'временные' и что они вступили в сговор с целью убийства двух мужчин из КПО, которые там жили. Террористы нацелились на эту пару, когда они посещали местную часовню: они планировали убить их обоих в их месте поклонения! Я объяснил, как мы действовали против подразделения ВИРА в Бангоре. Двое из них недавно отправились в тюрьму на значительные сроки тюремного заключения, а суд над третьим еще не начался.

— Ну, это место — настоящий улей активности 'временных'. Недавно мы потеряли двух наших детективов. Оба были застрелены Временной ИРА еще до того, как они поняли, что возникла проблема, — добавил он.

В течение следующих нескольких месяцев я многому научился о самосохранении. Я также узнал, что существуют новые неписаные правила охраны порядка в этих 'труднодоступных зеленых' зонах. Например, сотрудникам уголовного розыска разрешалось вербовать и руководить обычными преступниками только в качестве информаторов. Если кто-либо забредал в наши полицейские участки, чтобы добровольно предоставить информацию о террористах или террористических инцидентах, мы были обязаны немедленно связаться со Специальным отделом и организовать для них собеседование с такими лицами. Работа с информаторами республиканских террористов в Западном Белфасте была сочтена нашими органами уголовного розыска функцией, которую лучше оставить Специальному отделу. У меня не было намерения спорить с логикой этого правила. За время моего пребывания в Западном Белфасте, которое длилось почти девять лет, я ни разу ни при каких обстоятельствах не 'сцепился рогами' и не оказался в ссоре со Специальным отделом.

Мы работали совершенно отдельно от этого отдела. Широкая общественность и террористы знали нас по именам. Мы не пользовались покровом анонимности Особого отдела, который так защищал их на протяжении многих лет. Как и многие другие сотрудники уголовного розыска, дислоцированные в Западном Белфасте, я оказался приписан к подразделению сотрудников уголовного розыска, в чьи обязанности входило допрашивать подозреваемых в терроризме в полицейском участке КПО в Каслри. Это был центр содержания всех террористов, арестованных в районе Белфаста и за его пределами. Все лица, арестованные в соответствии с чрезвычайным законодательством, доставлялись в Каслри для допроса. Если заключенный действительно признавался в своих преступлениях, а сотни людей решали поступить именно так, мы должны были явиться в Королевский суд на Крамлин-роуд, Белфаст, чтобы дать показания против него в открытом судебном заседании. У нас не было места для укрытия, не было способа уберечь нас от нападения тех членов Временной ИРА, которые оставались на свободе.

И все же в округе 'B' не все было так мрачно и обреченно. Я познакомился с несколькими очень, очень порядочными людьми в этих обширных жилых комплексах в Западном Белфасте. Главный квартал Андерсонстауна, как я обнаружил, очень напоминало Рэткул в Ньютаунабби. Планировка двух кварталов была очень похожа; их дома были совершенно одинакового дизайна и, очевидно, были построены примерно в одно и то же время. Но на этом сходство заканчивалось. Это был очень опасный район для всех патрулей КПО, включая патрули отдела угрозыска. Были люди, которые были националистами, но у которых абсолютно не было времени на 'временных'. Некоторые даже страстно ненавидели республиканские полувоенные формирования. Много раз я нарушал это золотое восьмиминутное правило и оставался в доме в центре Андерсонстауна или Баллимерфи с большим риском для себя, просто чтобы иметь возможность насладиться гостеприимством людей, которые не могли позволить себе открыто поддерживать КПО. Сегодня я рад, что нашел время сделать это.

Папа Иоанн Павел II посетил Ирландию в 1979 году, и я с интересом слушал то, что он проповедовал о зле насилия. 'Убийство есть убийство есть убийство', — сказал он. В его тоне безошибочно угадывалось искреннее предостережение. Также не было места для споров или обсуждения того, что он сказал: его осуждение убийства было недвусмысленным. Он сказал собравшимся массам и всем остальным по всему миру, кто, возможно, слушал, что не может быть другого слова для обозначения отнятия человеческой жизни. Такие термины, как 'совершить покушение', 'казнить', 'убить' и 'умертвить', были призваны умалить бесчеловечность жестокого акта убийства. Им не следует позволять этого делать. Никакое другое слово не подходило.

Я приветствовал это развитие событий. Из интервью с 'солдатами' ВИРА я знал, что обычный доброволец из 'временных' всегда предполагал, что то, что он делает во имя ирландской свободы, является морально законным. Многие из террористов, у которых мы брали интервью, искренне верили, что они пользуются, по крайней мере, молчаливым одобрением, если не полной поддержкой Католической церкви. Однако теперь сам папа Иоанн Павел II совершенно ясно дал понять, что лишение человеческой жизни никогда не может быть оправдано, что ни одно политическое дело никогда не может быть продвинуто безжалостным убийством другого человека. Даже проработав всего шесть лет, я перешагнул через столько трупов, что их хватило бы мне на всю жизнь, реальных трупов людей, о которых большинство населения знает только как о статистике.

После обсуждений с друзьями-католиками по случаю визита Святого Отца я решил купить пластинку с обращением Папы Иоанна Павла, которая была выпущена в то время. Я взял ее домой и проигрывал снова и снова, пока не выучил большинство строк наизусть. Иногда я цитировал некоторые из этих строк во время интервью с террористами, и всегда с большим эффектом. Многие республиканцы, которые лично признались мне в своей причастности к убийству, были тронуты этими словами папы Иоанна Павла II. Они отправились в тюрьму в мире с самими собой. Закаленные члены полувоенных формирований внимательно слушали, как я доказывал, что ни их Папа, ни их Создатель никогда не простят им таких отвратительных убийств. И все же для меня это не было циничным упражнением в психологической манипуляции: я твердо верил в правдивость того, что говорил. Я полностью понимал, что прежде чем любой человек сможет убить другого, он должен дегуманизировать свою предполагаемую жертву. ВИРА было легко дегуманизировать армию или КПО. Кроме того, тактика их лидеров, враждебность, республиканская риторика и угрозы жестоких дисциплинарных мер в отношении их собственных людей, гарантировала, что только самые храбрые из мужчин будут подвергать сомнению приказ об убийстве.

Проблемы, однако, возникали позже, когда добровольцы, те, кто совершил убийства, обнаруживали, что ужасные образы возвращаются к ним во сне или даже средь бела дня в форме 'флэшбеков'. Они не ожидали этого, но это факт жизни. Чувство вины — ужасная вещь, и человек не рождается злым. Люди из полувоенных формирований могли убивать, они действительно убивали. Но дома, в более поздние годы, в ночной тишине, к ним неустанно возвращаются образы умерших. Чудовищностью их преступлений. Я знаю, что это так, потому что я записал длинные и подробные заявления многих добровольцев ИРА, которые расплакались во время интервью и признались в своей причастности к подобным преступлениям.

Любой детектив или бывший детектив, который прочтет это повествование, точно поймет, что я имею в виду. Первое, что чувствует убийца, признавшись в своем преступлении, это облегчение. Он чувствует себя лучше. Атмосфера в комнате для допросов внезапно преображается чувством эйфории, которое исходит от заключенного сразу после того, как он или она признались. Да, они должны сесть в тюрьму, но они поняли, что тюрьма — это на самом деле наименьшая из их проблем. Гораздо важнее как-то искупить совершенное ими злодеяние.

Иногда я неожиданно оказывался лицом к лицу с людьми, которые признавались мне в подобных преступлениях в прошлом и которые отбывали свои наказания в течение многих лет тюремного заключения. Никто из этих мужчин никогда не проявлял ко мне никакой враждебности. Все они, без исключения, выразили только благодарность. Все они говорили о чувстве освобождения от своей вины. Их больше не посещали кошмары или флэшбэки в той степени, в какой они были до их признания. В каком-то смысле этим людям повезло. Я тоже знаю многих мужчин, которым сейчас за сорок и пятьдесят, которые не могут спать по ночам. Каждый раз, когда они закрывают глаза, их преследуют одни и те же ужасные образы. Как бывший детектив, я не испытываю к ним никакой симпатии. Я могу только посоветовать им пойти и поговорить с полицией. Если бы они только могли услышать свидетельства тех, кто сделал это, и освобождение от чувства вины и возвращение к некоторому чувству нормальности, о которых они говорят, я верю, что они выступили бы вперед без колебаний. Реальность также такова, что страх перед длительными тюремными сроками больше не имеет силы. Политические решения исполнительной власти устранили возможность того, что террористы столкнутся со всей строгостью закона, что ясно иллюстрирует самый последний пример дела Кена Барретта.

В понедельник, 12 мая 1980 года, меня перевели из уголовного розыска Андерсонстауна в отделение полиции Вудборна. На месте Вудборна когда-то был местный отель, теперь его давно нет. На его месте было небольшое сборное здание КПО , укомплектованный несколькими сотрудниками в качестве 'поста сбора информации'. Там также присутствовал большой военный контингент. В штаб-квартире КПО разрабатывались планы превратить это место в новый крупный полицейский участок. Но на это ушли бы годы. Тем временем нам пришлось бы довольствоваться обычным сценарием — сборные домики поверх сборных домиков.

Зимой участок затопило, и нам пришлось прибегнуть к услугам солдата на плоскодонке, чтобы он доставил нас из нашего отделения уголовного розыска в следственный отдел через поток дождевой воды глубиной местами около двух футов. Несмотря на то, что там находилось несколько женщин-офицеров, у них не было туалета. Кто-то из отдела планирования просто забыл. Женщинам приходилось добираться на бронированном автомобиле до близлежащего участка КПО в Дунмурри, чтобы воспользоваться тамошними удобствами.

И все же Вудборн был счастливым местом. Ничто так не объединяет людей, как тот факт, что все мы столкнулись с одними и теми же чрезвычайными невзгодами. Будучи новым участком на переднем крае Западного Белфаста, это место всегда было, мягко говоря, непростым. Тем не менее, у меня много приятных воспоминаний о моей службе в участке КПО в Вудборн и о персонажах, которых я там встретил. В течение следующих четырех лет я тоже переживал печальные времена, когда нам приходилось поднимать и хоронить наших погибших коллег. Мой опыт работы в этой сплоченной, изменчивой среде был многочисленным и разнообразным, и я не смог бы отдать ему должное, сведя его к этой книге.

Я не могу переоценить чудовищность давления, с которым мы столкнулись, когда выполняли свою задачу — пытались нести полицейскую службу в самых трудных обстоятельствах. Я знал, что мы не одиноки в наших начинаниях. Многие другие участки КПО на переднем крае столкнулись с трудностями такого же характера. Именно здесь, в Западном Белфасте, я был посвящен в утомительную рутину ежедневных попыток избежать смерти. Каждый шаг, который мы делали, покидая наши охраняемые участки, должен был быть взвешен. Необходимо было найти баланс между предоставлением местным жителям услуг полиции и самозащитой от постоянной угрозы нападения.

Наши машины были хорошо бронированы, и на места преступлений всегда сопровождали нас две военные машины. В отделе уголовного розыска мы пользовались 'призрачным флотом' — не бронированными иностранными автомобилями с салонами, которые нелегко было идентифицировать как полицейские машины. Мы использовали их для рутинных расследований за пределами округа или во время патрулирования в темное время суток. Мы лишь на короткое время держали машины 'призрачного флота', прежде чем обменяться ими с другими округами, чтобы сбить с толку тех республиканцев, которые замышляли наше убийство. Наши стандартные машины отдела угрозыска были бронированными, и они использовались в светлое время суток при передвижении по округу от участка к участку. Наш участок неоднократно подвергался обстрелам из автоматического оружия и самодельных минометов Временной ИРА.

Полицейская служба в Западном Белфасте должна была совершенно отличаться от всего, что я испытывал ранее. Мой старый коллега Джо не преувеличивал, когда говорил, что опасность со стороны республиканцев будет присутствовать всегда. Я переживал времена, когда мне везло, и я спасал свою жизнь от 'временных'.

В те годы моей службы я месяц жил в Англии с членом ВИРА, которому посчастливилось сбежать от карательного отряда 'временных' за несколько минут до того, как они намеревались его убить. Я увидел абсолютную жестокость насилия, совершаемого ВИРА, воочию. В другом случае я был свидетелем того, как один молодой патрульный КПО был без необходимости отправлен на смерть начальником, который выразил невероятное и глубокое безразличие к его судьбе. Эти годы действительно были американскими горками путешествия в то, что в то время было известно как 'Дикий Запад'.

Но путешествие в конечном итоге сказалось на мне психологически и эмоционально, причем настолько коварно, что я не осознавал, насколько сильно это повлияло на меня, пока годы спустя не ушел из округа в полицию с более нормальной обстановкой. И все же, несмотря на все это, я все еще оглядываюсь на свое пребывание на 'Западе' с гордостью, приправленной более чем легкой грустью по тем храбрым полицейским, которые с этим не справились.

Глава 9. Случай с 'временным', ставшим членом 'Добровольческих сил Ольстера'

В 1985 году, во время службы в Гринкасле, я впервые столкнулся с Тревором Макилратом, в то время детективом-констеблем тамошнего уголовного розыска. Мои первоначальные впечатления о Треворе были, пожалуй, не самыми благоприятными из-за его неряшливой одежды и порой причудливого чувства юмора, но все это перевешивал тот факт, что он был одаренным детективом. Как только мы начали работать вместе, быстро стало очевидно, что наши навыки и темпераменты идеально дополняют друг друга и что из нас получится потрясающий дуэт. Наше последующее сотрудничество в качестве детективов продлилось двенадцать лет, с 1985 по 1997 год, с перерывом всего в семь месяцев в 1988 году, когда по распоряжению Специального отдела меня направили в Каррикфергус. Намерение состояло в том, чтобы удержать меня там, так сказать, вне игры, по крайней мере, на четыре года. К счастью, детектив-суперинтендант Алан Симпсон с Норт-Куин-стрит вмешался всего через семь месяцев после моего назначения в Каррикфергус, пригласив Тревора и меня присоединиться к недавно сформированному отделу по расследованию убийств, базирующемуся в участке КПО на Антрим-роуд.

Как напарники, специализирующиеся в области лоялистского терроризма, Тревор и я достигли беспрецедентных успехов. За те три года, что мы находились в Гринкасле, у нас был 67-процентный показатель раскрываемости, что примерно в три раза превышало средний показатель по стране. Ежемесячно мы арестовывали больше подозреваемых и раскрывали больше преступлений, чем в любом другом участке отдела, несмотря на то, что в их распоряжении было вдвое больше людей. Неизбежно наши успехи вызвали зависть, особенно в рядах Специального отдела, и возникшие трения в конечном счете разрушили нашу команду. Мое сотрудничество с Тревором оборвалось в 1997 году, когда он был вынужден уволиться с работы по медицинским показаниям. Правда заключалась в том, что в дополнение к неизбежным стрессам и напряжениям, с которыми была связана наша работа, совокупный эффект многолетнего конфликта со Специальным отделом ужасно сказался на Треворе. После его ухода начальство отобрало ряд других офицеров для работы вместе со мной в качестве его замены. За одним примечательным исключением, эти люди один за другим отошли на второй план не по своей вине, либо потому, что им не удалось должным образом 'подружиться' с информаторами, либо потому, что у них не хватило духу терпеть постоянные трения со Специальным отделом. Исключением был детектив-констебль Джон Аллен, единственный офицер, способный пройти какое-либо расстояние: он был моим партнером в течение последних двух лет моей службы.

Впервые я встретил 'Томми' (не настоящее его имя) в 1985 году, когда проводил расследование жестокого убийства Стивена Меграта, бойца полка обороны Ольстера. Меграт был застрелен Временной ИРА на кухне своего дома в лоялистском районе Тайгер-Бей на севере Белфаста. Он только что вернулся домой, и его убийца последовал за ним на кухню и выстрелил в спину. Томми был другом семьи молодого человека, и трусливое убийство вызвало у него отвращение.

В то время Томми, католик, жил в соседнем националистическом районе. Он был чрезвычайно осведомлен о местных членах Временной ИРА. Он, казалось, сотрудничал с нами, согласившись сделать все, что в его силах, чтобы помочь нам привлечь виновных в убийстве бойца из полка обороны Ольстера к ответственности. Я говорю 'казалось', потому что изначально он был осторожен. Он говорил намеками, говоря ужасно много, но рассказывая нам очень мало.

Томми поддерживал с нами связь в течение многих лет. Вскоре он преодолел свой первоначальный страх перед работой с КПО и быстро осознал ценность откровенных разговоров. Он часто выходил на связь и проявлял готовность помочь нам в выявлении людей или мест по обе стороны религиозной пропасти.

По его собственному признанию, он был бывшим членом фениев Временной ИРА (младших членов ИРА). К счастью для него, его отец пронюхал о его связи с республиканским движением и отправил его в Англию, подальше от власти его хозяев из 'временных'. По возвращении в Северную Ирландию он не возобновил свою связь с 'временными'. Благодаря своим семейным связям в националистических районах и дружбе с протестантами, живущими в лоялистских районах, Томми мог свободно перемещаться между обеими общинами. Он потерял все уважение, которое когда-то питал к республиканскому движению, и когда он впервые пошел на сотрудничество, чтобы помочь нам, ему фактически грозила смерть со стороны ВИРА по причинам, которые он не хотел раскрывать. Его теплый и приветливый характер, наряду с плотным телосложением и способностью постоять за себя против любого мужчины, делали его грозной фигурой. Ни один 'временный' не осмелился бы сразиться с ним в поединке один на один. Но тогда трусливые республиканцы никогда бы не подошли к нему один на один: он знал, что если они все-таки придут за ним, их будет по крайней мере трое или четверо, и они наверняка будут вооружены. Томми никого не боялся, но он всегда соблюдал осторожность в своих передвижениях по городу.

Только дурак стал бы с пренебрежением относиться к информации, которую смог предложить Томми: мы, конечно, не могли себе этого позволить. Жизни зависели от нашей способности получать информацию от таких людей, как он. За короткое время он остепенился и начал полностью доверять нам. Взаимное доверие было жизненно важным в наших отношениях с этими людьми. Томми всегда с большой охотой брался за наши задания. Он быстро отчитывался перед нами и всегда с большей детализацией, чем мы просили его получить.

В 1991 году у Томми завязалась тесная дружба с местным высокопоставленным членом 'Добровольческих сил Ольстера', 'Иксом', из печально известного лоялистского района Маунт-Вернон. В то время 'Икс' был известным активистом ДСО. То, что он смог так сблизиться с 'Иксом', является показателем личности Томми и его способности общаться с другими. Чего он, однако, не знал, так это того, что он был не единственным, кто был близок к 'Иксу'. Тревор на самом деле завербовал 'Икса' несколько лет назад, и мы очень успешно использовали его в качестве информатора уголовного розыска.

Теперь, когда 'Икс' состоял в ДСО и активно участвовал в террористических преступлениях, он был передан Специальному отделу в соответствии с отчетом Уокера. Тревор остался с 'Иксом' в качестве совместного куратора уголовного розыска. Меня отстранили от 'Икса' в октябре 1991 года, когда в дело вмешался Специальный отдел. В любом случае, я уже был очень занят с другими источниками, включая командира 'Ассоциации обороны Ольстера' Кена Барретта; тем не менее, я держал руку на пульсе относительно сценария обработки 'Икса'. Тревор держал меня в курсе событий.

Другие источники уголовного розыска в группе ДСО 'Икса' сообщали, что он становился злобным и неконтролируемым, и что его все боялись в его местном сообществе. Это было печальное событие, потому что изначально он полностью сотрудничал с нами и всегда стремился спасти жизни и помешать операциям ДСО. Я был осведомлен о том, что Специальный отдел практически ничего не делал для ограничения гнусной деятельности 'Икса' как своего источника. Тревор и я уже давно решили положить его 'на пол' путем ареста в первый же подходящий момент. Ни у одного информатора не было лицензии на совершение преступлений, особенно таких серьезных. Нашим единственным препятствием на пути устранения 'Икса' из игры был абсолютный карт-бланш, предоставленный ему Специальным отделом. Нам пришлось бы придумать способ это обойти.

Некоторые неразборчивые в средствах офицеры в Специальном отделе ясно дали понять, что они не разделяют нашего энтузиазма по привлечению 'Икса' к ответственности. По их мнению, он мог делать все, что ему заблагорассудится. До тех пор, пока они не сообщали о его преступной деятельности в свою разведывательную систему, они были уверены в безоговорочной поддержке своего руководства. Фактически, они поддерживали все что делал их агент, если это давало результат. Но если что-то, свидетельствующее против него, попадало в его досье, в конечном итоге, это привело бы к тому, что Специальный отдел 'отмечал' (вычеркивал) агента. Эта система была открыта для злоупотреблений, и я видел, как ею часто злоупотребляли. Нет никого более слепого, чем те, кто не хочет видеть.

Некоторые руководители специальных подразделений поощряли своих подчиненных закрывать глаза на преступную деятельность агента, опасаясь, что его или ее исключать из их пула разведывательных ресурсов. Если бы ни одно из наиболее сомнительных действий агента не было зафиксировано, его куратор мог бы следить за ним, не нарушая закон и правила КПО. И таким образом, в маловероятном случае, если какое-то внешнее агентство прибудет для расследования правонарушений в полиции, все вовлеченные будут прикрыты с точки зрения закона. Однако, к сожалению, это был палка о двух концах, создавая у тех террористов, которые действительно пользовались статусом агента Специального отдела, впечатление, что у них есть то, что фактически является лицензией на совершение преступлений, даже убийств. Они могли неоднократно признаваться в своей причастности к таким преступлениям своим кураторам из Специального отдела, будучи в абсолютной безопасности, зная, что не будет никаких юридических последствий и что они будут защищены от уголовного розыска.

В случае с 'Иксом' кураторы Специального отдела придерживались мнения, что в то время он был слишком ценен для них, чтобы рассматривать возможность удаления его с поля. Мы не согласились с этим, наш аргумент заключался в том, что у нас были другие информаторы в той же группировке ДСО, и что как таковой 'Икс' не был бы такой большой потерей, как уверял нас Специальный отдел.

Мы с интересом и некоторым восхищением наблюдали за тем, как расцветали странные отношения между Томми и 'Иксом'. 'Икс' стал безоговорочно доверять Томми, и Томми докладывал нам. Однако у нас были другие источники, настолько хорошо осведомленные в этой конкретной области, что мы не много извлекли пользы из из того, что рассказал нам Томми. Однако для нас не было никакой разницы, когда мы говорили об этом Томми. Никто никогда не знал, когда он сможет предоставить нам разведданные, которые какой-либо другой источник передал бы или не смог бы предоставить. В такой среде, как Северный Белфаст, жизни зависели от нашей способности собирать такую информацию.

Томми переехал в новый дом недалеко от Белфаста. И у него, и у 'Икса' были гражданские жены. У них были и другие подружки: они играли по-крупному. Пока Томми был в компании 'Икса', ему были рады во всех притонах ДСО в провинции. Он даже часто посещал штаб-квартиру ДСО на Шенкилл-роуд в Белфасте. В местных краях он известен как Исторический клуб. Очень немногие католики когда-либо осмелились бы рискнуть войти туда. Но правда заключалась в том, что Томми ходил по яичной скорлупе. По опыту я знал, что это только вопрос времени, когда его новообретенные друзья из ДСО отвернутся от него, и мы часто предупреждали его о такой возможности снова и снова.

В 1995 году Томми связался с нами, чтобы сообщить, что его попросили предоставить автомобиль для ДСО: они намеревались использовать его для убийства молодого католика, который обычно провожал свою подругу-протестантку домой в лоялистский район недалеко от Антрим-роуд. Команда убийц ДСО уже некоторое время охотилась за этим юношей. Однако, к сожалению, Томми не знал личности предполагаемой жертвы. Он также не был в состоянии задать ДСО какие-либо вопросы об их убийственной операции. 'Игрек', высокопоставленный член ДСО, просто попросил его предоставить машину для использования бандой убийц.

У нас была срочная встреча с Томми на автостоянке в Северном Белфасте. 'Икс' находился за границей в отпуске. Он сказал нам, что 'Игрек', хорошо известный нам боевик ДСО, стремился лично совершить убийство, чтобы возвыситься в глазах своих боссов на Шенкилл-роуд до того, как 'Икс' вернется домой из отпуска. Томми не нравился 'Игрек'. Особой причины не было, он просто не мог проникнуться к нему теплотой. Чего Томми не знал, не мог знать, так это того, что 'Игрек' также был агентом Специального отдела. Хуже того, его куратором был не кто иной, как Алек (его не настоящее имя), особенно неприятный офицер Специального отдела.

Задача Томми состояла в основном в том, чтобы раздобыть автомобиль, пригодный для движения, и предоставить его в хорошем рабочем состоянии команде убийц ДСО. Они должны были забрать машину возле его дома, когда она будет готова. Томми вызвался предоставить нам автомобиль, чтобы мы могли делать с ним все, что потребуется, чтобы отслеживать его передвижения и арестовать этих людей из ДСО, намеревающихся совершить убийство. По опыту я знал, что это будет несложный вопрос. Мы часто делали это раньше при умелой помощи действительно порядочных сотрудников Специального отдела.

Теория была проста. Как показал опыт, оперативная способность Специального отдела справляться с подобными ситуациями была неоспоримой. Однако проблема заключалась не в их способностях: дело было в том факте, что Тревор и я просили их выступить против одного из их собственных агентов. Мой предыдущий опыт с Алеком заставил меня насторожиться. Я не доверял ему и поэтому не хотел, чтобы ему стало известно, что Томми подставляет одного из его агентов.

Я решил привлечь достойного сотрудника Специального отдела, человека, которому я мог доверять, из Специального отдела на Теннент-стрит. Единственный способ, которым я мог гарантировать, что он будет вовлечен в этот сценарий жизни или смерти, состоял в том, чтобы заявить, что кто-то другой, кроме 'Игрека', возможно, какой-то член ДСО из Шенкилл, попросил Томми предоставить машину для убийства. Это исключило бы Алека из уравнения. На этот счет я представил рапорт по форме CID 50 (входящую разведсводку).

У меня были серьезные сомнения относительно того, начнет ли Специальный отдел операцию по аресту 'Игрека'. Я уже сталкивался с этим раньше. Они предприняли бы какие-то открытые действия, чтобы прервать операцию ДСО, тем самым избавив от необходимости кого-либо арестовывать. Единственная проблема с такой формой реагирования заключалась в том, что в будущем команда убийц ДСО вполне могла снова предпринять действия против той же предполагаемой жертвы, но в то время, когда наши источники были не в состоянии сообщить об их намерениях.

Времени на промедление не было. На карту была поставлена жизнь. Я не хотел чтобы Алек вмешивался в это дело. Я доложил о разведданных своему начальству, а через них в Специальный отдел, в соответствии с нашими правилами.

Со мной в течение очень короткого времени связался сотрудник Специального отдела из офиса на Теннент-стрит. В то время у меня были хорошие отношения с этим офицером. Я знал, что он, по крайней мере, намеренно не причинил бы Томми никакого вреда. Я организовал встречу между Томми и Специальным отделом. Я заверил Томми, что, хотя этот вопрос теперь не в моей власти, он может безоговорочно доверять сотруднику Специального отдела, о котором идет речь.

Позже Томми сообщил мне, что он встретился с ним и передал им машину, о которой шла речь. Я был в курсе событий. Машина была оснащено маячком в одном из мест в Восточном Белфасте.

После возвращения машины со мной связался очень обеспокоенный Томми. У Томми не было никаких проблем с сотрудником Специального отдела, которого он встретил, называя его 'порядочным парнем'. Однако он был озадачен тем, почему сотрудник филиала должен говорить ему быть очень, очень осторожным. По словам Томми, самого сотрудника Специального отдела трясло, и весь этот опыт сильно выбил его из колеи. Он спросил меня, сколько людей знали о жучке в машине. Я заверил его, что очень немногие люди знают о том, что происходит.

Томми работал с несколькими членами ДСО из группы 'Икса' на случайной, но ежедневной основе. Это был редкий день, когда в его доме никого не было, даже когда их командир уезжал в отпуск. Мы попросили Томми держать нас в курсе ситуации. Проходили дни, а мы ничего от него не слышали. Это меня сильно обеспокоило, но я знал, что лучше не пытаться звонить ему домой. Я не хотел привлекать к нему излишнее внимание в такой критический момент. Также с моей стороны было бы благоразумно спросить Специальный отдел о том, что происходит.

Следующее, что я услышал от Томми, было в 2 часа ночи несколько дней спустя. Мне позвонила женщина, детектив-констебль из отдела уголовного розыска на Теннент-стрит. Она сказала мне, что я должен позвонить Томми домой. У этого человека был номер моего домашнего телефона. Зачем ему звонить на Теннент-стрит, чтобы связаться со мной? Очевидно, что-то было очень не так. Я боялся худшего.

Я связался с Томми несколько минут спустя со своего домашнего телефона. Он сказал мне, что ДСО никогда не приходили к нему, чтобы забрать машину. Она все еще была там. Он сказал мне, что все члены ДСО 'Икса' перестали звонить к нему домой, и что сам 'Икс' сейчас вернулся из отпуска за границей, но не пришел повидаться с ним. Это было очень странно, потому что перед тем, как он уехал в отпуск, 'Икс' обнял его и сказал, что увидится с ним, как только он вернется домой. Так почему же он не вышел на связь? Единственным логичным объяснением было то, что ДСО каким-то образом узнали о жучке в машине. Он рассказал мне, что всего за неделю до этого командир ДСО привел его к присяге на верность на квартире в районе лоялистов Рэткул.

Я пытался успокоить его. Они не могли знать! Как они могли? Но почему тогда никто из обычных членов ДСО не посещал его дом? Я не мог его успокоить. Томми, вообще говоря, было нелегко вывести из себя. Он просто знал, что дело мутное, и он опасался нападения со стороны своих знакомых из ДСО в любое время. Источник явно паниковал.

— Как ДСО могли узнать? — снова спросил он меня.

Я понятия не имел. За происходящее отвечал Специальный отдел, так что не в их интересах было ставить операцию под угрозу. В тот вечер я провел по крайней мере час или два, разговаривая по телефону с Томми. Я посоветовал ему вернуться в компанию ДСО: он должен попытаться проявить наглость. Я предложил ему неожиданно появиться на сходке ДСО и остаться там совсем ненадолго, чтобы проверить температуру. Он был напуган, на самом деле в ужасе, но согласился это сделать. Так получилось, что он должен был присутствовать на собрании ДСО в доме высокопоставленного командира в Шор-Кресент в течение следующего дня или около того.

Я повесил трубку в замешательстве. На карту была поставлена жизнь молодого католика. Кто в ДСО принял решение не использовать машину? Теперь, когда 'Икс', командир боевиков, вернулся из отпуска, почему он не связался со своим старым приятелем, нашим источником Томми?

Я знал, что, в конце концов, наш долг — спасать жизни, но как насчет нашего 'долга заботиться' о нашем источнике? Если он был прав, то его жизнь действительно находилась в очень серьезной опасности. Остаток той ночи я спал очень мало. У меня было много возможностей помочь нашему источнику. Например, Томми не знал, что у нас были другие источники в его подразделении, которые гораздо лучше него могли сообщать о деятельности ДСО. Мы могли бы связаться с ними, чтобы выяснить, был ли Томми под подозрением.

На следующий день я обсудил этот телефонный звонок с очень высокопоставленными офицерами полиции. Они не были убеждены, придерживаясь мнения, что, скорее всего, что-то сказанное или сделанное Томми привело к разрыву с ДСО. Я должен был признать, что без каких-либо свидетельств обратного это вполне могло быть так. Все вернулось к на исходную точку.

Нам не пришлось долго ждать. Второй звонок от Томми побудил к немедленной встрече с источником. У него была информация в связи с ночным поджогом гостиницы 'Раффорт', бара на окраине Гленгормли и хорошо известного в те дни притона ДСО. Мне было известно, что штаб-квартира отдела по борьбе с тяжкими преступлениями уголовного розыска проводила операцию в баре, которая, как они были уверены, приведет к арестам некоторых очень зловещих людей из ДСО, причастных к попытке вымогательства средств у владельца. Люди, в число которых входили два агента Специального отдела, 'Икс' и 'Игрек'. Для обнаружения преступников были установлены дорогостоящие скрытые камеры КПО.

Я уже разговаривал с сержантом-детективом из команды по борьбе с рэкетом C12 штаб-квартиры КПО. Пожар был злонамеренным, и он задался вопросом, заметили ли ДСО попытку их ужалить. Я почувствовал запах крысы. У меня были веские основания подозревать, что некоторые офицеры Специального отдела предали операцию уголовного розыска.

Поскольку Томми был членом команды ДСО, находящейся под наблюдением C12, я полагал, что он мог бы помочь ответственному сержанту-детективу. Я назначил им встречу у себя дома в Баллироберте. И лоялисты, и республиканские террористы знали, где я живу. Они преследовали меня там в течение многих лет. Мой дом был практически крепостью.

Я договорился встретиться с Томми за час до встречи с C12. Это дало бы мне столько времени, сколько мне было нужно, чтобы обсудить предполагаемый компромисс в операции штаб-квартиры 'Жало'. Томми прибыл первым. У него было пепельное лицо. Как бывший член ВИРА, а ныне полностью приведенный к присяге член ДСО, он явно был не из тех, кого легко напугать. Так что по его поведению я понял, что он был осведомлен о том факте, что теперь он был в списке смертников ДСО, и почему.

Оказавшись в моем доме, мы с Тревором попытались успокоить Томми. Я попросил его начать с самого начала. Ездил ли он в Шор-Кресент на собрание ДСО? Он кивнул. Он сказал, что большинство боевиков ДСО ушли к тому времени, когда он прибыл, поэтому ему пришлось встретиться только с отставшими, которые остались, чтобы поговорить с верховным командующим ДСО Юго-Восточного Антрима. Когда он вошел в дом, некоторые из его бывших приятелей сделали вид, что зажимают пальцами носы, один из них сказал: 'Черт возьми, ты чувствуешь этот запах?' Затем они продолжили смеяться и шутить по поводу предполагаемого неприятного запаха. Они многозначительно спросили Томми: 'Твои приятели Джонти и Тревор там, Томми?'

Он видел, как они выходили на улицу, чтобы проверить, нет ли каких-либо признаков присутствия полиции. Томми сказал, что он пытался убедить людей из ДСО, что он понятия не имел, о чем они говорили, но атмосфера была настолько скверной, что ему пришлось быстро уйти под шквал ненормативной лексики от своих бывших друзей.

Это было плохо. Наши худшие опасения подтвердились. Но как ДСО вышли на наш источник? То, что он сказал дальше, чрезвычайно разозлило меня. Он сказал нам, что другой местный командир ДСО, 'Игрек', позвонил к нему домой, один. Он был зол и приказал Томми сесть в его машину. Томми боялся не подчиниться. Он сел в машину 'Игрека', и его отвезли в гостиницу 'Раффорт'. Когда они добрались туда некоторое время спустя, 'Игрек' указал на выгоревшую часть бара. Он рявкнул на Томми:

— Посмотри на это!

Ущерб был значительным.

— Видишь это? — спросил 'Игрек'. — То, что ты видишь, — это то, что мы делаем с людьми, которые нас трахают, Томми, — продолжил он.

Он сказал Томми, что ДСО стало известно о том, что владелец бара пытался подставить их под арест. Что ДСО было предупреждено о скрытых камерах. Поэтому они 'чуть-чуть' подожгли бар, чтобы преподать владельцу урок.

— Какое это имеет отношение ко мне? — спросил Томми.

— Это просто, Томми. Мы тоже все знаем о жучке в машине. Нам не нужна эта гребаная машина. Мы знаем, что ты работаешь на Джонти Брауна и Тревора Макилрайта. Ты над нами издевался, Томми. Это то, что происходит с людьми, которые трахают нас из-за этого. Ты хочешь, чтобы в твоем доме был пожар, когда там маленький ребенок? Хочешь? — настойчиво спросил 'Игрек'.

Томми сказал, что его первой инстинктивной реакцией было бы протянуть руку и оторвать 'Игреку' голову. Видит Бог, он был способен на это, но он изо всех сил старался не выдать никакой реакции, кроме как отрицать всякую связь с Тревором и мной. Он сказал 'Игреку', что, вероятно, это просто Браун и Макилрайт, 'мутят воду'. (Мы всегда информировали наших контактов, чтобы в случае вызова намекать, что это мы пытаемся вызвать несогласие в их рядах.) 'Игрек' быстро возразил, что ДСО не получал информацию от Брауна и Макилрайта. Он отвез Томми домой и, высаживая, сказал ему, что ДСО с ним свяжется.

Слушая Томми, я пришел в ярость. Было очевидно, что кто-то предупредил ДСО об операции уголовного розыска в баре и устройстве в машине, предназначенной для убийства. Но кто мог бы извлечь выгоду из такого курса действий? Зачем кому-то в КПО подвергать опасности жизнь нашего источника? Мы полностью сотрудничали с нашими друзьями из Специального отдела, по крайней мере, в отношении этой машины для убийц. Так зачем же им предупреждать ДСО? Почему? Несмотря на трения между мной и некоторыми из их наиболее беспринципных офицеров, даже я не думал, что они намеренно поставят под угрозу одну из своих собственных операций. Мне еще многому предстояло научиться.

У меня, конечно, были свои подозрения. Тот факт, что в этом был замешан наш старый приятель из Особого отдела, Алек, был больше, чем совпадением. Алек теперь был главным подозреваемым, но этого было недостаточно. Моим властям не хотелось бы заниматься Специальным отделом только на этих основаниях. Я уже много раз ходил по этому пути раньше. Этот человек из ДСО, 'Игрек', не просто говорил, что Томми был информатором КПО, он даже знал, что Томми докладывал Тревору и мне. Кто-то в полиции, кто знал, что машина для убийц имела прослушку, разболтал об этом. Я намеревался точно выяснить, кто это был.

Томми встретился с детективом-сержантом из команды по борьбе с рэкетом, как и предполагалось. Мы обсуждали только пожар в баре и смогли прийти к выводу, что кто-то, должно быть, предупредил ДСО о том, что установлены скрытые камеры, чтобы поймать их людей, которые пытались совершить 'поборы'. Я не сказал детектив-сержанту, что мы знали о компрометации прослушивания автомобиля. Мне нужно было обсудить свои опасения по этому поводу со старшим полицейским и сначала получить разрешение. Теперь не было никаких сомнений в том, что жизнь нашего друга Томми была в серьезной опасности, и что кто-то в КПО намеренно поставил его в такое положение, не заботясь о его личной безопасности. Кто-то, кто действовал вопреки всем принципам работы полиции.

Тревор и я вернулись в участок Каслри и обсудили наши опасения с одним из наших старших руководителей. Мы безоговорочно доверяли этому человеку, но я также знал, что он был убежденным сторонником Особого отдела. Он согласился, что весь эпизод был в высшей степени подозрительным, но он не разделял нашего мнения о том, что у нас было достаточно оснований 'притянуть' Специальный отдел. Как бы мне этого не хотелось, я должен был согласиться с ним. Что, если я был неправ? Что, если было какое-то другое безобидное объяснение? Зачем Специальному отделу подрывать свою собственную деятельность? Это не имело смысла. И все же без каких-либо доказательств мы толкли воду в ступе.

Мы с Тревором мучительно думали о том, что же делать дальше. Мы взвешивали все доступные нам варианты, когда поняли, что существует очень простой ответ на нашу проблему. Мы оба знали человека, у которого были бы ответы на все вопросы. 'Икс'! Но к этому времени меня сняли с 'Икса' в качестве куратора, и даже Тревору, все еще его совместному куратору со Специальным отделом, было запрещено встречаться с ним без присутствия одного из их офицеров.

Нас фактически вынудили передать 'Икса' офицерам Специального отдела. Тем не менее, это факт, что, хотя отдел уголовного розыска нес единоличную ответственность за обращение с этим человеком, он всегда действовал в манере, соответствующей его статусу информатора: 'Икс' знал правила. Мы с Тревором достаточно часто напоминали ему о них. В то время он полностью осознавал, что у него не было лицензии на совершение какого-либо преступления. Мы могли бы честно сказать, что за все время, что мы с ним имели дело, он ни разу не отнял чью-либо жизнь. Кроме того, известно, что он работал, чтобы спасать жизни. Для нас было источником гордости то, что ни один из наших источников в уголовном розыске никогда не лишался жизни, пока мы с ними работали.

К тому времени, как Специальный отдел покончил с 'Иксом', он забирал жизнь за жизнью. Когда мы довели его деятельность убийцы до сведения наших начальников уголовного розыска, они заверили нас, что часто ставили в известность о ней Специальный отдел. Тем не менее, кураторы 'Икса' неоднократно говорили нам отступить, когда мы пытались разобраться с ним, обвиняя нас в том, что мы 'ставим в затруднительное положение их ценный источник'. Грубо. У меня было на уме для него нечто большее, чем затруднение.

Было бы легче посадить 'Икса' в тюрьму, чем вытащить оттуда Джонни Адэйра. Но это никого не интересовало. Нам не разрешили встретиться с ним или поговорить с ним. В любом случае, он боялся меня: он знал, что я намеревался посадить его в тюрьму. Его кураторы из Особого отдела предупреждали его достаточно часто. Однако он знал Тревора, своего совместного куратора, и доверял ему.

Мы знали, что 'Икс' может ответить на многие наши вопросы. Возможно, он даже в состоянии спасти Томми от неминуемой смерти. То есть, если он вообще согласился с нами встретиться. Мы также должны были убедиться, что он встретил нас, предварительно не поставив в известность своих кураторов из Специального отдела. Особенно нашего старого приятеля Алека, который предпринял бы шаги, чтобы остановить любую подобную встречу.

Я запросил и быстро получил разрешение от уголовного розыска на самом высоком уровне на встречу 'Икса' с Тревором Макилрайтом. Часть меня надеялась, что я ошибаюсь, что произойдет какой-нибудь неожиданный поворот, который покажет, что наши подозрения в отношении Алека необоснованны.

У нас с Алеком и раньше было много подобных трудностей. Мы знали, на что он был способен. Но, конечно, даже он не стал бы ставить под угрозу операцию Специального отдела и срывать расследование детектив-сержанта о вымогательстве? Это действительно вообще не имело никакого смысла.

Мы подобрали 'Икса' и поехали в сельскую местность недалеко от Темплпатрика. Он сразу же спросил Тревора, имея в виду меня: 'Что он здесь делает?' Мое присутствие заставляло его чувствовать себя неловко, но потом в течение многих лет я играл с ним официального парня, 'страшилу'. Он знал о моей репутации, что я сажаю таких людей, как он, в тюрьму. Он уважал меня за это, но он никогда не собирался относиться ко мне с такой теплотой, как к Тревору. Никто из них этого не делал. Такова была природа ролей, которые мы с Тревором взяли на себя. Мы разыграли это в 'горячую' и 'холодную' игру, в совершенстве используя хорошо проверенный сценарий 'хороший полицейский/плохой полицейский', 'друг/враг'. Так как Тревор его убедил, за очень короткое время 'Икс' успокоился.

Я позволил им обменяться любезностями. Было важно, чтобы они это сделали. Затем я перешел прямо к сути: почему Томми подвергся остракизму? Что ДСО знала о машине, которую Томми предоставил в распоряжение для их предстоящей попытки убийства? У 'Икса' были ответы на все вопросы. Он сказал, что дядя 'Игрека' был резервистом КПО в участке Уайтабби или был очень дружен с тамошним сотрудником из резервистов КПО. Как бы то ни было, очевидно, этот полицейский резерва подслушал, как группа Специального отдела за соседним столиком обсуждала тот факт, что стукач по имени Томми позволил им установить 'жучок' в машину, которая должна была быть использован ДСО при убийстве.

'Икс' сказал, что 'Игреку' очень повезло, что разговор был подслушан, потому что 'Игрек' вызвался быть настоящим стрелком и, таким образом, одним из тех людей ДСО, которые должны были садиться в ту машину. Я был по-настоящему зол. Я сказал 'Иксу', что сотрудники Специального отдела не обсуждают открыто своих информаторов или свои операции в полицейской столовой. Он сказал, что надеется на обратное, но что 'Игрек' обратился с этой историей в ДСО Шенкилла, и они отнеслись к ней достаточно серьезно, чтобы отменить операцию и подвергнуть Томми остракизму. Теперь мы точно знали, что произошло.

'Икс' рассказал нам, что Алек и другие сотрудники Специального отдела предупредили его, чтобы он не приближался к гостинице 'Раффорт Инн', поскольку у отдела уголовного розыска там были спрятаны видеокамеры, чтобы поймать людей ДСО, шантажирующих владельца. Он сказал, что более чем вероятно, что Алек также предупредил 'Игрека', потому что Алек сказал ему, что 'Игрек' тоже работает в Специальном отделе. Он сказал нам, что Алек явно стремился поднять 'Игрека' на ранг выше его собственного в качестве информатора. Согласно 'Икс', ДСО подозревали, что 'Игрек' является информатором, но они не могли быть уверены. Он также не сомневался, что именно Алек предупредил 'Игрека' о жучке в машине. Он сказал, что не знает кого-либо из высокопоставленных членов ДСО, которые поверили бы в эту историю с резервистом.

Пока я сидел в той полицейской машине, я приходил во все большее и большее негодование. Я спросил о Томми. 'Икс' сказал мне, что Томми хорошо справлялся с опровержениями, но, поскольку он был 'фением' (католиком), было вероятно, что ДСО допустит ошибку в сторону осторожности и убьет его. Не только из-за жучка, но и потому, что они не могли рисковать тем, что он побежит в полицию и даст показания под присягой на многих других членов ДСО.

'Икс' говорил о вероятности того, что Томми будет застрелен так небрежно, как если бы он был надоедливой мухой, которую собирались прихлопнуть. Его безразличие к бедственному положению своего лучшего друга еще больше разозлило меня. Это была не игра: жизнь Томми была в опасности. Теперь у нас был четкий долг сделать все, что в наших силах, чтобы изменить этот ход событий, если это вообще возможно.

Мы провели несколько часов с 'Иксом'. Он всегда подозревал, что Томми передал информацию Тревору и мне, и вот мы подтверждаем это нашими вопросами. Ему было все равно. Как и Томми, ему нужна была страховка в виде убежища, куда можно было бы убежать и к кому обратиться, если ДСО когда-нибудь отвернется от него. Как они неизбежно сделали бы. Мы обратились к нему с просьбой использовать его авторитет, чтобы посеять сомнения в умах старших сотрудников ДСО в том, что Томми, возможно, все-таки не стукач. Он согласился, что вполне возможно, что он мог бы изменить ситуацию, если бы захотел.

— Что, если я не смогу, Джонти? Что, если Томми замочат [убьют]? — спросил он небрежно.

Он задел за живое, и я не выдержал. Я сказал ему, что если с Томми что-нибудь случится, то я приведу в действие достаточно 'замеса', чтобы его постигла та же участь. У меня не было намерения делать ничего подобного, но он не должен был этого знать. Он проработал в Специальном отделе уже так долго, что точно знал, насколько вероломными способны быть сотрудники полиции, когда им это выгодно. Его восприятие меня было таким, как и этих людей. Моя угроза возымела желаемый эффект. Он свирепо посмотрел на меня. Напряжение между нами было почти осязаемым. Я резко прервал встречу, сказав ему, что его друг из Особого отдела Алек ничего не узнает о нашей встрече, если он сам не расскажет об этом.

Мы не зарегистрировали нашу встречу с 'Иксом' в нашем Региональном разведывательном подразделении (РРП), как от нас ожидали. Мы также не согласовали это со Специальным отделом, как того требовали от нас правила. Однако у нас были полномочия встретиться с ним от старшего сотрудника уголовного розыска. 'Икс' ясно понимал эту позицию. Он пообещал нам, что сделает все, что в его силах, чтобы попытаться как можно больше заронить сомнений в нынешних подозрениях ДСО в том, что Томми был стукачом.

Когда мы собирались расстаться, 'Икс' обратился с разумной просьбой. Он хотел, чтобы мы организовали встречу между ним и старшими офицерами уголовного розыска. Он стал очень настороженно относиться к Специальному отделу, и особенно к Алеку. Я мог бы увидеть заслугу в такой встрече. Если бы вы не слышали этот перечень предательств из первых уст, вас можно было бы простить за то, что вы в это не поверили. Я знал нескольких очень порядочных офицеров Специального отдела, которые бы в это не поверили. 'Икс' также стремился к тому, чтобы я не 'замешал' его с ДСО, как я угрожал, что могу это сделать. Я знал, что любая помощь, которую мы получим от 'Икса', будет направлена как на его собственное самосохранение, так и на защиту жизни Томми. Это была грязная война, и некоторые офицеры Специального отдела, очевидно, были не прочь подвергнуть жизни опасности, до тех пор, пока это не касалось их собственных жизней. Эти люди без колебаний предприняли бы любой курс действий, который пошел бы на пользу их собственным планам. Казалось, для некоторых из них законность или даже нравственность того, что они делали, никогда не была проблемой. Это было из области фантастики, все равно что действовать в мире зеркал. Я полностью осознавал, что мой статус КПО не защитит меня от такого рода безжалостности Специального отдела. Можно было так легко оказаться не на том конце грязного трюка Специального отдела, и я сам часто там бывал.

Мы с Тревором отвезли 'Икса' обратно к его машине и высадили его. Я видел, что 'Икс' был не слишком доволен, но мне было все равно. Насколько я был обеспокоен, он больше не был подходящим человеком для того, чтобы быть источником. Тем, кто был причастен к убийству, в этом отношении не было места. Убийце не было другого места, кроме как в тюрьме: я всегда ясно давал это понять. 'Икс' был ходячим кошмаром. Абсолютная виновность. Как Специальный отдел мог этого не видеть? Или это был тот случай, когда они точно знали, кем он был, но предпочли игнорировать это, пока они все еще могли использовать его, чтобы делать все необходимое внутри ДСО для продвижения своих собственных извращенных планов. Если в этом время люди были убиты им или по его указанию, разве это не имело для них значения?

Это был последний раз, когда я когда-либо встречался или разговаривал с 'Иксом'. На этом этапе он был воплощением всего, что могло пойти не так при обработке источника. Он был использован и подвергался жестокому обращению со стороны Специального отдела КПО. Число жестоких убийств, за которые он был ответственен, неуклонно росло. И все же остановить это было так легко: даже у нас, сотрудников уголовного розыска, было достаточно источников, близких к 'Иксу', чтобы мы могли его уничтожить. Но он был тем, кого мы в полиции называли 'охраняемым видом'. По какой-то причине кто-то, занимающий ответственное положение в Специальном отделе, решил, что нам не следует помогать привлекать его к ответственности за совершенные им зверства.

Мы с Тревором направились обратно в участок Каслри. Теперь все обрело смысл. Преднамеренная компрометация жучка в машине-убийце была необходима для защиты агента Специального отдела 'Игрек'. Преднамеренная компрометация операции C12 по борьбе с рэкетом была необходима для защиты как 'Икса', так и 'Игрек', а также любых других агентов, которые могли попасть в эту ловушку отдела уголовного розыска. Чем бы все это закончилось? Кем эти люди себя возомнили? Поддерживала ли иерархия Специального отдела таких, как Алек, в этом вопиюще незаконном препятствовании операциям уголовного розыска? Рассматривали ли они наши усилия по борьбе с преступностью как в конечном счете несущественный расходный материал? Была ли человеческая жизнь, жизнь Томми, такой никчемной? Сколько наших операций они сорвали без нашего ведома? Кто в Специальном отделе принимал решение о целесообразности всего этого?

Эти и многие другие вопросы крутились у меня в голове. Наверняка теперь наши старшие офицеры уголовного розыска поддержали бы нас? И все же у меня были веские основания усомниться в их решимости: меня никогда полностью не поддерживали ни в одном из моих столкновений со Специальным отделом.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мы вернулись в Каслри. Я сообщил об этих новых разоблачениях предательства в Особом отделе одному из наших старших руководителей. Я был уверен, что он будет так же взбешен, как и я. Он действительно разозлился, но не хотел приближаться к Специальному отделу, даже на его уровне. Он придерживался мнения, что существовало 'сильное подозрение' в неблаговидной деятельности Специального отдела, но все же он настаивал на том, что ничего против них не было доказано. Я испытывал и до сих пор испытываю большое уважение к этому офицеру, но, интересно, какие еще доказательства мы могли бы получить? Я обличал преступников за серьезные преступления по гораздо меньшим основаниям.

Я твердо верил, что наши новые находки несколько взъерошат перья и заставят этих людей дважды подумать, прежде чем делать что-то подобное снова. К черту улики, подумал я. Это был не суд общей юрисдикции. Конечно, мы должны отнести то, что у нас было, в штаб-квартиру КПО? Жизнями нашего источника Томми и молодого неизвестного католика играли так, как будто они не имели значения. Как насчет нашего 'долга заботы' по отношению к обоим этим людям? Смог ли Специальный отдел идентифицировать и предупредить молодого парня-католика, который должен был стать целью операции ДСО по убийству? Или он погибнет под градом пуль через недели или месяцы, когда мы не сможем опередить ДСО?

Я сказал старшему офицеру уголовного розыска, что если с Томми что-нибудь случится, если он умрет, я немедленно обращусь к прессе. Он рассмеялся и сказал мне, что, по его мнению, я слишком профессионален, чтобы сделать это. В любом случае, он не думал, что 'Белфаст Телеграф' заинтересуется. Я сказал ему, что пойду в газету 'Таймс'. Он просто выгнал меня. Когда я взялся за ручку его двери, он сказал: 'Джонстон, я не буду драться с этими людьми'.

Это было то, чего я никак не ожидал. Этот старший офицер полиции так же боялся Особого отдела, как и все остальные. По иронии судьбы, страх был взаимным. Я знал, что в течение многих лет офицеры Специального отдела боялись плотно контактировать с ним, потому что считали, что он слишком прямолинеен.

Таким образом, у нас не должно было быть никакой поддержки, никакой помощи в общении с этими людьми. Ни один сотрудник уголовного розыска не сделал бы или не сказал ничего такого, что поставило бы в неловкое положение Специальный отдел. Также ни один старший инспектор уголовного розыска не встретился бы с 'Иксом', как он просил. 'Икс' застелил свою кровать: теперь он мог в ней лежать. Они действительно не хотели знать. Все, что мы могли сейчас сделать, это помочь Томми пережить шторм. Мы сказали ему, что ДСО не были достаточно уверены в его предательстве, чтобы убить его. Мы попросили его продолжать связываться со своими коллегами из ДСО и настаивать на расследовании. Я очень хорошо знал, что никто не хочет начинать расследование в такой организации, как ДСО, где каждый пятый или шестой человек является осведомителем полиции или MI5. В течение нескольких недель Томми убедил достаточное количество людей позволить ему появляться то здесь, то там без особой опасности, но потребовались месяцы, прежде чем он почувствовал уверенность в том, что его доводы приняты.

Позже Томми пожаловался нам на человека из ДСО по имени 'Зет' из подразделения Маунт-Вернон. Он был чрезвычайно обеспокоен поведением этого конкретного человека, описывая, как 'Зет' появлялся на хорошо посещаемых собраниях ДСО и выдвигал обвинения в том, что он (Томми) был стукачом или что его видели разговаривающим с Тревором или Джонти. Эти вбросы всегда преподносились как шутка с подтекстом. Каждый раз, когда Томми был уверен, что подозрения в его адрес остались в прошлом, 'Зет' поднимал их снова. Кроме того, рассказывал Томми, 'Зет' рассказывал всем, кого встречал, будь то в Шенкилле или ДСО в Портадауне, где я жил. Он сказал, что 'Зет' все настаивал и настаивал на том, чтобы со мной 'покончили' (убили), и продолжал упоминать мой адрес и спрашивать, почему ДСО не предпринял никаких действий против меня. Я был заинтригован. Чего Томми не знал, не мог знать, и что мне показалось чрезвычайно интересным, так это тот факт, что 'Зет' также был информатором Особого отдела. Его куратор? Да, конечно! Это был не кто иной, как наш общий приятель из Особого отдела, наш 'старый друг' Алек.

Намеренно ли Алек использовал 'Зет', чтобы настроить ДСО против меня? Неужели он действительно не делал различия между мной как офицером КПО и террористами, которых он преследовал?

В его грязной войне я действительно был расходным материалом? Я точно знал, что Специальный отдел был не прочь использовать своих агентов для нападения на других террористов. Это была их общепризнанная политика, официальная или нет: 'использовать крысу, чтобы убить крысу'. Неужели этот идиот Алек решил по собственной воле использовать тот же грязный трюк против меня? Заставил бы он ДСО выступить против меня только для того, чтобы отомстить за мои постоянные попытки расправиться с негодяями-убийцами, которых он использовал в качестве агентов? И если это действительно было так, действовал ли он в одиночку или пользовался поддержкой единомышленников из некоторых старших офицеров Специального отдела? К тому моменту я видел так много их грязных трюков, что меня бы ничто не удивило.

Я оценил информацию Томми и попросил его для меня следить за ситуацией. Я не сказал ему, что 'Зет' был агентом Специального отдела. Томми был достаточно параноиком. Он согласился держать меня в курсе ситуации.

Любое соперничество, с которым я сталкивался в Специальном отделе, было их собственным делом. У меня не было никакого желания сражаться с ними. Я хотел помочь им, а не работать против них. В одном особенно благоприятном случае я получил информацию от хорошо осведомленного источника о том, что два офицера Специального отдела должны были попасть в засаду, устроенную группой 'Борцов за свободу Ольстера' (БСО) на встрече с источником в Восточном Белфасте, причем источник, о котором идет речь, сообщил своему руководству из БСО, что отдел попросил его встретиться . Эта своевременная информация позволила Специальному отделу организовать ответную засаду, чтобы защитить двух своих уязвимых офицеров. Известно, что мобильные подразделения поддержки их штаб-квартиры (HMSU) остановили несколько автомобилей в Восточном Белфасте и очень быстро уложили на пол большое количество боевиков БСО.

Подобная взаимовыручка была утрачена нашим 'другом' Алеком. Люди из Особого отдела, подобные ему, не рассматривали это как улицу с двусторонним движением. Если его лично это не касалось, он, несомненно, предоставил бы террористам полную свободу действий, чтобы они поступали со мной и Тревором так, как им заблагорассудится. Алек был верен только себе. Он был послушен начальству своего Специального отдела только тогда, когда это его устраивало.

Вся наша полиция и ее способность проводить расследования были ограничены правилами, должным образом принятыми для защиты всех информаторов. Это гарантировало, что Специальный отдел имело полный контроль над тем, кто был арестован и когда они были арестованы, а также над тем, какие обыски проводились и когда они проводились.

Разрешение полиции в форме или сотрудникам уголовного розыска на арест подозреваемых террористов или преступников или на обыск помещений (включая пустыри) должно было быть выдано Специальным отделом. В таком разрешении может быть отказано или намеренно задержано Специальным подразделением незамедлительно и, безусловно, без вопросов. Были веские и очень веские причины для наделения Специального отдела такими полномочиями в первую очередь, но часто в надлежащем разрешении отказывали по совершенно неправильным причинам. Для того, например, чтобы дать возможность Специальному отделу вывести свои источники из-под контроля до того, как с ними можно будет справиться с помощью совершенно законных операций уголовного розыска, которые, в конце концов, проводились в наилучших интересах общественности. Этот аспект полномочий Специального отдела был открыт для злоупотреблений, и, к сожалению, офицеры, подобные Алеку, часто злоупотребляли им.

Алек был настолько ослеплен своей ненавистью ко мне, что его совершенно не заботил тот факт, что я также был мужем и отцом. Его профессиональная ревность ко мне, которую я никогда не понимал, привела к тому, что я полностью разошелся с ним и такими людьми, как он, в Специальном отделе. Это также отдало меня в его власть. Он имел дело с несколькими очень жестокими террористами, которые без колебаний убили бы меня, если бы он указал им в мою сторону. Моя репутация была такова, что не потребовалось бы многого, чтобы спровоцировать нападение таких террористов. Алек знал это и часто угрожал выдать меня своим террористическим источникам: по сути, угрожал смертью. Мои собственные сотрудники уголовного розыска сделали то же самое в 1975 году. Мне повезло, что я выжил в тот раз. Позже мне предстояло выяснить, что на самом деле не было таких глубин, до которых Алек не опустился бы, чтобы убрать меня со сцены.

Однако постоянный бубнеж агента Алека в ДСО 'Зета' о том, что Томми является информатором, стал пропускаться мимо ушей. Вскоре единственным человеком, который его слушал, был сам наш друг Томми, который по своим дням во Временной ИРА знал, что даже малейшее подозрение в том, что ты стукач, часто было достаточной причиной для того, чтобы тебя убили. Именно по этой причине Томми находился во власти постоянного беспокойства.

Я помню, как Томми связался со мной примерно через пять или шесть месяцев после того, как его приняли обратно в ряды ДСО. Он попросил меня больше не связываться с ним до дальнейшего уведомления. Такое развитие событий меня не удивило: часто источник пугался и таким образом просил места. Когда я спросил его, сколько времени ему нужно, он умолял меня никогда больше не связываться с ним по телефону и не звонить к нему домой. По его словам, он, конечно, не мог очень долго думать о встрече с нами лицом к лицу. 'Икс' предупредил Томми, что ДСО наблюдают за ним, и даже невинная встреча со мной или Тревором может стоить ему жизни. Я напомнил ему, что он был добровольцем, как и все остальные наши контакты. Что, в конце концов, именно он всегда связывался с нами. Я дал ему слово, что в следующий раз, когда мы поговорим, он будет тем, кто инициирует контакт. Более того, я посоветовал ему быть осторожным, потому что в окружении, в котором он вращался, не было никого, кому он мог бы доверять. Должно было пройти много времени, прежде чем он снова позвонил нам, но когда он это сделал, он снова был в страхе за свою жизнь со стороны своей группы из ДСО...

Была среда, 2 апреля 1997 года, когда мы получили срочный телефонный звонок от Томми. Он сказал, что ему грозила опасность быть застреленным ДСО, и он хотел 'уйти'. По его просьбе мы с Тревором немедленно отправились к нему домой. Он был чрезвычайно взволнован, говоря о предполагаемом взрыве бомбы ДСО в офисе 'Шинн Фейн' в Монагане, Республика Ирландия. Он объяснил нам, что в последний момент ДСО сообщили ему, что машина, которую они намеревались использовать при этом взрыве, была нужна для какой-то другой работы. Впоследствии они проинструктировали его нанять автомобиль на свое имя или использовать его собственный автомобиль для установки бомбы. Параноик он или нет, но Томми считал, что слишком много людей из ДСО знали о заговоре, чтобы информация не достигла ушей уголовного розыска или Специального отдела. Слишком много младших членов ДСО поздравляли его за несколько недель до того, как должна была быть заложена бомба. Он вызвал своего лучшего друга 'Икса' и спросил его, что происходит, но 'Икс' заверил его, что информация держится в секрете. Томми пожаловался 'Иксу', что другие добровольцы ДСО, которым не нужно было знать об операции, очевидно, уже знали об этом, что так много людей знали о предполагаемом взрыве, что более чем вероятно, что полиция тоже была в курсе этого. Он напомнил 'Иксу' о маленьком блок-посте патрульных 'Гарды' (полиция Ирландской Республики, прим. перев.), с которым они столкнулись во время одной из своих фиктивных пробежек. 'Чистое совпадение', — возразил 'Икс'. Томми сказал, что он заметил холодность в отношениях с 'Иксом' и что в последние недели он заметил, что 'Икс' был с ним отчужден. Он опасался, что ДСО пытаются подставить его. Затем он рассказал нам о своих визитах с 'Иксом' в бар 'Рэкс' на Шенкилл-роуд, где им выдали большое количество 'Пауэргеля', совсем нового взрывчатого вещества, поступившего в арсенал ДСО в то время. Эдди Сэйерс, высокопоставленный член ДСО Шенкилля, болтал и смеялся с ними, когда они загружали взрывчатку в свой белый фургон. Взрывчатое вещество само по себе было безвредным и инертным, но ДСО теперь приобрело несколько детонаторов. Томми знал, что ДСО работали усерднее, чем когда-либо, над усилением своих возможностей по взрывчатке, даже во время прекращения огня.

Мы слушали Томми, по большей части, от 30 до 45 минут. Он разволновался еще больше, когда вспомнил, как прошлой ночью около 2 часов ночи он видел четырех или пятерых мужчин из ДСО, некоторых из которых он узнал, у задней части своего дома. Тот факт, что они не позвонили ему и не позвонили в его заднюю дверь, был зловещим. У него сложилось отчетливое впечатление, что они пытались выманить его наружу, чтобы они могли 'врезать' ему.

ДСО отвернулись от него, когда он струсил взять машину напрокат, чтобы отправиться на миссию по взрыву Монагана. Он подозревал, что они готовили его к тому, чтобы он был застрелен КПО или захвачен 'Гардой' в Ирландской Республике. Он вкратце обрисовал сложность своего положения: 'Можете ли вы представить, каково было бы мне, фению в тюрьме Портлуаз, находящемуся под стражей по обвинению в попытке заложить бомбу ДСО в офисе 'Шинн Фейн' в Монагане?'

Я сказал Томми, что он сам виноват в том, что вступил в ДСО. Никто не просил его присоединиться. Неужели он не понимал, что единственный способ, которым ДСО могла бы извлечь выгоду из его членства в их группе сейчас, — это подставить его таким образом? Затем они могли бы использовать его дело в качестве пропаганды. Был бы их католический сторонник ДСО, пойманный с поличным при взрыве офиса 'Шинн Фейн' в Ирландской Республики во время перемирия между военизированными группировками . Конечно, он мог видеть, насколько более ценным он был бы для ДСО в рамках такого сценария? Помимо всего прочего, они смогли бы использовать его историю и его участие в организации как убедительное доказательство того, что они были несектантской организацией и что их дело было справедливым, поскольку даже члены католической общины вступили в их ряды!

Томми согласился и сказал, что хочет 'уйти'. Он сказал, что мы у него в долгу. Я не согласился. Как источник он представлял ограниченную ценность, хотя, возможно, сам не до конца осознавал это. Дело в том, что, несмотря на его тесную связь с некоторыми членами ДСО, его религия означала, что у него всегда будет лишь ограниченный доступ в их святая святых. Я беспокоился за его семью. Я предупредил его, что, если ДСО станет известно о его бегстве в безопасное место, его семья станет их следующей целью. Томми возразил, объяснив, что он больше не живет со своей гражданской женой и детьми, но теперь у него новая девушка, и более вероятно, что ДСО выберет ее вместо этого, потому что 'Икс' знал, как сильно он заботится о ней, и что это причинит ему еще большую боль.

Мы оставались с Томми достаточно долго, чтобы получить всю информацию, необходимую нам для информирования старшего полицейского. Именно они должны были принять решение о том, будет ли Томми принят 'в лоно'. Из-за последнего инцидента с 'жучком' в машине Томми не поддерживал с нами регулярных контактов, за исключением нескольких телефонных звонков: вряд ли такой контакт повлиял бы на решение руководства полиции выделить десятки тысяч фунтов на его вознаграждение и переселение!

Мы обрисовали Томми в общих чертах, каково его положение. Ему это не нравилось, но у него не было другого выбора, кроме как принять это. Я объяснил, что для того, чтобы помочь нам убедить наши власти в том, что он стоил их хлопот, на данном этапе нам нужно было от него больше, больше с точки зрения оружия, взрывчатки или информации, которая принесла бы нам результат. Все было так просто. Ему пришлось бы хорошо поработать с нами в течение следующих нескольких дней, если бы мы вообще могли ему помочь. Ему это не нравилось. Он верил, и я имею в виду, искренне верил, что его предыдущая помощь была для нас неоценимой. Я указал, что одним из факторов, сильно говоривших в его пользу, было то, что 'Икс' сделал его доверенным квартирмейстером для некоторых из их лучшего 'снаряжения', включая большое количество 'Пауэргель' и совершенно новой штурмовой винтовки VZ58. Эти два предмета стали бы ценными призами, если бы Томми смог их заполучить.

Я также знал, что нашей спасительным билетом будет 'обязанность КПО проявлять заботу' по отношению к своим информаторам: я надеялся, что это была карта, которую мы сможем успешно разыграть, чтобы склонить решение в пользу Томми, даже если он не сможет предъявить оружие. Как выяснилось, наша работа по убеждению тех, кто несет ответственность за принятие таких решений, оказалась еще более сложной, чем я ожидал вначале. На самом деле, если бы не система подстраховки в рамках 'обязанности проявлять заботу', я очень сомневаюсь, что мы смогли бы убедить начальство действовать так быстро, как они это сделали.

Я воспользовался возможностью, чтобы предупредить Томми, что наш старый друг из Особого отдела Алек был очень активен на сцене и работал по своим собственным планам. Без сомнения, Алек перевернул бы небо и землю, чтобы обеспечить максимальный контроль ущерба в отношении потери оружия ДСО или взрывчатых веществ. Я предупредил Томми о том факте, что Алек может зайти так далеко, что предупредит людей из ДСО о любом предполагаемом предательстве. Томми несколько раз встречался с Алеком и сказал, что слишком хорошо знает, каким безжалостным он может быть. Мы попытались развеять его опасения, заверив его, что сделаем все, что в наших силах, чтобы эта разработка не стала достоянием Специального отдела. Однако ему придется остаться снаружи еще на пару дней и залечь на дно. Томми неохотно согласился сделать это. Я попросил его использовать это время, чтобы заполучить в свои руки оружие и взрывчатку и изолировать их от ДСО. На это он улыбнулся: 'Джонти, я не вчера родился. Я уже сделал это. Оружие и взрывчатые вещества укрыты от ДСО. Сейчас они находятся в укрытии, которое ранее использовалось республиканцами. 'Икс' и ДСО смогут вернуть свое снаряжение, только пока я жив. Они понятия не имеют, где это у меня', — заключил он.

Я сказал ему, чтобы все оставалось в таком виде. Однако нам пора было уходить. Когда мы уходили, Томми попросил наличные. Я потянулся за банкнотой в 20 фунтов, но прежде чем я успел сунуть руку в карман, Тревор протянул ему пачку банкнот, подтвердив, что там почти 400 фунтов. Томми был удивлен, но он и вполовину не был так удивлен, как я.

Когда мы сели в нашу машину, я спросил Тревора, почему он дал Томми так много денег.

— Я верну их, — ответил он.

Я спросил его, почему он таскал с собой так много наличных.

— О, это мои деньги по закладной, — сказал он.

Тревор только что дал Томми его собственные деньги, наличные, которые ему были нужны, чтобы оплатить ипотеку! Это был странный поступок. Что касается денежного вознаграждения информаторов, то существовали официальные руководящие принципы, касающиеся сумм денег, доступных для наших источников из государственной казны: фактически существовала тщательно продуманная скользящая шкала условий оплаты за обработку источников, строго основанных на результатах! Однако иногда, по нашему собственному усмотрению, мы, детективы, выплачивали десятки или двадцатки из собственных карманов, иногда (хотя и редко) до 100 фунтов стерлингов каждому. Но никогда сотни фунтов, которые мы с трудом могли себе позволить. То, что сделал Тревор, должно было стать первым предупреждающим признаком того, что он нездоров, но в то время я этого не заметил. Правда в том, что после двенадцати очень напряженных лет нашего партнерства на работе он некоторое время страдал от накопившихся последствий многочисленных стрессов, с которыми мы сталкивались, и он уже был недалек от сокрушительного нервного срыва. К сожалению, в то время я не знал об этом. Однако, что касается текущей ситуации, я действительно размышлял о том, что сейчас как никогда важно обеспечить получение средств для Томми, чтобы, по крайней мере, Тревор получил свои деньги обратно.

По прибытии в участок КПО в Каслри мы доложились старшему инспектору. Чтобы подкрепить свой аргумент о том, что нам следует подождать, прежде чем сообщать Специальному отделу о том, что происходит, я потянул время, предупредив старшего офицера, что наш друг Томми непредсказуем и временами может быть ненадежным, и что нам придется посмотреть, выполнит ли он свои обещания; что в любом случае, нам потребуется время, чтобы изолировать оружие и взрывчатку, которые, по его словам, он мог бы забрать для нас у своих подельников из ДСО. Затем, переходя к сути, я напомнил своему руководителю о предыдущих случаях предательства в Специальном отделе. Я предупредил его, что по опыту знаю, что некоторые офицеры Специального отдела предпримут шаги, чтобы сорвать наши операции, не обращая внимания на опасность, которой они подвергают нас, наши семьи или даже наши источники. Мне не понравилась еще одна вылазка 'во тьму'.

К счастью, этот конкретный офицер был понимающим человеком. Он побывал во многих переделках, как и мы, и сказал, что знает, на что способен Специальный отдел. Он также знал кое-что о трениях, которые существовали между Специальным отделом и Тревором и мной. Он попросил встретиться с Томми в следующую субботу утром, когда Особого отдела почти не будет, сказав, что он ожидает, что к тому времени Томми вывезет все оружие или взрывчатку, которые сможет. Подразделение ДСО в Маунт-Верноне, как известно, было хорошо оснащено. Они также были печально известны своей склонностью прибегать к насилию даже все эти месяцы после прекращения огня.

В подобной ситуации я особенно беспокоился об одном из наших старших детективов. Он был во всех отношениях бесхребетным, никогда не мог или не желал принимать решения самостоятельно и легко приходил в замешательство, когда его подчиненные бросали ему вызов. Он отвергал идею брать на себя прямую ответственность за что-либо и окружил себя подхалимами, которые постоянно хвалили его и беспрекословно выполняли его приказы. Я не был одним из его 'людей' и не испытывал уважения к нему ни как к лидеру, ни как к офицеру полиции.

Мы боялись, что этот человек побежит прямиком в Специальный отдел и расскажет им о нашей предполагаемой операции против ДСО в Маунт-Верноне. Дело было не в том, что он испытывал какую-то любовь к ДСО — дело было совсем не в этом. Однако он знал, что по крайней мере половина из них были информаторами Специального отдела, а это означало, что он наверняка втерся бы в доверие к Специальному отделу, если бы предупредил их о наших намерениях. Порядочность имела очень небольшое значение для этого человека, если речь шла о том, чтобы подняться на ступеньку выше по служебной лестнице.

К счастью, наш старший инспектор был осведомлен о трудностях, которые возникнут при общении с этим человеком. Показательно, что, несмотря на то, что этот человек на самом деле был его начальником по званию, он согласился, что лучше всего было бы его обойти и обратиться непосредственно к офицеру, отвечающему за уголовный розыск в районе Белфаста. Это был человек, который не боялся принимать решения, который чувствовал, когда он мог или не мог что-то утаить от наших коллег в Специальном отделе, и был готов действовать в соответствии с этим. Мы получили 48 часов, необходимых для обеспечения безопасности операции 'Механик', которая должна была состоять из серии масштабных, тщательно скоординированных рейдов на склады оружия ДСО в Маунт-Верноне, как было заранее определено из разведданных, предоставленных Томми. Что касается оружия, находившегося в его личном владении, Томми сдержал свое слово, передав взрывчатку 'Пауэргель' и винтовку VZ58, как и обещал. Наш старший инспектор осмотрел их в наших офисах в участке КПО в Каслри и проинструктировал нас переместить их в безопасное место. Не было никакого обсуждения относительно того, где будет находиться это безопасное место.

Я знал, что обыски были назначены на послезавтрашнее утро. Я положил пакет со взрывчаткой 'Пауэргель' и винтовку VZ58 в багажник одной из наших полицейских машин. Это была штабная машина, принадлежавшая старшему сотруднику уголовного розыска, которую он оставил в нашем распоряжении, поскольку сам редко ею пользовался. Помощник главного констебля штаба Белфаста был единственным человеком, который садился за руль, но это случалось очень редко. Я знал, что для этого автомобиля было только два комплекта ключей от машины, и убедился, что получил оба комплекта, чтобы гарантировать, что машина не сможет покинуть комплекс.

Взрывчатка и винтовка находились в очень надежном месте: в запертой полицейской машине участке КПО в Каслри. Если бы Томми действительно струсил, ему пришлось бы чертовски потрудиться, чтобы вернуть оттуда свое 'снаряжение'. Мы могли бы пойти домой и успокоиться. Хорошенько выспаться ночью. Впервые за несколько дней я почувствовал себя лучше. Теперь, когда о сохранности арсенала было хорошо позаботились, я почувствовал, что могу немного расслабиться. Завтра старшие офицеры уголовного розыска проведут брифинг для Специального отдела в связи с операцией 'Механик'. Я мог только представить себе их ярость и панику. Мы были близки к тому, чтобы пожать плоды урагана. Я уже много-много раз ходил раньше по этому пути.

Я не был разочарован. На следующее утро меня вызвали в кабинет главного суперинтенданта детективной службы. Наш старший инспектор тоже был там. Главный суперинтендант не терял времени даром: по словам Специального отдела, наш источник Томми не смог достать 'Пауэргель' или винтовку VZ58, потому что у него не было к ним доступа. Наш старший инспектор, стоявший позади босса, покачал головой, показывая, что мы не должны ничего говорить. По-видимому, Специальный отдел намекнул, что они могут электронным способом отслеживать любое перемещение любого из боеприпасов. Они сказали, что со стороны нашего источника было бы опрометчиво ввязываться в любое подобное предприятие. Я внимательно слушал. Что я мог сказать? Это было бы почти смешно, если бы не было так серьезно.

Нам сообщили, что некоторые обыски будут продолжены, но что Специальный отдел наложил запрет на более важные из них. Например, фактический арсенал в районе Шор-роуд не был бы затронут. Специальный отдел признал, что там было много 'тяжелого снаряжения' ДСО, но им не нужно было приводить никаких причин для своего решения о запрете. Ряд других складов оружия в тайниках, выявленных в различных частях Северного и Западного Белфаста, также не подвергались рейдам по причинам, известным лишь Специальному отделу. И таким образом, ДСО сохранили все это оружие. Меня это сильно расстраивало.

Остальное из того, что говорил босс, проходило мимо моей головы. Я заглядывал ему через плечо: я не мог поверить своим глазам! Помощник главного констебля Белфаста и его штабной офицер садились в штабную машину нашего босса и, очевидно, собирались покинуть комплекс Каслри. Но как они могли? У меня в кармане были обе пары ключей от машины. Мое сердце упало. Служебной машиной был 'Воксхолл Астра' без опознавательных знаков, главная мишень для угонщиков. Мы знали это и никогда бы не оставили его без присмотра в общественном месте. А они? Хуже того, что, если кто-то из них решит положить что-то в багажник или у них случится прокол, и им придется достать запасное колесо. Я запаниковал, когда они исчезли из комплекса. Я не обращал внимания на то, что говорилось вокруг меня. Все, о чем я мог думать, это о том, что я должен был выяснить, куда, черт возьми, отправилась эта пара.

Внезапно меня вывел из моего загипнотизированного состояния голос босса, обращавшийся ко мне официальным властным тоном, который он обычно не использовал:

— Вы понимаете, Джонстон? он сказал.

— Да, сэр, — ответил я.

По правде говоря, я не расслышал и половины из того, что он мне сказал. Мой желудок скрутило, и у меня внезапно возникла непреодолимая потребность посетить туалет. Я вежливо извинился при первой же возможности и покинул кабинет босса. Тревор быстро последовал за мной по пятам и был сбит с толку, когда я пробежал мимо наших офисов и спустился в караульное помещение в главном комплексе.

— Ты в это можешь поверить? — спросил Тревор, бросаясь за мной. — Откладываем обыски еще на один день и отказываемся от зачисток крупнейших складов оружия!

Я остановился как вкопанный.

— Кто это сказал? — поинтересовался я.

— Босс так и сделал, — сказал Тревор. — Специальный отдел заблокировал операцию 'Механик' на 24 часа.

Черт возьми, я пропустил это. Я был так увлечен отъездом полицейской машины, что не услышал этого. Я сразу понял, чем занимается Специальный отдел. Очевидно, у них были трудности с установлением контакта с некоторыми из их информаторов, и 'сила в силе' теперь привела в действие свой механизм, чтобы предупредить террористов и убийц ДСО, что мы идем за ними.

Наложив вето на рейды на некоторые из наиболее важных тайников, они уже преуспели в обеспечении того, чтобы террористы сохранили большую часть своего оружия. Теперь они выиграли себе время, необходимое для того, чтобы позволить своим источникам перемещать себя и свое оружие, чтобы они не попали под наши рейды. Кто знал или заботился о том, каковы были их аргументы в пользу этого? Я нисколько не удивился.

Как, черт возьми, мы должны были воздействовать на это злобное подразделение ДСО со связанными за спиной руками? Если бы мне дали полную свободу действий и несколько детективов, я мог бы вывести из дела все подразделение ДСО. Такой беспринципный подход к проблеме просто гарантировал, что ДСО увековечит свое насилие. И все это во имя защиты источника? Боюсь, я на это не купился.

— Куда мы направляемся? — спросил Тревор.

— В караульное помещение, — ответил я. — Они только что уехали на штабной машине, а взрывчатка и винтовка все еще в чертовом багажнике.

— Кто только что уехал? — спросил Тревор.

— Заместитель главного констебля и его штабной офицер, — добавил я.

Я видел, как вытянулось его лицо.

— Что? — спросил он в полном недоверии.

— Но у нас есть все ключи от этой машины, — сказал он.

Я побежал дальше, в караульное помещение.

— Доброе утро, шкипер, — приветствовал меня дежурный с радостной улыбкой. Я снял телефонную трубку в караульном помещении и позвонил в офис заместителя главного констебля. Самым авторитетным голосом, на который я был способен, я попросил разрешения поговорить с 'Биллом'. Я, конечно, знал, что его там не было.

— В данный момент его нет, сэр, — последовал вежливый ответ. — Он вышел на короткое время со своим штабным офицером, сэр. Он скоро вернется. Я попрошу его позвонить вам, если вы просто дадите мне свой номер, сэр.

Его секретарша была замечательной девушкой, и мне очень не хотелось ее обманывать. Она предположила, что любой, кто называет заместителя главного констебля 'Билл', должен быть более высокого ранга.

Мне не нужно было спрашивать, где они были, я мог рискнуть сделать очень хорошее предположение. Весьма вероятно, что они собирались ненадолго съездить в Сейнсбери, чтобы купить несколько своих любимых булочек для обычного перерыва на кофе! Если бы я был прав, они бы вернулись в мгновение ока. Я все еще был очень обеспокоен. Тот факт, что они были без формы, мог означать, что они задумали более длительную экскурсию.

Тревор и я остались у окна караульного помещения в Каслри, наблюдая за движением, въезжающим в полицейский участок, и ожидая прибытия служебной машины. Я также отслеживал защищенную радиосеть отдела 'Е' на предмет передач из штабной машины. Это было последнее, в чем мы нуждались.

— Кто дал ему ключи? — спросил Тревор.

— Никто, — ответил я. Я вытащила оба комплекта из карманов своего пальто 'Кромби', чтобы показать, что они все еще у меня.

— Черт!

Мы с Тревором произнесли это слово одновременно, и я помню, как нервно рассмеялся. Мы пробыли там около двадцати минут, пока машина не въехала обратно в участок. Я мог видеть, как заместитель главного констебля и его штабной офицер смеялись, когда они вошли в комплекс. Тогда мы поняли, что они никак не могли открыть багажник. Я бросился ко входу в кабинет заместителя главного констребля и позвал штабного офицера. Где он взял ключи?

— Ключи? — спросил он, ухмыляясь от уха до уха.

Накануне он сделал еще одну связку ключей от машины.

— Зачем? — спросил я его.

— Ты говорил мне несколько недель назад, чтобы я сделал дубликат, Джонти, — ответил он.

Я объяснил, что нам нужна машина. Он кивнул. Он сказал, что до конца дня она ему не понадобится. Это 20-минутное ожидание в караульном помещении было бесконечным. Это были самые долгие 20 минут, которые я когда-либо проводил. Всевозможные воображаемые сценарии пронеслись у меня в голове. Я мог бы представить заголовки: 'Подразделение уголовного розыска подвергает опасности жизнь сотрудников полиции' или 'Подразделение уголовного розыска теряет полицейскую машину, оружие и взрывчатку'. Об этом было невыносимо даже думать. Я сел в своем кабинете и поблагодарил Бога за то, что все обошлось хорошо. Это также послужило уроком: возможно, багажник полицейской машины внутри одного из самых охраняемых полицейских учреждений провинции был, в конце концов, не самым безопасным местом для хранения полуразобранного оружия и взрывчатки.

Все вернулось к всякой ерунде. Я знал, что Специальный отдел жестоко расправится с нами. Начинались перешептывания. Обвинения в неподобающем поведении уголовного розыска, в 'срезании углов' — все это было еще впереди. По крайней мере, на данный момент у нас была поддержка нашего собственного начальства. Дрогнут ли они перед лицом тактики 'мальчика-хулигана' Специального отдела? Нам еще предстояло это увидеть. На данный момент нашим главным приоритетом была безопасность Томми и его девушки. После установления связи с 'надзирателями' штаб-квартиры, или подразделением по защите свидетелей, Томми поселили в небольшом отеле в графстве Даун. Он оставался там в течение нескольких дней, каждый день его отвозили в Каслри для полного допроса сотрудниками уголовного розыска.

Специальный отдел размещался на втором и третьем этажах комплекса в Каслри. Время от времени у них появлялась причина проходить мимо наших офисов на первом этаже. Мы заметили заметное увеличение потока сотрудников Северного специального отдела (то есть Северного Белфаста), проходящих мимо наших офисов. В воздухе витало нечто большее, чем просто намек на враждебность. Меня это не беспокоило: я ничего другого и не ожидал. Однако это, безусловно, беспокоило моего коллегу Тревора.

— Чего они ожидали от нас? — продолжал повторять он. — Оставить Томми там на произвол судьбы?

Тревор напрасно тратил свое время на эти рассуждения. Не было никакого смысла расстраиваться из-за отношения Специального отдела.

— Но что, если они смогут отследить эти взрывчатые вещества и штурмовую винтовку VZ58?— спросил он.

Я сказал ему, чтобы он не волновался. Я знал, что, строго говоря, с юридической точки зрения, предусмотренные законом средства защиты были встроены в законодательство, которое позволяло нам законно владеть теми боеприпасами, которые мы изъяли у террористов. Именно такой была наша позиция. Наши методы, возможно, не подходят Специальному отделу, но они родились из необходимости для нас помешать им позволить их агентам ДСО хранить такие боеприпасы. В любом случае, наши собственные высшие начальники точно знали, что мы делаем. Мы не двинулись бы ни влево, ни вправо, ни вверх, ни вниз без разрешения, по крайней мере, старшего детектива-инспектора. Если он решил не посвящать Специальный отдел или кого-либо еще в свои дела, то это была его прерогатива. Это также, кстати, многое говорило о его уверенности в их способности решать вопросы такого рода, не ставя предварительно в известность своих агентов на местах. Тот факт, что мы согласились с его решением, ничего не менял.

Я потратил один или два дня, пытаясь убедить Томми, что он должен пойти на показания под присягой. Этот термин относится к сценарию, в котором преступник, который уже был осужден и получил приговор, решает по собственной воле дать показания против своих сообщников по преступной деятельности, касающиеся любого или всех преступлений, в которых они были замешаны. Я привел Томми аргумент, что в его интересах было бы признаться во всех преступлениях, которые он совершил с ДСО, поскольку тогда он был бы осужден при полной поддержке полиции. Затем он мог бы вернуться в качестве свидетеля обвинения против некоторых наиболее закоренелых террористов ДСО. У меня были на примете несколько очень неприятных парней, мужчин, которых при обычных обстоятельствах было бы очень трудно сбить с толку, включая 'Икса' и 'Игрека'.

Томми спросил меня, какого рода приговора он может ожидать. Мы объяснили, что это зависит от того, какие преступления он совершил. Ограбления могут повлечь за собой до десяти лет, членство в ДСО — от пяти до десяти лет и так далее. Он сказал, что подумает об этом, что ему понадобятся гарантии. Мы сказали ему, что не можем дать ему никаких гарантий. Позже он был вынужден отказаться от любых предложений пойти на показания под присягой: он просто хотел получить единовременную сумму денег и шанс уйти из ДСО и Северной Ирландии. Переселение куда-нибудь в Англию и начало новой жизни, подальше от террористов и терактов. Позже, поразмыслив, я понял, что все равно мы не могли использовать Томми в качестве раскаявшегося террориста или свидетеля под присягой. Вся идея была порочной. Начнем с того, что у него была долгая криминальная история, хотя и за относительно незначительные преступления. Кроме того, он слишком глубоко увяз в ДСО. Он солгал бы без колебаний, если бы это означало хоть немного снискать расположение людей, которых ему нужно было использовать, и это включало в себя КПО.

По мере того как проходили часы, я чувствовал, как из всего процесса уходит ощущение срочности. Эйфория, сопровождавшая первоначальные брифинги для операции 'Механик', испарилась. Меня вызвали в кабинет старшего офицера полиции, где меня многозначительно спросили, действительно ли я видел винтовку и взрывчатку. Я сказал, что видел. Когда меня спросили, был ли источник все еще знаком с местонахождением боеприпасов, я солгал и ответил, что был. Затем старший офицер полиции приказал мне доставить боеприпасы как можно скорее.

— Просто на случай, если Томми передумает, да! Мы не хотим, чтобы в итоге у нас на лицах было еще больше яиц. Так что приступайте к делу и помните, что Специальный отдел, вероятно, следит за всем, что мы делаем. Они все еще настаивают на том, что у них есть полный контроль над вооружением и что они могут их обнаружить и изъять. — сказал он.

Удачи им, подумал я. Но я знал, что нужно держать такие мысли при себе. Трое из нас отправились перевозить боеприпасы в соответствии с инструкциями. На самом деле, они все еще были в багажнике нашей машины. Даже Томми не смог бы переместить их оттуда, и если бы Специальный отдел смог их отследить, это поставило бы их в тупик. Вечером, перед тем как должны были начаться обыски, мы отправились 'перепрятывать' оружие и взрывчатку.

Мы выехали из Восточного Белфаста и поехали по трассе М3 и выехали на трассу М2, в конце концов остановившись у придорожного указателя на жесткой обочине. Мы с Тревором достали оружие и взрывчатку из багажника полицейской машины, перелезли через барьер и попали на пустырь менее чем в миле или двух от поместья Маунт-Вернон. Когда мы шли от освещенной обочины автострады в темноту пустыря, я повернулся к детективу-констеблю Тревору Нилу, который стоял возле машины, и попросил его оставаться на месте и наблюдать. Я прошел всего несколько шагов позади детектива-констебля Макилрайта в темноту, когда услышал оклик сзади, дрожащий, робкий голос.

— За кем я присматриваю, шкипер? — спросил детектив-констебль Нил. — Я торчу здесь как хер, ты в курсе?

— За полицией, — ответил я.

— Но мы — полиция, — сказал он. Я указал на большую камеру видеонаблюдения справа от меня, расположенную на эстакаде Маунт-Вернон.

— Она движется, так что, если она указывает в эту сторону, мы можем предположить, что оперативник может увеличить масштаб и отслеживать наши действия, — сказал я. — Отдел дорожного движения находится всего в двух шагах отсюда. Ты действительно хочешь объяснить, что мы делаем отделу дорожного движения?

Детектив-констебль Нил покачал головой и, казалось, успокоился. Я повернулся и направился обратно в темноту. Он снова окликнул меня. По его лицу я понял, что он был менее чем доволен всей ситуацией, и это было правильно.

— Шеф знает обо всем этом? — спросил он.

Я улыбнулся. Я знал, что никакие попытки успокоить его не убедят. Я также понял, что все произошло так быстро, что он не воспользовался моей аудиенцией у старшего офицера полиции, а у меня не было времени должным образом проинформировать его о наших инструкциях. Я достал из кармана свой мобильный телефон КПО и набрал номер домашнего телефона нашего старшего детектива-инспектора. Я передал его констеблю и предложил ему позвонить старшему инспектору. Услышав это, он, казалось, стал намного счастливее и отказался звонить по этому номеру.

Мы спрятали оружие и взрывчатку и отступили. Мы знали, что они будут в безопасности до 6 утра следующего дня. Мы поместили их в два разных места, так что находка одного не обязательно означало бы находку другого. В любом случае, опасаясь подобных устройств слежения, Томми уже давно переложил взрывчатку в другую сумку. Он заверил меня, что разобрал и проверил каждый дюйм штурмовой винтовки VZ58. Мы бы вернулись завтра, чтобы забрать эти предметы вместе с техником по боеприпасам (ATO) и другими полицейскими.

Если это не устраивало Специальный отдел, это было очень плохо. Я не мог понять их позицию. Они должны были быть, так сказать, частью нашей команды. Такой же союзник для нас в наших расследованиях, как сотрудники полиции на местах преступлений, фотографы, дактилоскописты или криминалисты. Ни от одного из этих других агентств не было и намека на профессиональную ревность. Насколько я был уверен, личности или офисная политика никогда не должны были входить в уравнение, когда мы имели дело с террористами.

Операция 'Механик' началась на следующее утро, и обыски проводились в соответствии с планом. Взрывчатка была обнаружена и изъята специалистами ATO, которые смогли подтвердить, что на тот момент это была самая крупная находка 'Пауэргель' на сегодняшний день в провинции. Штурмовая винтовка VZ58 также была обнаружена и изъята. Мы вздохнули с облегчением. Теперь все, что нам оставалось сделать, это дождаться результатов других обысков.

Я вернулся в Каслри, чтобы следить за прогрессом, только для того, чтобы мой босс начал нападать на меня за какую-то предполагаемую ошибку в отношении девушки Томми. Не дожидаясь моего ответа, который должен был быть более чем удовлетворительным, он выбежал из здания. У меня было много времени для этого человека. Это было на него не похоже. На самом деле Специальный отдел ненавидел его больше, чем меня. В этом случае, однако, казалось, что яд Специального отдела уже был введен. Они вводили его туда, где это могло причинить наибольший вред. Это человеческая природа — хотеть легкой жизни. Никто не хотел попасть под перекрестный огонь, поскольку Специальный отдел перешел к тому, чтобы разобраться с нами и со всеми, кто осмелился бы поддержать нас.

И вот в очередной раз Специальный отдел решил 'пописать на мой костер', как они метко выразились. Я наблюдал, как каждый из обысков домов давал отрицательный результат. Операция не оказала того воздействия на ДСО, на которое мы рассчитывали. Один за другим сотрудники уголовного розыска возвращали свои папки с результатами обыска с пометкой 'отрицательно', 'отрицательно', 'отрицательно'. Тревор и я стали объектом шуток и насмешек со стороны других неумелых сотрудников уголовного розыска, которым нравилось видеть, как мы терпим неудачу. Вся операция начинала походить на использование кувалды для раскалывания ореха. Специальный отдел действительно очень хорошо справился со своей задачей по борьбе с ущербом. С согласованными инструкциями ничего не найдено, никаких арестов у нас был только один арест. Слава Богу, мы заставили Томми перепрятать две важных улики: без них операция была бы безоговорочной катастрофой.

Ближе к вечеру в день обысков в наш офис прибыл очень высокопоставленный сотрудник уголовного розыска. Визиты людей его ранга были не случайными и обычно означали какие-то неприятности. На нем были серые брюки и хорошо скроенный синий блейзер: этот человек всегда был одет безукоризненно. Он жестом пригласил меня в кабинет старшего детектива-инспектора. Старший детектив-инспектор был в другом месте. Мы были одни. Он сказал мне закрыть дверь.

— Что бы вы сказали, Джонстон, если бы я сказал вам, что Специальный отдел предложил главному констеблю рассмотреть возможность передачи взрывчатки и винтовки обратно 'Иксу' в ДСО? — начал он.

— Что это очень плохой совет, сэр, — ответил я.

— Тем не менее, Специальный отдел опасается, что потеря вооружения такого рода может сместить 'Икса'. Он может расстаться с жизнью, — добавил офицер.

Жестко, подумал я.

Так что же, черт возьми, мы должны были делать? Сострадание было тем, что я предпочитал приберегать для жертв. Защита серийных убийц никогда не давалась мне легко. 'Икс' сделал свой выбор, пусть примет последствия! Разве это не именно то, что было сказано по отношению к Томми всего несколькими днями ранее? Так что же изменилось?

Я слишком уважал этого офицера, чтобы спорить с ним. Я не мог себе представить, какие аргументы должен был привести Специальный отдел, чтобы заставить их думать, что кто-то столь проницательный, как сэр Ронни Фланаган, мог принять такое нелогичное решение. Я слушал старшего офицера, когда он продолжал информировать меня о том, что, когда пыль осядет, от наших усилий будет очень мало толку.

Как сотрудники уголовного розыска, мы действовали против ДСО добросовестно и в общественных интересах. Многие офицеры, участвовавшие в операции 'Механик', никогда раньше не сталкивались с препятствиями в работе со стороны Специального отдела. Они не могли в это поверить. Нас лишили ценной возможности серьезно повлиять на печально известное подразделение ДСО, чей лидер 'Икс', как теперь было известно, был ответственен за жестокие, бессмысленные убийства протестанта за протестантом в его собственной общине. Нам был дан шанс послать сигнал этому напуганному сообществу о том, что КПО не потерпит подобной активности. Почему нам должны были чинить препятствия? В отсутствие каких-либо веских аргументов я оставил за собой право убрать таких людей, как 'Икс'.

Теперь имейте в виду, что это же самое порочное подразделение 'Добровольческих сил Ольстера' продолжало свою смертоносную деятельность и в период прекращения огня. Нам также было известно, что это же подразделение совершало взрывы в Ирландской Республике! Какая, черт возьми, была причина для того, чтобы не трогать их? Какой оперативный императив может быть более важным, чем удаление такой шайки головорезов из сообщества, которое так ужасно пострадало от их рук? Какова была эта предполагаемая общая картина? Я действительно хотел бы знать.

Неважно. Решения были приняты, и никто не осмеливался подвергать их сомнению. Например, абсолютная власть Специального отдела. Они схватили этого признавшегося в убийстве человека, которого ненавидело и боялось его собственное сообщество, нарядили его в какие-то разведывательные 'лучшие наряды' и убедили наших самых высокопоставленных полицейских, что он был чем-то святым, чем-то хорошим, чем-то жизненно важным для их будущей оперативной стратегии. Был ли он им? Даже если бы это было так, действительно ли это гарантировало поддержание его авторитета? Они яростно доказывали, что это так. Сила внутри силы выступила на защиту его и Бог знает скольких его сообщников.

К тому времени моя нетерпимость к любому поведению криминального характера со стороны информаторов, выходящих за рамки руководящих принципов Министерства внутренних дел, была хорошо известна, и в течение многих лет Специальный отдел больше даже не утруждал себя попытками убедить меня в своей правоте. Мне было наплевать на калибр информатора или качество его разведданных: если он не подчинялся правилам, его следовало посадить в тюрьму или 'привлечь к ответственности'. Мы бы поймали его в конце концов.

Неоднократно я предупреждал сотрудников Специального отдела, что предлагать террористам или преступникам совершить преступления, а затем организовывать тех, кто должен быть в них замешан, само по себе является преступлением. Такое поведение было осуждено судами и полностью противоречило руководящим принципам Министерства внутренних дел. Офицеры Специального отдела заявляли о незнании этой концепции, а затем спрашивали меня: 'Как вам вообще удается кого-либо ловить?'. Один очень умный руководитель Специального отдела, который цитировал руководящие принципы дословно, как бы демонстрируя свое глубокое знание процедуры, уточнял это, заявляя, что эти руководящие принципы не применимы к Специальному отделу. Когда я слушал его, у меня мурашки пробегали по коже. Я был рад работать в отделе уголовного розыска и гордился нашей непоколебимой приверженностью правилам и честной игре.

Я помню, как один молодой детектив, с которым я работал в Андерсонстауне, спросил меня, почему у меня такая репутация борца со Специальным отделом.

— Они, должно быть, кучка ублюдков, — заключил он.

— Напротив, — ответил я, — как и мы в отделе угрозыска, они были бастионом силы перед лицом анархии. Существует острая оперативная потребность в их услугах. К сожалению, в этом департаменте есть люди, которые злоупотребляют своими полномочиями. Такова жизнь. У нас тоже есть несколько таких людей в уголовном розыске.

Я сказал ему, что разница между нашими двумя отделами очень проста. Нас, как следователей, интересовали только факты и сбор доказательств. В нашем арсенале было много инструментов, которые позволили бы нам это сделать. Специальный отдел, с другой стороны, занимался только сбором разведданных, которые должны были быть проанализированы и по которым должны были быть приняты соответствующие меры. Они говорят, что информация — это власть, и они правы. То, что человек делает с такой властью, вот что так важно.

Я сказал этому молодому детективу, что большинство сотрудников Специального отдела — порядочные люди, которые были бы шокированы поведением некоторых своих коллег. Однако, по моему опыту, и рискну показаться мелодраматичным, в некоторых людях, с которыми я до сих пор сталкивался в Специальном отделе, было почти осязаемое ощущение зла и испорченности. Я сказал ему, что этим людям из Специального отдела 'плаща и кинжала' было все равно, кого они оскорбили или причинили боль. Их не интересовало, был ли их объект другом или врагом. Они без колебаний впрыснули бы яд, чтобы устранить любого, кто осмелился бы бросить им вызов.

Я знал многих, очень многих порядочных, честных и в высшей степени мужественных офицеров Специального отдела, людей, которых я хотел бы иметь рядом со мной в любой ситуации. К сожалению, имело место и обратное, и некоторые из худших представителей человечества, с которыми я когда-либо сталкивался в своей жизни, были сотрудниками Специального отдела. Однако, повторил я, было бы большой ошибкой мазать их всех одной и той же кистью.

Этот разговор состоялся в 1984 году, как раз перед тем, как я покинул Андерсонстауна в связи с переводом на Йорк-роуд. Сегодня этот молодой человек является старшим офицером в Специальном отделе. Он потрясающий парень.

Операция 'Механик' была закончена. Допросы одного захваченного заключенного продолжались. Теперь, когда пыль улеглась, я мысленно подготовился к критике, обвинениям в свой адрес. К этому моменту я был слишком хорошо знаком с рутиной. Они попытались бы обвинить меня в 'нарушении связи' или в моих злонамеренных попытках выявить и привлечь к ответственности или 'спалить' их информаторов. На самом деле они никогда не меняли своего курса. Это было похоже на заевшую пластинку.

Я должен был согласиться, что для офицеров, которые не знали ничего лучшего, некоторые аргументы Специального отдела были вескими. Почему у нас с Макилрайтом были так развязанны руки? Разве мы не вышли из-под контроля? Могли ли они действительно позволить нам продолжать в том же духе, несмотря на предупреждения Специального отдела о том, что мы были непрофессионалами? Что, если что-то действительно пошло не так? Это был именно тот ответ, к которому стремился Специальный отдел. Они подразумевали бы, что, хотя мы и получили некоторую полезную информацию, наши методы были грубыми и непрофессиональными: нас следует разделить и вернуть к обычной работе в уголовном розыске. Работа с информаторами такого калибра была функцией, которую лучше всего было оставить профессионалам, самим сотрудникам Специального отдела. Они утверждали, что здесь нет места для любительской команды уголовного розыска из двух человек, такой как Тревор и я.

Правда заключалась в том, что мы вышли из-под контроля. Мы были неподконтрольны Специальному отделу, и им это не нравилось. Я был одним из самых успешных сотрудников уголовного розыска в регионе Белфаст: результаты говорили сами за себя. И все же я снова был здесь, стоя перед старшими офицерами полиции, вынужденный оправдывать наши действия.

Тревор был в ужасном состоянии. Он увидел, что наши усилия, первоначально восхвалявшиеся и прославляемые, были выставлены на посмешище. Хуже того, теперь мы были во власти Специального отдела и любых обвинений, которые они хотели бы выдвинуть в наш адрес. Тревор глотал таблетку за таблеткой, обезболивающие, от которых он быстро становился зависимым. Неизбежный стресс и тревога, вызванные всеми этими трениями и злословием, сказывались на нем. Его здоровье сильно ухудшалось: это было ясно. Глубоко обеспокоенный его состоянием, я довел это до сведения своих руководителей. Далекие от того, чтобы помочь Тревору, они обвинили меня в нелояльности. Пытался ли я втянуть Тревора в неприятности? Его бы перевели, поместили на какую-нибудь кабинетную работу: это то, чего я хотел? Правда заключалась в том, что я сам был сыт по горло всем этим, борьбой со Специальным отделом при незначительной поддержке или вообще без нее со стороны моих начальников в отделе уголовного розыска. Я уже дважды просил о переводе из криминального отдела и в то время ждал подходящей должности в штаб-квартире. Чего хотели эти люди? Крови?

Нас привели к главному суперинтенданту детективного отдела. Мы могли видеть, что он был недоволен. Мне было все равно. Я ждал шквала критики и обвинений в свой адрес от Специального отдела. Однако этого так и не произошло: этот человек был слишком профессионален, чтобы сообщить мне какие-либо вопросы, поднятые Специальным отделом. Он, очевидно, принял критику от нашего имени. Не было никаких сомнений в том, что все, что было сказано, произвело на него желаемый эффект. Это был поворотный момент в наших отношениях. Всего несколькими месяцами ранее он называл Тревора и меня 'жемчужиной в его короне'. Именно он был против моего перевода из криминального отдела в штаб-квартиру. И вот он сидел перед нами, явно избитый. У него не было абсолютно никакого желания слышать ни один из наших криков о 'нечестной игре' со стороны Специального отдела.

Он приказал нам выставить Томми за ворота Каслри и дать ему всего 30 фунтов стерлингов.

— Но..., — начал я.

Он остановил меня. Спорить было не о чем. Томми полагалась награда и переселение, с чем он согласился. Но на сегодняшний вечер мы должны были вручить ему 30 фунтов и сказать, что на данный момент он предоставлен сам себе. Тревор попытался привнести юмор в происходящее, но это было бесполезно. Когда я встал со стула, чтобы выйти из комнаты, босс еще раз сказал мне: 'Ни пенни больше, чем 30 фунтов, Джонстон, и передай ему, что я это сказал!'.

Я кивнул, но в глубине души знал, что я ни за что не смог бы этого сделать. В тот же вечер я нанял для Томми машину в местном гараже. Я отвез его домой, накормил и пожелал ему удачи на следующие несколько дней, пока не смогут приступить 'надзиратели' за его операцией по переселению. Я был опечален, наблюдая, как он уезжает один. У него были свои недостатки. Он не был ангелом. На самом деле, теперь он был членом ДСО. Но я чувствовал, что мы не относились к нему профессионально и ответственно и что мы его подвели. Он был втянут в клубок офисной политики.

В связи с делом Томми был проведен разбор полетов. Мы посмотрели, какие боеприпасы нам удалось найти. Мы изучили, какие разведданные были собраны на сегодняшний день. Это было значительно. Его будущий потенциал в провинции был равен нулю. Мы обратились к нашим властям с просьбой о как можно большем вознаграждении, чтобы повысить его шансы на успешное переселение в Великобританию. Я был удивлен согласованной окончательной суммой: это было всего 10 000 фунтов стерлингов, сущие гроши для того, кто теперь должен был повернуться спиной ко всем и всякому, что было ему дорого в провинции. Конечно, это был его выбор, но 10 000 фунтов стерлингов ни в коем случае не были истинным отражением той помощи, которую он нам оказал. Многие из того, что должно было стать наиболее продуктивными изъятиями оружия, были заблокированы Специальным отделом по их собственным причинам.

Я могу вспомнить, как кто-то из начальства, выслушав мои призывы о большем количестве наличных, многозначительно спросил меня, какую помощь предложил нам Томми. Я имел в виду взрывчатку и штурмовую винтовку VZ58.

— Изъятие этих предметов вызвало больше проблем, чем они того стоили, — парировал он.

Я вмешался:

— Расскажите мне об этом. Должны ли мы были оставить их в руках самого жестокого подразделения ДСО в регионе Белфаст?

Некоторое время он не отвечал.

— Все, что у нас действительно было, — это несколько патронов, — сказал он наконец.

— Так что насчет большого арсенала оружия на Шор-роуд, который, по признанию Специального отделения, там был, или дома в Западном Белфасте с тремя пистолетами и Бог знает чем еще, что Специальный отдел заблокировал без нашего ведома? Неужели наш источник не получит похвалы за то, что мы должны были изъять? — спросил я.

Наступила тишина. Офицер сказал, что было согласовано 10 000 фунтов стерлингов. Это было все, что получал Томми. Не должно было быть никаких споров. Без права на апелляцию. Все, кто был у власти, просто хотели оставить весь этот эпизод позади.

Переселение Томми было сопряжено с трудностями и трениями. Естественно, он был крайне разочарован тем, как для него все обернулось. Тревор вылетел в Англию с другим офицером, чтобы полностью допросить его. Они провели там несколько дней, и Томми позже сказал мне, что их присутствие принесло ему огромную пользу. Я помню, как Тревор позвонил мне вскоре после того, как его рейс из Англии приземлился в Белфасте. Он был чрезвычайно взволнован. Он рассказал, как включил свой мобильный телефон КПО, когда подходил к зданию аэровокзала, и принял звонок от 'Игрека', источника в специальном отделе, который чуть не стоил Томми жизни. 'Игрек' спросил Тревора, как дела у 'стукача Томми' в Англии, даже назвал город, в который его переселили! Он попросил Тревора передать привет Томми и спросить его, стоило ли это того за 10 000 фунтов стерлингов.

Весь этот инцидент чрезвычайно потряс Тревора. Это была наглядная иллюстрация, если она нам была нужна, того, что наш старый друг Алек в очередной раз рассказал все своему источнику 'Игрек' и бог знает кому еще. Конечно, это было, мягко говоря, незаконно. Тем не менее, никто не хотел бы слышать от нас никаких обвинений в адрес Специального отдела. Лучше на время отказаться от этого. Отметьте это, но затем отпустите.

Наши следующие несколько встреч с нашим боссом были напряженными. Я верил, что он отбил наш угловой, но он, без сомнения, получил удар, и прошли месяцы, прежде чем его отношение улучшилось. Для меня все было кончено. Я сознательно избегал трений со Специальным отделом. Тем не менее, на местах дела шли все хуже, поскольку подразделение ДСО 'Икса' все еще было очень активным. Я не мог игнорировать это, но я знал, что если я снова буду активно участвовать в борьбе против 'Икса', это снова втянет меня в конфликт со Специальным отделом. Мне это было не нужно, но с этим ничего нельзя было поделать. Это пришло вместе с работой. Итак, я снова был здесь, готовясь вернуться 'во тьму'. Первое, что вы узнали бы о любой нежелательной деятельности Специального отдела, было бы предупреждение от какого-нибудь очень высокопоставленного сотрудника уголовного розыска о том, что они снова 'взялись за дело', впрыскивая яд в умы наших непосредственных руководителей. Затем последовали бы вопросы: 'Над чем вы работаете?' или инструкции 'отправить запрос этому парню или не тому парню'. Наши руководители думали, что они подходят к этому вопросу осторожно или дипломатично, но это послало Тревору и мне четкий сигнал о том, что мы задели за живое Специальный отдел и они фактически непреднамеренно предупредили нас о том, кто были их информаторы.

В любом случае, нашего друга Томми в конце концов переселили. Сначала он был склонен к самоубийству, но потом остепенился и продолжил свою жизнь. Сегодня Томми живет в добровольном изгнании в Англии и преуспевает в бизнесе. Я всегда буду благодарен ему за его помощь нам в нашей борьбе с терроризмом.

Спустя месяцы мы были поражены, узнав, что Томми восстановил контакт с 'Иксом': он даже пригласил его и некоторых других своих бывших приятелей из ДСО приехать в Англию. Мы предупредили Томми, что это возобновление контакта закончится печально, что 'Икс' — зло. Томми утверждал, что мы на самом деле не знали 'Икса', что он был отличным парнем, на самом деле. Он напомнил нам, что он был крестным ребенка 'Икса' на крестинах в Ирландской Республике. Томми не прислушался к нашим предупреждениям и продолжал свои отношения с 'Иксом', несмотря ни на что.

Томми и не подозревал, что когда-то мы были так же близки к 'Иксом', как он сейчас. Казалось, все это было так давно. В то время я бы согласился с Томми. Тогда 'Икс' не был убийцей, не хладнокровным убийцей. Но теперь он был совсем другим, совершенно злым человеком, очень далеким от того дружелюбного, услужливого и уважительного персонажа, которого мы с Тревором завербовали и 'вели' в течение многих лет. Человек, которому явно нравилось причинять боль своему собственному сообществу и который правил только страхом. Предупреждение Томми о том, что 'Икс' вышел из-под контроля, оказалось чрезвычайно точным. Даже в то время он, конечно, не был образцовым источником, который исповедовал Специальный отдел. Я знал это; любой, у кого были источники, близкие к 'Иксу' знал это. Он все еще был в центре моего внимания. Я оставил за собой право убрать его и послать к черту возражения Специального отдела.

Глава 10. Агент Уэсли

Во вторник, 1 октября 1991 года, Тревор и я были на ногах с 6.30 утра. Мы надеялись закончить и разойтись по домам около 11 часов вечера. Этому не суждено было сбыться. В этом не было ничего нового. В те дни было трудно составить расписание для чего-либо, не говоря уже о планировании общественной жизни. Наши подробные часы дежурства были всего лишь рекомендацией. Наш реальный маршрут определялся бы событиями каждого дня по мере их развития. Свободное время, чтобы провести его с нашими семьями, было редким событием.

В 10 часов вечера того же дня детектив по имени Хью, который находился в офисе уголовного розыска на Теннент-стрит, связался со мной. Позвонил анонимный абонент мужского пола и попросил срочно поговорить со мной. Мы с Тревором направлялись в офис Тревора в участке КПО Гринкасла. Я дал своему коллеге номер прямого телефона в Белфасте 700345. Мы давали этот номер всем нашим информаторам. Его было так легко запомнить.

Мы сидели в офисе уголовного розыска Гринкасла до 10.30 вечера, наслаждаясь желанной чашкой чая, когда зазвонил телефон. Тревор кивнул мне. Я поднял телефонную трубку. Я не узнал низкий голос на другом конце провода. Звонивший мужчина говорил грубым, почти гортанным тоном. Что касается анонимных звонков, то это был, пожалуй, самый зловещий подобный звонок, который я когда-либо получал.

Голос был, мягко говоря, леденящим душу. От него у меня по спине пробежали мурашки. Он говорил медленно и обдуманно. К тому времени, когда я понял, что этот человек предлагает мне свои услуги в качестве информатора, я уже очень скептически относился к его добропорядочности. Его тон был агрессивным, и в нем чувствовалась срочность. Я верил, что мы с Тревором столкнулись с возможной ситуацией 'давай-давай'.

Приводимый ниже отчет о том, что произошло в ту ночь и в последующие за ней даты в отношении этого человека, взят из записей в моих официальных записных книжках и дневниках, которые велись одновременно.

— Джонти, это ты? — спросил неизвестный звонивший.

— Да, — ответил я. — Кто говорит?

— Кен, — сказал он.

Это было все равно что вырывать зубы. Я уже собирался спросить его фамилию, когда он заговорил снова.

— Спасти жизнь, ты сказал, Джонти. Ты сказал мне позвонить тебе, если я смогу спасти чью-то жизнь. Что ж, я хочу спасти чью-то жизнь. Мне нужно поговорить с тобой, — сказал он.

— Извини, Кен, я не расслышал твою фамилию, — сказал я.

— Я ее тебе не называл, — ответил он. — Ты знаешь, кто это, — добавил он.

— Извини, Кен, но я разговариваю со многими людьми. Я не могу узнать твой голос, — сказал я.

— Кен Барретт, — ответил он.

Мой интерес сразу же возрос. Этот человек был мне хорошо известен. Он называл себя членом 'Ассоциации обороны Ольстера', и его подозревали в том, что он был офицером, командовавшим военным подразделением АОО, роты 'B' 'Борцов за свободу Ольстера'. Это одно из самых порочных подразделений БСО во всей 'Ассоциации обороны ,Ольстера'. До появления основной АОО это подразделение было известно как 'Ассоциация обороны Вудвейла' (АОВ). Барретт также слыл серийным убийцей. Я много раз допрашивал его в полицейском управлении Каслри в связи с серьезными террористическими преступлениями. В каждом из случаев, когда мы его допрашивали, Тревор и я использовали заключительные допросы с ним в Каслри, чтобы уговорить его позвонить нам, если у него когда-нибудь будет какая-либо информация, которая могла бы спасти жизнь. Любой дурак мог лишить жизни, задача для нас состояла в том, чтобы превратить террористов в средство спасения жизней. Я искренне верил, что наши мольбы к Барретту остались без внимания. И все же он был здесь, звонил и предлагал нам свою помощь. Но я уловил что-то недоброжелательное в его тоне. В его манере подхода определенно было что-то зловещее.

— Джонти, я рискую жизнью, звоня тебе. Единственная причина, по которой я тебе доверяю, заключается в том, что АОО ненавидит тебя, ДСО ненавидит тебя. Послушай, я даже знаю некоторых легавых, которые тебя ненавидят: ты должно быть, натурал, — сказал он.

— Чем я могу тебе помочь, Кен? — спросил я.

— Приезжай ко мне домой в Гленкэрн. Я хочу выпотрошить этих ублюдков, — сказал он.

Он дал мне номер своего домашнего телефона. Я не спрашивал у него его адрес. Он предположил, что я знаю, где он живет. У меня не хватило духу разочаровать его. Я сказал ему, что перезвоню ему, как только смогу.

— Приходи сюда один, Джонти, — сказал он.

— Без проблем, — ответил я.

У меня не было абсолютно никакого намерения идти к нему домой в одиночку. Это был не вариант. Для меня было шоком, что террорист, подобный этому человеку, вообще выступил вперед. Я боялся засады. Возможно, те люди из роты 'C', которые заметили нас в Гленкэрне, пошли жаловаться своим коллегам из роты 'B'. Нас могут заманить в ловушку. Я решил провести ряд рутинных проверок, прежде чем ответить на просьбу этого человека.

Я позвонил по внутреннему номеру штаб-квартиры и попросил дежурного констебля отдела сбора данных уголовного розыска предоставить некоторые личные данные о Кене Барретте. Я слышал, как он набирает детальный запрос на клавиатуре своего компьютера.

— 128 Гленкэрн Уэй, шкипер, — ответил он.

— У вас есть номер его домашнего телефона? — спросил я.

Он дал мне тот же номер телефона, что и Барретт.

— С кем там живет Барретт? — спросил я.

— Минутку, — сказал он.

Последовала минута молчания.

— Это Беверли Квайри, шкипер. Она указана как проживающая там одна, — сказал он.

Я еще раз поблагодарил его и положил трубку. Мы, по крайней мере, подтвердили адрес Барретта. Но мне все равно не понравился его тон. Он был очень агрессивным, коротким и требовательным. И он не проявлял такого энтузиазма, как обычно проявлял бы тот, кто только что набрался достаточно смелости, чтобы поделиться жизненно важной для полиции информацией. Настойчивость в его тоне была другой. Он был каким-то образом более холодным и отстраненным. Возможно, какие-то другие террористы удерживали его в его доме, заставляя Барретта втянуть нас в это дело. Я намеревался подойти к этому человеку очень осторожно. Мы не собирались подставлять себя под нападение. Мы с Тревором сидели в офисе уголовного розыска Гринкасла и разрабатывали стратегию, которая позволила бы нам безопасно добраться до этого человека, чтобы убедиться, что это на самом деле был он. Мы решили отправиться в поместье Гленкэрн в полном составе.

К сожалению, мы не смогли заручиться поддержкой наших коллег в форме в полицейском участке на Теннент-стрит. История показала нам, что среди нас была небольшая группа людей, которым нельзя было доверять. Некоторые злонамеренно сообщали лоялистским полувоенным группировкам о личности любого, кто 'стучал' в КПО. В подобных ситуациях лучше всего было использовать сотрудников КПО в форме за пределами округа.

В 11.15 вечера я снял телефонную трубку и позвонил в региональное управление Белфаста. 'Белое' мобильное подразделение поддержки ('Белым' МПП было то, что было прикреплено к Теннент-стрит) находилось на дежурстве и патрулировало в нашем округе. В наше распоряжение были предоставлены 'белые' позывные МПП ?1, 2 и 5. Эти офицеры базировались в полицейском участке на Теннент-стрит, но они не играли абсолютно никакой роли в нашей повседневной полицейской деятельности. Я был полностью уверен в их беспристрастности. Они договорились встретиться с нами у въезда в поместье Гленкэрн на пересечении Форт-Ривер и Баллигомартин-роудс в пятнадцати минутах езды отсюда. Теперь у меня было достаточно людей, чтобы справиться с любой угрозой, которую могли представлять Барретт и его дружки из БСО. Я снова снял трубку и позвонил Барретту домой. Я спросил его, был ли он один. Он сказал, что он и его подруга Беверли были одни в доме. Я спросил его, были ли у него какие-нибудь проблемы в доме.

— Нет, — сказал он.

Я объяснил, что мы должны были пройти определенные процедуры, прежде чем я смог его навестить. Он понял.

— Не затягивай это на всю ночь, Джонти, — сказал он.

В 11.30 вечера я остановил свою машину рядом с тремя серыми бронированными 'лендроверами' КПО, припаркованными в конце Фортривер-роуд. Я уже проинформировал 'Белую Индию' (инспектора) о том, что мы направляемся на Гленкэрн-уэй, 128, по важному расследованию уголовного розыска. Я рассказал ему о том, кто там жил, и о том, каким именно типом личности был Барретт. Мы договорились о стратегии безопасности. Если бы Барретт был там, мы с Тревором поговорили бы с ним наедине. Сотрудники МПП останутся снаружи дома, чтобы обеспечить нашу безопасность.

Я постучал в парадную дверь дома 128 по Гленкэрн-уэй. Когда Барретт открыл дверь, мы с Тревором столкнулись с ним лицом к лицу. По обе стороны от его входной двери стояли два дородных офицера в форме, вооруженных автоматами 'Хеклер Кох'. Полицейские в форме присели неподалеку в поисках укрытия. Другие прикрывали заднюю дверь его дома. На Барретта это не произвело впечатления. Он свирепо посмотрел на нас.

— У нас здесь отличное начало, Джонти, — сказал он. — Как я должен все это понимать?

Я объяснил ему, что существуют правила и предписания, которые регулируют то, как мы встречаемся или вступаем в контакт с людьми, желающими нам помочь. Он был недоволен, но пригласил нас внутрь, в свою маленькую гостиную. Барретт был грязным, неряшливым человеком, и я был поражен тем, насколько опрятной была комната. Это была заслуга Беверли Куайри.

Из вежливости я предложил Барретту свою руку. Он резко отказался пожать ее. Он сказал, что не хочет заводить ни друзей, ни рукопожатий. Он заявил, что у него нет никаких иллюзий относительно того, что он задумал.

— Я хочу поработать на вас 6-9 месяцев, а затем свалить. Я хочу поехать в Канаду, и вы можете помочь мне добраться туда, — сказал он.

'Боже, помоги Канаде', — подумал я, глядя в отсутствующий взгляд Барретта.

— А как насчет Беверли? — спросил я.

— К черту ее, я иду один. Я ухожу отсюда навсегда, — сказал он.

Именно в этот момент Беверли Куайри присоединилась к нам в гостиной. Барретт одарил ее взглядом, который мог бы испепелить ее.

— Оставайся на кухне! — сказал он, выгоняя ее.

Беверли развернулась на каблуках и пошла обратно на кухню. Барретт попросил нас говорить тихо, чтобы она нас не услышала. Он напомнил нам, что долгое время находился в АОО. Его тошнило от них всех. Он сказал, что у него настолько высокое положение в БСО, что без его ведома нигде в Белфасте или за его пределами не проводилось никаких операций. Он сказал, что был заместителем Джима Спенса, бригадира 1-го батальона АОО/БСО. Он предложил передать склады оружия БСО как на севере, так и на западе Белфаста. Он привел примеры типа оружия, которое он мог бы нам доставить, включая две винтовки SA80 и два 9-мм пистолета Браунинга, украденных с базы полка обороны Ольстера на Мэлоун-Роуд. Барретт 'забыл' упомянуть в то время, что именно он и еще один сотрудник БСО, в первую очередь, украли это оружие с базы ПОО.

Он был непреклонен в том, что знал обо всех операциях БСО в прошлом и настоящем. Что еще более важно, по его словам, он будет проинформирован о любых операциях, планируемых в будущем, на уровне бригады. Он предложил разоблачить офицеров КПО и ПОО, которые активно встречались и передавали информацию БСО. Я был впечатлен. Если это было правдой, то это было отрадное событие. Нам нужна была эта бесценная информация, чтобы мы могли эффективно бороться с теми, кто несет ответственность за такое предательство.

— С меня хватит, Джонти. Я видел достаточно. Я видел их с большими коробками денег от их наркотиков и рэкета, которые они делили между собой, — сказал он. — Это не солдаты, Джонти. Все это пустая трата времени, — добавил он.

Барретт заметил, что мой интерес растет. Он говорил почти без осторожности и без прерываний. Он пристально посмотрел на меня своим диким, широко раскрытым взглядом. Он продолжил, но теперь был явно более насторожен, чем раньше.

— Сейчас говорю гипотетически, Джонти. Я военный комендант БСО в Западном Белфасте. Я готов передать все, что я знаю, если КПО заключит сделку, — сказал он.

Мы с Тревором просто кивнули ему. У нас не было желания прерывать его поток. Не каждый день такой жестокий человек, как он, приходит или предлагает перейти на сторону закона. Мы не хотели говорить ничего такого, что могло бы заставить его изменить свое мнение. Он сказал, что БСО знает о двух стукачах КПО, которые были идентифицированы в последнее время. Он сказал, что ни один из этих двоих до сих пор не был застрелен, потому что политический климат был неподходящим. В качестве одного из них он назвал Уильяма Стоби. Он сказал, что Стоби выгнали из военизированного формирования, поэтому сейчас он ничего не может нам сказать. Другой подозреваемый в сотрудничестве КПО был из Рэткула. Сначала он отказался назвать имя этого человека. Ему и не нужно было этого делать. Я точно знал, кого он имел в виду. Коллега из Особого отдела поставил меня в известность, что этот человек был вне опасности.

Я решил, что пришло время перейти к сути дела.

— Сколько ты хочешь, Кен? — спросил я.

— Мне понадобится много наличных вперед, — ответил он. — Я думал о штуке или около того, Джонти. В знак нашей сделки, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я чуть не рассмеялся вслух. Мы с Тревором могли бы легко наскрести 100 фунтов на двоих, но у него не было никаких шансов получить что-то вроде 1000 фунтов. Я собирался мягко отклонить предложение этого человека. Я объяснил ему, что отдел уголовного розыска платит только по результатам. Не было никаких денег вперед. Отсутствие арестов или находок означало отсутствие результата, а это означало отсутствие выплат. Мы не были похожи на Специальный отдел КПО. Мы не давали информаторам ежемесячных выплат. Наши ресурсы для этой очень необходимой области полицейской работы были, мягко говоря, ограничены.

— Никаких особистов, Джонти. Я не хочу иметь ничего общего с этими подонками, — сказал Барретт. — Послушайте, идите и задавайте вопросы своим боссам. Я отвечу на любые вопросы, которые вы мне зададите. Просто испытай меня. Если ваша штаб-квартира не удовлетворена моими ответами, тогда все, сделка расторгнута.

Я сказал ему, что мы сделаем все, что в наших силах. Я объяснил, что мы должны были привлечь Специальный отдел на ранней стадии в соответствии с нашими правилами. Барретт потерял самообладание.

— Никаких особистов, Джонти. Ни за что. Проселочные дороги Северной Ирландии усеяны их ошибками, — сказал он.

Очевидно, это была ссылка на несчастных людей, которые были убиты как республиканскими, так и лоялистскими полувоенными формированиями, которые считали, что они были информаторами. Я повторил и объяснил процедуры, которым мы должны следовать. На Барретта это не произвело впечатления. И все же у меня не было выбора. Барретта ждал бы шок, если бы он думал, что так просто исключить Специальный отдел из уравнения. Я задавался вопросом, как, черт возьми, мы обойдем это дело стороной. Молчание нарушил Барретт.

— Я ни за что не продам себя за просто так, Джонти. Я не собираюсь рисковать своей жизнью из-даром. Это должно быть сделано на моих условиях, — заявил он. — Я говорю здесь о спасении жизней, Джонти, а потом, прежде чем я уйду, я расскажу тебе все до конца. Все их схроны.

Спорить с Барреттом было бесполезно. Наши руки были связаны. Мы никак не могли исключить Специальный отдел из полицейского расследования этого человека. Я также знал, что они ни за что не позволили бы какому-либо информатору, не говоря уже об убийце вроде Барретта, диктовать какие-либо условия.

Я посмотрел на часы на камине. Было 25 минут первого ночи. Парни снаружи, должно быть, замерзли. Мне нужно было покончить с этим как можно скорее, не разозлив Барретта еще больше. Я знал, что у него есть потенциал спасти жизнь. Я хотел воспользоваться этим очень долгожданным событием. Для меня было очевидно, что в больном терроризмом мире Барретта что-то произошло, что заставило его сделать этот шаг в нашем направлении. Это можно было бы изучить позже. Не в интересах общества было отталкивать его на данном этапе, подвергая сомнению его мотивы.

— Я хочу быть как Сэнди Линч, Джонти, без суеты с судом, — продолжил Барретт. — Если я пойду на сотрудничество, то смогу убрать половину Шенкилля.

Линч, широко разрекламированный агент Специального отдела из Временной ИРА, был распознан Временной ИРА как агент Сил безопасности. Когда команда внутренней безопасности ВИРА арестовала его и допросила в доме в Ленадуне, полиция вмешалась и спасла его прежде, чем он был убит. Линчу очень повезло. Позже он дал показания на открытом процессе против некоторых известных членов Временной ИРА, в том числе пресс-секретаря 'Шин Фейн' Дэнни Моррисона.

Однако Барретт ясно дал понять, что он не будет рассказывать нам ничего из того, что он сделал лично для БСО. Он также предельно ясно дал понять, что не заинтересован в даче показаний против кого бы то ни было или в том, чтобы на кого-то давать показания в открытом суде.

Барретт снова заговорил о предполагаемом информаторе Специального отдела из Рэткула. Он сказал нам, что БСО знала, что именно этот информатор передал несколько сотен самодельных пистолетов-пулеметов 'Ингрем', которые ни разу не выстрелили. Он заявил, что информатор отдела должен был проживать в районе Норт-Даун, но БСО не смогло его вычислить. Барретт сказал нам, что если бы они действительно нашли его, он был бы 'отправлен за своим чаем' (убит). Он заявил, что, насколько он мог видеть, БСО слишком много знало об информаторах Специального отдела.

— Даже не говори им моего настоящего имени, Джонти. Я не хочу, чтобы они знали, что я работаю на тебя.

Теперь это последнее высказывание заинтриговало меня. У меня был предыдущий опыт общения с людьми, которые говорили это, и когда они это делали, это обычно означало, что они уже работали на Специальный отдел или в каком-то другом агентстве. Они обращались в уголовный розыск только для того, чтобы попытаться получить двойную плату за одну и ту же информацию. Я задавался вопросом, так ли это было в случае с Барреттом. Работал ли он уже в Специальном отделе? Работал ли он в прошлом в Специальном отделе и, возможно, был отстранен от работы или 'отмечен' Специальным отделом по какой-то уважительной причине?

Я решил подвести эту первоначальную встречу к завершению. Я услышал достаточно. Нам предстояло провести множество расследований, прежде чем мы смогли даже подумать об использовании Барретта в качестве информатора. У меня также не было сомнений в том, что если Барретт был искренним, то у него был большой потенциал. Но это было соображение на другой день. Мы могли бы оценить его ценность позже.

В то же время, если Барретт думал, что он собирается облапошить пару сотрудников уголовного розыска на тысячу фунтов, а затем не дать никакой информации взамен, то он плохо нас знал. С другой стороны, если он действительно хотел помочь нам спасти жизнь, то его следовало бы финансово поощрить за это. Утром мы с Тревором могли бы передать то, что он сказал нам, старшим офицерам полиции. Я встал со своего места, чтобы показать, что мы услышали достаточно и готовы уходить.

— Хорошо, как насчет встречи при дневном свете, Кен? — спросил я.

— Ни за что, Джонти. Это должно быть в темноте. Я скажу тебе, где. Стоянка для большегрузов на Наттс-Корнер, где все учатся водить. Девять вечера, в следующий четверг вечером, — ответил он.

Меня поразило, что Барретт явно уже делал это раньше для кого-то. Он знал все тонкости. Не было никаких признаков каких-либо обычных вопросов или оговорок, которые обычно возникают у людей, когда они впервые заявляют о себе.

Мы с Тревором подошли к входной двери. Обычно на этом этапе ожидалось бы рукопожатие. Я был благодарен, что сам Барретт исключил это. Этот человек был презренным, подлым головорезом. Он был воплощением всего, что было достойно сожаления в его роде. Мы знали, что с ним будет очень трудно справиться. Барретт уже совершил ошибку, поверив, что может контролировать ситуацию. Он был неправ. Я как раз собирался познакомить его с настоящими хулиганами. Офицеры особого отдела, которые должны быть ему более чем ровней. Я просто понятия не имел, как, черт возьми, я собираюсь раскрутить это, не оттолкнув Барретта. Когда мы отходили от двери, Барретт не удержался от последнего слова.

— Это так просто, Джонти. У меня есть товар. Ты этого хочешь. На моем уровне это рынок продавца, потому что я могу испортить впечатление. Никаких угроз, Джонти. Никакого шантажа. Просто играй честно. Я сделаю то же самое. Здесь на кону моя жизнь, — сказал он.

Был час ночи в среду, когда мы с Тревором добрались до участка КПО в Гринкасле. К тому времени мы провели на ногах девятнадцать часов. По дороге из Гленкэрна мы почти не перемолвились ни словом. Мы слишком устали. Мы могли бы продолжить все наши разговоры утром.

В ту ночь у меня был беспокойный сон.

У меня не было никаких иллюзий относительно того, почему Барретт пошел на сотрудничество, чтобы предложить нам свои услуги. Все это было для Кена Барретта и о том, как он мог запустить свои грязные руки в общественный кошелек. Я это понимал. Но я также понимал, что мы могли бы воспользоваться его слабостью, чтобы получить жизненно важную информацию, которая действительно могла бы спасти жизни. Специальный отдел был бы не слишком доволен тем, что он решил связаться с отделом уголовного розыска. Это была их проблема. В интересах общества нам пришлось бы сейчас очень тесно сотрудничать, чтобы добиться от Барретта всего наилучшего.

В 9.30 утра 2 октября 1991 года мы посетили офис старшего полицейского офицера на Норт-Куин-стрит, в штаб-квартире нашего округа. Мы полностью проанализировали события предыдущей ночи. Нам сказали, что в этом вопросе нам придется тесно сотрудничать со Специальным отделом. Были процитированы доклад Уокера и содержащиеся в нем рекомендации. Выбора действительно не было. Информация Барретта касалась исключительно подрывных дел. Кроме того, у Барретта не было бы никаких шансов получить наличные авансом, не говоря уже о 1000 фунтов наличными, которые он требовал.

Наши старшие сотрудники уголовного розыска проконсультировались со Специальным отделом. Тем временем нас попросили расследовать наиболее серьезные преступления, которые были связаны с помощью сбора данных или баллистики с ротой 'B' БСО в Вудвейле, которой командовал Барретт. Нам нужно было иметь возможность расспросить его о том, кто несет ответственность за наиболее серьезные преступления, связанные с подразделением БСО. Это проверило бы предполагаемое намерение Барретта помочь нам.

Мы с Тревором знали, что нас ждут неприятности как со стороны Барретта, так и со стороны Специального отдела. Совсем недавно мы пережили бурю в связи с другим источником уголовного розыска, который не захотел разговаривать со Специальным отделом. Я знал, что они обвинят меня в попытке 'держать их подальше' от дела Барретта таким же образом, как они поступили в отношении другого нашего источника. Они были неправы. У меня было много хороших примеров того, как мои источники отдела угрозыска передавались в Специальный отдел без каких-либо проблем. Я всегда оставлял это на усмотрение отдельного источника. Некоторые были рады перейти в Специальный отдел в течение короткого времени, но другие — нет. Барретт ясно давал понять, что не хочет иметь с ними абсолютно ничего общего. Он чувствовал, что это должно было быть его прерогативой. Вскоре он поймет, что для него это не было вопросом выбора.

Мы с Тревором покинули Норт-Куин-стрит и поехали в участок на Антрим-роуд. Мы позвонили в офисы нашего окружного криминалистического подразделения. Мы составили список наиболее серьезных преступлений, произошедших за предыдущие три года, которые мы могли бы приписать роте 'B'. Список был потрясающим. На фоне всего остального выделялось жестокое убийство адвоката по уголовным делам Пэта Финукейна. Ни одно убийство не является более важным, чем любое другое убийство, однако одно выделялось главным образом своей жестокостью. Муж и отец был застрелен на кухне своего дома в присутствии жены и детей в воскресенье, 12 февраля 1989 года.

Ответственный за это боевик БСО выпускал пулю за пулей из полуавтоматического пистолета прямо в лицо Пэту Финукейну. Жестокость нападения, вызванного ненавистью, была беспрецедентной в Белфасте. Существовал также дополнительный раздражающий вопрос о предполагаемом сговоре КПО и Сил безопасности в этом убийстве. Лично я ничему из этого не верил. В любом случае я придерживался мнения, что мы должны докопаться до сути этого конкретного убийства. Если бы наши расследования привели нас к какому-нибудь коррумпированному коллеге, это тоже было бы расследовано. В прошлом полиция принимала меры против таких людей. У меня не было причин полагать, что теперь все будет по-другому. На личном уровне я почувствовал тошноту в животе, когда услышал об убийстве Пэта Финукейна. Я познакомился с ним в 1980 году, и в последующие годы у меня было много встреч с ним в профессиональном контексте, когда он защищал своих клиентов в суде. Я всегда считал его открытым, дружелюбным и уважительным.

Вопрос о том, кто несет ответственность за убийство Пэта Финукейна, был одним из тех, которые я намеревался обсудить с Барреттом при первой же возможности. Но это был только один из многих вопросов. Он намекнул, что ему известны личности ряда сотрудников КПО, которые передавали информацию в 'Ассоциацию обороны Ольстера', а через них — 'Борцам за свободу Ольстера'. Это было серьезное обвинение. Если у Барретта действительно была информация или доказательства, позволяющие идентифицировать ответственных за это людей из КПО, я намеревался этим заняться.

Позже в тот же день, в 2.05, мы с Тревором узнали, что наша первая встреча со Специальным отделом в связи с Барреттом должна была состояться в их офисе в Каслри в 10 утра следующего дня (четверг, 3 октября 1991 года). Мы совсем не ждали этого с нетерпением.

В тот день в 10.43 утра мы с Тревором отправились в Специальный отдел на третьем этаже участка КПО в Каслри. Я постучал в дверь кабинета, прежде чем войти. Я собирался не давать этим мальчикам абсолютно никакого повода для жалоб. Мы столкнулись с тем, что я привык называть 'обычными подозреваемыми'. Было одно заметное исключение: детектив-инспектор, к которому я испытывал большое уважение. Он был моим товарищем по отделению. Мы вместе вступили в КПО в 'Кровавое воскресенье'. Он также служил вместе со мной в форме в полицейском участке в Ньютаунабби. Он был очень порядочным человеком, и я был благодарен, что он присутствовал. Он, конечно, не пошевелился бы, чтобы причинить мне какой-либо вред или неправильно процитировать меня. Но он практически не имел права голоса в том, что произойдет с Барреттом. У меня уже было столько хлопот, сколько я мог вынести от остальных присутствующих.

Мы провели полный брифинг в связи с тем, что сказал Барретт и каковы, по его утверждению, были его намерения. Эти парни просто смотрели друг на друга. Я оторвался от своих записей и обнаружил, что они подмигивают и подталкивают друг друга локтями, как будто общаются на каком-то своем безмолвном языке. Я хотел покончить с этим так быстро, как только мог. Мне не нравилось проводить слишком много времени в присутствии этих дураков.

Когда я им докладывал, они по-детски старались изо всех сил дать мне понять, что это никого не интересует. Вопросов не было. Нам не было сделано никаких замечаний по поводу того, что Барретт настаивал на исключении Специального отдела. Мне это показалось очень странным. Что-то было не так. Они уже решили, как справиться с этой проблемой, задолго до того, как я прибыл, чтобы провести для них доклад. На самом деле, позже стало ясно, что в нашем брифинге не было необходимости. Они уже имели возможность ознакомиться с докладом старших офицеров уголовного розыска.

Я не успел замолчать на достаточное время, чтобы перевести дух, как вмешался присутствовавший детектив Специального отдела.

— Спасибо за это, Джонти. Теперь вот как мы с этим справимся, — сказал он.

Офицер поддерживал связь с Тактической координационной группой (ТКГ). Он рассказал об обеспечении безопасности с помощью живой силы, огнестрельного оружия и транспортных средств которые будут развернуты для прикрытия этой встречи с источником. Лично я думал, что это было чересчур, но мне пришлось склониться перед их опытом. Они допускали любые варианты развития событий, включая 'иудину' засаду на нашу машину Барреттом или его дружками из БСО.

Я слушал, как детектив-инспектор подробно излагал строгие меры безопасности. Затем последовал итог.

— Джонти, ты и Сэм поедете вместе в специальной машине отделения, чтобы забрать Барретта. Сэм будет использовать скрытый магнитофон для записи разговоров, которые происходят на протяжении всей встречи. У вас есть какие-нибудь проблемы с этим? — спросил он.

— Совсем нет, — ответил я.

На самом деле, у меня действительно была проблема. Я не согласился с тем, что он выбрал констебля Особого отдела, чтобы тот поехал со мной за Кеном Барреттом. Сэм (не настоящее его имя) и я прошли долгий путь в прошлом. Мы никогда раньше ни в чем не сходились во взглядах. Он олицетворял все, что я презирал в некоторых офицерах Особого отдела. Он был так преисполнен чувства собственной важности и так поглощен своими тщетными попытками 'свести счеты' с Тревором и мной, что не видел леса за деревьями. Он рассматривал отдел уголовного розыска не как потенциальную выгоду для себя, а как противника. Но, нравилось нам это или нет, Сэм должен был сопровождать меня на этой решающей первой встрече с Кеном Барреттом. Я абсолютно ничего не мог сделать или сказать, чтобы изменить это.

У меня был только один вопрос к детективу-инспектору Специального отдела, прежде чем мы завершим нашу встречу. Мне не терпелось посмотреть, как он справится с этой маленькой жемчужиной. Я думал, он пропустил это во время нашего брифинга.

— Барретт ясно дал понять, что не хочет иметь никакого отношения к Специальному отделу. Как мне объяснить присутствие Сэма? — спросил я.

— Просто, — ответил детектив-инспектор, не теряя ни секунды. — Скажи ему, что Сэм — связующее звено с наличными в штаб-квартире. Насколько известно Барретту, Сэм — офицер уголовного розыска из штаб-квартиры.

Я кивнул. Это было хорошо. Это было вдохновенно. Тот, кто инструктировал этих ребят до меня, предусмотрел все. Офицеры Специального отдела встали, и мы все приготовились покинуть брифинг.

Мы с Тревором покинули региональную штаб-квартиру Специального отдела и спустились вниз в столовую. Сэм был необычно подавлен. Он прошептал мне, что нам (отделу уголовного розыска) не позволят разобраться с этим делом. На его лице была странная ухмылка. В то время я не придал этому замечанию никакого значения: это было типично для того, что сказал бы Сэм. Тревор тоже не ускользнул от тихой недоброжелательности Сэма. Он также не упустил из виду тот факт, что на самом деле мы не были нужны на том брифинге. Мы были просто необходимы, чтобы дать Специальному отделу подобраться к Барретту. В ту минуту, когда нас можно было бы исключить из уравнения, Специальный отдел отказался бы от наших услуг.

Сэму пришлось бы очень хорошо разыграть спектакль, чтобы убедить Барретта, потому что Барретт знал большинство местных сотрудников уголовного розыска. От этого зависела его свобода. Возможно, он и не был очень умен, но он был чрезвычайно сообразителен в уличных делах.

В тот вечер у нас с Тревором были другие дела в участке Каслри. Мы прибыли рано, в 6.30 вечера, и завершили наши расспросы. Сэм прибыл на своей специальной служебной машине в 7.30 вечера. Я подошел, чтобы присоединиться к нему. Я сел на переднее пассажирское сиденье, а Тревор — на заднее позади меня. Сэм посмотрел на Тревора, а затем вопросительно посмотрел на меня.

— Мы пришли как команда, — сказал я.

Правда заключалась в том, что у меня не было намерения проводить час или два наедине с Сэмом один на один. Мне было с чем бороться. Тревор был бесконечно более дипломатичен со Специальным отделом, чем я. Он бы подлил прохладной воды на раскаленные угли моих напряженных отношений с ними. Он привносил юмор в те моменты, когда чувствовал, что это разрядит гнетущую атмосферу. Я не хотел, чтобы Сэм выдвигал какие-либо ложные обвинения по поводу того, что я сделал или сказал на этой важной встрече с источником.

Сэм объяснил, где находится магнитофон и как он контролирует, когда он выключается или включается. Он заверил нас, что в конце ленты не будет электрического жужжания или щелчков. Он сказал, что ничто не предупредит Барретта о том, что его разговор с нами записывается на магнитофон.

Мы добрались до Наттс-Корнер в 8.30 вечера, на добрых полчаса раньше назначенной встречи. Район был наводнен полицией. Гражданские не обязательно заметили бы их, но мы с Тревором заметили. Мы знали, что Барретт немедленно опознает в них полицию. Это меня беспокоило.

Сэм несколько раз проезжал мимо парковки, чтобы убедиться, что его группа прикрытия E4a и штабное мобильное подразделение поддержки в форме (HMSU) были на месте. Затем мы уехали, чтобы позволить группам наблюдения вести наблюдение за районом. Оперативники E4a, расположенные рядом с домом Барретта в поместье Гленкэрн, сообщили Сэму, что Барретт уехал из дома на своей машине один в 8.30 вечера. Он направлялся в сторону Наттс-корнер, чтобы встретиться с нами. Я был впечатлен. Эти ребята абсолютно ничего не оставляли на волю случая.

В 8.50 вечера Барретт подъехал к условленному месту встречи. Сэм развернул машину Специального отдела, и мы поехали обратно, чтобы забрать его. По выражению лица Барретта, когда он взялся за ручку двери нашей полицейской машины, я понял, что он не слишком доволен тем, что мы с Тревором были не одни. Я предположил, что его очевидный гнев был вызван присутствием нашего сотрудника уголовного розыска, 'связующего звена'. Я был неправ. Ничто не могло подготовить меня к тому дебошу, который за этим последовал.

Барретт открыл заднюю дверь нашей полицейской машины и в мгновение ока оказался рядом с Тревором. У меня сложилось отчетливое впечатление, что он делал это раньше. В то же время я увидел, как Сэм полез под водительское сиденье, чтобы включить магнитофон. Сэм быстро поехал к ближайшей кольцевой развязке на Наттс-Корнер. Мы свернули на дорогу, ведущую к Крамлину. Машины, ехавшие нам навстречу, и другие, припаркованные на обочине дороги, замигали нам фарами. Я наклонился, чтобы проверить контрольную лампу фар на полицейской машине. Я искренне верил, что Сэм включил фары на полную мощность. Он этого не сделал. Люди, мигавшие фарами, не были разгневанными автомобилистами.

Наш друг Барретт не питал подобных иллюзий. Он точно уловил, что происходит. Сэм направил полицейскую машину в первую стоянку слева. Он притормозил рядом с большим черным мусорным баком, выключил зажигание и погасил все фары машины. Внезапно снова вспыхнули фары автомобиля, припаркованного примерно в 300 ярдах вверх по главной дороге и справа от нас. Теперь я точно знал, что происходит. Сэм потянулся за своим радиотелефоном. Прежде чем я успел остановить его, он нажал кнопку передачи. Ярко-красный огонек, указывавший на то, что полицейская рация находится в режиме передачи, казалось, почти осветил салон автомобиля.

— Птичка в гнезде, — сказал Сэм. — Птичка в гнезде.

— Вас понял, — последовал хриплый ответ.

Сэм убрал палец с кнопки передачи, и маленький красный огонек погас. Именно Кен Барретт нарушил, казалось бы, нескончаемое молчание, которое последовало за этим.

— Я же сказал тебе, Джонти, никаких особистов, — сказал он.

Я ничего не говорил. Я не мог поверить в глупость того, что только что произошло. Это было почти так, как если бы Сэм и его коллеги хотели, чтобы Барретт знал, что они из Специального отдела. Эта демонстрация силы и очевидного недоверия со стороны полиции не ускользнула от внимания Барретта. Он понял, что это было не то, что произошло бы на обычной встрече с сотрудниками уголовного розыска.

— Кто эти пи

* * *

ы, Джонти? Я заметил по меньшей мере четыре полицейские машины, и там, наверху, еще одна с мигалками! — сказал он.

Я был ошеломлен. Я не знал, что сказать. Барретт не был дураком. Что, черт возьми, я мог сказать? Была ли вся эта чепуха действительно необходима? Я залез в самые дальние уголки своего разума, чтобы придумать правдоподобный ответ.

— Эти люди здесь не только для того, чтобы защитить нас, но и для того, чтобы защитить тебя, — солгал я.

— И кто он такой, Джонти? — спросил Барретт, указывая на Сэма.

— Это Сэм, он офицер уголовного розыска из штаб-квартиры. Он твое связующее звено с наличными, — снова солгал я.

Специальный отдел не облегчал нам задачу. К этому времени мои глаза начали привыкать к темноте внутри машины. Я мог ясно видеть Барретта. Он был чрезвычайно взволнован. Я повернулся на своем месте, чтобы поговорить с ним. Было несколько очень важных вопросов, которые я хотел задать Барретту. Я также хотел посмотреть в его дикие глаза, пока он отвечал мне. Время от времени мимо проезжала машина или грузовик, освещая стоянку и нашу полицейскую машину. Он также освещал другую машину, штабной группы поддержки, которая была припаркована выше по дороге. Барретт наклонился вперед, чтобы видеть все вокруг. Он продолжал качать головой, чтобы показать свое раздражение.

— 'Птичка в гнезде', Джонти? Это я? — спросил Барретт. — Сколько людей знают, что я здесь? Допустим, в каждой машине по трое таких парней. Это пять машин и пятнадцать человек, плюс вы трое. Это означает, что по крайней мере восемнадцать человек знают, что я здесь, и сколько еще?

Барретт был взбешен. Ничто из того, что только что произошло, не было сделано для того, чтобы помочь нам убедить его в том, что Сэм был сотрудником уголовного розыска. На самом деле все, что видел Барретт, служило только для того, чтобы показать ему, что его окружило 'особое' подразделение КПО. Он знал, что Сэм и его коллеги не были сотрудниками уголовного розыска. Сейчас мне нужна была помощь Сэма. Только он мог изменить эту ситуацию. Я толкнула его коленом. Он не обернулся. Я не мог поверить в то, что произошло дальше. Сэм засыпал Барретта серией вопросов по сбору информации.

Барретт пришел в еще большую ярость. Это были не те вопросы, которые обычно задавал бы сотрудник уголовного розыска, и он это знал. Сэм, очевидно, не собирался помогать мне убеждать его в том, что он не офицер Особого отдела. Если бы мы хотели убедить Барретта в том, что Сэм был коллегой из уголовного розыска, нам пришлось бы сделать это самим и быстро, если бы мы не хотели рисковать намеренно оттолкнуть Барретта. Но зачем офицерам Особого отдела пытаться намеренно расстроить этого человека? Почему они не хотели использовать потенциал Барретта? Дела постепенно ухудшались.

Барретт повторил вопросы Сэма почти дословно. Он ничего не упустил.

— Он гребаный особист! — воскликнул он. — Сотрудники уголовного розыска так не разговаривают, — добавил он.

Я должен был согласиться с ним. Я не мог поверить в то, что происходило. Я ни за что на свете не смог бы этого понять. Я решил, что все, что я мог сделать, это попытаться исправить ситуацию. Я говорил быстро и со всей убедительностью, на какую был способен. Барретт должен был быть поставлен в известность о том, кто именно контролирует эту неоправданно чреватую ситуацию.

— Теперь послушай, Кен. Эта охрана предназначена для всех нас, и вопросы Сэма были заданы ему в штаб-квартире КПО. Ты же говорил, задавайте мне вопросы. Это некоторые из них, и у меня будет еще много вопросов в том же духе, как только ты на них ответишь, — сказал я.

Барретт уставился на нас, ища признаки нервозности или того, что мы лжем. Он ничего не нашел. Затем он успокоился. Но он не был доволен и, конечно, не был убежден, что Сэм был офицером уголовного розыска. Он начал отвечать на вопросы так же быстро, как они были ему заданы. Его знания о АОО/БСО, их деятельности и личностях были, мягко говоря, глубокими. Я вспомнил, что разговор записывался на магнитофон. Я не хотел, чтобы Барретт понял, что это происходит. Я включил внутреннее освещение в машине, чтобы хотя бы притвориться, что делаю несколько заметок. Я начал записывать некоторые из наиболее важных ответов Барретта. Не успел я написать и двух-трех слов, как Сэм снова выключил внутренний свет. Он подмигнул мне и указал на магнитофон. Барретт не мог видеть, как он это делает. Сэм подумал, что я забыл, что он включен. Я этого не делал. Я просто не хотел, чтобы Барретт заподозрил, что мы его записываем.

Я протянул руку и снова включил освещение в салоне машины. Прежде чем я смог начать что-либо писать, Сэм снова выключил его. Это было бесполезно. Сэм либо не понял моей ролевой игры, либо намеренно хотел, чтобы Барретт почуял неладное. Я догадался, что это было последнее. Но почему?

Наши мелкие разногласия напрасно пугали Барретта. Тревор проделывал замечательную работу, отвлекая Барретта. Мы просидели в этой машине большую часть двух часов, допрашивая его. Я не могу точно вспомнить, в какой момент это произошло, но он был в состоянии полного беззащитного сотрудничества, когда я решил спросить его, кто убил адвоката Пэта Финукейна.

Самообладание покинуло Баррета. На его лице было написано потрясение. Возможно, это был жестокий характер убийства или, возможно, это было из-за споров вокруг него, но я понял, что задел за живое. Я стремился продолжить это дело, потому что в то время республиканцы более двух лет утверждали, что к убийству причастны сотрудники Сил безопасности. Если бы существовал сговор на каком-либо уровне, то вполне вероятно, что Барретт точно знал бы, кто в нем замешан. Он уже намекнул, что может передать сведения о сотрудниках КПО и полка обороны Ольстера, которые передавали информацию БСО.

Барретт ответил на мой вопрос почти сразу и, конечно, еще до того, как к нему вернулось самообладание.

— Гипотетически, я, — сказал он без колебаний.

Сэм толкнул своим коленом мое, как бы показывая, что я не должен больше ничего говорить. Я не знал, в чем заключалась его проблема, и мне было все равно. Это была не комната для допросов в Каслри, и Барретт, очевидно, намеревался помочь нам, даже если это означало изобличить самого себя. Я хотел, чтобы ничто не прерывало этот поток. Барретт уставился на меня, не мигая, в своей обычной манере с дикими глазами. Атмосфера в этой машине Специального отдела была наэлектризованной. Фары машин, проезжающих по главной дороге, время от времени на мгновение освещали салон автомобиля. Сцена напоминала освещение в каком-нибудь фильме ужасов. Бледно-белая кожа Барретта время от времени освещалась теми же самыми фарами. Он, безусловно, был приводящей в замешательство фигурой.

В моей голове проносились мысли о том, как я мог бы продвинуть его поток, не предупреждая Барретта о том, что мы слишком заинтересованы. Я изо всех сил старался сохранить на своем лице бесстрастное выражение. Я не хотел, чтобы он уловил какие-либо признаки триумфа или энтузиазма в моем голосе или поведении.

— Кто был вторым стрелком? — спросил я.

Его ответ последовал незамедлительно.

— Гипотетически, Джим Миллар.

Мое сердце бешено колотилось в груди. Я был рад, что мы сидели в фактической темноте. Но Сэм все еще упирался своим коленом в мое. Этот последний ответ Барретта был для меня как гром среди ясного неба. Я проигнорировала Сэма.

Я был слишком хорошо осведомлен о том, что полиция обнаружила 9-миллиметровый пистолет Браунинга, из которого Кен Барретт всадил пули в лицо Пэту Финукейну менее чем через пять месяцев после убийства. Он был изъят 4 июля 1989 года вместе с другим пистолетом в доме Джима Миллара (не настоящее его имя) на боковой улице недалеко от главной Шенкилл-роуд. Это была случайная находка. Миллара не было дома во время обыска. Его брат Дэвид (не настоящее имя) был найден спящим на другой кровати в той же спальне. Когда сотрудники полиции, проводившие расследование, допросили его, Дэвид признался, что оружие принадлежало ему. Он взял на себя полную ответственность за них. Он даже добровольно отправился в тюрьму за то, что обладал ими. У нас были свои сомнения относительно его причастности. Его брат Джим был заметным подозреваемым БСО. К сожалению, в такой ситуации мало что можно сделать. Позже мы арестовали и допросили Джима Миллара в связи с подозрением в хранении двух пистолетов. Джим отрицал, что ему что-либо известно о пистолете для убийства или другом оружии. Очевидно, он был достаточно доволен, позволив своему брату 'отсидеть' за это.

И вот мы здесь, более года спустя, и Кен Барретт не только признавался в убийстве Пэта Финукейна. Он также подтвердил, что Джим Миллар был вторым стрелком на месте убийства. Мой интерес резко возрос. Я понял, что этот предполагаемый серийный убийца, скорее всего, говорил нам правду. Я решил полностью изучить это новое направление исследования. Позже я смог узнать из фактов, насколько точен был его рассказ.

Я объяснил Барретту, что я не был на месте убийства Пэта Финукейна в воскресенье, 12 февраля 1989 года, и я не был знаком с тем, что именно произошло. Я попросил его рассказать о событиях той роковой ночи. Я ожидал, что он дрогнет. Я наполовину ожидал, что теперь, когда он увидел, что мой интерес возрос, он будет насторожен. Но, к моему удивлению, Барретт не только продолжал говорить, он начал открыто хвастаться перед нами своей причастностью к этому жестокому убийству.

— Нас было трое в той машине, Джонти. Джим Миллер и я были двумя стрелками. Водителем был маленький парнишка из Рэткула, — сказал он.

Далее он сказал, что это убийство было первым заданием БСО, в котором 'крошечный паренек' был замешан. Он ни в чем не участвовал до убийства Пэта Финукейна.

— Как его зовут? — Я спросил.

Барретт колебался. В гробовой тишине полицейской машины было почти слышно, как гудит его мозг. У меня сложилось впечатление, что его следующий ответ будет не таким честным, как предыдущие. Он был встревожен и суетился.

— Я не знаю его имени, Джонти, и это правда, но я мог бы узнать его по фотографиям, — ответил он.

Я сразу понял, что если бы это была первая работа человека из БСО, то маловероятно, что у нас были бы какие-либо записи о его участии в АОО /БСО, не говоря уже о его фотографии. По какой-то причине Барретт был уклончив, и как исследователь этих вопросов в течение многих лет, я точно знал, в чем заключалась эта причина. Не желая прерывать поток Барретта, я на данный момент опустил этот вопрос. Мы могли бы вернуться к этому снова.

Теперь Барретт больше не попадал в поле моего зрения как потенциальный информатор. Теперь он был признавшимся убийцей. Наши правила, регулирующие обращение с информаторами, означали, что признание Барретта исключало его возможность когда-либо стать полицейским осведомителем или агентом. Одно дело — подозревать его в убийстве. Совершенно другое дело — иметь доказательства его причастности к этому. Я полностью намеревался осудить его за это жестокое убийство.

Я знал, что мы столкнемся с контраргументами со стороны Специального отдела. Мы слышали их все раньше. Мы бы справились с этим, если бы возникли разногласия. И все же, даже когда мы сидели там, в той полицейской машине, я действительно ожидал, что Специальный отдел поможет нам в этом деле. Я не знал ни одной причины, по которой они этого не сделали бы. Если Кен Барретт был убийцей Пэта Финукейна, то мы намеревались энергично преследовать его за это. Мы бы привлекли его к ответственности и представили миру как человека из БСО, несущего единоличную ответственность за убийство Пэта Финукейна. Любые утверждения, которые он пожелал бы выдвинуть о причастности сотрудников Сил безопасности, могли бы быть столь же энергично расследованы.

Возможно, это было из-за очевидного отсутствия отвращения или негативной реакции со стороны нас троих, находившихся с ним в машине. Или, возможно, это было связано с тем фактом, что Барретт полагал, что, обратившись в полицию таким образом, это каким-то образом защитит его от судебного преследования. Но какова бы ни была причина, Барретт, очевидно, чувствовал себя в безопасности, признавшись в своей роли в этом ужасном убийстве трем детективам КПО. Он говорил с нами открыто и предельно откровенно. Далее он рассказал нам леденящий душу рассказ о том, как была открыта большая наружная дверь дома Финукейнов. Он сказал, что пнул внутреннюю дверь с такой силой, что маленький и неадекватный йельский замок фактически слетел со своего крепления и пролетел по коридору перед ним. Он сказал, что побежал прямо по коридору к стеклянной двери, которая вела на кухню. Он мог видеть людей, собравшихся на кухне. Он сказал, что, когда он подошел к стеклянной двери на кухню, миссис Финукейн попыталась захлопнуть ее.

Барретт сидел там, в этой машине Специального отдела, его дикие глаза сверкали. Он сложил руки вместе и одним вытянутым пальцем изобразил форму пистолета.

— Бах, бах, — сказал он.

Он сказал, что произвел несколько выстрелов в коридоре в Пэта Финукейна, когда приближался к кухне, и некоторые даже попали через стекло в кухонной двери, поразив Финукейна, когда он попытался ее закрыть. Барретт видел, как он вскочил со своего места за кухонным столом. Он сказал, что пули попали в адвоката, ранив его и заставив упасть на спину на кухонный пол сразу за дверью.

К настоящему времени Барретт заново переживал это травмирующее событие. Очевидно, он снова был там, на той кухне, совершая убийство снова и снова. Но в отличие от десятков мужчин, которые раскаялись в своей роли в аналогичных убийствах, Барретт не испытывал угрызений совести. Когда он рассказывал об ужасных событиях, не было ни слез, ни муки. Я был поражен его черствым и бесчеловечным пренебрежением к жизни. Далекий от раскаяния, он на самом деле злорадствовал, хвастаясь тем, как он убил Пэта Финукейна. В собственном зловещем мире Барретта он был героем. Он продолжал:

— Я стоял прямо над ним, Джонти, оседлав его, и я стрелял выстрел за выстрелом ему в лицо.

Барретт посмотрел на меня своими пугающими, жестокими глазами. Казалось, он искал одобрения. Я думаю, он ожидал, что я поздравлю его. Дело в том, что он заставил меня почувствовать себя физически больным. Но я знал, что лучше не позволять ему обнаружить это. Этот парень был предметом ночных кошмаров. Он был одним из тех необычных убийц-психопатов, с которыми мы сталкивались лишь в очень редких случаях. Даже когда он сделал паузу, ожидая похвалы, которой так и не последовало, он продолжал держать свои руки в форме пистолета.

Он так крепко сжимал это воображаемое оружие, что костяшки его пальцев побелели. Я изучала его длинные, тонкие, белые пальцы. Он снова посмотрел вниз, на пол машины, на свои сцепленные руки.

— Бах, бах, бах, бах, бах, — сказал он.

Каждый хлопок означал, что еще одна пуля попала в голову жертвы. Барретт оторвал взгляд от своих рук. Его глаза были пустыми. Они смотрели прямо перед собой, мимо меня, в темноту сельской местности и за ее пределами. Этот человек был пугающим. Он был воплощением зла. Зло, которое вы почти могли учуять. Я помню, как содрогнулся. Это странное чувство, которое возникает у тебя в такие моменты. В прошлом это хорошо описывалось как чувство, которое вы испытали бы, если бы кто-то только что прошел по вашей могиле. Барретт нарушил молчание.

— Ты никогда не устанешь это делать, Джонти, — сказал он. — Бах, бах, бах, бах.

Внезапно он остановился и посмотрел на меня снизу вверх. Его глаза дико вытаращились, как будто он только что вспомнил что-то еще из той кровавой сцены. Он потянулся, чтобы схватить меня за руку, чтобы убедиться, что завладел моим вниманием. Он явно не хотел, чтобы я пропустил то, что было дальше.

— Эти пули входили в его гребаную голову и рикошетили прямо в меня. Я слышал, как они просвистели мимо моей собственной головы, — сказал он.

Я был заинтригован. Это были факты, которые мог знать только убийца или кто-то, кто был на месте преступления. Показания наших сотрудников по осмотру мест преступлений (SOCO) или наших судмедэкспертов подтвердили бы, говорил ли нам этот монстр правду или нет, но мне нужно было больше.

— Почему? — спросил я.

— Каменный пол на кухне, Джонти. Пули проходили сквозь его лицо, вонзались в каменный пол и со свистом возвращались обратно мимо меня. Я чуть не застрелился насмерть, — сказал он с внезапным выражением беспокойства.

Если Барретт искал сочувствия, он разговаривал не с тем копом. Он снова сделал паузу. Он сидел, уставившись прямо перед собой широко раскрытыми глазами, заново переживая ту ужасную сцену. Все, о чем я мог думать, было: как кто-то мог сотворить такое с другим человеком, не говоря уже о том, чтобы сделать это на глазах у кричащих и перепуганных свидетелей, таких как жена и дети Пэта Финукейна?

— Тогда я скажу тебе еще кое-что, чего ты не знаешь, — сказал Барретт. — Я прикончил этого ублюдка так быстро, что он все еще держал вилку в руке, — злорадствовал он в отвратительной манере.

Располагая подобными фактами, мы смогли бы еще больше изобличить Барретта или исключить его из нашего расследования убийства. Я должен был иметь в виду, что это был бы не первый случай, когда кто-то по причинам, хорошо известным ему самому, признавался сотрудникам полиции в своей причастности к убийству только для того, чтобы позже выяснилось, что они его не совершали. И все же было что-то во всей атмосфере, во всем признании Барретта, в его характере и течении, а также в его пугающем поведении, что поразило меня, что заставило меня поверить, что это правда. В таком откровенном признании в самом ужасном преступлении была отчетливая доля правды. Лично у меня не было никаких сомнений в том, что мы сидели в присутствии психопата. Я также был полностью убежден, что это было не единственное убийство, совершенное Кеном Барреттом.

Сэм, сотрудник Специального отдела, ничего не сказал на протяжении всего признания Барретта. Он просто продолжал время от времени подталкивать меня коленом. Мне было интересно, что все это значит. Я намеревался спросить его позже. Я была просто так рад, что он не сказал ничего такого, что могло бы прервать Барретта. На самом деле, я был впечатлен. Мне потребовалось все, что у меня было внутри, чтобы не показать своего отвращения или не задать еще много вопросов, когда Барретт передал нам это признание.

Я сидел там, в темноте той машины, пытаясь придумать способ, которым мы могли бы превратить то, что мы только что услышали, в улику. Как мы могли бы гарантировать, что Барретт будет привлечен к ответственности за это преступление.

Что касается признаний, то это было одно из самых открытых и откровенных признаний, которые я когда-либо слышал. Но, к сожалению, ничто из этого не было уликой против него. Существует огромная разница между информацией и доказательствами. Наши трудности были вызваны юридическими тонкостями. Барретт не был осторожен. Мы были в той машине не для сбора улик. Мы отправились туда, чтобы встретиться с Барреттом только для сбора данных. И в этом разница, какой бы тонкой она ни была.

Проблема, с которой мы столкнулись сейчас, заключалась в том, что ничто из того, что Барретт сказал нам, не было допустимым доказательством против него. Это могло быть использовано только для подтверждения других доказательств. Это не было приемлемо против него в суде общей юрисдикции. Я наполовину надеялся, что он этого не знал, потому что в качестве основы для запуска нового направления следствия, не было события намного лучше, чем это. Пока Барретт не просветил нас относительно того, кто именно совершил убийство, мы с Тревором не имели ни малейшего представления. Мы верили, что проливаем первый свет на то, что было очень труднодоступной добычей. Ни одно другое убийство в истории беспорядков в Северной Ирландии не использовалось так часто для дискредитации нас во всем мире, как это.

Нам пришлось поднять это расследование на более высокий уровень. Это должно было быть легко: все, что нам нужно было сделать, это заманить ничего не подозревающего Барретта на комиссию по сбору доказательств. Мы точно знали, как это сделать. Взгляды Тревора и его подталкивания к моей руке были сигналом, что он был согласен со мной в этом. Мы позволили Барретту продолжать.

— Она чертовски вопила, — сказал он.

Это было уничижительное упоминание о миссис Джеральдин Финукейн.

— Я слышал, что ее ранило в ногу, — добавил он.

Барретт сказал, что после убийства он выбежал из дома и вернулся к угнанному такси. Он рассказал о том, как он запрыгнул на заднее сиденье, а Джим Миллар запрыгнул на переднее сиденье рядом с молодым водителем. Барретт сказал, что он велел водителю ехать в поместье Гленкэрн. Рассказывая об этом, он стал раздраженным и взволнованным. Он снова схватил меня за руку.

— Да, подожди, пока ты это услышишь, Джонти, — сказал он, держа меня за руку. — Крошечный ублюдок оцепенел, когда мы садились в машину.

Барретт поморщился. Его рука снова приняла форму пистолета. Он сказал, что приставил горячий 9-миллиметровый пистолет к затылку молодого водителя и велел ему вести машину, иначе он тоже будет застрелен.

— Ты бы поверил в это, Джонти? Из-за него нас всех чуть не поймали!

Барретт заявил, что молодой 'парень' поехал в Гленкэрн, где они сбросили оружие, прежде чем вернуться на Вудвейл-роуд. Он сказал, что они бросили машину на Вудвейл-роуд, обращенной к городу, и сбежали по ступенькам в квартал Вудвейл, чтобы скрыться. Барретт закончил свой рассказ. Если бы все это было записано на аудиокассету, это сильно помогло бы нам в подготовке к началу нашего недавно возобновленного уголовного расследования.

Я напрямую спросил Барретта, знает ли он прозвище или имя, или может ли он хотя бы дать мне описание молодого водителя из Рэткула. Барретт, должно быть, уловил в моем голосе нечто большее, чем намек на энтузиазм. Я видел, как он насторожился. Поняв, что я был чрезвычайно заинтересован в том, что он сказал, он направил свой воображаемый пистолет мне в лицо. Нельзя было ошибиться в немедленном изменении его тона и отношения. Ни с чем не спутаешь недоброжелательность.

— Я в здравом уме, отвези меня в Каслри, и я буду все отрицать, черт возьми. Я знаю, что Джим Миллар в здравом уме. Он тоже все будет отрицать. Но этот маленький парень из Рэткула поднимет шум на весь дом, и ты используешь его как свидетеля под присягой против меня. Ничто из того, что я сказал в этой машине, не является уликой против меня. Но этот парнишка может засадить меня в тюрьму на всю жизнь.

Я вопреки всему надеялся, что Барретт не осознавал, что это так. Я мог бы мечтать дальше. Это должен был быть очень скользкий клиент. Я решил разрядить атмосферу. Я перешел к другим темам. Они тоже были противоречивыми. Барретт также признал, что старший солдат полка обороны Ольстера помог БСО проникнуть в казармы полка в Мэлоуне, чтобы украсть два мощных пистолета Браунинга калибра 9 мм и две винтовки SA80. Это были стандартные армейские винтовки, выдаваемые всем солдатам, проходящим службу в британской армии, а полк обороны Ольстера в то время был полком британской армии.

Барретт открыто хвастался своей причастностью к этому преступлению. Он согласился помочь нам вернуть все четыре украденных единицы оружия. Его трудность заключалась в том, что очень немногие люди знали о 'схроне' (укрытии для огнестрельного оружия), в которой они хранились. Изъятие их силами безопасности вызвало бы очень нежелательное внутреннее расследование в БСО. Это было то, без чего, по словам Барретта, он вполне мог бы обойтись.

Мы провели около двух часов в этой машине Специального отдела, расспрашивая Барретта. Затем мы высадили его обратно у его собственной машины. Я наблюдал, как он, спотыкаясь в темноте, пробирался по грязи и лужам к своей машине. Мои мысли метались, пока Сэм на большой скорости вел машину Специального отдела обратно в Белфаст и в Каслри. Из-за признания Барретта мы должны теперь отказаться от всех мыслей о вербовке его в качестве информатора. Он признался в убийстве. Теперь у нас была четкая обязанность посадить его в тюрьму пожизненно за это убийство, и наши коллеги из Специального отдела были обязаны помочь нам.

Они бы так и сделали. Я просто знал, что они это сделают. Да, у нас были разногласия по некоторым незначительным вопросам, связанным с добыванием информации. Но это было черно-белое. Это было чистое, неподдельное убийство. У нас был клятвенный долг перед нашей общиной и четкая ответственность перед покойным, его женой и семьей. Я никогда раньше не сталкивался с тем, что КПО нуждается в чем-либо подобном, поэтому я не ожидал какого-либо изменения позиции сейчас.

Я нарушил молчание менее чем в миле от кольцевой развязки Наттс-Корнер.

— Я собираюсь пнуть этого персонажа по яйцам. Ты можешь подвинуться, Сэм, мы собираемся посадить его в тюрьму пожизненно за убийство Пэта Финукейна, — сказал я.

Следующим заговорил Тревор, поддержав мое утверждение о том, что мы разберемся с Барреттом.

— Нет, ты этого не сделаешь, — сказал Сэм.

Я не мог поверить в то, что он сказал.

— Да, сделаем, — настаивал я.

— Брось это, — сказал Сэм.

— Что? — спросил я.

— Брось это, — повторил он.

Я довел до его сведения, что мы могли бы прояснить скандальное убийство адвоката Пэта Финукейна. Мы поступили так в наилучших интересах нашей полиции и семьи адвоката. Если бы мы могли доказать, что ни один член КПО или других сил безопасности не был причастен к этому убийству, то это было бы хорошим предзнаменованием для будущего положения и репутации всей нашей полиции. Конечно, он это видел. То, что он сказал дальше, поразило меня.

— Мы (Специальный отдел) знаем, что это сделал он, — сказал он.

— Прошу прощения? — ответил я.

Глава 11. 'Мы знаем, что это сделал он'

— Мы знаем, что он сделал это, Джонти. Мы всё об этом знаем, — говорил Сэм.

Я был ошеломлен. Для меня было новостью, что КПО было известно о том, кто именно убил Пэта Финукейна. В течение многих лет я расспрашивал об этом людей из 'Ассоциации обороны Ольстера' и 'Борцов за свободу Ольстера'.

Я намеревался пройти до конца по этому новому пути расследования. Органы уголовного розыска поддержали бы меня, даже если Специальный отдел попытался бы действовать в соответствии с какой-то другой извращенной программой. Я решил больше не спорить с Сэмом.

По дороге в участок Каслри, Сэм торопливо и взволнованно рассказывал о каком-то расследовании его поведения и поведения других сотрудников Специального отдела в связи с их обращением с агентом Специального отдела по имени Уильям Стоби. В то время я не знал Стоби. Я ошибочно предположил, что это имя было псевдонимом агента Сэма. Барретт упомянул имя Стоби во время нашего первого визита к нему домой. Но какое, черт возьми, все это имело отношение к Барретту и убийству Пэта Финукейна?

Здесь мы снова оказались 'в темноте'. Мы понятия не имели, о чем говорил этот человек из Специального отдела. Ожидалось, что мы просто без вопросов согласимся с необъяснимым мнением офицера Специального отдела. У меня не было намерения отвергать важное признание Барретта ради удовлетворения каких-то неизвестных целей Специального отдела.

Теперь я был более чем немного обеспокоен сохранностью и целостностью той аудиокассеты, которая лежала в магнитофоне под сиденьем Сэма. У меня возникло искушение протянуть руку и схватить ее. Все в моей душе говорило мне сделать это и позволить руководству принимать соответствующие решения по этому поводу.

Я боялся, что Сэм уничтожит его или просто заявит, что магнитофон не работал. У меня также сложилось отчетливое впечатление, что он никогда не позволит мне услышать запись, не говоря уже о том, чтобы дать мне копию. Я согласился с тем, что мы должны принять решение о дальнейшем направлении дела от нашего руководства. Я передал это Сэму.

— Да, нашему начальству Специального отдела, — подтвердил Сэм.

Я не собирался спорить. Делать это было бесполезно. Я был уверен, что мои начальники уголовного розыска твердо встанут на нашу сторону. Мы перестали спорить. К тому времени, когда Сэм двадцать минут спустя подъехал на машине Специального отдела к Каслри, атмосфера в полицейской машине была наэлектризованной. Тревор тыкал меня в плечо с задней части машины в попытке заставить меня перестать настаивать на своей точке зрения. Выйдя из полицейской машины, я решил нажать на нее еще раз.

— Сэм, мне нужна копия этой записи для моих старших руководителей уголовного розыска, — сказал я.

Он наклонился и вынул кассету из магнитофона. Он поднес его к моему лицу через крышу полицейской машины в дразнящей, детской манере. Но это было не повод для смеха.

— Ни за что, Джонти, — сказал он. — Скажи своим боссам, чтобы они утром связались с моими.

Была полночь, когда мы с Тревором вошли в полицейское управление Каслри, чтобы сделать наши обычные звонки домой. Ребекка подтвердила, что все было хорошо. Когда я ехал домой, мой разум снова лихорадочно работал. Я попытался расслабиться. Я мог бы позволить своим органам уголовного розыска сражаться с такими, как Сэм, сотрудниками Специального отдела. Меня тошнило от их постоянной обструкции.

Я был связан с правоохранительными органами. Неприкосновенность убийц не давала мне покоя. Даже если они были агентами Специального отдела. Я задавался вопросом, что же, черт возьми, заставило их захотеть защитить Барретта от нас. Что бы это ни было, они определенно не собирались делиться этим со мной. Я был бы чертовски уверен, что их причины, по крайней мере, будут рассмотрены моими старшими руководителями уголовного розыска.

Мои записи показывают, что, несмотря на ранний старт в пятницу, 4 октября 1991 года, мы с Тревором прибыли в отделение полиции на Норт-Куин-стрит только в 11.30 утра, чтобы проинформировать старших офицеров уголовного розыска о событиях предыдущей ночи. Мы были очень заняты другими неотложными делами, которые не имели никакого отношения к Барретту. Мы потратили час на доклад нашим руководителям относительно поразительного признания Барретта.

Мы утверждали, что нам придется действовать быстро, если мы хотим организовать операцию уголовного розыска по уничтожению Барретта. Время имело решающее значение. Я не хотел, чтобы какой-нибудь недобросовестный офицер Специального отдела предупредил его о наших намерениях. Такое случалось и в других случаях до этого. Нам также пришлось бы действовать быстро, прежде чем у Барретта появился бы хоть какой-то шанс передумать. Здесь не было места колебаниям.

Мы так настойчиво, как только могли, доводили наше дело до сведения наших руководителей. Барретт говорил открыто и неосторожно в той полицейской машине. Вполне вероятно, что он сделает это снова. Мы должны воспользоваться этой очевидной слабостью. Мы могли бы поместить его в окружение свидетелей и собрать доказательства, чтобы обвинить его в убийстве Пэта Финукейна. Я видел, как наши руководители время от времени переглядывались друг с другом, но заметил явное отсутствие энтузиазма. Не было никакого интереса к этому единственному в жизни шансу посадить подозреваемого в серийных убийствах в тюрьму. Я этого не ожидал. Мне очень быстро стало очевидно, что Специальный отдел воспользовался нашим коротким отсутствием, чтобы добраться до этих людей первыми. Я продолжил наш доклад.

Мы знали, что у нас ничего не получится. Доклад закончился тем, что мы с Тревором подчеркнули тот факт, что у нас здесь был шанс убрать с улиц серийного убийцу. Это было нашей главной обязанностью. Как мог Специальный отдел возразить против этого? Что, черт возьми, может быть важнее?

Меня заверили, что Специальный отдел полностью проинформировал мои органы уголовного розыска. Между двумя явно разделенными дисциплинами существовало взаимное соглашение о том, что весь вопрос будет передан 'наверх' в штаб-квартиру КПО для принятия решения. На этом дело было закончено, насколько это касалось моих властей в уголовном розыске. Я не мог с этим поспорить. Наши правила были четкими. Там, где есть разногласия между двумя дисциплинами, т.е. отделом уголовного розыска и Специальным отделом, в отчете Уокера ясно указывается, что вопрос должен быть передан офицерам ранга заместитель главного констебля в штаб-квартире КПО для принятия окончательного решения.

Теоретически все это было очень хорошо. Но факт заключался в том, что промедление любого рода в подобном случае было то же самое, что бездействие. С нашей стороны было более чем немного извращенно даже помышлять о том, чтобы использовать признавшегося убийцу в качестве агента КПО. Использование его в качестве агента сейчас существенно ослабило бы любую последующую попытку привлечь его к ответственности. Я мог это видеть. Мои старшие начальники должны это видеть. По моему опыту, Специальный отдел был не настолько умен в отношении этих вопросов.

Нам сказали, что мы не сможем снова встретиться с Барреттом до 10 октября 1991 года, то есть через шесть дней. Некоторые люди, которые не хотели выступать против Барретта, из кожи вон лезли, чтобы перехитрить нас в этом деле. У них было еще шесть дней, чтобы аргументировать свою правоту. Это было на шесть дней больше, чем я бы им дал. Но это зависело не от меня. В любом случае, я не ожидал, что мы когда-нибудь снова встретимся с Кеном Барреттом в качестве потенциального информатора. Я не сомневался, что мои начальники в штаб-квартире КПО изучат все факты и твердо встанут на нашу сторону. Больше ничего не имело смысла. Я решил расслабиться и позволить событиям идти своим чередом.

Мои сотрудники уголовного розыска сообщили мне, что Сэм и один из его старших руководителей специального отдела испытывали трудности с расшифровкой части содержания аудиокассеты. Специальный отдел утверждал, что автомобили и тяжелые грузовики, с грохотом проезжавшие мимо стоянки, в которой мы остановились, заглушили голос Кена Барретта в некоторых важных частях записи. Я опасался, что это была попытка сказать, что запись была такого низкого качества, что она была бесполезна. Этот страх должен был оказаться необоснованным.

На данный момент аудиокассета была в безопасности, и меня заверили, что она будет предоставлена нам позже. Главное заключалось в том, что Кен Барретт был далек от истины, и я был рад это слышать. Но до тех пор, пока штаб-квартира КПО не примет решение о направлении расследования, мы должны были продолжать встречаться с Барреттом, чтобы получить от него как можно больше информации. Мы должны были выжать из него все до последней крупицы информации о БСО и их деятельности.

Специальный отдел якобы предоставил старшим офицерам уголовного розыска в Штаб-квартире остальные девять десятых картины. Это печально известное явление, 'общая картина'. Я слышал это много раз раньше. Мои тревожные звоночки никогда не звучали громче, чем когда сотрудники филиала использовали этот 'всеобъемлющий' термин, 'общую картину'.

Мой опыт заключался в том, что этот феномен 'общей картины' использовался как щит, чтобы защитить Специальный отдел и их агентов от того, что для остальных из нас было бы обычной проверкой нашей деятельности или процедур. Никому не разрешалось подвергать сомнению правильность того, что делал Специальный отдел. Вопросы, вызывающие озабоченность Специального отдела, будут переданы в штаб-квартиру КПО. Именно там их мастера прядения заворачивали что-то явно зловещее в какую-нибудь специальную ветошь, чтобы это казалось невинным любому, у кого нет проницательного взгляда.

Не существовало системы контроля за деятельностью Специального отдела, как это было в отношении остальных сил. Они попытались бы скрыть свои проступки за покровом секретности. Они использовали бы свои извечные аргументы, такие как 'не посягать на одну из их текущих операций' или 'не ставить в затруднительное положение один из их ценных источников'. Это были всего лишь два оправдания, с которыми никому не разрешалось спорить. Когда дело дошло до вызова Специальному отделу, полицейские, которые мужественно противостояли Временной ИРА, внезапно превращались в бесхребетных личностей. Это никогда не переставало меня удивлять.

И все же Барретт пошел на сотрудничество в 1991 году, через шесть лет после того, как Джон Сталкер раскрыл миру, кем они были, Специальный отдел КПО. Никто не слушал. Никто по-настоящему не исследовал грандиозность его открытий. Казалось, никто не обращал никакого внимания на негативное воздействие, которое его серьезные обвинения оказали на остальную часть полиции. Ожидалось, что все сомкнут ряды, чтобы защитить Специальный отдел.

Как инспектор уголовного розыска, работавший в Белфасте в разгар террористической кампании, я был возмущен, когда прочитал в национальных газетах о том, как власти Специального отдела использовали своих собственных оперативников штабного мобильного подразделения поддержки для убийства подозреваемых республиканцев при самых сомнительных обстоятельствах. Как молодые полицейские в форме, которые поклялись защищать жизнь, были поставлены в самые незавидные ситуации, когда они чувствовали, что должны лишить жизни. Я читал о том, как их начальство приказало им лгать своим коллегам-следователям уголовного розыска. Я с отвращением читал, как те же самые представители Специального отдела отвернулись от своих младших сотрудников. Как старшие офицеры Специального отдела сказали Джону Сталкеру во время допроса, что обвинения в стрельбе на поражение и сопутствующие им обстоятельства были результатом сговора на низком уровне между ШМПП и сержантами и констеблями E4a. Я не был удивлен, услышав о предательстве некоторых высокопоставленных сотрудников Специального отдела. Я пересекал некоторые из них ранее в своей карьере. Но я был шокирован, когда увидел тех же самых вероломных людей, которых в то время поддерживали на высоком уровне в КПО.

Любому, кто был знаком с фактами, было ясно, что старшие офицеры Специального отдела были организаторами всех этих зловещих и противоречивых инцидентов. Затем они попытались снять с себя какую-либо ответственность, указав обвиняющим перстом на нижестоящих чинов. Джон Сталкер видел это насквозь. У него на прицеле было несколько очень высокопоставленных офицеров Специального отдела. Нет никаких сомнений в том, что он позаботился бы о том, чтобы они также подверглись судебному преследованию за их предполагаемую причастность к серьезной преступной деятельности. Он бы так и сделал, если бы его внезапно не отстранили от расследования, прежде чем он смог предпринять какие-либо подобные действия.

Против Сталкера были выдвинуты обвинения в незначительных дисциплинарных нарушениях, чтобы подорвать к нему доверие и обеспечить его своевременное выдворение из Северной Ирландии. Ни одно из выдвинутых против него обвинений не было признано имеющим под собой никакого основания. Я не был удивлен. Сталкер осмелился подвергнуть сомнению деятельность Специального отдела КПО. Ранее это было неслыханно. За это придется заплатить, и Специальный отдел КПО, не теряя времени, эту плату потребовал.

Сталкер казался либо очень смелым, либо совершенно не подозревающим о безжалостной природе агентства, для расследования которого его послали в Северную Ирландию. Я полагаю, что это было первое. Он приступил к своему расследованию открытым и честным образом. Его открытия шокировали его. Преднамеренная обструкция со стороны Специального отдела в штаб-квартире КПО потрясла его. Тем не менее, он изо всех сил старался доказать нации, что Специальный отдел КПО вышел из-под контроля. Его выводы были ясны. Некоторые сотрудники полиции Специального отдела действовали вне закона, чтобы обеспечить соблюдение закона.

И все же КПО ничему не научилась. Ее неспособность принимать конструктивную критику с любой стороны была одним из ее главных недостатков. История теперь показала, что КПО было бы разумно ответить на конструктивную критику, высказанную Джоном Сталкером.

Вернувшись в тот офис в участке на Норт Куинн Стрит, мы с Тревором больше ничего не могли сделать, чтобы добиться судебного преследования Кена Барретта. Решение не выдвигать против Барретта обвинения в одном из самых противоречивых убийств в истории Смуты было принято. Это было сделано в первые два с половиной часа нашего рабочего дня в пятницу, 4 октября 1991 года, и это было сделано в наше отсутствие. К сожалению, я вообще ничего не мог с этим поделать. Я чувствовал себя разочарованным и бессильным.

Позже в тот же день старший инспектор сказал мне, что я должен отправиться в Каслри, чтобы помочь Сэму, сотруднику Специального отдела, расшифровать аудиозапись. Как только я добрался туда, я открыл дверь небольшого Специального отделения. Сэм сидел на стуле передо мной спиной ко мне и к двери. Он был одет в темный пуловер из тонкой шерсти с длинными рукавами и светлую рубашку. На нем была пара черных наушников с толстой подкладкой. Он лихорадочно писал на нескольких чистых страницах, лежавших перед ним на столе. Блок новых синих бланков Sb50 (формы для сводки добытых данных) лежал на столе слева от него. Он совершенно не подозревал о моем присутствии.

Я стоял там позади него и слушал, как магнитофон несколько раз щелкал и жужжал, когда Сэм останавливал его, перематывал и запускал снова. Он слушал это в течение нескольких секунд, прежде чем повторить ту же процедуру. Это было то, с чем я был знаком. Расшифровка с аудиокассеты на письменное изложение доказательств была одной из наших основных задач в отделе уголовного розыска. Это был кропотливый и неблагодарный труд. Мы должны были быть точными в своей интерпретации. То, что делал Сэм, было просто работой по расшифровке. Это никогда не было бы рассмотрено позже ни в одном открытом суде.

Я положил руку Сэму на плечо сзади. Констебль вскочил со своего места. Я напугал его. Провод для наушников был очень коротким, и гарнитура была сорвана с его головы. Она раскачивалась слева направо сбоку от его стола.

Сэм не был счастлив. Ему не нравилось видеть отдел угрозыска на своем этаже. Мы не были частью его команды. Поэтому, насколько он понимал, нам нельзя было доверять. Его не позабавил тот факт, что я собирался услышать содержание этой записи. Я присутствовал при создании аудиозаписи. Так почему же это имело значение, если я услышу все это снова? Я решил привнести в ситуацию немного нездорового юмора.

— Мой босс говорит, что я должен вернуть ему копию кассеты, — солгал я.

На лицо Сэма стоило посмотреть.

— Мои инструкции таковы, что мы не должны делать никаких копий, — сказал он, вставая и берясь за ручку двери. Я остановил его.

— Я просто шучу, расслабься, — сказал я.

Сэм уставился на меня. Попытка пошутить пропала у него из виду. Я увидел, как на его лице отразилось облегчение. Теперь я был уверен, что какой бы ни была причина отказа от организации операции уголовного розыска по преследованию Барретта, Сэм должен был быть в центре этого. Пока мне просто придется смириться со всем этим.

Я был рад увидеть эту аудиозапись. По крайней мере, Специальный отдел не притворился, что магнитофон вышел из строя, и не записывал встречу с Кеном Барреттом. Они могли бы так легко это сделать. Возможно, это было бы слишком просто. У меня сложилось отчетливое впечатление, что Сэм считал, что они не должны были предлагать отделу уголовного розыска никаких оправданий или причин. Кассета была исключительной собственностью Специального отдела, и, насколько он был понимал, на этом все закончилось.

Согласно моим записям, я потратил большую часть двух часов на расшифровку аудиокассеты с Сэмом. Я присутствовал при том, как он писал свои заметки. Я мысленно отметил, что он передавал в свою разведывательную систему. Я попросил у него копию SB50, но он отказался мне что-либо дать. Он ясно давал понять, что в этом деле к уголовному розыску будет плохое отношение.

Я слушал эту магнитофонную запись снова и снова. Она перемежалась фрагментами четких записей нашей встречи с Барреттом. Но другие участки было плохо слышно из-за громких фоновых шумов, производимых проезжающим транспортом, включая один мотоцикл, которому, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы добраться до нашего местоположения, и еще одна вечность, чтобы проехать его. Этот раздел аудиокассеты был практически неразборчив.

Сэм подчеркнул, что он никогда больше не будет парковаться в этом конкретном месте. Шум дорожного движения был ужасающим. Он сказал, что в следующий раз выберет место потише. Но важный раздел на аудиозаписи, где Барретт признался в убийстве Пэта Финукейна, был достаточно ясен, чтобы его можно было расшифровать полностью. На самом деле, Сэм заполнил SB50, который гласил что-то вроде этого:

'Источник (Кен Барретт) утверждает, что следующие два человека были стрелками в убийстве Пэта Финукейна:

1. Кен Барретт

2. Джим Миллар (ненастоящее имя).'

Разведданные, которые Сэм ввел в компьютерную систему Специального отдела, ясно показали, что Барретт был убийцей Пэта Финукейна. Обычно это распространялось вплоть до уровня отдела угрозыска. Тогда бы началось самое интересное. Барретта пришлось бы арестовать и допросить по обвинению в убийстве. С этим ничего нельзя было поделать. По крайней мере, такова была теория. Но мы по опыту знали, что Барретт не поддавался допросам в Каслри. Нам пришлось бы проявить больше изобретательности, если бы мы хотели победить Кена Барретта.

По крайней мере, Специальный отдел, казалось, играл честно. Возможно, они поняли, что штаб-квартира, скорее всего, согласится с отделом угрозыска. Мы должны были снова встретиться с Барреттом 10 октября 1991 года. До этого оставалось всего шесть дней. На самом деле я вообще не ожидал, что эта встреча состоится. Я ожидал, что сотрудники нашей штаб-квартиры твердо встанут на нашу сторону.

Октябрь 1991 года был чрезвычайно напряженным месяцем для Тревора и меня. Нам предстояло встретиться с десятками информаторов. У нас даже были такие, о которых Специальный отдел абсолютно ничего не знал. Они предали слишком многих. Это было обвинение Специальному отделу в том, что нам пришлось обмануть некоторых его оперативников, но так оно и было. Мы должны были защитить людей, которые пришли нам на помощь. В тот месяц я был слишком занят, чтобы должным образом отстоять нашу позицию в Специальном отделе в отношении Барретта. Они вытащили свой козырь, отчет Уокера, и нам пришлось встать в очередь.

Тем временем мы с Тревором посетили криминалистическое подразделение в участке Антрим-роуд. Мы изучили записи, видео и фотографии, касающиеся убийства Пэта Финукейна. Мы были поражены тем, что обнаружили.

Графическое описание Барреттом дома покойного как внутри, так и снаружи идеально соответствовало фактам. Его описание положения тела покойного также было правильным. На фотографиях Пэт Финукейн все еще держал вилку в руке. В стеклянной двери, ведущей на кухню, было два пулевых отверстия. Пол был выложен толстой плиткой.

Нанесенные ужасные травмы были в точности такими, как описал Барретт. Мы сразу поняли, что получили очень важное признание. Специальный отдел также признал, что они уже знали, что Барретт 'сделал это'. Все, что нам сейчас нужно было сделать, это поднять ситуацию на новый уровень. Иди за Кеном Барреттом. Все было так просто. Мы с Тревором сделали несколько важных заметок. В следующий раз, когда мы увидим Барретта, мы намеревались подробно расспросить его об убийстве адвоката Пэта Финукейна.

Четверг, 10 октября 1991 года, настал раньше, чем мы успели это осознать. Казалось, не прошло и недели с тех пор, как мы в последний раз встречались с Барреттом. Мы не слышали ничего, что указывало бы на то, что наши власти изменили свое мнение. Барретт должен был быть принят в команду в качестве агента Специального отдела, и это было все. Из Штаб-квартиры пока не было принято решения изменить этот факт. Может пройти довольно много времени, прежде чем кто-то наверху примет такое важное решение, как это. Позволят ли они Специальному отделу водить их за нос? Я молился, чтобы они этого не сделали.

Было известно, что колеса в штаб-квартире КПО вращаются очень медленно. Такая незначительная вещь, как надлежащее обращение с одним недавно завербованным и непроверенным источником лоялистов, явно занимала последнее место в их списке приоритетов. Мне пришлось успокоиться и смириться с тем, что могут пройти недели или даже месяцы, прежде чем будет принято какое-либо подобное решение. Я решил использовать время, которое у меня было в распоряжении с Барреттом, чтобы выудить из него каждую каплю информации.

Тем не менее, я все еще придерживался мнения, что Специальный отдел не полностью отчитался перед нашими властями в штаб-квартире КПО. Упоминали ли они о существовании этой аудиозаписи? Был ли вообще поставлен в известность штаб-квартира о том факте, что Барретт так наглядно, так драматично признался в убийстве Пэта Финукейна?

С другой стороны, даже мне пришлось признать, что вполне могло быть так, что Специальный отдел или какое-то другое секретное подразделение в штаб-квартире КПО располагало остальными девятью десятыми картины. Мне просто нужно было бы выждать свое время. Был ли я параноиком? Горький опыт научил меня, что я не был параноиком. Это также научило меня тому, что определенная степень паранойи полезна, когда имеешь дело с этими коварными джентльменами.

Тревор и я прибыли в участок на Теннет-стрит около 18:30 вечера 10 октября 1991 года, чтобы соединиться с Сэмом. Эта вторая встреча с Барреттом на Наттс-корнер должна была состояться в 8 часов вечера, поэтому мы выехали с Теннент-стрит на автомобиле Специального отдела в 7.30 вечера. Сэм снова был за рулем. Я сидела на переднем пассажирском сиденье, а Тревор — позади меня, сзади.

Сэм быстро довел до нашего сведения, что его инструкции от его собственных боссов были очень четкими. Мы (отдел уголовного розыска) должны были отойти на второй план на этой конкретной встрече. Теперь Сэм отвечал за Барретта. Он достал листок бумаги из внутреннего кармана своего пиджака. Это оказалась страница формата А4, сложенная пополам. Он заявил, что у него есть список вопросов к Барретту от Специального отдела в штаб-квартире КПО. Он допросит его. Мы не должны были прерывать его, пока он не закончит. Это действительно был чрезвычайно необычный запрос, но у нас не было с ним никаких реальных проблем. Но затем Сэм сбросил еще одну бомбу:

— Вы не должны упоминать об убийстве Пэта Финукейна сегодня вечером. Сегодня вечером не должно быть никаких упоминаний об убийстве Финукейна, хорошо? — сказал Сэм. — В любом случае, мы знаем, что он это сделал. Мы знаем это уже давно.

— Итак, как давно вы знаете, что Барретт был ответственен за это? — спросил я.

— В течение многих лет, — легкомысленно ответил Сэм.

— Кто в Штаб-квартире оценивает это признание Барретта? — спросил я.

— Я точно не знаю, — ответил Сэм.

Я был годен для того, чтобы быть связанным. Какой был смысл в том, чтобы уголовный розыск сводил Барретта со Специальным отделом, если нам не разрешили задавать ему вопросы о его признании в убийстве? Мы сидели в тишине, пока Сэм мчался к Наттс-Корнер.

— Теперь вы двое не должны упоминать убийство Финукейна, — повторил Сэм.

Он столько раз повторял эту раздражающую фразу по дороге на встречу с Барреттом, что звучал как малыш, которому захотелось игрушку. Становилось все хуже и хуже. Я повернулась на своем месте, чтобы поговорить с Тревором.

— Теперь ты понял это, Тревор? Мы не должны упоминать, не должны упоминать убийство Финукейна, — съязвил я.

Юмор и сарказм ускользнули от Сэма. Он был слишком настойчив. Он смотрел прямо перед собой в темноту, когда мы приближались к Наттс-Корнер. Мы подъехали к тому месту, где Барретт припарковался неделей ранее. Помню, я подумал об этом странно после заверений Сэма, что мы никогда больше не будем там парковаться. Сэм нажал на ручной тормоз, когда полицейская машина резко остановилась. Внезапная полная тишина была почти оглушительной. Мы тихо сидели там, ожидая появления Барретта. На этот раз любое прикрытие от поддержки Сэма в форме было вне поля зрения и соблюдалось на профессиональной дистанции. По крайней мере, я был рад этому.

Как бы то ни было, Барретт не прибыл на эту встречу. В то время это раздражало меня, но позже у меня были веские причины быть благодарным за то, что он не появился. Наши машины прикрытия E4(a) и HMSA покинули этот район, одна за другой сообщив Сэму о своем отъезде. Очевидно, им было чем занять свое время, а не сидеть сложа руки в ожидании Барретта. Сэм продолжал смотреть на свои часы. Мы сидели в той полицейской машине и ждали до 8.50 вечера, прежде чем Сэм наконец согласился уехать. Он явно был чем-то очень взволнован. По какой-то неизвестной причине Сэм был склонен ждать Барретта дольше, чем это было обычно в данных обстоятельствах.

Некоторые офицеры Особого отдела работали в этом мире теней, зеркал. Мир, где ничто никогда не было тем, чем казалось. Офицеры специального отдела, такие как Сэм, работали 'втемную'. Они должны были. Они, конечно, не хотели, чтобы такие, как я, проливали какой-то юридический свет на их деятельность. Но не все офицеры Специального отдела были задействованы в таких темных областях, как эта. Я знал о других офицерах, которые решили устроиться на административные должности после разоблачений Сталкера.

Это приличное большинство офицеров Специального отдела было так же сильно не в ладах с некоторыми из их числа, как и я. Вы должны были обращаться с каждым офицером Особого отдела так, каким вы его находили. 'Вероломные' не появились с этим ярлыком. Но было глупо с чьей бы то ни было стороны проявлять всеобщее уважение к Специальному отделу. То же самое относилось и к остальным Силам безопасности. Уважение нужно было заслужить трудом.

Меня больше чем немного беспокоило то, что Барретт не появился на встречу с нами. Я видел, что он струсил. Я также мог видеть, как моя добыча ускользает от меня. Тревор некоторое время оставался на дежурстве со мной, поэтому я решил позвонить Барретту домой. Я был удивлен, когда он ответил на звонок. Он настаивал на том, что явился на встречу вовремя, но нас не видел. Он утверждал, что подождал некоторое время, прежде чем отправиться домой. Он согласился встретиться с нами в 11 часов вечера на том же месте.

Запись показывает, что я связался со старшим сотрудником уголовного розыска по пейджеру через региональное управление в Белфасте. Он перезвонил мне. Я объяснил, что Барретт не явился на нашу первоначальную встречу, и теперь он хочет встретиться с нами в 11 часов вечера. Я хотел, чтобы управление обошлось без офицера специального отдела, поскольку он не хотел, чтобы мы задавали какие-либо вопросы об убийстве Пэта Финукейна. Ответом было решительное 'нет'. Мы (отдел уголовного розыска) договорились со Специальным отделом, что без присутствия Специального отдела не будет никаких встреч угрозыска с этим конкретным источником. Мне сказали сообщить Сэму о новом времени. Я выполнил это указание.

Мы связались с Сэмом, и он согласился быть там. Мы соединились с ним и сели в машину Специального отдела на тех же местах, что и раньше. Сэм полностью контролировал магнитофон. Он запишет разговор с Барреттом. Он снова повторил свое утверждение о том, что мы не должны упоминать об убийстве Пэта Финукейна.

Мы забрали Барретта в 11.05 вечера на Наттс-Корнер, и Сэм поехал в ту же стоянку, что и раньше. Помню, я подумал, что это было странно, потому что во время последней записи мы поняли, что парковка была неудачным выбором места проведения. Шум проезжающих машин заглушал бы наши голоса. Сэм сказал, что больше никогда не будет там парковаться. О чем он думал? В то время я мало что знал об этом, но ответ стал ясен только годы спустя. Специальный отдел считал, что они действуют очень умно.

Когда Барретт сел в полицейскую машину во второй раз, он сразу же взволнованно заговорил о двух убийствах, произошедших ранее той ночью. Генри Флеминг Уорд, 42-летний мужчина, был застрелен двумя вооруженными людьми в балаклавах из 'Организации освобождения ирландского народа' (IPLO) в баре 'Даймонд Юбилей' на Шенкилл-роуд. Барретт утверждал, что Уорд был членом социального обеспечения АОО , то есть не входил в военную группировку. Он не мог понять, зачем кому-то понадобилось стрелять в этого человека.

Он рассказал о том, как их бригадир АОО Джим приказал всем подразделениям БСО оставаться на месте. Они нанесут ответный удар, как только узнают, какая республиканская группировка несет ответственность. Джим выбрал бы цель из этой группы. Барретт продолжал:

— Тогда что делает этот маленький ублюдок Джонни Адэр? Он посылает своих парней из роты 'С' прихлопнуть первого попавшегося таксиста-фения! — воскликнул он.

Барретт был в крайне возбужденном состоянии. Я знал, что он имел в виду убийство Хью Мэги, 52-летнего водителя такси-католика, который был застрелен в своем такси, когда выезжал с Розапенна-стрит на Олдпарк-роуд в Белфасте, через несколько часов после убийства Уорда. Лоялисты застрелили его, очевидно, в отместку за убийство Генри Уорда, совершенное IPLO. Мы подозревали, что ответственность за это несут члены роты 'C' из АОО Шенкилла. Теперь Барретт подтверждал это. Адэр бегал кругами вокруг нас по Шенкилл-роуд. Ни один другой военный командир в БСО не был таким безжалостным или столь откровенно сектантским, как Адер. Я бросаю взгляд на Тревора. Он закатил глаза, чтобы показать свое отчаяние.

Мы вовлекли Барретта в обычную вступительную беседу. Мы позволили ему какое-то время болтать без умолку, задав всего несколько вопросов, прежде чем Сэм в своей обычной манере ткнул меня в колено, что означало, что я должен замолчать. Я сказал Барретту, что у Сэма есть несколько вопросов из штаб-квартиры КПО. Я ожидал увидеть какие-нибудь драгоценные камни. Я был раздосадован, когда он перешел почти на ту же почву, что и мы на предыдущей встрече 3 октября 1991 года.

Сэм продолжал ссылаться на свои заметки на этом листе бумаги, как будто это был список покупок. Мы терпеливо ждали, пока он закончит. Барретт прокомментировал тот факт, что мы уже обсуждали все это раньше. Он имел в виду нашу предыдущую встречу. Я сам не мог понять причин этого. Во время этой второй встречи Барретт ни с того ни с сего признался, что он был стрелком, причастным к попытке убийства предполагаемого наркоторговца из Северного Белфаста по имени Томми Маккрири возле клуба 'Хезер Стрит'в Вудвейле.

Тот факт, что Маккрири не был застрелен, произошел не благодаря Барретту. Что касается Барретта, то он подвел своих руководителей из БСО. Теперь он сидел в полицейской машине и признавался в еще одном ужасном преступлении. Сколько еще понадобится моим властям, прежде чем они решат выступить против этого убийцы?

Запись показывает, что мы оставались там с Барреттом до 12.45 утра пятницы, 11 октября 1991 года. В общей сложности это заняло один час сорок две минуты. Ближе к концу встречи я задал Барретту вопрос, который раздражал меня годами. Я намеренно нарушил правило, согласно которому мы не должны были упоминать об убийстве Финукейна. Я не смог удержаться от этого единственного вопроса.

— Был ли Джонни Адэр причастен к убийству Пэта Финукейна? — спросил я.

Я почувствовала, как колено Сэма прижалось к моему с чуть большей агрессией, чем обычно. Я наполовину ожидал этого. Его магнитофон не зафиксировал бы этот маленький жест. Это было сделано просто для того, чтобы напомнить мне не расспрашивать Барретта об убийстве Финукейна. Я не ожидал, что реакция Барретта будет такой бурной. Он подался вперед на своем месте. Он наклонился ко мне и схватил меня за руку, как он всегда делал, когда хотел твоего безраздельного внимания.

— Ни за что, Джонти. Адэр — шоколадный солдатик. Он кабинетный генерал. Он никогда в жизни ни в кого не стрелял, — сказал он. — У него не хватит на это смелости. Все в армии знают это, — добавил он.

— В самом деле? — спросил я.

Барретт снова сдулся, как воздушный шарик. Нельзя было ни с чем спутать враждебность, неприязнь, которую он испытывал к Адэру. Это меня заинтересовало. Тревор и я изучали Адэра с целью засадить его в тюрьму. Я мог бы использовать эту очевидную враждебность между ним и Барреттом позже.

Пришло время заканчивать встречу. В этой встрече у Сэма было всего на два гола больше. Он позволил Барретту выбрать кодовое имя. Барретт сам выбрал имя Уэсли. С тех пор он стал известен как агент специального отдела Уэсли. Ему также дали специальный номер телефона в Белфасте, который он должен был использовать в будущем, чтобы связаться со своими кураторами. Если бы кто-нибудь нашел у него этот номер телефона или увидел его в его телефонном счете, его нельзя было бы отследить до полиции. Барретт был впечатлен. Ему сказали никогда больше не связываться напрямую с отделом уголовного розыска. Я не был так впечатлен. Я мог читать между строк. Нас вытеснили из уравнения в течение десяти дней после того, как этот человек выступил вперед.

Это было крайне необычно в случае, когда агент все еще настаивал на отсутствии участия Специального отдела. Как, черт возьми, они могли убрать отдел уголовного розыска, не раскачав и без того шаткую лодку? Я чувствовал запах крысы, но я абсолютно не представлял, как далеко зайдет Специальный отдел, чтобы отстранить меня от работы с этим человеком. Шансы на то, что я смогу привлечь его к ответственности, быстро таяли, и мне это не нравилось. Мне было интересно, чьим интересам служит Специальный отдел. Во всяком случае, этот шаг определенно не отвечал общественным интересам.

В тот вечер я задал только один вопрос об убийстве Пэта Финукейна. Это не имело никакого отношения к моей погоне за Барреттом. Джонни Адэр уже был в поле моего зрения в течение длительного срока. Но Барретт этого не знал. Я хотел знать, в каких убийствах был замешан Адэр, а к каким он не имел никакого отношения. По словам Джонни Адэра, он был по уши вовлечен во все, что делала БСО Все на Шенкилл-роуд верили, что Адэр действительно был замешан в убийстве. Я должен был с этим разобраться.

Здесь были поставлены под сомнение полномочия Адэра как террориста. Был ли он на самом деле просто организатором 'рабочей силы' БСО? Был ли этот новый крестный отец из молодых террористов просто руководителем терроризма? Какой бы ни была правда, посадить Адэра в тюрьму было оперативной необходимостью для полиции. Тревор и я намеревались сделать именно это. Я не верил некоторым из наших менее информированных источников БСО в том, что Адэр на самом деле никогда лично не участвовал в убийствах, которые он приказал им совершить. И все же Барретт подтверждал это, и он должен был знать.

В то время я был удивлен, услышав от Барретта, что Адэр не имеет никакого отношения к убийству Финукейна. Мы давно подозревали его в причастности к угону такси в поместье Гленкэрн, которое использовалось БСО при убийстве.

Справедливости ради надо сказать, что Сэм, если не считать того резкого тычка в мое колено, не стал распевать песни и плясать по поводу моего вопиющего нарушения нашего соглашения не упоминать убийство Финукейна. Это меня удивило.

Чего я не знал, так это того, что Специальный отдел работал намного впереди меня. Они думали, что только что провернули в отношении нас гениальный трюк. Сэм полагал, что он только что получил все, что было нужно Специальному отделу, чтобы сохранить их права в отношении любого будущего расследования убийства Финукейна, и он знал, что я это упустил. В то время я не думал о перспективе какого-либо последующего расследования убийства Пэта Финукейна. Я был в той машине, преследуя убийц Пэта Финукейна от имени КПО. Я был там не для того, чтобы кем-то управлять.

Но тогда мне нечего было бояться такого расследования. Очевидно, Специальному отделу или некоторым из их сообщников было чего бояться. Мне повезло, ибо то, что они только что сделали, на самом деле привело к их собственному падению, а не к моему, как они намеревались. Обычный для меня четверг, 10 октября 1991 года, стал датой, которая стала очень важной для меня в последующие годы. Это была дата, когда Специальный отдел в кои-то веки перехитрил сам себя.

В то время 10 октября 1991 года пришло и ушло для меня точно так же, как и любой другой день. Тот факт, что нам разрешили снова встретиться с Барреттом как с потенциальным информатором, удивил меня. Удивлен — это недостаточно сильное слово. Это поразило меня. Я знал, что, встретившись с ним снова, мы в значительной степени разрушили все последующие попытки привлечь его к ответственности за убийство адвоката Пэта Финукейна. Я был не в восторге от этого. Меня заставляли отказаться от всего, что я поклялся делать. Я разыскал старшего офицера полиции, которому, как я знал, я мог доверить свою жизнь. Мы сидели в моей машине в двадцати милях от Каслри, подальше от любопытных глаз и ушей Специального отдела КПО.

Он внимательно слушал, когда я рассказывал ему о событиях 1, 3 и 10 октября 1991 года. Когда я закончил докладывать ему, он сидел и качал головой. Я ждал его анализа ситуации и его совета.

— У этих парней будут свои причины пока не преследовать Барретта, — сказал он. — Должна была быть веская причина не дергаться, Джонти, — добавил он.

— Но как насчет нашей старой пословицы 'куй железо, пока горячо'? — спросил я.

— Не располагая всеми фактами, трудно сказать, во что они играют, — сказал он.

Я должен был согласиться. Мне это не понравилось, но я должен был согласиться. Другой стороной этой медали было то, что такой монстр, как Барретт, снова останется на свободе, чтобы убивать. Он остался бы на свободе, чтобы терроризировать общество. Ирония всего этого заключалась в том, что теперь Барретт истолковал бы наш намеренный отказ преследовать его как явное одобрение всего, что он сделал. Я не хотел быть частью этого. Я полностью намеревался дистанцироваться от этого. Это вызывало у меня отвращение до глубины души.

— Так что же мы можем сделать? — спросил я.

— Плыви по течению, Джонти. Ты больше ничего не можешь сделать, — сказал он.

Так что же было нового? Что я ожидал услышать от этого человека? Другого открытого пути не было. Без права на апелляцию.

Мы обсудили мой энтузиазм по поводу продолжения карьеры Барретта. Старший офицер полиции согласился с моим анализом. Мы были обязаны привлечь Барретта к ответственности, и если он затем замешал офицеров КПО, мы тоже были обязаны преследовать их. Он всем сердцем согласился с моей теорией, но его поддержка сопровождалась оговоркой.

— Будь очень, очень осторожен, Джонти. Особисты могут прихлопнуть тебя, как муху, — сказал он. — И из того, что я слышал на протяжении многих лет, они просто ждут своего шанса сместить тебя с твоей должности, — добавил он.

Я вышел из своей машины и стоял с этим человеком под дождем. Я крепко пожал ему руку. Мне чрезвычайно нравился этот парень. Он олицетворял все, что было достойного в копах. КПО состояла из многих замечательных людей, таких же, как он. Проблема заключалась в том, что он искренне чувствовал, что ничего не может поделать с этими явно порочными решениями, принятыми нашими 'друзьями' из Специального отдела. Решения, о которых мы все знали, постепенно навлекали на всю нашу полицию дурную славу.

Я стоял там под дождем и смотрел, как он выезжает из темноты автостоянки на хорошо освещенную проезжую часть. Дождь был почти проливным. Он пробежал по задней части моей шеи, посылая холодные мурашки вверх по позвоночнику. Я хотел бы, чтобы это могло смыть мое чувство испорченности. Смойте мое отвращение к нашему бессилию что-либо сделать с решением не идти за Барреттом. Я так хотел, чтобы этот старший офицер сказал мне, что есть ответ, простое решение нашей проблемы. Что было что-то, что я упустил. Но он этого не сделал. Он не мог.

Я сел в свою машину и поехал в Каррикфергус, чтобы поговорить с Тревором. Во время двадцатиминутной поездки туда меня осенило, что есть другой способ освежевать именно эту кошку! Барретт не знал о моем намерении привлечь его к ответственности за убийство Пэта Финукейна. На самом деле, теперь я был в привилегированном положении по отношению к нему. Мои мысли вернулись к его рассказу о молодом водителе, сбежавшем, как он утверждал, из Рэткула.

По словам Барретта, убийство Финукейна было 'первой работой' этого молодого человека в БСО. Он запаниковал. Сам Барретт признал, что водитель не знал о том, что миссия БСО, на которую он вызвался добровольцем, была убийством. Барретт также сказал, что он предпринял немедленные шаги, чтобы убедиться, что это была 'последняя работа' парня в БСО. Это были утверждения, которые, если бы они были правдой, означали бы, что этот молодой водитель хорошо соответствовал новым критериям для того, чтобы стать 'раскаявшимся террористом' или РТ. Потенциальный свидетель должен быть террористом, лишь недавно участвовавшим в терроризме. Он должен был действовать в рамках своей террористической группы только на периферии. Нам было бы выгодно, если бы потенциальный РT имел небольшое криминальное прошлое или вообще не имел его. Описание Барреттом сбежавшего водителя заинтриговало меня. Если он говорил нам правду, у нас на руках был потенциальный раскаявшийся террорист.

Но сначала мы должны были бы опознать его. Только Барретт мог бы помочь нам сделать это. Как только он будет опознан, я намеревался арестовать его и допросить в Каслри. Я также намеревался объяснить ему возможные варианты. По сути, я собирался сделать ему предложение, от которого он не смог бы отказаться. Если бы этот молодой человек решил рассказать нам правду и начать все с чистого листа, мы бы тогда осудили его. Имея за спиной всю тяжесть Короны и системы, я бы затем вытащил его из тюрьмы и настроил против Барретта и других замешанных в этом деле. Но как, черт возьми, я узнаю его имя от Барретта? Он уже знал об опасности того, что мы возьмемся за водителя. На записи от 3 октября 1991 года он сразу разгадал мое намерение. Это было нелегко, но другого способа продвинуть наше дело не было. Если бы это сработало, мы все еще могли бы раскрыть убийство Пэта Финукейна. Если собственного откровенного и хвастливого признания Барретта в убийстве было недостаточно, чтобы вдохнуть новую жизнь в это нераскрытое дело, возможно, показания молодого водителя, сбежавшего из дома, могли бы склонить шансы в нашу пользу.

Согласно моему послужному списку, только во вторник, 22 октября 1991 года, Специальный отдел нанес нам удар, который должен был предупредить меня о том факте, что работа с источниками Кена Барретта будет отличаться от любой работы с источниками, с которой я когда-либо сталкивался. Тревор и я были заняты допросом бригадира БСО Джима в полицейском управлении в Каслри, когда позвонил Барретт, желая встретиться. Должно быть, ему не хватало наличных, чтобы поставить на собаку: он был частым посетителем собачьих бегов на стадионе Данмор.

Мы договорились, что Сэм может пойти один на встречу с Барреттом, а некоторые из его коллег будут прикрывать его. У нас не было другого выбора. Барретт вполне мог располагать информацией, которая могла бы спасти чью-то жизнь. Сэм должен был, не теряя времени, воспользоваться нашим отсутствием.

Это был сам Барретт, который привлек наше внимание к выходкам Специального отдела. С самых первых дней работы с этим убийцей Специальный отдел действовал за кулисами, чтобы расстроить нас любым возможным способом. Мы просто не знали этого. Но к 22 октября 1991 года они, очевидно, решили 'поднять ставку'.

Согласно записи, Барретт пожаловался нам в четверг, 24 октября 1991 года, что он пришел встретиться с нами (отделом уголовного розыска) во вторник, 22 октября 1991 года, и обнаружил, что Сэма сопровождал другой полицейский. Барретт был в ярости. Он сказал, что Сэм 'хвастался' ему, что он офицер Особого отдела. Он сказал, что Сэм угрожал ему. Если бы он не работал исключительно на Специальный отдел, они (Специальный отдел) позаботились бы о том, чтобы БСО узнала, что он работает на отдел уголовного розыска. Сэм называл сотрудников уголовного розыска 'клоунами' и 'придурками'.

Сэм сказал Барретту, что его начальство в Специальном отделе решило, что совместных совещаний отдела угрозыска и Специального отдела больше не будет. Барретт сказал, что Сэм был пугающим. Я со смущением слушал, как этот хладнокровный убийца жаловался на предполагаемые 'грязные проделки' Специального отдела. Я слушал, как он говорил об Особом отделе в самых низких выражениях. Что я мог сказать? Теперь он знал, что я солгал ему.

Я сказал ему, что Сэм выдавал себя за сотрудника угрозыска, потому что мне так приказали. Но при первом же удобном случае Сэм сказал Барретту, что он офицер Особого отдела. Это противоречило согласованной политике уголовного розыска/Специального отдела. Сэм верил, что Барретт будет впечатлен. Этот дурак не поверил мне, когда я ясно дал понять, что Барретт ненавидит Особый отдел. Последняя жалоба Барретта разозлила меня.

— Сэм говорит, что уголовный розыск не может достать мне денег. Он говорит, что ты никто, Джонти. Вы допрашиваете людей в Каслри, а такие важные люди, как он, не ведут допросы в Каслри. Вы с Тревором дали мне 100 фунтов, но Сэм дал мне 500 фунтов. Какой, к черту, счет, Джонти? — он спросил.

Сэм был прав насчет денег. Специальный отдел мог бы заполучить в свои руки десятки тысяч фунтов, если бы это было необходимо. Давать такому придурку, как Барретт, 500 фунтов ни за что было против всех правил, которых мы должны были придерживаться в отделе угрозыска. Для нас это было фактом жизни. Обработка источников и сбор разведданных были основной функцией Специального отдела. Но это была очень незначительная часть повседневных обязанностей детектива в уголовном розыске. Мы никак не могли конкурировать со Специальным отделом по финансовым показателям. Наш бюджет вознаграждения источникам угрозыска был ограничен, и к концу октября 1991 года мы уже прошли половину финансового года 1991/92.

И снова мне пришлось прикусить губу.

— Ты можешь достать мне наличных, Джонти? — снова спросил Барретт.

Я решил воспользоваться этим.

— Конечно, я могу, — солгал я.

— Ну, послушай меня, ты сказал мне, что Сэм — порядочный парень. Ты сказал мне, что я могу ему доверять. Что ж, я говорю тебе, что ты не можешь ему доверять. Теперь выкини его из гребаной машины! — сказал он.

Ничто из этого меня не удивило. Сэм всегда ясно давал понять, что не видит никакой роли для угрозыска в области обработки источников. Его презрение к уголовной полиции в целом и ко мне в частности было очевидным. Я точно знал, к чему клонит Сэм. Он пытался вытеснить Тревора и меня из уравнения. Он не делал этого без полного авторитета и поддержки руководства своего Специального отдела. Но почему? Зачем рисковать оттолкнуть Барретта? Зачем выставлять меня лжецом?

В этом был элемент того, что Сэм пытался произвести впечатление на Барретта. Это обернулось для него неприятными последствиями. Он ни на кого не произвел впечатления, и меньше всего на Барретта. Такая тактика не была редкостью там, где возникали трения при совместном обращении с источниками, но что отличало это от нормы, так это выбор времени. Специальный отдел знал, что этот источник непредсказуем. Это были не первые жалобы Барретта на Сэма. Но до этого Барретт верил, что Сэм был офицером уголовного розыска. Учитывая ненависть Барретта к Специальному отделу, это был странный момент для попытки перехватить у него контроль. Как будто это было сделано намеренно, чтобы отпугнуть Баррета. Специальный отдел был за своей работой. Я намеревалась остаться с Барреттом. Мне нужно было поговорить с ним в присутствии и на слух офицеров Специального отдела. Мне нужно было имя молодого человека, который управлял машиной для побега во время убийства в Финукейне. Если он действительно не знал, что двое его сообщников из БСО собирались совершить убийство, тогда было маловероятно, что он мог вывести нас на ответственных в высших эшелонах БСО. Но было весьма вероятно, что он смог бы опознать Барретта, Миллара и некоторых других. Тогда от нас зависело бы заполучить остальных из них.

Мы довели жалобы Барретта до сведения наших органов уголовного розыска. Мы не получили никакой поддержки. Сэм и его друзья могли делать все, что им заблагорассудится. Никто в угрозыске не собирался подвергать сомнению абсолютную власть Специального отдела.

Тем временем Барретт доказывал свою продуктивность. В те первые несколько недель своего контакта с нами он добровольно назвал имена нескольких сотрудников КПО, которые, как он утверждал, передавали информацию о республиканцах АОО/БСО. Мы также обнаружили одно огнестрельное оружие и боеприпасы в квартале Вудвейл. Изъятые улики привели к выдвижению обвинений и тюремному заключению в отношении печально известного боевика БСО, который ранее всегда уклонялся от раскрытия. Но по сравнению с другими нашими источниками Барретт был бы ничем не лучше нашего обычного 'человека за 20 фунтов в неделю', термин, который даже он сам использовал для описания наших 'низших' информаторов. Дело в том, что почти во всех самых серьезных преступлениях, о которых нам рассказывал Барретт, он был главным преступником. Он был преступником. В этом контексте его будущий потенциал в качестве информатора был под вопросом.

Тревор и я смогли организовать несколько встреч с Барреттом без Специального отдела. Это было нелегко, но мы смогли с этим справиться. Трения, которые это вызвало между отделом уголовного розыска и Специальным отделом, были невероятными. Особисты не дал нам никаких причин, по которым этого не должно было произойти. Они делали точно то же самое. Их протесты были совершенно чрезмерными. Почему бы нам не поговорить с Барреттом без них? Нашему руководству не было сообщено никаких причин. По крайней мере, никакой причины, о которой нам не должны были сообщать. Итак, в отсутствие какой-либо веской причины мы с Тревором продолжали встречаться с Барреттом наедине еще несколько раз. Мы всегда встречали его в парке Гленкэрн на окраине квартала лоялистов Фортривер/Гленкэрн.

Наши руководители первого эшелона должны были быть в курсе всего, что мы сделали. Закрывать глаза на нашу деятельность было не в их интересах. Да мы и не хотели, чтобы они этого делали. Наши записные книжки и дневники велись скрупулезно, указывая, что мы сделали и кто именно это санкционировал. Были созданы системы сдержек и противовесов, чтобы все были в порядке, и нам это нравилось. Лично мне не хотелось бы действовать каким-либо другим способом. Поэтому, когда мы действительно работали со Специальным отделом, мы отвернулись от всех тех процедур, которые могли бы удержать нас в рамках закона. Поэтому нам пришлось либо уйти и закрыть глаза на деятельность Специального отдела, либо остаться на борту и пережить шторм. В случае с Кеном Барреттом и некоторыми другими мы с Тревором остановились на последнем. Это был единственный способ, которым мы могли защитить общественные интересы.

В любом случае, Барретт был совсем другим. Он был хладнокровным серийным убийцей. Он был маленького роста, очень худой и изможденный. Он использовал свои дикие, вытаращенные глаза, чтобы подкрепить свои доводы. Он был, пожалуй, самым зловеще выглядящим человеком, с которым мне когда-либо приходилось встречаться. Мы бы припарковались в условленном месте и в условленное время и ждали прибытия Барретта. Мы бы никогда не увидели его первыми. Внезапно задняя дверь нашей машины открывалась, и он запрыгивал следом за нами.

Мы с Тревором окрестили его 'Фредди Крюгер', в честь зловещего главного героя фильмов ужасов 'Хэллоуин'. Я утверждал, что Барретт напугал бы Фредди Крюгера до смерти! Когда вы были в присутствии Кена Барретта, вы знали, что находитесь в присутствии зла.

Мне всегда казалось странным, что Барретт открыто хвастается своей причастностью к ужасным преступлениям, включая убийство. Это было так, как будто он уже много раз поступал так с другими мужчинами из КПО, которые ничего с этим не делали. У меня были свои собственные подозрения относительно того, из какой именно службы КПО они были, однако я держал их при себе.

Мы попросили Барретта назвать имя или помочь нам идентифицировать молодого водителя из Раткула. Он просто посмеялся над нами и вернулся со своим обычным замечанием:

— Ни за что, Джонти. Ты настроишь этого маленького ублюдка против меня, — говорил он.

Однажды Барретт так расстроился, что пригрозил вывести молодого водителя 'из уравнения'. Я отступил. Барретт убил бы его. В этом не было никаких сомнений. Если бы он представлял угрозу свободе Барретта, Барретт не колебался бы.

Я был на дежурстве в управлении уголовного розыска на Теннент-стрит днем 30 октября 1991 года, когда один из руководителей Сэма разыскал меня. То, что он предложил дальше, меня поразило.

— Ты никогда больше не встретишься с Барреттом в одиночку. Недостаточно привести Тревора. Больше не будет встреч только с уголовным розыском, — сказал он.

Я не ответил ему. Его высокомерие раздражало меня. Его тон разозлил меня. Я поднял глаза к небу.

— Дайте мне это в письменном виде, и я подумаю над этим, — сказал я наконец.

Атмосфера была напряженной.

— Я не обязан давать тебе что-либо в письменном виде, Джонти, — ответил он.

Конечно, он был прав. Это никогда бы не сработало. Воспрепятствование никогда не было оформлено в письменной форме. Этого не могло быть. Можете ли вы только представить, какой бумажный след это оставило бы?

— Более того, вы обсуждали личности людей, которых Барретт назвал виновными в недавних убийствах, с вашими собственными органами уголовного розыска. Это тоже прекратится с сегодняшнего дня, — сказал он.

— Кто сказал? — спросил я.

— Так говорит наше начальство, — ответил он.

— Я поговорю со своим собственным начальством, — сказал я.

— Иди поговори. Это было согласовано. Больше никаких встреч только с уголовным розыском, — сказал он.

Я отпустил это. Я должен был принять это. Мы никогда не встречались с Барреттом без одобрения нашего собственного начальства. Если бы Специальный отдел убрал это, тогда мы были бы побеждены. Только дурак стал бы встречаться с агентом вроде Барретта без надлежащих полномочий. У меня не было намерения нарушать какие-либо из наших письменных инструкций.

Я действительно понятия не имел, на что пойдет Специальный отдел, чтобы помешать мне больше задавать вопросы об убийстве Пэта Финукейна. События вот-вот должны были принять очень зловещий оборот.

Глава 12. Кладем замес

В субботу, 2 ноября 1991 года, я был свободен от дежурства и находился дома, когда мне позвонил Кен Барретт. Это само по себе было очень необычно, потому что он звонил по специальному номеру прямой линии филиала. Ему было сказано никогда ни по какой причине не звонить мне домой. Я был удивлен, услышав его грубый, агрессивный тон. Разговор шел примерно так:

-Привет, — сказал я.

— Это я, Кен, — сказал он. — Что, черт возьми, это значит, что вы собираетесь посадить меня в тюрьму за убийство Пэта Финукейна?' — его голос повысился от гнева.

— Что? Кто это сказал? — Я спросил. — Кен, это всего лишь 'замес'. Они пытаются поссорить нас. Сэм знает, что ты терпеть не можешь Специальный отдел. Он пытается заставить тебя чувствовать более комфортно в его присутствии, настраивая тебя против уголовного розыска, — сказал я.

Барретт замолчал. Это короткое молчание казалось бесконечным. Я подождал и позволил ему заговорить первым.

— Сэм не настолько умен, — ответил Барретт.

— Он, может быть, и нет, но его боссы такие. Они пытаются настроить вас против уголовного розыска, и это работает, — сказал я.

Я думал, что все повернулось в мою пользу. Благодаря выходкам Сэма Барретт был хорошо осведомлен о трениях, которые у нас были со Специальным отделом. Я ждал его ответа.

— Ты всегда спрашиваешь меня об этом убийстве, Джонти, — сказал он.

Я не мог этого отрицать. Я выиграл еще некоторое время.

— Я только спросил тебя о водителе из Рэткула, Кен, — сказал я.

Наступила тишина. Это было хорошо. По крайней мере, он перестал кричать на меня по телефону.

— Я хочу видеть тебя, Джонти. Я хочу заглянуть в твои большие карие глаза. Я узнаю, лжешь ли ты, и если это так, я всажу тебе две пули в лицо! — сказал он.

— Без проблем, во сколько, Кен? — спросил я.

Барретт дал мне время. Он будет в 'обычном' месте, ожидая, чтобы поговорить со мной. Я положил трубку и снова поднял ее, чтобы позвонить Тревору. Я надеялся, что Тревор сможет пойти со мной. Не идти было не вариантом. Я должен был противостоять Барретту, и я должен был сделать это лицом к лицу. Телефон был неподходящим средством связи. Как бы то ни было, я был в курсе, что Специальный отдел отслеживал все телефонные звонки Барретта. Если бы я хотел начать встречные обвинения и поставить под сомнение доверие к Барретту, телефон определенно был не тем средством, которым можно было бы воспользоваться для этого. Сэм непреднамеренно предупредил меня несколько недель назад, что они были на 'прослушке Барретта'.

Он смог процитировать мне дословно мой разговор с Барреттом, в котором я сделал уничижительные замечания о Специальном отделе. Он не понимал, что предупредил меня, пока я не довел до его сведения, что единственный способ, которым он мог узнать об этом, — это если бы он 'прослушивал' телефон Барретта. Он отрицал это.

Я сказал Ребекке, что мне нужно пойти и встретиться с очень, очень опасным информатором. Я сказал ей, что обеспокоен тем, что могу не вернутся домой, что независимо от того, как мы погибнем, даже если это, по-видимому, будет дорожно-транспортное происшествие, она должна провести полное расследование. Я записал имя и адрес Барретта и сказал ей отнести это некоему главному инспектору полиции, которому доверяю, если со мной что-нибудь случится. Я не был мелодраматичен. Я не преувеличивал опасность, с которой мы столкнулись. Я просто хотел убедиться, что, если произойдет что-то неподобающее, последует энергичное и независимое расследование.

Специальный отдел КПО принял сознательное решение предупредить хладнокровного, безжалостного убийцу-лоялиста, что я иду за ним, чтобы посадить его в тюрьму за убийство Пэта Финукейна. Они пытались перекрыть все пути этого расследования. Это послало мне четкий сигнал. Они явно стремились кого-то защитить. Но кого и почему?

Я заверил Ребекку, что и Тревор, и я будем вооружены. Мы сделаем все возможное, чтобы убедиться, что вернулись домой в целости и сохранности. Ситуация была невероятной. В Особом отделе знали, что за человек был Барретт. Они знали, что он годами бродил по 'полям смерти' Северного Белфаста, безнаказанно убивая. Он олицетворял все, что было злого в этой Смуте. Он был лучшим примером наихудшего сценария, и Специальный отдел натравливал этого монстра на меня. Моя кровь вскипела.

Мы с Тревором пришли на встречу с Барреттом пораньше. Мы припарковались в центре автостоянки, подальше от деревьев и кустов. Мы хотели иметь возможность наблюдать, как он приближается к нашей машине в темноте. Нам нужно было убедиться, что у него ничего не было с собой. Мы просидели там пятнадцать минут после назначенного времени, каждую минуту ожидая автоматной очереди из темноты за линией деревьев. Этого так и не произошло. Как и положено, одна из задних дверей нашей машины открылась без предупреждения, и Барретт плашмя лег на заднее сиденье.

— Веди, — проинструктировал он.

Тревор выехал со стоянки в уединенный переулок менее чем в миле от места сбора. Когда мы остановились, Барретт сел и сразу перешел к делу, тыча в меня пальцем и вытаращив дикие глаза.

— Сэм сказал, чтобы я не разговаривал с вами двумя. Он ненавидит тебя, Джонти. Он говорит, что вы собираетесь посадить меня в тюрьму за убийство Финукейна, — сказал он.

Я не терял времени даром. В эту игру могли бы играть двое. Я был полон решимости, что если будет борьба за доверие, то отдел уголовного розыска выйдет на первое место. Проблема заключалась в том, что я не мог исключить Сэма таким же образом, как он исключил бы меня. Руководящие принципы Уокера были четкими и обсуждению не подлежали. Но все же так часто в прошлом, когда рекомендации Уокера оказывались на нашей стороне, повестка дня Специального отдела по-прежнему имела приоритет над важными операциями уголовного розыска. В тех редких случаях Специальный отдел успешно доказывал, что указания, содержащиеся в докладе Уокера, были задуманы как простые руководящие указания. Мои начальники уголовного розыска не посмели бы с этим спорить.

Что бы я ни сказал в ответ, это должно было понравиться Сэму. Мы должны были держать его в курсе этого, если хотели придерживаться наших письменных инструкций.

— Сэм просто вносит свой вклад, Кен. Если бы мы собирались арестовать вас за убийство Пэта Финукейна, мы бы сделали это давным-давно, — солгал я.

Барретт все смотрел и смотрел на меня, его дикие глаза горели. Он искал хотя бы намек на предательство. Он ничего не нашел. Я снова посмотрел в эти злые глаза и выдержал его взгляд.

— Сэм хочет настроить тебя против нас, — сказал я. — Он хочет, чтобы ты имел отношение исключительно к особистам, а не к угрозыску. Это единственный способ, которым он может это сделать, — решительно возразил я.

— Ну, он может попытаться, Джонти. Он действительно ненавидит тебя. Ты можешь выкинуть его из машины?

Я никак не мог этого сделать. Я решил попытаться исправить ситуацию, в которой этот источник терял доверие к Специальному отделу. Ситуация, которую они сами создали. Я перегнулся через сиденье, чтобы быть поближе к Барретту.

— В интересах каждого в этой машине оставить их на борту, включая тебя, Кен, — сказал я правдиво.

Барретта это не убедило. Нам потребовалось почти два часа, чтобы убедить его позволить Сэму остаться с нами на встречах. Когда он собирался выйти из машины, он протянул руку и предложил ее мне для рукопожатия. Я намеренно уронил папку с бумагами со своего колена. Я наклонился вперед, чтобы поднять их. Барретт исчез из нашей среды прежде, чем я снова сел. Атмосфера в машине мгновенно разрядилась. Попытка Специального отдела заткнуть Барретту рот с треском провалилась. Очевидно, что он был более лоялен к нам, чем к ним. Позже это оказалось мне на руку.

Без моего ведома, во время моего отсутствия дома Ребекка разговаривала по телефону с нашей хорошей подругой Кэрри в Донахади, когда на экране телевизора появилась лента новостей, в которой говорилось, что двое мужчин из КПО погибли в результате столкновения с автобусом во время поездки по шоссе M2. Ребекка начала кричать. Она думала, что Тревор и я были убиты. Кэрри успокоила ее. Ее муж Артур, бывший детектив КПО, сказал, что он выяснит, были ли это Тревор и я, и перезвонит ей. Ребекке показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Артур перезвонил и сказал, что были убиты не мы с Тревором.

Я ничего не знала обо всем этом, пока не приехала домой с Тревором. Когда я вышел из машины, Ребекка бросилась ко мне и все обнимала и обнимала меня. Мы оба вложили в эти последние несколько часов больше стресса, больше беспокойства, чем большинству людей пришлось бы пережить за многие годы. Я ввел Ребекку в курс событий дня. К тому времени, как я закончил рассказывать ей историю Барретта от начала до конца, мы оба были более чем готовы лечь спать. Это был чертовски напряженный день. Неужели предательству Специального отдела не было конца?

Мои записи показывают, что мы еще несколько раз встречались с Кеном Барреттом в присутствии Специального отдела. Встречи были напряженными. На самом деле мы не хотели, чтобы там был Сэм. Барретт определенно не хотел, чтобы Сэм был там, а Сэм не хотел, чтобы мы с Тревором были там. Все это было так красиво. Столь ненужное само присутствие Специального отдела оказывало негативное влияние на наши попытки добраться до Барретта или до правды об убийстве Пэта Финукейна. Это было преднамеренное препятствие.

15 января 1992 года Барретт позвонил мне домой, чтобы спросить, почему я не выходил на связь. Барретт назвал другого человека, которого БСО идентифицировала как информатора Специального отдела. Он использовал этот случай, чтобы проиллюстрировать, почему он не хотел на них работать. Я сказал ему, что еще раз объясню ему основные правила. Я заверил Барретта, что буду находиться в машине со Специальным отделом только до тех пор, пока он будет настаивать на том, чтобы я остался. Как только он будет доволен своими кураторами из Специального отдела, я уеду. Барретт был рад это слышать. Больше я ничего не мог сказать. Я знал, что Специальный отдел прислушивается к каждому слову.

К 18 февраля 1992 года Барретт был настолько 'зашуган' выходками Специального отдела, что просто сообщил нам информацию. Он также настаивал на том, чтобы мы 'сбросили' все причитающиеся ему наличные в заранее оговоренном месте. В Специальном отделе ничего этого не было. Они ошибочно полагали, что я повлиял на Барретта. И снова они судили меня по своим собственным стандартам.

Месяц спустя Барретт снова пожаловался. В пятницу, 13 марта 1992 года, он сказал мне, что сотрудники Специального отдела звонили ему домой и оказывали на него чрезвычайное давление, требуя работать только на них. Меня тошнило от этого. Ничто из этого меня не удивило. Я довел это до сведения моих властей в уголовном розыске. Они обещали разобраться с этим. На этом этапе я просто выполнял необходимые действия. У меня не было никаких шансов добраться до Барретта или кого-либо еще, если уж на то пошло, в связи с убийством Пэта Финукейна или любым другим уголовным преступлением, в котором признался Барретт.

Барретт теперь был 'Агентом Уэсли' Специального отдела . В течение последних пяти месяцев он был 'охраняемой птицей'. Теперь он пользовался полной поддержкой Специального отдела КПО. Никто не мог прикоснуться к нему. Он просто не осознавал этого. Он им не доверял. Хладнокровный серийный убийца-лоялист пополнил ряды армии агентов Особого отдела. Их ни на йоту не волновала кровь на его руках. Это их не интересовало.

В следующий раз я должен был встретиться с Барреттом и Сэмом в 18:30 вечера в понедельник, 16 марта 1992 года. Я и не подозревал об этом, но это был последний раз, когда я встречался с Барреттом в роли агента по сбору разведданных. Вероломные элементы из Специального отдела КПО как раз собирались превзойти самих себя в своих попытках убрать меня с дороги. Даже при всем моем многолетнем опыте знакомства с их 'грязными трюками' я не ожидал того, что произошло дальше.

Согласно моим служебным записям, я заступил на дежурство в полицейском участке на Теннент-стрит в 8 часов утра 16 марта 1992 года. К тому времени, когда наступило 6 часов вечера, я уже был на дежурстве в течение десяти часов. Меня удивило, когда Сэм, сотрудник Специального отдела, даже не появился на Теннент-стрит, чтобы пойти со мной на встречу с Барреттом. Это было на него не похоже. У него было много недостатков, но опоздания не входили в их число. Я подождал до четверти седьмого, прежде чем позвонить ему домой.

— Алло, — Сэм снял трубку.

— Привет, Сэм, мы должны встретиться с Уэсли (Барреттом) в 18.30 вечера. Что происходит? Он звонил, чтобы отменить? — спросил я.

— Нет. Нет. Я совсем забыл об этом, — сказал он очень будничным тоном.

Не было и намека на обычную срочность. Я сразу почувствовал, что что-то не так. Я начал делать заметки. Сэм нарушил молчание.

— Иди и встреться с ним сам, — сказал он.

Что-то было не так. Специальный отдел всегда запрещал мне встречаться с этим человеком самостоятельно. Мои собственные органы уголовного розыска договорились, что мы не будем встречаться с ним наедине. И все же мой самый громогласный критик из Специального отдела в самом деле предлагал мне сделать именно это. Мои тревожные колокольчики начали звонить. Это было неслыханно. Мы всегда старались, чтобы присутствовал хотя бы еще один сотрудник уголовного розыска. Мы бы никогда не пошли в одиночку. Не без веской причины. Я наотрез отказался.

— Тогда возьми Тревора с собой, — легкомысленно сказал Сэм.

— Тревор на дежурстве, и он не может пойти со мной, — объяснил я.

Сэм сказал мне позвонить Барретту домой и перенести время встречи на 8.30 вечера. Если бы Барретт согласился встретиться с нами в это время, то он получил бы немного наличных и поехал бы со мной. Ничто из этого не звучало искренне. Я знал, что здесь мне придется быть очень осторожным. Было ли это предвестником грязного трюка в Специальном отделе? Я многозначительно спросил Сэма, было ли что-то, что он знал, чего не знал я.

— Нет, — ответил он.

Я довел до его сведения, что Барретт все еще жаловался, что он (Сэм) оказывает на него давление, заставляя работать исключительно со Специальным отделом. Сэм отрицал это по телефону, хотя часто признавался в этом, разговаривая со мной лично. Сэм боялся прослушивания своего собственного телефона! Я положил трубку. К моему облегчению, детектив-сержант Йен протянул мне чашку чая. Он, очевидно, уловил осторожность в моем тоне.

— Все в порядке? — спросил он.

Нет, все было не в порядке, хотелось кричать мне. Я хотел излить ему свое сердце. Я хотел рассказать ему, что происходит, и спросить его совета о том, что мне следует делать дальше. Видит Бог, он был достаточно надежным и достаточно прямолинейным, но я знал, что лучше не говорить ни слова.

— Да, спасибо, все в порядке, — ответил я.

Я снял телефонную трубку в офисе уголовного розыска примерно в 6.25 вечера и набрал домашний номер Барретта. Беверли Квери сняла трубку:

— Алло?

— Кен там? — спросил я в ответ.

— Нет, он ушел отсюда в десять минут седьмого, чтобы пойти и встретиться кое с кем, — сказала она.

Я надеялся, что она не узнала мой голос. Я пытался перезвонить Сэму домой, но его телефон был постоянно занят. Барретт сейчас стоял бы там и ждал нас. Возможно, у него даже есть жизненно важная информация, которая может спасти чью-то жизнь. Я схватил папку с запросами, полицейский радиотелефон и бросился к своей машине. Я бы побеспокоился о последствиях тонкостей обработки исходных текстов позже. Я чувствовал, что у меня нет другого выбора, кроме как идти одному.

Я выехал с Теннент-стрит и направился прямо в Гленкэрн-парк. Я прибыл туда в 6.40 вечера, опоздав на встречу на десять минут. Маленький белый фургон въезжал на автостоянку и выезжал с нее. В нем был только один человек, но задняя ось была очень низко опущена, как будто он нес большой вес сзади. В этом фургоне вполне могли быть и другие люди. Мой инстинкт подсказывал мне быть осторожным. Мой револьвер лежал прямо под моим правым бедром. Я хотел, чтобы Тревор был со мной.

Я отметил название инжиниринговой компании с адресом в промышленной зоне в Каслри, выгравированным на боку фургона. Я отметил регистрационный номер и адрес подразделения в своей папке. У меня возникло искушение воспользоваться своим радиотелефоном, чтобы вызвать помощь и проверить фургон, но последнее, чего я хотел, — это автостоянка, полная полицейских. Это послужило бы только для того, чтобы 'шугануть' Барретта, если бы он действительно появился.

Барретта нигде не было видно. Шел такой сильный дождь, что он, должно быть, решил уйти, когда никто не появился. Я подождал до 7 вечера, прежде чем выехать с этой автостоянки на Форт-Ривер-роуд. Я был голоден, поэтому остановился перекусить в закусочной на Баллигомартин-роуд. Я выключил свой полицейский радиотелефон перед тем, как войти в магазин.

Без моего ведома Барретт вернулся домой. Он позвонил мне домой и попросил поговорить со мной. Когда ему сказали, что я на дежурстве, он попросил Ребекку связаться со мной и отменить встречу. Ребекка позвонила в офис уголовного розыска на Теннент-стрит и поговорила с Йеном, который пытался вызвать меня в эфир, но мой радиотелефон все еще был выключен. Покончив с легким ужином, я поехал обратно в Гленкэрн-парк на своей машине. Я хотел посмотреть, уехал ли тот фургон дальше. Дождь прекратился. Я вернулся в 7.12 вечера. Я был удивлен, увидев Барретта, идущего ко мне с маленькой собачкой на поводке. Он запрыгнул на переднее сиденье рядом со мной и посадил свою маленькую собачку себе между ног.

Насколько мне было известно, Барретт ожидал денежного вознаграждения. Он был бы очень разочарован. Я сразу же позвонил ему, чтобы сказать, что Специальный отдел так и не появился. Наличных денег не было бы. Ниже приводится отчет, взятый из копии моей записи в журнале КПО за день.

— Разве ты не знаешь, каков счет, Джонти? — спросил Барретт, вытаращив свои дикие глаза.

— Знаю что? — спросил я.

— Ты по уши в дерьме, Джонти, тебе конец. Эти ублюдки ненавидят тебя, — сказал он.

Барретт сказал, что он знал, что Сэма там не будет. Он заявил, что Сэм встретил его с двумя другими людьми вечером в прошлый четверг, 12 марта 1992 года, и они сказали ему не встречаться со мной. Ему не разрешалось когда-либо соглашаться встретиться со мной снова. Я был заинтригован. Я ловил каждое слово. Это была такая сцена, настолько необычная, что я никогда ее не забуду. Я хотела, чтобы Тревор был там, чтобы поддержать меня.

На Барретта это не произвело впечатления. Ничто из этого. Беспокойство и страх были написаны на его лице. Серийный убийца боялся Особого отдела. Наблюдать это было поучительно. Специальный отдел теперь терроризировал террориста.

— Это Сэм сказал мне позвонить тебе и отменить встречу, — сказал он. — Я спросил его, какую причину я бы назвал вам для отмены, и он сказал, что это моя проблема. Он сказал мне больше с тобой не разговаривать. Он сказал, что ты здесь надолго не задержишься, — добавил он.

Барретт изучал меня, ожидая реакции. От него дурно пахло. Я не замечал этого раньше. Машина также была наполнена характерным затхлым запахом мокрой псины, и собака стряхивала излишки воды со спины в поддон на полу. Маленький белый фургон въехал обратно на автостоянку и припарковался рядом с нами. Водитель ни разу не посмотрел в нашу сторону. Это было странно. Никакого зрительного контакта. Это было то, чему нас учили, когда мы наблюдали за действиями преступников или террористов. Избегать зрительного контакта любой ценой. Был ли он офицером полиции или из какого-то другого подразделения служб безопасности? Должно быть, я слишком долго изучал его. Барретт тоже заметил его.

— Кто это, черт возьми, такой? — спросил Барретт. — Он с тобой? — добавил он.

— Нет, — ответил я.

Присутствие этого фургона, припаркованного так близко к нам на большой автостоянке, где не было других транспортных средств, вызвало у меня беспокойство. Я завел машину и выехал со стоянки на подъездную дорожку. Я поднялся на самый верх переулка и повернул, чтобы снова спуститься вниз. Я въехал на своей машине в ворота, ведущие в поле, на две трети пути вниз по полосе и припарковался, оставив достаточно места для проезда любых других машин. Я выключил свой свет. Теперь я мог видеть любые машины, приближающиеся к нам с расстояния четверти мили по этой полосе. Барретт начал снова.

— Я спросил Сэма, что он имел в виду, тебя бы здесь не было, собирался ли кто-нибудь 'грохнуть' (застрелить) тебя, — сказал он.

— И что же он сказал? — спросил я.

Мне нужно было все это. Мне нужно было столько же, сколько этот дурак Сэм доверил Барретту. Когда все это произошло? И где? Был ли Сэм наедине с Барреттом или он передал все это или что-то из этого по телефону? Будет ли у Специального отдела какая-либо запись об этом, которую могли бы прослушать мои органы уголовного розыска? Сделают ли они это доступным?

— Сэм говорит, что они собираются подвергнуть тебя серьезной угрозе со стороны БСО и договориться с твоими боссами, чтобы избавиться от тебя, — сказал он. — Они спорили в машине передо мной о том, что угроза сама по себе не сдвинет тебя с места. Они сказали, что для этого потребуется нечто большее, чем угроза.

Барретт разволновался. Очевидно, он был очень взволнован. Я собирался ответить ему, когда мое внимание привлек свет фар автомобиля, приближающегося к нам по переулку. Барретт наклонился, чтобы посмотреть, что привлекло мое внимание. Машина пронеслась мимо нас. Это был тот же самый маленький белый фургон. Как раз перед тем, как он поравнялся с нами, я включил фары. Это был тот же самый мужчина, один в кабине. Он не взглянул на нас, когда проезжал мимо.

— Это твое прикрытие? — спросил Барретт.

— Нет, насколько я знаю, это не полиция, — ответил я.

— Так это могли быть те другие ублюдки, не так ли? — спросил он.

— Честно говоря, я не знаю, — ответил я.

— У тебя есть с собой? — спросил он, прямо намекая на мой револьвер.

— Нет, — солгал я. Я попытался убрать драматизм из ситуации.

Я показал Барретту свою папку с регистрационным номером фургона и записанными данными фирмы. Он слегка приоткрыл свою пассажирскую дверь, в результате чего в салоне зажегся свет. Я протянул руку и выключил его.

— Если этот фургон остановится позади нас или рядом с нами, когда он спустится обратно, я ухожу отсюда, — сказал он.

Барретт оценивал подозрительные действия пассажиров белого фургона по своим собственным стандартам. Он искренне боялся, что они были наемными убийцами. Если фургон остановился рядом с нами, он был не для того, чтобы болтаться без дела. У меня сложилось отчетливое впечатление, что он оставит свою маленькую собачку и меня на произвол судьбы. Он сам убил достаточно людей, чтобы распознать то, что вполне могло быть преамбулой к убийству.

Через минуту или две снова появились автомобильные фары, когда автомобиль ехал по полосе в нашу сторону. Это мог быть кто угодно. В начале этого переулка было несколько домов. Когда он приблизился, Барретт бросил поводок собаки в пол машины и поставил одну ногу на землю снаружи. Если это было Специальный отдел и целью было 'шугануть' Барретта, то это сработало.

Я никогда, ни разу, не встречался с Барреттом без полностью заряженного револьвера под правым бедром. Моя рука потянулась к теплой деревянной пистолетной рукоятке револьвера 'Рюгер Магнум' .357 калибра. Это было обнадеживающе. Тем не менее, я знал, что если эти ребята были террористами БСО, которые следили за Барреттом, маловероятно, что у меня когда-нибудь появится шанс им воспользоваться. Я молился, чтобы пассажиры этого фургона были полицейскими.

Тот же фургон снова быстро проехал мимо нас, не останавливаясь. Я включил фары и проверил, что указал правильный регистрационный номер. Я указал верно. Барретт поставил ногу обратно в пол и закрыл дверцу машины. Я посмеялся над ним и сказал, чтобы он успокоился, но правда заключалась в том, что белый фургон тоже заставил меня поволноваться.

— О да, они собираются подвергнуть вас серьезной угрозе и 'замесить' с вашими боссами. Они говорят, что это изменит вас, — продолжил Барретт. — Посмотри, что здесь происходит, Джонти. Эти парни — страшные ублюдки. Сэм сказал мне, что его босс сказал, что с этого момента я должен встречаться только со Специальным отделом.

Ничто из этого меня не удивило. Дураки, подумал я. Я позволил ему продолжать.

— Сэм хочет, чтобы я познакомился с новым парнем вместе с ним. Он говорит, что сотрудники уголовного розыска — клоуны, и он говорит, что вы их разыгрываете, — добавил он.

Я сидел там, в темноте, в этом уединенном переулке, слушая, как убийца рассказывает мне о том, как Сэм и два других офицера Специального отдела сговаривались перевести меня из региона Белфаст. Почему было так важно, чтобы они помешали мне поговорить с Барреттом об убийстве Пэта Финукейна? Что-то было не так. В предыдущий четверг они сказали Барретту, что, пока полицейский находится в машине, денег больше не будет. Если бы он согласился встретиться с двумя офицерами Специального отдела, они платили бы ему сотни фунтов за каждую встречу.

Далее Барретт рассказал, что, когда он не согласился работать на них, Сэм сказал ему, что у него не было выбора. Когда Барретт с этим не согласился, они пригрозили ему. В очевидной попытке произвести впечатление на Барретта Сэм сказал ему, что они могут перевести меня в любое время. Однако Сэм, далекий от того, чтобы произвести впечатление на своего агента, фактически продемонстрировал своему источнику всю глубину предательства, до которого он опустится, чтобы избавиться от меня. Ему удалось лишь оттолкнуть его. Барретт не переставал связываться со мной. На самом деле сейчас он сидел рядом со мной, предупреждая меня о предательстве Особого отдела. Барретт был раздражен Особым отделом. Он не верил, что я стану преследовать его за убийство Пэта Финукейна. Он не мог знать, что единственными людьми, которые спасли его от пожизненного заключения, были те самые люди, на которых он сейчас жаловался. Это был забавный старый мир, это мрачное место, в котором работал Специальный отдел. Очевидно, у них были свои причины помогать Барретту. Но каковы бы ни были эти причины, я не мог видеть в этом логики. На самом деле был более чем небольшой шанс, что то, что они делали, было абсолютно незаконным. У меня не было никакого желания быть какой-либо частью этого.

Теперь даже я испугался. Это было не потому, что я сделал что-то не так. Тебе не нужно было делать ничего плохого. Специальный отдел использовал бы свой обычный прием, свои кивки, подмигивания и намеки. Там было так много старших офицеров полиции, которые профессионально завидовали нашим достижениям. Большинство из них были бы только рады поддержать любые обвинения, которые могут быть выдвинуты против меня. Они попытались бы сделать их реальными. Мне показалось ироничным, когда я услышал, как Барретт усомнился в моем суждении.

— Ты сказал мне, что Сэм — порядочный парень. Ты сказал, что ему можно доверять, и я тебе поверил. Теперь он даже собирается осудить тебя, Джонти, так как же я могу ему доверять? — спросил он.

Это был справедливый вопрос, но это больше не было моей проблемой. Из чрезвычайно зловещего поворота событий я понял, что Специальный отдел пойдет на все, чтобы держать меня подальше от Барретта. Они прослушивали его телефон, поэтому знали, что он отменил эту встречу со мной. Он говорил мне об этом раньше. Он гулял здесь со своей собакой на случай, если я не получил его сообщение. Я был так рад, что он все-таки появился. Этот убийца не понимал, насколько важным было для меня его предупреждение. Его беспокоили только последствия всего этого для него самого.

Если бы тот белый фургон не имел никакого отношения к Специальному отделу, тогда они бы вообще не знали, что я с ним разговаривал. Нечасто сотрудники уголовного розыска заранее получали предупреждение о намерении Специального отдела провернуть один из своих грязных трюков, пока не стало слишком поздно. Благодаря глупости Сэма, я получил предварительное предупреждение от жестокого убийцы-лоялиста. Барретт продолжал:

— Сэм спросил меня, был ли я когда-нибудь у тебя дома, Джонти. Почему он спросил меня об этом? — сказал Барретт.

— Понятия не имею, — ответил я.

Я точно знал, почему Сэм спросил об этом Баррета. Одно из золотых правил работы с источниками заключается в том, что вы не слишком фамильярничаете со своими информаторами. Приводить информатора домой — табу. Но эти правила хороши для Лондона, Бирмингема или Манчестера. Здесь, в Северной Ирландии, сотрудники уголовного розыска не смогли доставить наши источники уголовного розыска в участок КПО. Поступить так означало бы подвергнуть источник риску разоблачения и компрометации. Вы не могли быть уверены, что полицейский, симпатизирующий той или иной стороне полувоенных формирований, не увидит источник и не сообщит о нем своим полувоенным дружкам. Это был очень реальный риск. Так что, да, я действительно приводил некоторых из своих информаторов к себе домой. Были условия, в которые я не буду здесь вдаваться. Существовали системы сдержек и противовесов. Так и должно было быть. Например, старшие сотрудники уголовного розыска были полностью осведомлены о том, кого мы туда привезли и почему это было необходимо сделать. Я не припоминаю ни одного возражения. Но Барретта или жестоких личностей, подобных Барретту, никогда не приглашали ко мне домой.

Сотрудники Специального отдела вели себя злокозненно. Они искали недостатки; сойдет даже незначительное нарушение процедур или протокола. Ножи были наготове, и Специальный отдел поверил, что они вот-вот выпотрошат меня. Никто не смог бы их остановить. Барретт продолжал:

— Сэм спросил меня, откуда у меня номер твоего домашнего телефона, Джонти. Я сказал ему, что купил его на Теннент-стрит, но он настаивал, что ты дал его мне. Я тебя не подвел, — сказал Барретт.

Эти парни скребли по стволу, но на этот раз они были правы. Я действительно дал Барретту номер своего домашнего телефона. Они жаловались в мой отдел уголовного розыска на то же самое в самом начале работы с Барреттом. Я сказал правду.

Я дал десяткам наших надежных осведомителей свой домашний номер телефона. Некоторые из них даже знали мой адрес. Это было не для того, чтобы обменяться рождественскими открытками. Это было просто для того, чтобы обеспечить быстрый поток жизненно важной информации, которая могла бы спасти жизнь. Информаторы должны были иметь возможность немедленно связаться со мной в любое время дня и ночи. Лично мне это не принесло пользы. На самом деле, это стоило мне финансовых затрат, потому что во многих случаях наши информаторы связывались с нами из телефонных будок. Мы им перезванивали. Если бы мне предъявили дисциплинарное обвинение, я мог бы отстаивать свою правоту.

— Сэм спросил меня, знаю ли я, где ты живешь, и я сказал нет. Сэм был не слишком доволен этим, — продолжил Барретт.

'Держу пари, что это не был', — подумал я.

— Затем он спросил меня, знаю ли я, что Джонни Адэр и Джим Спенс знают, где ты живешь, Джонти, — сказал он. — Я сказал Сэму, что это все херня. БСО тебя бы не тронули. Они уважают вас, потому что вы справедливы ко всем, — добавил Барретт. — Потом Сэм придумывает это дерьмо, что БСО знает, где живет твоя мама. Да, это верно, но что с того?

Я внимательно слушал, что говорил Барретт. Я мог точно видеть, к чему клонит Специальное отделение со всем этим. Забираю информаторов домой. Даю им номер своего домашнего телефона. Они могли бы выдвинуть обвинение в том, что эти два высокопоставленных сотрудника БСО, Адэр и Спенс, нацелились как на меня, так и на мою очень пожилую мать. Сам Джонни Адэр сообщил мне о своем связном в Холивуде, который сообщил ему адрес моей матери. Я сообщил об этом официально, когда получил это сообщение от Адэра. Специальный отдел превращал это в очень серьезную угрозу.

Мои власти, безусловно, отнеслись бы к этим угрозам и моей предполагаемой небрежности очень серьезно. Откуда им было знать, что 'угроза' разрабатывалась Специальным отделом в присутствии убийцы из БСО с единственной целью исключить меня из уравнения? Это было бы смешно, если бы не было так серьезно.

Барретт начинал нервничать. Он слишком долго просидел в моей машине. Очевидно, он был очень напуган.

— Не говори этим мальчикам, что я предупреждал тебя об этом, Джонти. Выкиньте их из машины, — сказал он.

Я объяснил, что в драке нет ничего необычного, когда имеешь дело с офицерами Особого отдела вроде Сэма. Но никогда прежде на моей службе это не было таким зловещим, как сейчас. Чем бы все это закончилось? Как далеко готовы зайти эти люди? Сэму повезло, что Барретт был не очень умен. Он не подозревал, что его телефонные звонки прослушиваются. Я уже несколько раз предупреждал его о том, что нам стало известно о том, что все военизированные группировки прослушивают телефоны своих добровольцев, которых они подозревают в том, что они являются информаторами. Он мне не поверил. Это была его прерогатива.

Но сейчас для меня было жизненно важно, чтобы Барретт ненароком не предупредил Сэма о том, что он предупредил меня. Я сказал ему следить за тем, что он говорит по телефону, в течение следующих нескольких дней. Барретт собрался выйти из машины. Он сказал, что пойдет домой пешком от того места, где мы припарковались. Он хотел этого.

— Сэм говорит, что спалит меня, если я не буду на них работать. Что, черт возьми, означает 'спалить', Джонти? — спросил он.

— Это означает, что он сообщит БСО, что ты работаешь на Специальный отдел, — ответил я.

Барретт был застигнут врасплох. Он уставился на меня в своей угрожающей манере.

— Понимаешь, что я имею в виду. Я знаю, как работают эти парни. Ты втянул меня в это, Джонти. Ты привел сюда этих парней. Вытащи меня из этого. Я на них не работаю. Я всегда это говорил, — добавил он.

Это было чистой правдой: Барретт всегда ясно давал понять, что не хочет связываться со Специальным отделом. Хотя он просто этого не понял. Он все еще думал, что я могу что-то сделать, чтобы помочь ему. Что я мог бы взмахнуть какой-нибудь волшебной палочкой и заставить Специальный отдел исчезнуть. Но сейчас я ничего не мог для него сделать. Он был в ловушке. Он был в железной хватке группы людей, которые могли быть такими же безжалостными, как и он сам.

Во многих отношениях Барретт это заслужил. Я не испытывал к нему жалости. Я, конечно, не мог ему помочь. Я намеревался посадить его в тюрьму пожизненно. Вот где место убийцам. Но теперь в центре внимания Специального отдела был я, а не Кен Барретт. Они отождествляли себя не с коллегой-полицейским, а с этим убийцей. Они решили 'заняться мной'. Очевидно, что они сделали бы все возможное для достижения своей цели, не обращая никакого внимания на последствия для меня лично или для моей семьи. Я зашел с ними слишком далеко. Очевидно, я зашел в нашем расследовании уголовного розыска слишком далеко.

Барретту было бы гораздо лучше отсидеть свой срок за убийство Пэта Финукейна. По крайней мере, он был бы в безопасности. Но теперь у Барретта был новый хозяин. Он больше не подчинялся своему бригадиру БСО Джиму. Он больше не был игроком. Теперь он был простой пешкой в смертельно опасной шпионской игре. Он будет отчитываться только перед Специальным отделом. Они были бы гораздо более требовательными хозяевами. Пока он работал на них, они защищали его от таких людей, как я. Но Барретт заработал бы каждый пенни, который Специальный отдел вложил бы в его грязные руки. Он отправлялся 'во тьму', где только Специальный отдел имеет контроль, и они ревниво его охраняют.

Прощальные слова Барретта, обращенные ко мне, были что-то о том, что он не хотел оказаться в мешке для трупов. Ему понадобится каждая унция его уличного коварства, чтобы просто остаться в живых. Мне пришлось бы заботиться о своей собственной заднице. Я задавался вопросом, действительно ли Сэм был бы настолько глуп, чтобы представить состряпанную угрозу со стороны БСО против моей матери и меня. Конечно, нет? Наверняка это была просто уловка, чтобы напугать Барретта?

Барретт знал об их маленьком подлом плане с четверга, 12 марта 1992 года, и сейчас было 16 марта. Мои власти не сообщали мне ни о какой предполагаемой угрозе со стороны террористов, ни о каком-либо ожидаемом 'замесе'. Возможно, Сэм и его дружки передумали. Мне это было не нужно. Никому это не было нужно. Я находился под достаточным давлением как со стороны республиканцев, так и со стороны лоялистов-террористов. Мне не нужны были эти бессмысленные домогательства со стороны коллег-полицейских. Что, черт возьми, это было такое, что они так стремились скрыть?

Я поехал обратно в участок на Теннент-стрит и сделал обильные пометки в своем дневнике. Я был в ярости. Каждая клеточка моего существа говорила мне перезвонить Сэму домой и спросить его, во что он играл. Но это послужило бы только для того, чтобы предупредить его о неожиданной лояльности Барретта ко мне. Сэм, скорее всего, заявил бы, что это была всего лишь уловка, чтобы напугать Барретта. Я был бы не в том положении, чтобы спорить с ним. Я устоял перед этим искушением. Я хотел получить ответы на зловещие выходки Сэма, но я знал, что мне придется подождать.

На следующий день был День Святого Патрика, государственный праздник и для сотрудников полиции. Сэм и его коллеги будут отдыхать. Как и я. Среда, 18 марта, покажет как обстоит дело. Мне придется подождать до тех пор и посмотреть. Я поехал в участок Гринкасл, чтобы сообщить Тревору новости. События приняли очень зловещий оборот. Теперь я сражался на третьем фронте против коллег — сотрудников КПО. Тревор выслушал мой рассказ об обвинениях Барретта. Если они были правдой, то, по крайней мере, теперь я был на шаг впереди Специального отдела. Это было очень завидное положение.

Излишне говорить, что я не наслаждался Днем Святого Патрика 1992 года со своей семьей. У меня голова шла кругом от чудовищности предательства Специального отдела. Мы с Ребеккой слишком много раз переезжали домой из-за реальных угроз со стороны террористов. Два наших маленьких мальчика хорошо устроились в Уиллкрофт-Медоуз в Баллироберте, недалеко от Балликлара. Адаму нравилась местная начальная школа, и Саймон тоже только что присоединился к своему брату. Наша дочь Лиза ходила в четыре начальные школы и две средние. Мы не хотели, чтобы ребятам пришлось пережить такое же фиаско.

Переехать домой из-за реальной террористической угрозы — это одно, но переехать по приказу из-за выдуманной 'террористической угрозы' — это совершенно другое дело.

Среда, 18 марта 1992 года, началась так же, как и любой другой день. Позже в тот же день я был занят в офисе уголовного розыска подготовкой к рассмотрению дел в Высоком суде и в Королевском суде Белфаста. Тревор тоже был занят, в Каслри. Он позвонил мне в обеденный перерыв в возбужденном состоянии.

— Это здесь, это началось, — сказал Тревор. — Все сотрудники-особисты из Северного офиса не дают мне покоя из-за массированной угрозы в ваш адрес со стороны БСО!

Я задавался вопросом, почему о предполагаемой угрозе мне до сих пор не сообщили. Если бы это было так, я бы поставил Сэма, сотрудника Специального отдела, именно туда, где я хотел его видеть. Я намеревался выставить его дураком, каким он был.

В 3.45 пополудни меня вызвали в офис детектива-инспектора на Теннент-стрит. Он официально сообщил мне, что в мой адрес поступила серьезная угроза со стороны террористов БСО. Он был проинформирован об этом командиром подокруга на Теннент-стрит. Он сказал мне, что этот вопрос впервые был поднят сегодня утром на брифинге у заместителя главного констебля в Белфасте главным детективом-суперинтендантом Специального отдела КПО. Присутствовал наш командир округа, и он передал это нашему командиру подокруга. Угроза якобы включала в себя тот факт, что БСО было известно о моем домашнем адресе и домашнем адресе моей матери.

Эти старшие офицеры полиции округа теперь боялись за мою безопасность. Колеса механизма безопасности, который существовал для защиты уязвимых или находящихся под угрозой сотрудников, были бы приведены в движение. Отдел безопасности теперь запросит обычную оценку угрозы у Специального отдела. Я абсолютно не сомневался, что их оценка их собственной придуманной 'угрозы' будет сформулирована в таких сильных выражениях, что это обеспечит мое быстрое удаление из региона Белфаст.

Также было вероятно, что 'замес' Специального отдела, который последует за угрозой, обеспечит мое возвращение к обязанностям в форме. Барретт не мог все это выдумать. Он сказал мне правду. Маленький грязный план Сэма теперь стал суровой реальностью. Он знал, что это причинит горе моей семье и мне самому. Ему было все равно. Он был слишком занят, сосредоточившись на защите серийного убийцы. Я задавал слишком много вопросов. Я поставил слишком многих на цыпочки.

Не похоже было, что против меня будут выдвинуты какие-либо дисциплинарные или уголовные обвинения. Вовсе нет, этого было бы достаточно, чтобы дать властям Уголовного розыска повод вывезти меня из региона Белфаст и из уголовного розыска. Это было невероятно! Со сколькими другими несчастными детективами они разыграли этот же маленький номер? Я знал о нескольких из них. Но Сэма ждал шок. Я пошел в полицию, чтобы иметь дело с громилами, а не шарахаться от них. А Сэм и его заговорщики были именно такими громилами. Неожиданная лояльность Барретта ко мне как к офицеру уголовного розыска дала мне преимущество. Я намеревался использовать это, чтобы показать своим сотрудникам уголовного розыска, с какими людьми мы имеем дело.

Запись показывает, что я прибыл в отделение полиции на Норт-Куин-стрит в 8.30 утра для встречи с моим детективом-суперинтендантом и моим детективом-старшим инспектором. Мы сидели там, обсуждая обвинения Барретта, когда зазвонил телефон. Это был региональный глава уголовного розыска в Белфасте. Мой суперинтендант приложил палец к губам, показывая, что мне следует вести себя тихо. Звонок, очевидно, был обо мне. Я слышал только одну часть разговора от детектива-суперинтенданта.

— Джонти сбрасывала имена информаторов Специального отдела на Шенкилл-роуд, сэр? Это то, что они (Специальный отдел) говорят? — он спросил.

Там был 'замес'. Что ж, мне нечего было этого бояться. Это так напоминало старые и подобные обвинения, которые выдвигались ранее. Они также не были расследованы. Этого не могло быть. Я был бы оправдан в ходе справедливого и независимого расследования. Так бы никогда не вышло: для Специального отдела было гораздо лучше, чтобы надо мной нависали вопросительные знаки. Действительно, намного лучше. Мой детектив-суперинтендант повернулся ко мне:

— Специальный отдел хочет провести встречу в Каслри сегодня в 14:00, чтобы обсудить твое предполагаемое предательство, Джонти. Они говорят, что вы раскрываете имена их информаторов на Шенкилл-роуд, — сказал он.

Специальный отдел считали себя очень умными. Мой региональный начальник уголовного розыска не был доволен мной, и теперь мой начальник отдела тоже смотрел на меня с подозрением. У главы региона было оправдание, но человек, сидевший напротив, только что прошел полный брифинг. Я впилась в него взглядом.

— 'Замес', сэр. Барретт сказал, что Сэм обсудит 'замес' с моими боссами. Вот ваш 'замес', и, лично говоря, меня от него тошнит.

Детектив-суперинтендант согласился. Он поедет в Каслри и проинформирует главу региона перед встречей со Специальным отделом. Он попросил меня быть в его офисе на Норт-Куин-стрит с 13:30, чтобы быть доступным на случай, если ему понадобится поговорить со мной. Когда встреча заканчится, он вернется в свой офис на Норт-Куин-стрит и введет меня в курс дела. Я записал все эти события так, как они происходили. Он признал, что знал, что Специальный отдел не упустит возможности поставить меня в неловкое положение.

К 13.30 я вернулся в кабинет детектива-суперинтенданта, чтобы дождаться его звонка. Примерно через полчаса мне позвонил региональный начальник уголовного розыска.

— Томми полностью доложил мне, Джонти. Это позорное поведение Специального отдела. Скажи мне, чего ты хочешь? — спросил он.

— То, чего я хочу, очень просто, сэр. Я хочу остаться в отделе уголовного розыска на Теннент-стрит. Я не хочу, чтобы меня убрали оттуда или с моей должности в отделе уголовного розыска по прихоти какой-то сошки из Особого отдела, — ответил я.

— Все в порядке, Джонти. Считайте, что мы договорились, но что касается Барретта, то Специальный отдел поставил меня в тупик с отчетом Уокера, — сказал он.

— Меня не волнует Барретт, сэр. Я сделаю все, что должно быть сделано, — сказал я.

— Хорошо, Джонти, я скоро поговорю с тобой, — сказал он.

Телефон отключился, и я положил трубку. По крайней мере, мое положение в отделе уголовного розыска было в безопасности. Мой пост оперативного детектива-сержанта на Теннент-стрит был в безопасности. Сейчас не было бы необходимости переезжать и не было бы необходимости во всех стрессах и тревогах, которые такой переворот мог бы вызвать у моей семьи и у меня самого.

Мне так хотелось быть мухой на стене кабинета главы региона. Я бы многое отдал, чтобы увидеть лица тех самых высокопоставленных офицеров Специального отдела, которые верили, что у них есть средства избавиться от меня раз и навсегда. Их ждал шок. Они не собирались быть слишком очарованными Сэмом и его соратниками, которые были настолько ослеплены ненавистью в своих попытках отстранить меня от Барретта, что фактически сидели в полицейской машине и обсуждали это при нем. Если Специальный отдел так стремился выявить недостатки или неприличные поступки, совершенные сотрудником полиции, то их там было предостаточно. Но у меня было более чем смутное подозрение, что с этим абсолютно ничего не будет сделано. Сэм и ему подобные считали себя неподотчетными, неприкасаемыми, и каждый раз, когда начальство в отделе уголовного розыска спускали им такое неподобающее поведение, это укрепляло этот миф.

Было около 4 часов дня, когда мой детектив-суперинтендант вернулся в свой офис. Он сказал, что региональный глава Специального отдела прибыл со свитой старших офицеров Специального отдела в офис нашего регионального главы уголовного розыска. Они начали выдвигать обвинения в том, что я 'выдал имя' одного из их источников БСО на Шенкилл-роуд. Наш региональный руководитель остановил их как вкопанных. Он сказал им, что меня предупредили о том, что эти обвинения были сфабрикованы. Он сообщил им, что не кто иной, как Кен Барретт, предупреждал меня о том, что это произойдет еще 12 марта 1992 года.

Специальный отдел был поставлен в тупик, но быстро пришел к выводу, что, очевидно, имело место 'столкновение личностей на младшем уровне'. Они сказали, что отстранят Сэма от курирования своего агента, если уголовный розыск отстранит меня. Они пошлют двух новых людей, чтобы успокоить Барретта. Они были уверены, что смогут за короткое время подключить своих людей к Барретту. Итак, вот и все: я официально отстранен от дела Барретта, и все, что для этого потребовалось, это простая просьба. Так почему же они пытались подставить меня? Это просто не имело смысла.

Я спросил детектива-суперинтенданта, что мне делать, если их агент позвонит мне домой, чтобы пожаловаться на них, как он обычно делал. Это было нормально. Я мог бы поговорить с ним, но я должен сказать ему, какова была новая партитура. Уголовный розыск больше не мог играть никакой роли в поимке этого убийцы. Заметки в моем служебном дневнике охватывают гораздо больше, чем это, но этого достаточно, чтобы сказать, что никто не был заинтересован в преследовании Сэма за его предательство. Мне было ясно дано понять, что если бы я захотел задать вопрос о том, что делает Специальный отдел, я был бы предоставлен самому себе.

После этих зловещих событий я связался с очень проницательным адвокатом в Белфасте. Его не было в его офисе. Я познакомился с ним в магистратском суде Белфаста. Это было идеальное место: не было бы ничего странного в том, чтобы увидеть меня там за серьезным разговором с этим человеком. Он приветствовал меня сердечным рукопожатием и жизнерадостной улыбкой. Я объяснил ему, что произошло. Он внимательно слушал, как я рассказывал историю о том, как Барретт признался в убийстве адвоката Пэта Финукейна и как на это отреагировал Специальный отдел. Я объяснил, как Специальный отдел пытался организовать мой перевод из Белфаста в течение последних нескольких дней.

Адвокат дал мне четкий совет о важности ведения надлежащих записей. Заявления от меня о злоупотреблениях со стороны Специального отдела не были чем-то новым для этого человека. На протяжении всей моей службы я регулярно обращался к его совету по одному и тому же вопросу. Он всегда давал очень хорошие советы, за которые я всегда буду благодарен. Мы договорились, что если Специальный отдел когда-нибудь предпримет что-то против меня, он будет представлять меня.

Только в пятницу, 20 марта 1992 года, Тревор спросил меня, сверил ли я регистрационный номер белого фургона с нашим Центральным индексом транспортных средств. Я совсем забыл об этом из-за всей этой драмы. Я позвонил в ЦИТС и дал им регистрационный номер. Женщина-оператор ввела данные в свой терминал. Она сразу же вернулась ко мне:

— Этот регистрационный знак транспортного средства еще никому не был выдан, — сказала она.

Я был заинтригован. Я мог бы проверить это еще раз. Иногда проходит несколько недель, прежде чем новое транспортное средство действительно вводится в компьютерную систему. Это был тупик.

— Как называется фирма на этом фургоне? — спросил Тревор.

Я взглянул на свой планшет. Это было в Восточном Белфасте! Я передал его Тревору. Он изучил это и предложил нам проверить.

Мы сели в полицейскую машину и поехали в Восточный Белфаст. Мы нашли промышленный район, о котором шла речь: он находился недалеко от участка Лиснашарраг. Мы въехали в комплекс. Фирма не была указана на доске у ворот. Номера подразделений увеличились по порядку. Они заканчивались на цифре непосредственно перед номером подразделения, который был выведен на боку белого фургона.

— Кто-то поступает очень умно, Тревор, — сказал я.

Вполне вероятно, что белый фургон был связан с каким-то подразделением служб безопасности, но мы никак не могли этого узнать. Сюжет усложнялся, но для меня, насколько я мог судить, все было кончено.

Специальный отдел послал мне очень четкий сигнал, что, если я не отступлю, пострадаю лично я, а также Ребекка и наши дети. Мы с Тревором обсудили наши варианты. Мы оба согласились с тем, что без поддержки наших властей мы больше ничего не могли сделать с Барреттом. Мы сделали все, что в наших силах. Шанс упрятать серийного убийцу был упущен теми, кто в то время находился у власти в КПО.

Мое отстранение от руководства Барреттом было исключительно в интересах Специального отдела. Сэм и его помощники из Особого отдела, очевидно, не хотели, чтобы я копался в обстоятельствах причастности Барретта к убийству Пэта Финукейна. Справедливости ради по отношению к Сэму, он всегда давал это понять. Но почему он пользовался полной поддержкой своего собственного руководства? Почему начальство уголовного розыска отказалось поддержать меня?

Там должны были быть ответы. Кто-то из начальства очень хотел убедиться, что Тревор и я были остановлены как вкопанные. Их не волновало, как далеко им пришлось зайти, чтобы сделать это. Не было никакого смысла продолжать. Тревор и я очень неохотно отступили.

Из моих записей я могу сказать, что в следующий раз я услышал от Барретта только в 18 часов вечера в субботу, 21 марта 1992 года. Я был дома, когда он позвонил мне. Я записал кое-что из того, что он сказал. Сэм не поставил его в известность о новых договоренностях.

— Сэм звонил мне домой все выходные, Джонти, но я так и не ответил ему, — начал Барретт. — В любом случае, какой сейчас счет?

Я знал, что Специальный отдел прислушивается к каждому слову. Мне пришлось бы быть очень осторожным, но было много моментов, которые я хотел донести на этой прослушке.

— Они выдвинули эту серьезную угрозу со стороны БСО против меня и моей матери, как и обещали тебе, — сказал я. — Они также поделились этим 'замесом' с моими боссами, как ты и говорил, — добавил я.

Барретт замолчал. Затем он продолжил:

— Я не доволен, Джонти. Они не могут заставить меня работать на них. Ты должен помочь мне здесь, — сказал он.

— Я не могу, — ответил я.

Барретту это не понравилось. Его заставляли работать на Специальный отдел, а это никогда не входило в его намерения.

— Ладно, Джонти, так что теперь будет? — спросил он.

— К тебе подойдут два новых офицера Специального отдела, или вас может представить им Сэм, — сказал я.

— Чертов Сэм, — ответил Барретт. — Я не хочу разговаривать с этим вероломным ублюдком, — добавил он.

Барретт предложил передать мне огнестрельное оружие. Я вежливо отказался. Это было неуместно: он мог бы передать это в Специальный отдел. Я сказал ему позвонить мне, если на него окажут какое-либо давление. Честно говоря, я не ожидал снова его услышать.

В 7 часов вечера, всего час спустя, Барретт позвонил снова.

— Сэм звонил мне, Джонти. Вы с ним разговаривали? — спросил он.

— Нет, с вечера прошлого понедельника, — ответил я.

— Ну, он знает, что я говорил с тобой ранее, — сказал он.

Это меня не удивило. Девушки в 'курятнике' (постах прослушивания) в штаб-квартире КПО, не теряя времени, сообщили Сэму и его боссам о моем контакте с Барреттом. Насколько медлительным был этот придурок? Неужели он не понимал, как Сэм узнал, что мы поддерживали контакт?

— Сэм сказал мне встретиться с ним завтра (воскресенье, 22 марта 1992 года), но я отказался, — сказал он. — Он кое-что говорил о тебе, Джонти, — добавил он.

— Какого рода вещи? — спросил я.

— Он спросил меня, почему я настаиваю на том, чтобы ты был там, и я сказал ему, что доверяю тебе, — сказал он.

— И это все? — спросил я.

— Я прямо сказал ему, что не доверяю Специальному отделу, — добавил он.

— Что сказал Сэм? — спросил я.

— Он сказал мне, что у тебя с головой не в порядке, и ты начал разбрасывать имена информаторов по всему Шенкиллу. Он говорит, что ты нездоров и тебе нельзя доверять, — добавил он. — Сэм спросил меня, не боюсь ли я, что ты упомянешь мое имя. Я сказал ему, что больше боюсь, что он сделает это, — сказал он.

Специальный отдел не терял времени даром. Они были полны решимости подорвать доверие, которое Барретт питал ко мне. Они могли говорить этому убийце все, что им заблагорассудится, чтобы отвлечь его от меня, и я ничего не мог с этим поделать. Они хотели захлопнуть эту дверь у меня перед носом. Если для того, чтобы раскрутить его, требовалось немного устроить представление, их это устраивало. Барретт продолжал:

— Сэм, должно быть, думает, что я глуп. Он сказал мне, что собирается обсудить 'микс' с вашими боссами, и когда это не сработало, он обсудит 'микс' со мной, — сказал он.

Барретт был недоволен. Он сказал, что отложит это на некоторое время и перезвонит мне.

В понедельник, 23 марта 1992 года, я посетил офис старшего сотрудника уголовного розыска и горько пожаловался на клеветнические нападки Сэма в мой адрес. Было ли это действительно так необходимо? Это становилось все более зловещим и мстительным. Я сказал старшему сотруднику уголовного розыска, что, если нынешний шквал не прекратится, я обращусь за юридической консультацией. Я опасался катастрофических последствий для себя, если Специальный отдел не прекратит преследовать меня. Я еще не закончил жаловаться, когда старший офицер уголовного розыска набросился прямо на меня. Не было ни поддержки, ни осуждения Специального отдела. Вместо этого он сказал мне, что старший офицер Специального отдела уже связывался с ним, чтобы пожаловаться на то, что я позвонил Барретту и сказал ему не работать со Специальным отделом. Они утверждали, что я сказал ему позвонить мне через шесть месяцев.

Это было неправдой. Барретт связался со мной в тот первый раз и попросил меня перезвонить ему. Во второй раз я ему не перезвонил. Я ни разу не сказал Барретту, что он не должен работать со Специальным отделом. Я хотел бы это сделать, но я знал что лучше. Записи из 'курятника' доказали бы, что я говорил правду, но Специальный отдел ни за что не позволил бы нам их прослушать. Я действительно сказал Барретту позвонить мне через шесть месяцев, если он все еще отказывается встречаться со Специальным отделом. Это было согласовано с моим собственным начальством. Меня тошнило от всего этого.

Старший офицер уголовного розыска посоветовал мне быть очень осторожным. Он согласился, что Барретт может связаться со мной по телефону, если пожелает, но я должен призвать его работать со Специальным отделом. Я согласился сделать это. Это застряло бы у меня в горле, потому что я все еще держал Барретта на прицеле, ожидая приговора к пожизненному заключению. Но у меня не было выбора. Специальный отдел не принимал 'нет' в качестве ответа.

Дни проходили без каких-либо звонков от Барретта. В следующий раз я получил от него весточку только в 16.10 вечера в субботу, 4 апреля 1992 года. Я был дома и не на дежурстве, когда он позвонил мне из телефонной будки. Он учился. Он заявил, что Специальный отдел оказывал на него чрезвычайное давление, заставляя работать на них. Он ввел меня в курс дела.

— Я встречался с двумя из этих парней, Джонти, и Сэм не был одним из них, — сказал он. — Ты можешь вытащить меня из этого? — спросил он.

Я объяснил ему, как мог, что мне не разрешили встретиться с ним или помочь ему.

— Я боюсь этих мальчиков, Джонти, — сказал он.

Это было малость черезчур! Серийный убийца боялся полицейских. Я не испытывал к нему никакой симпатии. Я просто хотел сохранить контакт открытым. Возможно, когда-нибудь Барретт снова почувствует себя вынужденным бежать в нашем направлении. Я хотел быть уверенным, что он решит бежать ко мне. Когда-нибудь я бы воспользовался доверием, которое Барретт питал ко мне, чтобы засадить его пожизненно за убийство. Это то, что мы должны были делать. Все это остальное заигрывание было просто неудачным и, как я надеялся, временным отвлечением внимания.

В четверг, 9 апреля 1992 года, три дня спустя, мне довелось пообщаться с сержантом-детективом Особого отдела из Северного управления. Я передавал ему разведывательный отчет от высокопоставленного источника-лоялиста, в котором содержалась неминуемая угроза жизни известного сотрудника БСО. Я воспользовался возможностью, чтобы узнать его мнение о поведении Сэма и других людей, которые пытались добиться моего перевода из Белфаста. Я записал наш разговор. В его точку зрения на этот счет трудно было поверить.

— Вы не должны верить Уэсли (Барретту), — сказал он.

Я довел до его сведения, что было очевидно, что Барретт сказал правду. Он был оправдан, когда угроза и смесь действительно проявились. Офицер не смутился:

— Ты должен помнить, Джонти, Уэсли теперь агент, а сильные мира сего решают, кто управляет агентом', — сказал он. — Источники не диктуют никаких условий, — добавил он.

Я всем сердцем согласился, но действительно ли это оправдывало то, что Специальный отдел отвернулся от меня? Я задал этот вопрос, но на самом деле не ожидал, что этот человек мне ответит. Он мог бы просто уйти. Он предпочел этого не делать. На самом деле, его тон наводил на мысль, что он доволен абсолютной властью Специального отдела. Он продолжал:

— Если вы настаиваете на том, чтобы совать свой нос в те области полицейской работы, которые вас не касаются, вы не можете жаловаться, если вам его откусят.

Я был в ярости. Этот полицейский не видел никакого различия между Барреттом и мной. Какие именно области полицейской работы меня не касались? Почему они меня не касались? Я преследовал серийного убийцу, а они помешали мне. Это был Специальное подразделение, которое действовало вне своих собственных принципов полицейской деятельности, а не я. С каких это пор преследование убийцы стало не моим делом? Я многозначительно сказал ему, что не ожидал, что полицейские набросятся на меня таким образом. Его ответ потряс меня. Он повернулся ко мне и ткнул пальцем мне в грудь.

— Решение наброситься на тебя таким образом принималось не мной или Сэмом. Это сделано не на нашем уровне. Это сделано сильными мира сего. Мы делаем то, что нам говорят. Все очень просто, — сказал он.

Этим 'власть имущим', безусловно, было за что ответить. Эти безымянные, безликие, трусливые старшие офицеры Специального подразделения принимали порочные решения, которые отрицательно сказывались на репутации Королевской полиции Ольстера. Почему они не могли этого видеть? Я отпустил это. Не было смысла спорить с такими, как этот конкретный мужчина.

В четверг, 14 мая 1992 года, в 16:10 вечера я столкнулся со старшим офицером Специального отдела в полицейском участке на Теннент-стрит. Я копировал документы в коридоре, когда он начал издеваться надо мной в присутствии младших офицеров полиции. Подшучивание перешло к щекотливой теме 'Агента Уэсли'. Он отрицал какую-либо причастность к заговору Специального отдела с целью моего перевода. Он утверждал, что сейчас с 'Уэсли' все идет хорошо. Я решил вернуть его на землю.

— Тогда почему он звонит мне и жалуется? — спросил я. — Если все идет так хорошо, почему Уэсли все еще звонит мне? — добавил я.

На его лицо стоило посмотреть. Оно стало красным. Ему было трудно сдерживать свою ярость. Я записал его ответ.

— Если Уэсли все еще звонит тебе, это верный путь к катастрофе как для тебя, так и для Уэсли, Джонти, — сказал он.

Я был уверен, что он сделает все, что в его силах, чтобы Уэсли больше не звонил мне. Тогда я был удивлен, когда в субботу, 16 мая 1992 года, мне снова позвонил Барретт. Он был совершенно обезумевшим. Всего за день до этого он вернул Специальному отделению одну из штурмовых винтовок SA80, которые он украл из казарм полка обороны Ольстера в Мэлоуне. Сэм пообещал ему тысячи фунтов, которые должны быть выплачены в течение одного часа после того, как КПО вернет оружие.

Уэсли жаловался, что никто не связывался с ним с тех пор, как была изъята винтовка. Сэм был в отпуске, и с ним нельзя было связаться. Уэсли хотел, чтобы я помог ему. Я позвонил своему старшему сотруднику уголовного розыска. Он велел мне передать Уэсли, что это дело между ним и Специальным отделом. Он приказал мне немедленно сменить номер моего домашнего телефона. Я с готовностью согласился сделать это. Я позвонил Уэсли домой и сказал ему, что он должен направить свою жалобу в Специальный отдел КПО.

Барретт пожаловался мне на кидок со стороны уголовного розыска. Он все еще не понимал, насколько ему повезло. Он жаловался на то, что его шантажирует Специальный отдел. Он утверждал, что его новые кураторы угрожали его жизни, и назвал двух сотрудников Специального подразделения, которые это сделали. Эти имена не были для меня неожиданностью.

Теперь Барретт подвергся бы давлению со стороны себе подобных в БСО. Полетят головы из-за потери этой ценной штурмовой винтовки SA80. БСО искали козла отпущения, и Барретт был бы главным подозреваемым. Немногие люди из БСО знали о местонахождении этого конкретного 'схрона' (укрытия для оружия). Барретту придется быть осторожным. Я мог видеть логику в том, чтобы не сразу выдать ему наличные. Он был бы внизу, на собачьей дорожке, и размахивал бы ими повсюду. Он не мог этого не сделать. В этом мне пришлось согласиться со Специальным отделом. Барретта также учили, кто именно командует.

Во вторник, 19 мая 1992 года, я связался с 'Бритиш Телеком' и попросил сменить номер телефона. На то, чтобы действительно сменить номер, ушло пять или шесть дней, и это было сделано за мой собственный счет. Это не говоря уже о неудобствах для моих друзей и семьи. Но я не мог жаловаться. Это я дал его Барретту. Я бы сделал точно то же самое снова, учитывая те же обстоятельства. Скорость связи между нашими источниками и нами была жизненно важна для спасения жизней. Я бы никогда намеренно не отрезал эту очень необходимую спасительную нить. Никогда.

Я сообщил о своем соответствии приказу сменить мой номер телефона старшим офицерам уголовного розыска. Барретт больше не мог связаться со мной дома. Я ожидал, что это было последнее, что я от него услышу. Нам не пришлось долго ждать, пока козла отпущения БСО за потерю этой винтовки заставили заплатить. Я должен был приступить к работе в офисе уголовного розыска на Теннент-стрит только в 4 часа дня в четверг, 21 мая 1992 года. Со мной связались дома и попросили явиться на дежурство в 9.30 утра, чтобы помочь в уголовном расследовании покушения на убийство члена АОО по имени Уильям Альфред Стоби.

Члены БСО стреляли в него накануне вечером, в задней части дома на Аппер-Чарлевилл-стрит, Белфаст. Стоби очень, очень повезло. БСО утверждал, что они его застрелили. Они утверждали, что Стоби был информатором специального отдела КПО. Они были правы. Барретт упомянул об этом факте в первый вечер, когда мы с Тревором пришли к нему. Мы передали эту информацию в Специальный отдел. Предупредили ли они его? Если бы они это сделали, об этом была бы запись.

Я навестил Стоби в больнице. Я нашел его уважительным и вежливым. Он утверждал, что в него стрелял Джонни Адэр, но он не стал делать заявления на этот счет. Он был в ужасе от дальнейших репрессий со стороны БСО. Стоби дорого заплатил за потерю штурмовой винтовки SA80, и он не имел к этому абсолютно никакого отношения. У меня было нечто большее, чем подозрение, что это Барретт указал пальцем на Стоби, чтобы отвести подозрения от себя. Я не мог этого доказать, но я был убежден, что это так. Без полного сотрудничества Стоби мы не смогли привлечь его потенциального убийцу к ответственности.

Однажды днем я был на дежурстве, когда получил еще один и последний телефонный звонок от Барретта. Он позвонил в офис уголовного розыска на Теннент-стрит в 14:00 из клуба АОО на Хизер-стрит в квартале Вудвейл. И снова он был в ярости. Я записал то, что он сказал.

— Джонти, я знаю, что это, черт возьми, не имеет к тебе отношения, но у меня есть пистолет в багажнике моей машины, чтобы отдать его другим парням, а они так и не появились. Они должны были быть здесь два часа назад. Я езжу вверх и вниз по гребаной Шенкилл-роуд мимо всех этих полицейских патрулей. Ты что-нибудь можешь сделать? — спросил он.

Это не было проблемой. Эти вещи случались. Могли быть десятки причин, по которым не явились его кураторы из Специального отдела. Я снял телефонную трубку и позвонил в офис Специального отдела на Севере (Белфаст).

— Привет, — последовал ответ.

Я объяснил, как Барретт позвонил. Он ждал, когда его встретят кураторы, как было условлено, но по какой-то причине они опоздали на два часа. Я был абсолютно ошеломлен и испытал отвращение к этому ответу.

Офицер на другом конце линии назвал имя дежурного детектива-инспектора.

— Он придурок. Парни ждут до 4 часов полполудни, когда он уйдет с дежурства.

Он назвал офицера, который заступит на смену в следующую смену.

— Он отличный парень, если вы понимаете, что я имею в виду, — сказал он.

Я не ответил. Я не мог ответить. Я абсолютно понятия не имел, что он имел в виду. Я ожидал какой-нибудь неотложной оперативной причины их неявки. Это было невероятно! Офицер Специального отдела даже не смутился. Он не видел ничего трудного или предосудительного в незавидном положении, в которое он поставил Барретта. Это было так неправильно. Это также было крайне непрофессионально. Было чуть меньше 14:20, а Барретт уже прождал больше двух часов. В чем причина? Внутренняя политика Специального отдела! Не тот детектив-инспектор дежурил в Северном офисе Специального отдела.

Я хорошо знал первого детектива-инспектора. Он был очень порядочным человеком. Возможно, именно поэтому он не подходил. Он не был одним из их любимых людей. Он не считался 'командным игроком'. Я слышал, как молодые офицеры Специального подразделения жаловались, что он подвергал сомнению странное или некорректное поведение. Так что это делало его 'придурком'. Личности диктовали темпы восстановления оружия UFF. Такое детское поведение подвергало их агента риску обнаружения другими полицейскими. С таким же успехом он мог быть скомпрометирован БСО. Было ли это тем, как работали 'эксперты'? 'Да поможет нам Бог', — подумал я.

Барретт перезвонил в офис уголовного розыска около 2.30 пополудни. Я объяснил, что встреча состоится только после 16:00 по оперативным причинам. Он был не слишком доволен, но реальных возражений не высказал. Это был мой последний контакт с Барреттом, пока три года спустя он не оказался в тюрьме по обвинению в рэкете. Он попросил о встрече со мной на этом этапе. Его друзья в Специальном отделе бросили его. Он хотел, чтобы я организовал его освобождение. Излишне говорить, что он остался в тюрьме.

Глава 13. 'Ты хочешь сказать, что Специальный отдел меня надул?'

Только в марте 1999 года я опять вспомнил о Барретте. К тому времени я был сержантом-детективом, возглавлявшим 4-е подразделение регионального криминального отдела Белфаста, базирующегося в участке КПО в Каслри. 4-е подразделение было единственным специализированным подразделением по работе с источниками уголовного розыска в Королевской полиции Ольстера. Создание такого подразделения само по себе было признанием успехов наших усилий по обработке источников. Мы гордились нашими результатами. Мы только что завершили операцию 'Перевозчик', операцию уголовного розыска, которая растянулась на несколько месяцев.

В центре внимания операции было расследование десяти убийств на Северо-Восточном побережье. Подозреваемый член БСО, Томас Дэвид Магиннис, из Ньютаунардса, графство Даун, недавно признал свою причастность к ряду убийств. Это послужило толчком к проведению операции. Мы обвинили Магинниса в двух из тех жестоких убийств, которые, как мы полагали, могли быть доказаны против него. Позже генеральный прокурор предъявил ему обвинения еще по пяти статьям. Дополнительные пять дел были 'нераскрытыми делами', относящимися к семидесятым годам.

Мне всегда доставляло большое профессиональное удовольствие расследовать нераскрытые дела. Это послужило четким сигналом тем, кто несет ответственность, что мы никогда не откажемся от их преследования. Это также доказало все еще скорбящим родственникам, что нам действительно небезразлично, что случилось с покойным. Что мы не оставим камня на камне в наших усилиях по привлечению виновных в таких преступлениях к ответственности.

Наш главный констебль сэр Ронни Фланаган находился под сильным давлением, требуя возобновить дело об убийстве Пэта Финукейна. Многие из убийств, которые мы только что раскрыли, были старше, чем дело Финукейна. Магиннис сидел в полицейской машине и признал свою причастность к этим убийствам точно таким же неосторожным образом, как это сделал Барретт в 1991 году. Я мог видеть, как мы могли бы использовать ту же процедуру, которую мы только что использовали, чтобы привлечь Магинниса к ответственности, чтобы добраться до Кена Барретта. Я придерживался мнения, что даже на этом позднем этапе Королевская полиция Ольстера должна привлечь Барретта к ответственности.

Я был полностью осведомлен о том, что сэр Джон Стивенс был прислан в Северную Ирландию, чтобы начать расследование убийства по делу Финукейна. Но он был здесь уже дважды, и дважды ему препятствовали. Я по-настоящему не верил в способность английских полицейских разбираться с подобными случаями. Им было бы трудно обойти сложную сеть, созданную Специальным отделом КПО для защиты убийц, которые были их агентами, от ареста или тюремного заключения. Я знал, что мы могли бы заполучить Барретта, если бы только получили необходимое разрешение от Специального отдела.

У нас все еще был автомобиль 'Воксхолл Астра' из криминального отдела, который мы использовали в операции 'Перевозчик'. Он был оборудован для записи звука и изображения. Это хорошо сработало в случае с Магиннисом. Он открыто хвастался своей личной причастностью к другим убийствам. Мы могли бы заманить Кена Барретта в ловушку таким же образом, используя ту же машину. Мы также могли бы сделать это до того, как сэр Джон Стивенс приземлится в аэропорту Белфаста.

Я решил доверить то, что я знал об убийстве Пэта Финукейна и Кена Барретта, главному суперинтенданту детективного отдела Брайану Маквикеру. В то время он был региональным начальником уголовного розыска в Белфасте и одним из самых уважаемых старших офицеров уголовного розыска в полиции. Его ненавидели некоторые из наиболее зловещих элементов Особого отдела в Белфасте: он видел их насквозь, и им это не нравилось. Если бы он согласился со мной, мы могли бы сделать убийство Пэта Финукейна одиннадцатым, раскрытым криминальным отделом Белфаста за первые три месяца 1999 года. Это были поразительные показатели раскрытия преступлений по любым стандартам.

Согласно моим записям, это было в 10.30 утра в четверг, 18 марта 1999 года, когда я обсуждал тему убийства Финукейна с Брайаном Маквикером в его офисе в участке Каслри. Я только что закончил совещание по сбору данных с ним и тремя другими старшими офицерами полиции. Я отделился от остальной команды в коридоре снаружи. Я снова вернулся в офис. Передо мной был человек, которому, как я знал, я мог доверять. Я постучал в его дверь.

Маквикер был удивлен, увидев меня снова так быстро. Он приветствовал меня теплой улыбкой и сердечным рукопожатием.

— Что теперь, Джонти? Что у тебя на уме? — спросил он.

— Как бы вы отнеслись к раскрытию еще одного убийства, сэр? — спросил я.

— Еще одно? Отлично! Какое убийство вы имеете в виду? — спросил он.

— Убийство адвоката Патрика Финукейна, сэр, — сказал я.

Брайана было нелегко вывести из себя. Он тоже не был дураком. Он точно знал, насколько политически взрывоопасным было мое предложение. Он изучал меня. Он мог видеть, что я был смертельно серьезен.

— Как мы можем это сделать, Джонти? Мы понятия не имеем, кто в него стрелял, — сказал он.

— Но мы знаем, сэр. На самом деле убийца признался мне в этом в полицейской машине в присутствии трех полицейских 3 октября 1991 года, и признание было записано, — сказал я.

— Ты это ведь не серьезно? — сказал он.

— Я очень серьезен. Человеком, который признался нам, был Кен Барретт, и он признался бы снова, если бы мы могли получить разрешение посадить его в ту полицейскую машину с прослушкой, — сказал я.

Брайан изучал меня.

— И это признание, есть ли у вас какие-либо ссылки на него в ваших записных книжках или дневниках того дня? — он спросил.

— Да, сэр, есть, — ответил я.

— Что именно ты с этим сделал, Джонти? — он спросил.

— Что с этим делать, сэр? Я ничего не мог поделать. Специальный отдел пошел на то, чтобы остановить меня, — ответил я.

— Ваше начальники уголовного розыска, что они сделали? — спросил он.

— Ничего, сэр. Они чувствовали, что ничего не могли поделать, кроме как согласиться с решением завербовать Барретта в качестве агента Специального отдела, — сказал я.

— Нет никакого способа, которым мы бы получили разрешение пойти на это, Джонти. Сэр Джон Стивенс направляется сюда, чтобы расследовать это убийство. Он будет здесь через несколько дней. Я в это не верю. Я должен буду сообщить в штаб-квартиру, — сказал он.

Даже когда Брайан поднял трубку, в глубине души я знал, что он был прав. Было более чем вероятно, что этот вопрос будет оставлен на усмотрение сэра Джона Стивенса. И все же я почувствовал, как меня захлестнула волна облегчения. Я чувствовал себя так, словно очистился. Я слишком долго носил в себе чувство вины за эту конкретную вещь. Я не должен был чувствовать себя виноватым, но я чувствовал. По меньшей мере двадцать минут после моего первоначального доклада Брайану казалось, что все происходит в замедленной съемке. Каждое движение, каждый запах, каждый образ казались преувеличенными и нереальными. Я нажал на кнопку, и пути назад не было.

Далекое от того, чтобы раскрыть еще одно убийство, это было началом конца для меня. В честном стремлении приумножить наши успехи я непреднамеренно 'проболтался'. Но я ни о чем не жалел. Я до сих пор ни о чем не жалею. Вот как все это началось. Все было так просто. Я не слышал, с кем разговаривал Брайан. Мне было все равно. Эйфория от успеха операции 'Перевозчик' исчезла в одно мгновение. Я знал, что в ходе расследования, которое последует за этим, будет изучено то, что все мы сделали. В нем будет рассмотрено то, что было сделано Специальным отделом. Для меня было совершенно очевидно, что Королевская полиция Ольстера не выйдет из этого дела без серьезной критики.

Вдобавок ко всему этому, Специальный отдел не собирался принимать это всерьез. Они бы двинулись, чтобы защитить своих людей. Я знал, что снова предоставлен сам себе. Дело было не в том, что Брайан не хотел мне помочь. Он не мог. Никто не мог. Даже Тревор был бы снова втянут во все это. В это время он был в отпуске и страдал от последствий полного нервного срыва. Ему, конечно, это было не нужно.

Я знал, что Брайан был прав. Штаб-квартира КПО уже уполномочила третье расследование Стивенса, и в его компетенцию входило расследование убийства адвоката Патрика Финукейна. Мы ни за что не могли даже подумать о том, чтобы посадить Барретта в ту полицейскую машину с прослушкой. Любая информация, которой я располагал о признании в убийстве Пэта Финукейна 12 февраля 1989 года, должна была быть передана новой 3-й следственной группе Стивенса. Мои обвинения были убийственными. Само собой разумеется, что все, кто находится у власти, отнеслись к моим утверждениям с глубоким подозрением. Через день или два после того, как я выдвинул обвинения, до моего сведения дошло, что штаб-квартира КПО потребовала фотокопии моих оригинальных дневников. Кто-то из руководства в криминальном отделе усомнился в подлинности наиболее обличительных записей в моих дневниках.

Один очень высокопоставленный сотрудник Уголовного розыска фактически высказал предположение, что, принимая во внимание историю моих столкновений с офицерами Особого отдела, вполне возможно, что я часами сидел, записывая ложные записи в новый дневник или дневники, а затем скопировал записи и уничтожил оригинальные дневники.

В пятницу, 23 апреля 1999 года, мне было приказано подготовить все мои оригинальные дневники за период с 1 января 1986 года по 19 января 1993 года. Я подготовил оригинальные дневники, о которых идет речь. Это не понравилось тем старшим офицерам уголовного розыска, которые пытались усомниться в моей честности. Эти дневники не только существовали, но и их подлинность не вызывала сомнений. Старшие офицеры Уголовного розыска, которые в то время ознакомились с их содержанием, поставили свои подписи под многими из наиболее обличительных записей. Ни для кого не было секретом, что у меня не было времени на отдельных офицеров Особого отдела. Проверка подлинности дневников была обычным делом в отделе уголовного розыска с конца 1980-х годов. У меня были веские причины быть благодарным за это конкретное постановление. Любому подхалиму Особого отдела в нашей иерархии уголовного розыска пришлось бы придумать что-нибудь получше, чем подвергать сомнению подлинность моих письменных записей. Я также передал одиннадцать карманных записных книжек КПО. Эти записные книжки были датированы с 23 февраля 1991 года по 9 декабря 1992 года. Четыре дневника и одиннадцать записных книжек должны были быть переданы 3-й следственной группе Стивенса. Мои власти сказали мне, что команда Стивенса проведет со мной допрос и расследует мои утверждения.

Во вторник, 27 апреля 1999 года, я был вызван в комплекс КПО Сипарк в Каррикфергусе, графство Антрим, для допроса 3-й группой Стивенса в связи с моим утверждением о том, что Кен Барретт признался в убийстве Пэта Финукейна 3 октября 1991 года. Это никогда не входило в мои намерения. Я всегда придерживался и продолжаю придерживаться мнения, что расследование этого убийства было обязанностью уголовного розыска Северной Ирландии. Я абсолютно не верил в то, что можно переложить эту ответственность на команду английских детективов, какими бы профессиональными или беспристрастными они ни были. Послужной список таких групп по расследованию дел, предположительно связанных с сотрудниками Специального отдела, был полон неудач. Пока я шел от своей машины к главному зданию, я думал о личных последствиях для моей семьи и для меня самого. Я знал, что если бы Барретта арестовали и допросили с соблюдением осторожности, он бы посмеялся над этими детективами. Барретт полностью осознавал тот факт, что 'молчание — золото'. Такой сценарий ареста послужил бы только для того, чтобы предупредить этого серийного убийцу о том факте, что Тревор и я сделали все возможное в 1991 и 1992 годах, чтобы посадить его в тюрьму пожизненно за убийство Пэта Финукейна.

Кен Барретт самым наглядным образом предупредил меня о том, что именно произойдет со мной, если его когда-либо арестуют, предъявят обвинение или признают виновным в любом из преступлений, в которых он признался нам в той машине Специального отдела в октябре 1991 года. Личная способность Барретта к убийству была легендарной. Я знал, что он придет за мной, если его когда-нибудь арестуют. Крайне важно, чтобы никто не выдвинул против него обвинений на основе использования этой магнитофонной записи от 3 октября 1991 года до тех пор, пока они не согласуют стратегию расследования с директором государственной прокуратуры (DPP). Им потребуется полная поддержка всего стоящего за ними механизма уголовного преследования. Если бы дело продолжалось без этого, оно послужило бы лишь разъяснению Барретту того, кто давал показания против него.

Тогда Барретт был бы осведомлен о том, кого следует устранить, чтобы гарантировать провал любого такого расследования. Чтобы обеспечить успешное расследование, этим детективам потребуется полное сотрудничество со стороны меня, Тревора и Сэма, сотрудника Специального отдела. Я знал, что могу рассчитывать на Тревора, но Сэм был совершенно другим человеком. Он всегда давал мне понять, что Специальный отдел не заинтересован в преследовании Барретта за какое-либо преступление, не говоря уже об убийстве Пэта Финукейна. Будет ли он теперь сотрудничать с этими детективами таким образом, в котором он отказал мне? Или он осмелился бы относиться к ним с таким же презрением, как и к своим коллегам из уголовного розыска? Это еще предстояло увидеть. У меня было представление, что Сэм просто сделает то, что Сэм всегда делал хорошо, выполнит приказы своих хозяев.

Проблема Сэма заключалась в том, что с тех пор, как Барретт сделал это признание, прошло около шести с половиной лет. Времена изменились. Те люди, которые теперь отвечали как за Специальный отдел, так и за уголовный розыск, изменились. Я верил, что Сэм больше не будет пользоваться той поддержкой, которая была у него в 1991 году. Единственной константой было то, что Барретт все еще был серийным убийцей. Убийца, который признался в одном из самых скандальных убийств Смуты, и мы упустили наш шанс поймать его. Сэм должен был получить еще один шанс присоединиться ко мне в этой попытке посадить Барретта в тюрьму. Несомненно, пришло время зарыть топор войны и работать сообща в общественных интересах, чтобы посадить Барретта в тюрьму, даже если мы опоздали с этим на шесть с половиной лет.

Я вошел в лифт и вышел на этаже, где размещалась 3-я следственная группа Стивенса. Когда дверь лифта открылась, я последовал за указателями, указывающими местонахождение их офисов. Я повернул направо из лифта и пошел по темному, обшитому деревянными панелями коридору к их номеру. Через несколько секунд я уже стоял перед дверью из массивного дерева с массивной рамой и богато отделанными панелями с надписью 'Группа Стивенса'.

В глубине души я знал, что как только я войду в эту дверь, чтобы помочь этим английским полицейским, ничто больше не будет прежним. Это было несправедливо. Я был там только для того, чтобы сделать заявление по поводу наглядного признания Барретта в убийстве, расследование которого больше не входило в наши обязанности. Моим очевидным долгом было помочь этим людям. Я не был там для того, чтобы давать им показания о каких-либо полицейских в КПО, даже в Специальном отделе. И все же у меня было непреодолимое чувство вины.

Мне было наплевать на то, что Сэм или его фракция Особого отдела думают обо мне. Но я действительно искренне опасался за ужасный политический и корпоративный ущерб, который был бы нанесен Королевской полиции Ольстера, если бы какие-либо из этих обвинений стали известны широкой общественности. Но было слишком поздно для взаимных обвинений. Было слишком поздно беспокоиться о том, что может случиться. Мои начальники передали ответственность за расследование убийства Финукейна 3-й группе Стивенса, и у меня была четкая обязанность помогать им. Я постучал в ту тяжелую деревянную дверь.

Я вошел в большой офис, который теперь использовался как комната для расследований, где работали по меньшей мере шесть или восемь человек, которые были заняты за своими столами в манере, с которой идентифицировал бы себя любой детектив. Компьютерные терминалы были включены, экраны заполнились знакомыми изображениями листков действий и форм сообщений. Немногие из этих занятых детективов бросали в мою сторону больше одного взгляда.

— Я просто сообщу начальнику, что вы здесь, — сказал мужчина, который приветствовал меня у двери.

Он отошел справа от меня к закрытой офисной двери в дальнем конце главного офиса. Я постоял там несколько минут, наслаждаясь видом из окна. Я думала о Треворе, его болезни и о том, как это негативно сказалось на его родителях, Бет и Артуре Макилрайтах. Тревор знал, что я вызвался сотрудничать, чтобы помочь 3-й группе Стивенса. Он поддерживал меня. Он тоже хотел помочь, но был недостаточно здоров, чтобы пройти допрос. Меня вывело из моего почти трансового состояния внезапное появление двух мужчин справа от меня. Я обернулся и увидел руку, протянутую в моем направлении. Это был Винсент Макфадден, высокий, широкоплечий бывший старший суперинтендант английского детективного агентства. Я знал Винсента по его первоначальной роли заместителя Джона Стивенса в 1-й группе Стивенса в 1989 году. Я вел допрос одного из руководителей БСО Эрика Макки вместе с Винсентом и Тревором Макилрайтом во время последних разоблачений БСО группой Стивенса в 1990 году.

Макки был обвинен, а позже осужден за хранение информации, которая могла быть использована террористами в Королевском суде в здании суда на Крамлин-роуд. Я был рад видеть Винсента Макфаддена. В последний раз мы разговаривали, когда Брайан Нельсон 'сломался' во время допросов с детективами Винсента. Нельсон утверждал во время интервью, что он работал на Силы безопасности. Он, по-видимому, верил, что этот факт спасет его от судебного преследования. Он разговаривал не с теми детективами.

Нельсон признался в выходные, и Винсенту нужно было связаться со старшим руководством КПО в штаб-квартире КПО просто для того, чтобы сообщить им об этом очень важном событии. Он попросил у меня номер домашнего телефона самого старшего офицера КПО, дежурившего в те выходные. Я дал ему номер. Я понимал, что признание Брайана Нельсона поднимет переполох. Еще в 1990 году 1-я группа Стивенса прошла сквозь 'Ассоциацию обороны Ольстера' и 'Борцов за свободу Ольстера', как нож сквозь масло. Было приятно видеть, как эти бывшие крестные отцы лоялизма один за другим 'ломаются' этими решительными детективами. Когда с них была снята защита, их было легко подшить в папочку. Правда в том, что их вообще не следовало защищать. Некоторые из задержанных были виновниками большей части горя, причиненного БСО на протяжении многих лет. Они были движущей силой тех приспешников, которые на самом деле совершили убийства.

Винсент Макфадден и его люди беспристрастно и очень хорошо служили общественности Северной Ирландии во время того первого расследования. То, что он снова вернулся к 3-й группе Стивенса, было хорошим предзнаменованием для всех. Как говорят детективы, Винсент выделяется как, возможно, один из самых способных в свое время. Его упорство и мастерство детектива упоминаются в книге о криминальном профилировании, написанной новаторским специалистом по криминальному профилю Дэвидом Кантером.

В течение этих первых нескольких минут Винсент спрашивал меня о самочувствии моего бывшего партнера по уголовному розыску Тревора Макилрайта. Должно быть, он пожалел, что спросил, потому что я объяснил, как плохо с Тревором и его семьей обошлись в КПО. Винсент попросил меня передать Тревору его наилучшие пожелания.

Джон Стивенс, руководитель расследования Стивенса, присоединился к нам. Винсент Макфадден представил меня ему и поделился своим мнением о нашей предыдущей помощи 1-й следственной группе Стивенса. После обычного обмена любезностями пришло время перейти к делу. Меня представили двум членам команды, которые должны были взять у меня показания и записать мои свидетельские показания о Кене Барретте и его признании в убийстве Пэта Финукейна.

Детектив-сержант Питер Дженкинс и детектив-констебль Дерек Шарман сопроводили меня в кабинет слева от меня в конце комнаты для расследований. Несмотря на то, что эти детективы пользовались этими кабинетами, я чувствовал отчетливый затхлый запах разложения. Эти офисы, которые когда-то были полны шума и суеты, теперь почти не использовались. Затхлый запах комнат, которыми редко пользовались или которые редко проветривали, пропитал все здание.

Я явился в Сипарк добровольно и без адвоката. Я был там, чтобы сделать все, что в моих силах, чтобы придать импульс расследованию и вдохнуть новую жизнь в это нераскрытое дело. Возродить тот же импульс, которым можно было и должно было воспользоваться примерно шесть с половиной лет назад.

До того, как я отправился в Сипарк, несколько порядочных и благонамеренных старших офицеров уголовного розыска, которые были полностью осведомлены обо всех обстоятельствах, связанных с этим делом, настоятельно посоветовали мне не посещать его без адвоката. Я чувствовал, что мне нечего бояться беспристрастной команды детективов.

Обстановка в комнате для допросов была официальной. Два детектива были обходительны и воспитаны. Атмосфера была сердечной. Они сделали все, что могли, чтобы успокоить меня. Я сидел в изнуряющей духоте этого офиса, снова и снова прокручивая в голове свой рассказ о том, как Кен Барретт 1 октября 1991 года предложил свои услуги в качестве агента. Как он так явно признался в убийстве Пэта Финукейна 3 октября 1991 года и как констебль Особого отдела Сэм записал все это на аудиокассету.

Интервью длилось некоторое время, прежде чем нам пришлось завершить его на обед. Меня вежливо попросили не связываться с Тревором Макилрайтом и не обсуждать ничего из того, о чем мы говорили. Я отказался подчиниться. Я довел до сведения двух детективов, что почти все остальные сотрудники уголовного розыска отвернулись от Тревора, потому что они совершенно неправильно поняли, что произошло. Я не поворачивался к нему спиной и не собирался этого делать. У меня были все намерения полностью сотрудничать с группой Стивенса, но я должен поддержать Тревора. Он был в ужасном психическом состоянии, мучаясь именно по этому поводу. Я уже пообещал, что зайду к нему домой на ланч. У меня не было желания нарушать это обещание. Справедливости ради по отношению к двум детективам, как только я объяснил это, они сняли свои возражения против того, чтобы я навещал Тревора. В любом случае, предполагалось, что Тревор и я сговоримся сделать все возможное, чтобы поставить в неловкое положение бедный Специальный отдел. Это было не так. То, что было сделано в 1991 году, изменить было невозможно. Не тем, что мы с Тревором могли бы сделать или сказать. Истину нельзя изменить... по крайней мере, я так думал. Я забыл о невидимой руке Особого отдела. Он был готов влепить мне оплеуху.

Обед с Тревором был очень насыщенным. Мое сердце потянулось к нему. Сейчас он находился в таком душевном расстройстве, что не мог мыслить здраво. Я заверил его, что нам обоим абсолютно нечего бояться какого-либо расследования. Что касается меня, то мы оба сделали все, что в наших силах, в сложившихся обстоятельствах. В те дни Специальный отдел диктовал темп и направление всех расследований уголовного розыска. Я протоколировал и записал множество подобных случаев.

После обеда я вернулся в командный офис 3-й группы Стивенса в Сипарке. Два детектива допрашивали меня, очевидно, выискивая какой-то недостаток. Атмосфера время от времени менялась с сердечной на официальную, но я никогда не чувствовал какого-либо чрезмерного давления. Я часто прибегал к одной и той же уловке, чтобы заставить подозреваемого потерять бдительность, в то время как я позволял ему загонять себя в угол. Эти два английских детектива хорошо справлялись со своей работой. Интервью длилось два часа, пока мы корпели над моими записными книжками и дневниками. Я покинул Сипарк в 4 часа дня, опустошенный.

Я вернулся в 9 утра на следующий день, в среду, 28 апреля 1999 года. Допрос возобновился с теми же двумя детективами. Атмосфера снова была сердечной. Очевидно, вчера они достаточно наслушались моих протестов и примеров 'грязных трюков' Специального отдела. На этот раз все перешли прямо к делу. В течение получаса они начали записывать мои свидетельские показания. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они завершили.

В нем не содержалось никаких утверждений о неподобающем поведении Специального отдела. Там не было никаких упоминаний о предательстве Сэма. Никаких упоминаний о вопиющих попытках Сэма помешать нам. Заявление представляло собой полный и фактический отчет о признании Кена Барретта в убийстве Пэта Финукейна. Доказательства, содержащиеся в заявлении, были направлены только на привлечение к уголовной ответственности Кена Барретта. Любое копание в грязном белье или обвинения в нечестной игре со стороны Специального отдела могут быть выдвинуты позже, если это необходимо.

Мне было достаточно поставить детективов в известность об этом на случай, если позже возникнет необходимость обратиться к таким вопросам в Королевском суде. Детективы были сосредоточены на своей узкой задаче: привлечь к ответственности людей из БСО, ответственных за убийство Пэта Финукейна. Любое препятствие со стороны Специального отдела в прошлом не имело для них значения. Они заверили меня, что никто не будет вмешиваться или чинить препятствия им в этом случае. Мне захотелось рассмеяться им в лицо. Казалось, они абсолютно не представляли, с чем столкнулись, несмотря на то, что я потратил часы, пытаясь предупредить их.

Когда я закончил свидетельские показания, они зачитали их мне вслух. Я согласился с этим полностью. Они попросили меня их подписать. Я протянул руку, чтобы подписать, но сержант полиции Уэльса Питер Дженкинс остановил меня. Он сказал мне прочитать протокол вслух. Я так и сделал. Когда я пересказывал его содержание, я увидел, как пара обменялась взглядами и кивнула друг другу. Они улыбались сами себе. Я думал, что мне все это мерещится.

Я прочитал документ вслух и наконец добрался до той части, которая гласила: '... Я делаю (это заявление), зная, что, если оно будет представлено в качестве доказательства, я буду привлечен к ответственности, если я умышленно заявил что-либо, что, как я знаю, является ложным или не считаю правдой ...', я потянулся, чтобы подписать первую страницу под протоколом. Детектив-сержант снова остановил меня. Пара убрала его со стола, оставив только заявление, лежащее между ними и мной, и атмосфера полностью изменилась.

Я был ошеломлен. Я был совершенно ошеломлен. Я точно знал, что это значит. Эти два очень проницательных детектива каким-то образом получили именно то, что хотели. Моя проблема заключалась в том, что я не был до конца уверен, что это такое. Они больше не смотрели на меня как на свидетеля. Мне было ясно, что теперь я подозреваемый в преступлении, и я ни за что на свете не мог этого понять. Впервые с тех пор, как я выступил с заявлением, я пожалел, что не послушал старших офицеров уголовного розыска, которые советовали мне не ездить в Сипарк без адвоката.

Молчание нарушил сержант-детектив. Я знал, что пришло время прислушаться. Большую часть разговора вел я. По внезапной смене атмосферы с сердечной на строго официальную я понял, что оба этих детектива думали, что загнали меня в угол. Но почему? Что я такого плохого сказал или сделал?

— Прежде чем ты подпишешь это, Джонти, я хочу, чтобы ты очень тщательно подумал. Ты мог ошибаться? — он спросил.

— Нет, — ответил я.

— Ты мог что-то перепутать? — спросил он.

— Нет, — ответил я.

— А теперь очень тщательно подумай, прежде чем подписывать этот протокол, потому что, как только ты его подпишешь, пути назад уже не будет, — сказал он. — Ты ведь понимаешь это, не так ли?

— Да, конечно, — ответил я.

'О чем, черт возьми, он говорит', — подумал я.

— Если ты подпишешь этот протокол и то, что ты говоришь, не соответствует действительности, это лжесвидетельство. Ты понимаешь это, Джонти? — сказал он.

Он повертел заявление в руках и придвинул его ближе ко мне.

— Значит, ты достаточно готов, чтобы пойти дальше и подписать это? — спросил он.

— Абсолютно, — ответил я.

Затем я подписал все шесть страниц своих свидетельских показаний.

— Разве вы не согласны с тем, что магнитофонная запись этой встречи 3 октября 1991 года была бы независимой технической аудиозаписью того, что именно обсуждалось в машине Специального назначения 3 октября 1991 года? — спросил он.

— Ну, да, конечно, но будь осторожен. Люди могут делать что угодно с помощью аудиокассет. Они могут быть изменены в соответствии с какой-то другой повесткой дня, — ответил я.

Детектив-сержант положил руки на стол и наклонился через него в мою сторону, чтобы подчеркнуть то, что он собирался сказать.

— Да, Джонти, это верно, они могут. Но мы можем сказать, была ли аудиозапись изменена каким-либо образом, и эта кассета попала в нашу лабораторию в Метрополитен-полиции. Она не была изменена каким-либо образом. Но сейчас я могу сказать вам точно, что нет никаких признаний Барретта в связи с убийством Пэта Финукейна. Так как же ты это объяснишь? — спросил он.

Я сидел там, потеряв дар речи. Меня затошнило. Я понял, что Специальный отдел проделал быструю работу. Но как? Как они могли удалить признание с аудиозаписи, не оставив криминалистических следов того, что сделали это?

Сержант-детектив сказал мне, что Сэм передал аудиокассету, помеченную 3 октября 1991 года, 3-й группе Стивенса.

Итак, я знал, что Сэму не дали шанса изменить или уничтожить пленку. Но как, черт возьми, Барретт не признался в этом? Я был озадачен. У меня не было ответа на это. Я посмотрел на того сержанта-детектива из Уэльса. Честная игра по отношению к нему. Он загнал меня в угол.

Дело в том, что истина никогда не является проблемой в уголовных расследованиях. Это может показаться извращенным для гражданского лица, но это правда. Детективы просто собирают факты, чтобы представить их суду. Всем нравится предполагать, что факты ведут к истине. Но это не всегда так. Вообще говоря, так оно и есть, но все еще слишком много случаев, когда лица были ошибочно осуждены по рассматриваемым фактам. Существует слишком много примеров пародий на правосудие.

Я не знал, что сделал Специальный отдел, но что бы это ни было, это было вдохновенно. Они фактически перевернули правду с ног на голову. Сэм действовал здесь не в одиночку.

По моему опыту, офицеры Особого отдела, подобные Сэму, стоили десять центов. Нет, это была работа одного из их 'архитекторов'. Кто-то много думал об этом, и что бы он или она ни сделали, каким бы извращенным это ни было, это сработало.

— Никаких признаний в убийстве Пэта Финукейна? — сказал я. — Как это может быть? Чем аудиокассета может отличаться от моих письменных записей?

Команда Стивенса была там не для того, чтобы ответить на этот вопрос. Они вели себя как кошка, которая только что съела сливки. Они поймали меня на лжи в ходе расследования убийства. Мне могут предъявить обвинение. Я мог предстать перед судом и предстать перед судом за ложь, когда я хорошо знал, что просто говорю неприятную правду, но тем не менее правду.

Я попросил, чтобы мне разрешили прослушать всю пленку. Возможно, на нем было что-то такое, что освежило бы мою память. Детектив-сержант вышел из комнаты для допросов и вернулся с сэром Джоном Стивенсом. Я обратился к нему со своей просьбой. Он указал на меня.

— Позвольте ему прослушать пленку. Дайте ему столько писчей бумаги, сколько ему нужно. Позвольте ему делать любые записи, какие он пожелает, а когда он закончит, возьмите его записи и зафиксируйте их как улики, — сказал он.

Я заметил в его голосе больше, чем легкое презрение. Сэр Джон Стивенс вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. Он, очевидно, тоже мне не поверил. Почему он должен это делать?

Мне разрешили прослушать запись, которая, как утверждало Специальное подразделение, была на кассете от 3 октября 1991 года. Сначала был слышен только шум уличного движения, а затем звук, похожий на хлопанье автомобильной дверцы. Далее было отчетливо слышно, как Кен Барретт настойчиво и взволнованно рассказывал нам о двух убийствах, произошедших ранее той ночью в Северном Белфасте. Сначала он заговорил об убийстве человека, которого он называл — 'крошка Гарри Уорд'. Он был застрелен республиканцами в баре 'Даймонд Юбилей'. Затем можно было услышать, как Барретт критиковал Джонни Эдэра и его роту 'С' БСО за их жестокое убийство водителя такси-католика в Ардойне несколькими часами позже.

Я сразу понял, что, упомянув об этих двух убийствах, Барретт непреднамеренно датировал эту запись. Все, что мне нужно было знать, — это дата, когда произошли эти два убийства. Я потянулся к телефону на столе, чтобы позвонить в наше региональное подразделение сбора данных уголовного розыска в Каслри. У них был бы ответ в их компьютерной системе. Мой желудок переворачивался снова и снова. Мне стало плохо. Детектив-сержант перегнулся через стол и положил свою руку поверх моей.

— Кому ты собираешься позвонить? — спросил он.

— Региональное управление уголовного розыска в Каслри, — честно ответил я.

— Они входят в состав Специального отдела? — спросил.

— Нет. Это наше региональное управление сбора данных. Мне нужна дата двух убийств, которые упоминаются на этой аудиозаписи. Это позволит датировать эту пленку, — ответил я.

Он позволил мне продолжить. Я назвал имена двух жертв офицеру на другом конце линии. Последовала пауза, пока он вводил детали в свой компьютерный терминал. Это была слишком долгая пауза. Мне это показалось вечностью. Но я был уверен, что эта дата не будет 3 октября 1991 года. Я просто знал, что этого не может быть.

— Да, сержант, вот оно. Генри Флеминг Уорд. Он был застрелен IPLO в баре 'Даймонд Юбилей' на Шенкилл-роуд 10 октября 1991 года, — сказал он.

Я так и знал! Это было неделю спустя. Специальный отдел намеренно подменил записи! Облегчение, нахлынувшее на меня, было неописуемым. Дата ленты теперь была официальной. Это определенно было записано 10 октября 1991 года, а не 3 октября 1991 года, как утверждало Специальное подразделение. Барретт не мог знать о двух убийствах, произошедших неделей позже, если только у него не было хрустального шара!

По причинам, известным только им самим, Специальный отдел счел нужным подменить записи, чтобы выставить лжецом любого, кто утверждал, что Барретт признался в убийстве Пэта Финукейна. Я записал подробности убийства Уорда в блокноте, предоставленном мне командой Стивенса. Я довел дату до сведения детектив-сержанта. Он ободряюще похлопал меня по спине. Очевидно, он был так же доволен, как и я.

Специальный отдел даже не проверил их запись. Они, очевидно, не позаботились о том, чтобы их тщательно продуманная уловка, направленная на то, чтобы избавиться от признания Барретта, не обернулась против них самих. Но это почти сработало. Если бы сам Кен Барретт не упомянул об этих убийствах, было бы практически невозможно установить дату записи. Теперь все вернулось к Специальному отделу. Будут ли они теперь утверждать, что совершили настоящую ошибку? И изготовят ли они недостающую аудиокассету за 3 октября 1991 года? Держу пари, что они этого не сделали бы.

Мне действительно очень повезло. Я чуть было снова не стал жертвой их грязных трюков. Атмосфера в комнате для допросов снова стала сердечной, когда я просматривал свою дневниковую запись за 10 октября 1991 года. Мы нашли еще две области, где аудиозапись фактически подтверждала запись в дневнике.

Детектив-сержант Дженкинс покинул комнату для допросов, чтобы сообщить о том, что было для них очень тревожным событием, своему боссу сэру Джону Стивенсу. Он вернулся в комнату для допросов вместе со Стивенсом. На этот раз мы встретились взглядами друг с другом. Его прежнее презрение исчезло.

— Ты хочешь сказать, что Специальный отдел меня надул? — спросил он.

— Сэр, я боролся с этими людьми большую часть 30 лет за интересы общества, потому что, поверьте мне, это определенно не в моих интересах — сражаться с ними. Вы просите меня потыкать спящего медведя. Тыкать в медведя, который в любой момент может прыгнуть на меня и растерзать, — сказал я.

Сэр Джон Стивенс не колебался. Он вернулся прямо ко мне.

— Поверь мне, Джонти, я намерен вырвать зубы у этого медведя, — сказал он.

По его тону и поведению я понял, что он говорит серьезно. Я был рад это слышать. Я не привык к такого рода поддержке. Он повернулся к некоторым из своих сотрудников.

— Отправляйся в штаб-квартиру КПО и заберите оригинальную пленку, — потребовал он.

Если повезет, подумал я.

Но повезло именно мне. Мне повезло, что Барретт упомянул об этих двух убийствах. Мне было интересно, как долго продлится мое везение. Сэр Джон Стивенс снова подошел ко мне и многозначительно спросил:

— Чего ты хочешь от этого, Джонти? — он спросил.

Мне не нужно было думать об ответе на этот вопрос. Это было просто.

— Я просто хочу, чтобы вы что-то изменили, сэр. Вот и все. Мне осталось недолго служить в этой полиции, и я хочу быть уверенным, что молодые детективы, которые следуют за мной, которые встают на мое место и, так сказать, возьмут эстафету, не подвергаются тем же препятствиям, тому же подрыву доверия, тому клеветническому обращению, от которых я страдал от рук этих людей. Это именно то, чего я хочу, — ответил я.

Стивенс изучал меня, прежде чем ответить. Он рассмеялся.

— Я думал, вы собирались спросить меня о голове Сэма или некоторых из его коллег по Специальному отделу, — сказал он.

— В этой игре нет победителей, сэр. Проигравшие — это представители общественности, которые доверились нам. Сражаясь между собой, мы подводим их, — сказал я.

Стивенс подождал мгновение, прежде чем заговорить снова.

— Я слышал, как некоторые очень высокопоставленные офицеры КПО плохо отзывались о тебе, Джонстон. Я прислушался к ним, но, насколько я вижу, они не годятся для того, чтобы зашнуровывать твои ботинки, — сказал он.

Это была некоторая награда, исходящая от старшего офицера полиции такого калибра, как этот человек. Я был приятно удивлен. Я мог только представить, какой яд был введен этими очень старшими офицерами КПО. Он не назвал их по именам и не дал мне никакого представления о том, что именно было заявлено. Мне было все равно. Теперь этот человек знал, что ему грозит неудача. Он не мог ожидать никакой помощи от Специального отдела КПО. Если он хочет добиться успеха в своих начинаниях, его команде придется действовать в одиночку. Но его присутствие было таково, что я поверил, что если кто-то и мог это сделать, то только он. На данный момент его целью был Барретт, но если какие-нибудь офицеры Специального отдела окажутся достаточно глупы, чтобы встать у него на пути, я не сомневался, что он с ними разберется.

Во вторник, 11 мая 1999 года, и в последующие дни я посетил Сипарк и расшифровал аудиозапись от 10 октября 1991 года по просьбе 3-й группы Стивенса. Именно в то время, когда я делал это, я осознал чудовищность преднамеренного предательства Специального отдела КПО.

Десятое октября 1991 года было датой нашей второй встречи с Барреттом. Это был также день, когда Сэм неоднократно настаивал на том, чтобы мы не упоминали об убийстве Пэта Финукейна. Он сказал, что его власти заявили, что мы не должны больше допрашивать Барретта по поводу этого конкретного убийства, пока в штаб-квартире КПО не будет принято решение о том, собираемся ли мы преследовать Барретта за это убийство или нет. Мы с Тревором в этом не сомневались. Мы не учуяли запаха крысы. У нас не было никаких реальных причин подозревать нечестную игру.

Однако, когда я расшифровывал запись, мне стало известно, что кто-то в иерархии Специального отдела КПО принял сознательное решение не только не привлекать к ответственности Кена Барретта, но фактически впал в другую крайность, удалив из аудиозаписи любые следы его хвастливого признания. И они сделали это в течение недели после того, как это признание попало в наши руки. Решение воспрепятствовать нашему расследованию было принято в период с 3 по 10 октября 1991 года, и мы с Тревором пропустили его. Это было сделано так тонко, что мы понятия не имели, что это произошло.

Так вот почему нам было велено хранить молчание 10 октября 1991 года! Вот почему нам не разрешили задавать какие-либо вопросы Барретту об убийстве Пэта Финукейна в тот день. Чтобы дать возможность Специальному отделу сделать запись, аналогичную той, что была сделана 3 октября 1991 года. Должно было быть только одно вопиющее упущение. На этой пленке не было бы никакого упоминания об убийстве Финукейна. Это эффективно избавило Специальный отдел от признания Барретта. Они просто заменили оригинальную пленку от 3 октября 1991 года на пленку от 10 октября 1991 года. Это было гениально, и это почти сработало.

Мои мысли вернулись к моему визиту в офис Сэма, чтобы расшифровать запись от 3 октября 1991 года. У нас с Сэмом обоих были большие трудности с теми частями, где шум проезжающего транспорта почти заглушал голос Барретта. Сэм сказал, что больше никогда не будет там парковаться. Так почему же тогда он вернулся точно в то же самое место неделю спустя, 10 октября 1991 года? В то время это показалось мне чрезвычайно странным. Теперь у меня был свой ответ.

Мало того, что Специальному отделу нужно было, чтобы в машине с Барреттом были те же три детектива. Для их маленького грязного плана игры было жизненно важно, чтобы они вернулись на ту же стоянку и припарковались точно на том же месте, что и раньше. Это гарантировало, что будут слышны те же звуки проезжающего транспорта, что и на третьем. Им нужно было, чтобы все было по-прежнему, за исключением признания в убийстве Пэта Финукейна. Но главный вопрос заключался в том, зачем им идти на такие крайности, чтобы сделать это? Знали ли об этом мои собственные начальники уголовного розыска? Конечно, нет.

Когда я сидел в маленькой комнате, примыкающей к номеру Стивенса, и записывал аудиозапись, моя кровь кипела. Я слушал, как Кен Барретт открыто признавался в попытке убийства человека по имени Томми Маккрири. Почему какой-либо полицейский стал бы защищать такого злого человека, было выше моего понимания. Это шло вразрез со всем, что общественность Северной Ирландии доверила нам делать. Независимо от того, каковы были политические убеждения Пэта Финукейна или республиканские пристрастия, у Королевской полиции Ольстера была четкая обязанность сделать все, что в их силах, чтобы привлечь его убийц к ответственности.

Что касается меня, то жизнь в КПО/ОУГ уже никогда не должна была стать прежней. После моей помощи в расследовании дела Стивенса никто из моих коллег из уголовного розыска ни разу не сказал мне ни слова критики за то, что я пошел на сотрудничество. Им и не нужно было этого делать. Когда я входил в комнату, они просто выходили. Они полностью игнорировали меня. Они проходили мимо меня по коридорам, как будто меня там не было. Это было так, как будто я был невидим. Я бы гораздо предпочел, чтобы они сели и обсудили со мной то, что я сделал, и причины этого. Вообще говоря, офицеры уголовного розыска, которые устроили мне этот молчаливый бойкот, были офицерами, практически не обладавшими настоящими детективными способностями. Впервые за время своей службы эти люди могли смотреть на меня свысока. Я был осведомителем, крысой. Я порвал с традицией. Я сбился с шага.

Были заметные исключения. Порядочные полицейские, которые поддерживали меня, знали факты. Они взяли на себя труд спросить. Они поняли мои причины двигаться вперед, и у них не было никаких проблем с тем, что я сделал. Они рассказали мне о злонамеренно распространяемых слухах о том, что я сделал ряд заявлений команде Стивенса, компрометирующих Специальный отдел и моих коллег, сотрудников уголовного розыска. Согласно этим сфабрикованным историям, моему предательству не было конца. Конечно, это была чепуха, но я ничего не мог сделать, чтобы исправить это. Я пытался заставить своих мучителей поверить, что мне было наплевать. Я устал. Я был полностью разочарован всем этим. Я пытался отважиться на это, но внутри это съедало меня изнутри.

С другой стороны, Специальный отдел, не теряя времени, дал мне понять, что им нечего бояться того, что я сказал группе Стивенса. Они были открыто враждебны по отношению ко мне, но этого следовало ожидать. Один из них остановил меня в коридоре в Каслри.

— Мы крепко держим в руках это убийство Финукейна, Джонти. Нам насрать на группу Стивенса, — сказал он.

Я знал, что этому конкретному офицеру было чего бояться. Я часто задавался вопросом, смогла ли группа Стивенса когда-либо приструнить этого конкретного ротвейлера. Другой офицер Специального отдела, у которого была долгая история ссор со мной, фактически угрожал подложить оружие на чердак моего дома. Он сказал, что пошлет своих людей, 'ниндзя', чтобы изъять его. Это была его идея уловки, чтобы полностью дискредитировать меня. Он прямо сказал мне, что я не могу рассчитывать на то, что опорочу Специальный отдел КПО перед командой английских детективов и не получу расплаты. Его вспышка была настолько наполнена ядом, что я испугался, что он сделает именно то, что сказал.

Теперь я вступил в новую и очень тяжелую фазу в своей карьере. Меня больше не считали заслуживающим доверия. На самом деле, некоторые представители власти в Специальном отделе считали меня чрезвычайно опасным. Никто не мог сказать, как они отомстят мне за дело Барретта. Я боялся худшего. Теперь я должен был защищать свою семью не только от террористов, но и от зловещих элементов внутри самого КПО.

Я с интересом наблюдал за тем, как Крис Паттен, член парламента от тори, планировал радикально изменить состав наших сил. Я принял сознательное решение подумать о досрочном выходе на пенсию. Мой выход на пенсию был запланирован на 16 апреля 2007 года, примерно через восемь лет. И все же, несмотря на все проблемы, я все еще был увлечен полицейской работой. Я все еще наслаждался погоней. Я скучал по кайфу от расследования нераскрытого дела.

По опыту я знал, что ответы на все вопросы полиции кроются не в компьютерах, не в процедурах или протоколах. Это была очень необходимая часть работы полиции, но настоящие ответы предстояло найти там, на улицах Северной Ирландии. Существует огромное количество информации, которую можно получить от обычных порядочных людей. Все, о чем они просят, — это чтобы сотрудник полиции взаимодействовал с ними с уважением и относился к ним как к равным.

Как только это сделано, уважение заслужено, и информация поступает потоком. Это не ракетостроение. Это просто здравый смысл и логика. Уважение — это ключ к успеху, а уважение не достигается ношением униформы. Уважение зарабатывается тем, как сотрудник полиции относится к каждому человеку, с которым он взаимодействует. Тревор Макилрайт и я не смогли справиться с тем объемом информации, который мы почерпнули от обычных порядочных людей, с которыми мы столкнулись по обе стороны политической пропасти.

Боевики калибра Барретта определенно не стоят и десяти центов. Ни при каком напряжении воображения. Барретт одинок в своей личной способности совершить жестокое убийство. Мы никогда не сталкивались с убийством, в котором стрелок проявлял бы такую ненависть к своей жертве. Барретт — неописуемо жестокая личность. Почему он когда-либо смотрел на меня как на своего друга, я никогда не узнаю. Я не был его другом. Мне нужно было его доверие просто для того, чтобы я мог подобраться к нему достаточно близко, чтобы выпотрошить его. Есть много людей, которые годами томились в тюрьмах Ольстера, потому что совершили ошибку, доверившись мне. Люди, которые были ответственны за некоторые из самых отвратительных преступлений в истории Смуты. Я горжусь этим. Во многих из этих случаев мне удавалось обойти на пути препятствия Специального отдела, чтобы поместить их именно туда, где им и положено быть.

Я уволился из Королевской полиции Ольстера в соответствии с положениями Доклада Паттена 6 апреля 2001 года после взрыва лоялистами бомбы в нашем доме в Балликларе 4 октября 2000 года. Но ни моей семье, ни мне самому не суждено было спокойно уйти на покой. Я все еще был замешан в деле Пэта Финукейна.

Я сотрудничал с Джоном Уэром и Эймоном Харди в документальном фильме 'Панорамы' Би-би-си 'Лицензия на убийство'. Когда программа вышла в эфир, Кена Барретта видели по национальному телевидению, он в очередной раз хвастался своей личной причастностью к убийству Пэта Финукейна. Журналисты Би-би-си воспользовались склонностью Барретта открыто говорить об убийстве. Они вытирали им пол. Он не знал, что его признания тайно записывались на видео. Два журналиста-исследователя Би-би-си сделали именно то, чего мы в КПО не смогли сделать в 1991 году и снова в 1999 году.

Я не сомневаюсь, что программа Би-би-си побудила сэра Джона Стивенса поднять свое расследование на более высокий уровень. Сотрудники уголовного розыска под прикрытием провели с Барреттом тщательно продуманную операцию, в результате которой ему было предъявлено обвинение в убийстве Пэта Финукейна. Сама операция была сопряжена с целым рядом юридических трудностей. Это вполне могло стать предметом пристального юридического изучения в Королевском суде Белфаста, когда Барретт должен был предстать перед судом. В конце концов, это никогда не проверялось.

В понедельник, 13 сентября 2004 года, Кен Барретт предстал перед лордом-судьей Вейром в Королевском суде Белфаста в Лагансайде в Белфасте. Он удивил всех, кроме меня, когда признал себя виновным в ряде серьезных террористических преступлений, включая убийство Пэта Финукейна. Он был приговорен к 22 годам тюремного заключения. Барретт не боялся своего приговора. Он был полностью осведомлен о том, что все преступления были совершены до подписания Соглашения Страстной пятницы. Он считал, что имеет право на преимущества этого соглашения. Его дело просто было передано в Комиссию по пересмотру приговоров. Если он пройдет квалификацию, то будет освобожден в течение двух лет.

Тревор и я стояли позади Барретта в Королевском суде Белфаста, чтобы услышать его приговор. Для меня это был конец долгого и трудного пути. Через несколько секунд после того, как его ввели в зал суда, злые глаза Барретта обшарили общественную галерею позади него. Я знал, что он искал меня. Когда наши взгляды встретились, атмосфера была наэлектризованной. Пристальным взглядом он послал мне четкий сигнал, что придет за мной. Для меня это не было неожиданностью. Он всегда ясно давал нам понять, что если когда-нибудь его арестуют или предъявят обвинение в каком-либо из преступлений, в которых он нам признался, он 'всадит мне две пули в лицо'.

Я стоял в этом совершенно новом зале суда и смотрел на него в ответ. День, когда полицейские уступят серийному убийце, такому как Барретт, станет печальным днем для правоохранительных органов. Я буду оглядываться через плечо, пока живу, на таких людей, как Барретт, которые полны решимости отомстить. Я знаю, что у них есть возможность убить меня. Это никогда не останавливало меня, пока я служил в полиции, и теперь я, конечно, не позволю этому вторгаться в мою личную жизнь больше, чем это необходимо. Я сожалею только о том, что меня не поддержали в моем преследовании этого жестокого серийного убийцы в 1991-1992 годах.

Одному Богу известно, сколько несчастных граждан Северной Ирландии были отправлены Барреттом на безвременную смерть за это время. Я стараюсь не зацикливаться на этом. Это было не моих рук дело. Пусть те полицейские, которые стояли у меня на пути и защищали этого человека от меня, живут с этим.

Глава 14. Непринужденная болтовня спасает жизни

Было 6 часов утра холодного февральского дня 1991 года. Я проработал на Теннент-стрит чуть меньше года. Инструктаж по обыску и аресту в тамошнем офисе уголовного розыска занял всего 30 минут. На брифинге присутствовали более 40 офицеров КПО в форме из различных мобильных подразделений поддержки со всего региона Белфаст. Каждой из шести групп поиска и задержания было выделено по дому для проведения обыска, и их сопровождал сотрудник уголовного розыска, который занимался любыми 'находками' и осуществлял аресты подозреваемых из 'Добровольческих сил Ольстера', все из которых были причастны к серьезным преступлениям, включая убийство. Нашей целью в тот день была банда ДСО с Шенкилл-роуд. Мы должны были арестовать подозреваемых и поместить их в полицейское управление Каслри.

Я схватил свое пальто и планшет и последовал за командой в форме вниз по лестнице на холодный утренний воздух. Повсюду были люди. Двери 'лендроверов' с грохотом захлопывались, когда офицеры садились в свои машины и готовились покинуть казармы. Воздух был наполнен потрескиванием полицейских раций и ревом двигателей 'лендроверов'. Тонкое снежное покрывало на земле быстро таяло, сменившись пеленами падающего мокрого снега. Мокрый снег хлестал меня по лицу, когда я бежал к джипу, чтобы присоединиться к команде в форме.

— Привет, шкипер, — крикнул чей-то голос.

Я поднял глаза и увидел высокого худощавого полицейского, стоящего сзади джипа. Это был Каланча, хорошо известная личность из МПП .

— Привет! — ответил я. — Где Дасти? — Добавил я, имея в виду его сержанта.

— У него сегодня отгул, шкипер. Он, вероятно, все еще в своей берлоге, — ответил Каланча.

Мы сели в свои джипы, и машины одна за другой выехали из участка, образовав впечатляющую колонну, поскольку некоторые направились налево в сторону Вудвейла, а другие повернули направо к Шенкилл-роуд.

Такие операции по обыску и аресту в те дни были обычным делом для всех нас в отделе уголовного розыска. Я и не подозревал об этом, но эта конкретная операция должна была принести долгожданную новую разработку, которая сослужила бы нам хорошую службу в последующие годы. Это было время, когда ДСО становились все более порочными, подражая своему врагу, Временной ИРА, в создании ячеек, чтобы победить информаторов или, по крайней мере, сделать их более легко идентифицируемыми. Система ячеек означала, что те, кто должен был участвовать в операции, знали бы только в самый последний момент, где и когда она должна была быть проведена, и каждый человек не имел бы предварительного знания или контакта с теми, кто должен был быть его сообщниками. Мы в отделе уголовного розыска делали все, что было в наших силах, чтобы проникнуть в ДСО, несмотря на их новый способ работы. Сегодняшняя операция дала нам именно такой шанс.

Мы остановились у нашей цели, небольшого жилого дома с участком, около 6.25 утра и вышли из джипов. Другие 'лендроверы' проносились мимо нас по темным и пустынным улицам. Я подошел к входной двери нашего конкретного дома с Кэрол, нашей женщиной-констеблем в форме. Я дождался сигнала о том, что полицейские заняли позиции в задней части дома, прежде чем постучать в белую входную дверь из ПВХ. Маленький садик был усеян мусором, который, должно быть, занесло ветром с улицы, потому что сам сад был необычайно аккуратным и ухоженным.

Свет зажегся в спальне наверху в передней части дома, а затем в коридоре за входной дверью. Дверь медленно открылась, и передо мной предстала миниатюрная темноволосая женщина в халате и тапочках.

— Ну? — спросила она.

— У нас есть ордер на обыск вашего дома, мадам, — ответил я, поднося ордер на обыск к свету, чтобы она могла его рассмотреть.

— Заходи, — сказала она, наклонившись, чтобы поднять с порога три бутылки молока.

— Билли! — крикнула она наверх. — Спускайся сюда. Это легавые.

Она вошла внутрь, и мы последовали за ней. Количество людей из КПО и характер их тяжелого поискового снаряжения заинтересовали ее. Моя команда состояла из восьми человек. Моей целью был ее муж Билли (не настоящее имя), печально известный стрелок ДСО и подозреваемый в серии убийств.

Я слышал, как он прогрохотал вниз. Он прошел мимо полицейских в форме, как будто их там не было. Он натянул джинсы и стоял передо мной с обнаженной грудью. Его руки были покрыты татуировками лоялистов. Хотя я много читал об этом человеке, это был первый раз, когда я действительно встретился с ним. Я был удивлен тем, каким маленьким и жилистым он был. Протиснувшись мимо меня, он потянулся за сигаретами и зажигалкой с каминной полки. Он закурил сигарету, и я заметил, что его неудержимо трясет. Я спросил его, почему он дрожит. Он свирепо посмотрел на меня.

— Я замерзаю, приятель, вот почему я дрожу. Итак, в чем дело? — спросил он.

— У нас есть ордер на обыск вашего дома в соответствии с Законом о чрезвычайных ситуациях, — сказал я.

— Продолжайте, здесь ничего нет, — сказал он, делая большие затяжки от своей сигареты.

— Принеси мне свежую рубашку, Соня (ее не настоящее имя), — прошипел он своей жене.

Она вышла из гостиной и через несколько мгновений вернулась со свежей джинсовой рубашкой. Билли надел ее. Его маленький рост совершенно сбил меня с толку. Этот синдром маленького человека и большой пушки был общим для обоих военизированных лагерей. Местный командир 'временных' в Ардойне тоже был очень мал ростом, но у него тоже была репутация кровожадного человека. Мало кто стал бы бояться этих людей самих по себе, но сила, которую дает им оружие, феноменальна. Билли так сильно напомнил мне местного командира 'временных' и Джонни Адэра, местного лидера БСО, который тоже был небольшого роста, но имел фанатичных последователей в АОО из-за своего безжалостного пренебрежения к человеческой жизни. Адэр ненавидел всех и вся, имевших хоть малейшую связь с римско-католической церковью.

'Сорняк', который стоял передо мной, натягивая свою джинсовую рубашку, имел потрясающую репутацию по части насилия. (У меня все еще была привычка думать о криминальном элементе как о множестве нежелательных сорняков в нашем саду.) Он также был местным командиром ДСО, занимавшим значительное положение в сплоченном подразделении ДСО в Северном Белфасте. Я намеревался арестовать его после обыска в доме и поместить в Каслри. Там мы бы допросили в связи с его предполагаемой причастностью к серьезным террористическим преступлениям.

Поисковая группа в форме переходила из комнаты в комнату, выполняя свои обязанности с педантичным профессионализмом. Все еще стоя в гостиной, я заметила несколько очень сентиментальных валентинок, гордо прислоненных к камину. Я начал изучать стихи и личные послания, которые пара написала друг другу. Меня заинтриговало, что головорез ДСО, подобный этому человеку, действительно мог написать такие любящие слова.

— Что это ты делаешь? — воскликнула Соня.

Я был ошеломлен ее внезапным появлением в гостиной и тоном ее голоса. Я попросил Кэрол, женщину-констебля, держать Соню и ее детей на кухне вне поля зрения группы обыска. Тем временем Билли сопровождал команду из комнаты в комнату, чтобы быть уверенным, что он будет присутствовать, если будет обнаружено что-то зловещее.

Я развернулась лицом к Соне, все еще держа в руке валентинку.

— Я просто читаю стихотворение: оно прекрасно, — ответил я.

— Это не твое дело! — резко сказала она.

Соня, конечно, была права, и я кивнул и извинился, положив открытку обратно на каминную полку к остальным. В руках она держала кружку с дымящимся чаем. Я видел, что она была смущена тем фактом, что у нее было время только надеть домашний халат и пару тапочек, прежде чем мы вошли в ее дом. Она продолжала теребить пояс своего халата, пытаясь убедиться, что он плотно облегает ее. Я видела такое же нервное беспокойство, проявляемое бесчисленными женщинами во время подобных обысков в домах. Я пытался придумать, что сказать, чтобы разрядить атмосферу:

— Я просто...

— Что он натворил на этот раз? — спросила она.

Мы оба заговорили одновременно. Соня рассмеялась. Я этого не ожидал.

— Послушайте, мне жаль, я не могу обсуждать это с Вами. Это касается только меня и Билли, — ответил я.

— Он мне ничего не говорит, — сказала она. — Он уходит на несколько дней подряд, не сказав ни слова, и возвращается домой так, как будто только что отлучился за газетой, — добавила она.

Поиск был завершен только наполовину, и пока мы ничего не нашли. Я мог слышать знакомые звуки хлопанья дверей и открывания и закрывания ящиков, когда команда проводила обыск. Кэрол, женщина-констебль, подошла к дверям кухни и посмотрела на меня, закатив глаза к потолку: двое детей, вероятно, лет десяти-одиннадцати, ссорились из-за того, кому что достанется из разнообразной упаковки сухих завтраков. Соня крикнула им неагрессивным шепотом, прося их вести себя прилично.

— Милые дети, — сказал я в попытке завязать непринужденную беседу.

— У вас есть дети? — она спросила.

— Да, два мальчика и девочка, — ответил я.

— Каких возрастов? — она спросила.

— Мальчикам шесть и три года. Моей дочери пятнадцать. Почему интересуетесь?

— Без причины, ты просто, кажется, интересуешься детьми, — ответила она.

Я объяснил, что, несмотря на наш очевидный конфликт с ее мужем Билли, было важно, чтобы мы не расстраивали детей больше, чем это было абсолютно необходимо в данных обстоятельствах.

— В последний раз, когда полиция была здесь с обыском, один из них назвал моего мальчика маленьким ублюдком из ДСО, — мрачно сказала Соня.

Я покачал головой. Это опечалило меня, но не удивило. Чего надеялся достичь любой офицер КПО, намеренно оттолкнув жену или ребенка подозреваемого в терроризме, было выше моего понимания.

— Ваша жена получила открытку, сержант? — спросила она.

— Прошу прощения? — спросил я.

— Валентинка — ваша жена получила ее? — спросила она.

— Да, да, конечно, — ответил я.

— Вы с Теннент-стрит? — спросила она. — Просто я никогда тебя раньше не видела.

— Нет, я прибыл в отдел уголовного розыска на Теннент-стрит только в июле прошлого года, — ответил я.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Это заставило зазвенеть тревожные колокольчики. Почему она хотела знать мое имя? Подаст ли она жалобу на меня?

— Женщина-полицейский называет вас сержант. Как тебя зовут? — снова спросила она.

— Меня зовут Браун, Джонстон Браун, — ответил я.

— Вы будете забирать Билли, сержант Браун? — спросила она.

Ответ был прост. Я решил, что лучше всего быть предельно честным.

— Да, я так и сделаю, — ответил я.

— Куда вы его отвезете, чтобы я могла сообщить адвокату? — спросила она.

— Каслри, — ответил я.

Атмосфера стала напряженной. Она стояла там передо мной, уставившись на меня так, словно пыталась точно понять, что происходит.

— Ему разрешат встретиться с адвокатом, не так ли? — спросила она.

— Да, конечно, — ответил я.

Она села на диван, держа чашку чая обеими руками. Я предположил, что ей было за тридцать, может быть, чуть меньше сорока, но она выглядела измученной заботами и намного старше своих лет. Я был поражен ее приятным отношением: не часто мы встречали кого-то в таких конфронтационных ситуациях, кто автоматически не относился бы к нам с презрением. Обычно к этому времени на нас обрушивался бы поток оскорблений. Я был в растерянности относительно того, что я мог сделать или сказать, чтобы облегчить ее положение. Теперь она становилась заметно расстроенной. Кэрол, наша женщина-констебль, пересела на подлокотник дивана рядом с ней.

Я посмотрел на свои часы. Было чуть меньше 7 утра, и я по опыту знал, что надлежащий обыск именно в этих домах может занять до часа. Соня притихла. Слезы текли по ее щекам. Ее маленькая дочь заметила, что она расстроена, и тоже присоединилась к ней на диване. Что-то внутри меня подсказывало мне сделать или сказать что-нибудь, чтобы разрядить атмосферу. Чувство враждебности нарастало, и сын Сони свирепо смотрел на меня. Он, без сомнения, подумал, что я сказал что-то, что расстроило его мать.

Прежде чем у меня появился шанс сказать что-либо еще, мы услышали, как поисковая команда спускается по лестнице. Старший сержант вошел в гостиную следом за Билли, подозреваемым. Сержант посмотрел на меня и покачал головой: наверху ничего не было найдено. Он провел нас всех на кухню, чтобы его команда могла обыскать гостиную. Я увидел, как Соня и Билли обменялись взглядами. Они общались друг с другом молча, но эффективно. Дальнейшего обмена мнениями между Соней и мной не было. К этому времени она была не в настроении для непринужденной беседы. Группа полицейских в форме обыскивала ее дом на глазах у ее детей.

Кухня и задний двор были последними местами, которые подлежали обыску. Офицер нашел точную копию огнестрельного оружия в ящике на кухне и внимательно его осматривал. В каком-то смысле это было достаточно невинно там, где это было, но такое оружие все чаще использовалось в преступной деятельности. В другом ящике была найдена пенсионная книжка: она была выписана не на имя домовладельца, а на пенсионера из Вудвейла. Мы занесли это в протокол обыска, и я позвал Билли на кухню. Он взглянул на пенсионную книжку.

— Это ее мамы, — сказал он.

Соня вбежала на кухню.

— Ради всего святого, это принадлежит моей маме. Она не может подниматься, поэтому я беру пенсию для нее каждую неделю и приношу ей, — сказала она.

Я кивнул констеблю, державшему его. Он положил ее обратно на кухонный стол и вычеркнул запись, которую он сделал для нее, из формы 29 (протокол обыска). Соня свирепо посмотрела на него. Поиск был наконец завершен. Дежурный сержант в форме попросил Билли подписать форму 29, чтобы подтвердить, что мы не причинили никакого ущерба во время обыска, и он так и сделал. Команда начала убирать и извлекать свое оборудование. Сержант закрыл свой планшет и кивнул мне.

— 07.33, Джонти, — сказал он.

Это был намек мне. Я был рад, что Соня знала о том факте, что я буду арестовывать Билли. Я придвинулась к нему поближе. Я официально арестовал его и предупредил. Он ничего не ответил. На него надели наручники в коридоре, вне поля зрения детей.

— Позвони адвокату, — сказал он Соне, уходя.

Я вывел Билли на улицу и посадил его на заднее сиденье бронированного 'лендровера' КПО. Не было никакой суеты. Никаких наполненных ненавистью ругательств. Я забрался в 'лендровер' рядом с ним. Он спросил, можно ли ему закурить, и указал на карман своего пальто. Я достал его сигареты и зажигалку. Я зажег его сигарету и сунул ее ему в рот. Остальное он мог сделать сам, в наручниках или без.

Я мог видеть, как другие сотрудники КПО приходят и выходят из дома, неся свое тяжелое поисковое снаряжение обратно к ожидающим джипам. Соня стояла у входной двери, и ее утешали соседи. Из подслушанных радиопередач я знал, что в остальных шести домах были проведены обыски. Все обыски дали отрицательный результат. Трое других подозреваемых членов ДСО направлялись в Каслри. Четыре ареста из шести были хорошим результатом.

После неистовых метаний туда-сюда мы, наконец, двинулись в путь. 'Лендровер' заполнился нашими людьми, и двери захлопнулись с тем оглушительным металлическим лязгом, который так характерен для бронированных джипов. Мы как раз собирались уходить, когда сержант, возглавлявший поисковую группу, подбежал к задней части моего джипа. Он открыл дверь и, не говоря ни слова, протянул мне листок синей бумаги для заметок. Меня резко дернуло вперед на моем сиденье, когда 'лендровер' умчался вверх по улице в погоне за другими джипами. Я развернул листок бумаги. В нем говорилось: 'Сержант Браун, пожалуйста, позвоните мне по (номеру телефона), прежде чем Билли выйдет. Соня.' К счастью, Билли, который сидел прямо рядом со мной, был занят тем, что, наклонившись вперед, смотрел в лобовое стекло водителя, наблюдая за нашим продвижением в сторону Восточного Белфаста и полицейского управления Каслри. Он был так поглощен, что не обратил никакого внимания ни на меня, ни на записку.

— Сколько человек было арестовано? — он спросил.

— Пока четверо, включая тебя, — ответил я.

— Кто? — спросил он.

— Пожалуйста... — ответил я.

Он улыбнулся:

— Нет ничего плохого в том, чтобы спросить.

Наконец мы въехали в главные ворота участка КПО в Каслри вслед за двумя другими джипами. Гражданское лицо в красном автомобиле 'Ровер' только что было отведено в сильно укрепленный 'противоминный' бункер слева от нас, который был построен специально для борьбы с 'прокси' бомбами, то есть теми, которые были доставлены в участок гражданскими лицами, действующими под давлением террористов. Светофор у пневматического шлагбаума горел красным. Мы никуда не направлялись. Трое сотрудников КПО, дежуривших в карауле, были заняты. Даже 'Лендровер' КПО сам по себе не был разрешением на въезд в комплекс Каслри. В те дни охрана была очень строгой. После небольшой задержки и обыска под каждой полицейской машиной с большими зеркалами на низких тележках нам разрешили проехать внутрь. Я записал Билли в полицейское управление и проверил данные заключенных на доске, где были перечислены все задержанные в полицейском управлении. Включая наших четырех заключенных из округа 'D', теперь в общей сложности было одиннадцать заключенных, и еще несколько были на подходе. Я знал, что не буду принимать участия в допросах, так как в тот день мне предстояло участвовать в судебном процессе в Королевском суде на Крамлин-роуд. Я ждал, пока экипаж 'Лендровера' закончит завтракать в столовой и отвезет меня обратно на Теннент-стрит.

Примерно в обеденное время того же дня в Королевском суде Белфаста я снова нашел записку Сони. Я шарил в карманах своего пальто в поисках ручки, а в остальном совершенно забыл о записке. Я зашел в полицейское помещение, чтобы воспользоваться единственной доступной нам полицейской телефонной линией. Этот телефон предназначался в первую очередь для сотрудников в форме, базирующихся там, но мало кто из них возражал против того, чтобы сотрудники уголовного розыска тоже им пользовались. Я набрал этот номер. Ответа не последовало. Я прождал час и перезвонил: Соня ответила на звонок почти сразу.

Она объяснила, что ее тошнит от всего этого насилия. Она услышала, как сержант в форме назвал меня Джонти, и поняла, что слышала обо мне. Она сказала, что ее муж ненавидел меня, и когда мужчины из ДСО посещали ее дом, она часто слышала, как они называли 'этого ублюдка Джонти Брауна'. Она рассказала мне, что раньше всегда слишком боялась обращаться в полицию, потому что ее муж хвастался помощью, которую ДСО получили от некоторых людей из КПО. Однако она чувствовала, что может доверять мне. Она хотела нам помочь.

Она согласилась встретиться со мной позже в тот же день. Она сказала, что у нее всегда был двухчасовой перерыв вечером, когда она была одна, поскольку ее дети были либо в общественном центре, либо гуляли со своими друзьями. Она могла встретиться со мной между 8 и 10 часами вечера и точно объяснила, откуда она тогда приехала. Она сказала, что ей кое-что известно и она часто слышала подробности о том, что планирует ДСО. Некоторые из ее лучших подруг были женщинами, которые жили с высокопоставленными мужчинами ДСО или были замужем за ними. Она сказала, что также очень дружна с женой одного из руководителей БСО, близкого к Джонни Адэру, и хотела бы услышать от нее, что планирует БСО. Соня объяснила, что она слишком боялась пользоваться своим собственным домашним телефоном, потому что Билли постоянно говорил, что его прослушивает Специальный отдел. Она объяснила, что дала мне номер телефона своей матери: ее мать была 'без ума' и понятия не имела, что происходит. Она предложила мне встретиться с ней в доме ее матери.

Такие контакты с нами не были редкостью, но этот казался слишком хорошим, чтобы быть правдой. Он также было сопряжено с трудностями. Во-первых, пол Сони означал, что я никогда не мог встретиться с ней наедине, ни при каких обстоятельствах. И все же она доверяла мне, потому что знала, что ДСО ненавидит меня: как я мог убедить ее, что ей также придется доверять одному из моих коллег по КПО? Если она была искренна в своем решении признаться, было крайне важно, чтобы я не делал и не говорил ничего, что могло бы ее напугать. Ее пол вызывал у меня некоторое беспокойство, но это не было моей самой большой проблемой. Ее выбор места для встречи сам по себе был табу. Тревор и я были слишком хорошо известны в округе, чтобы нас видели входящими или выходящими из тамошнего дома. Тем не менее, я обнаружил стремление делиться информацией добровольно и намеревался сделать все возможное, чтобы воспользоваться этим событием, которое, без сомнения, оказалось бы очень полезным для общества. Да, это было сопряжено со многими трудностями, но если бы мы могли встречаться с этой леди на регулярной основе и профессионально, не было бы никаких сомнений в том, что у нее большой потенциал для нас.

Я поблагодарил Соню за то, что она связалась со мной, и объяснил правила, регулирующие встречи с нашими источниками. Я никогда не мог встретиться с ней наедине: меня постоянно должен был сопровождать коллега из уголовного розыска. Я объяснил, что это всегда будет один и тот же коллега и кто-то, кому она может безоговорочно доверять. На какое-то время она замолчала. Я объяснил ей, что правила существуют в такой же степени для ее защиты, как и для моей. Она попросила меня дать ей подумать об этом. Я согласился. Я дал ей номер своего домашнего телефона и пригласил звонить мне туда в любое время. Очевидно, она была несколько озадачена правилами. Я уловил отчетливую нотку нерешительности. Я не мог вот так оставить все в воздухе.

— Жизни зависят от доверия, Соня. Мы должны доверять друг другу, встреться со мной хотя бы раз и позволь мне объяснить, — попросил я.

Последовала пауза. Слишком долгая пауза. Я пожалела, что просто не появился с Тревором и не выложил тогда наши карты на стол. Наконец робкий, но отчетливый белфастский акцент Сони нарушил долгое молчание:

— Хорошо, Джонти, когда? — спросила она.

Я решил ковать железо, пока горячо.

— Нет лучшего времени, чем сегодня вечером, — сказал я. — Прогуляйтесь по улице Камбре в 8 часов вечера. Мы заберем вас на синем 'Форде Сьерра'. Это машина Тревора.

— Хорошо, увидимся в 8 часов, — сказала она.

Телефон отключился. Затем я приступил к согласованию предложенной встречи с моими сотрудниками уголовного розыска и позвонил Тревору в его офис в участке Гринкасл, чтобы объяснить, что произошло.

— Что ты о ней думаешь? — спросил он.

— Я верю, что она искренна, Тревор, и в любом случае мы ничего не теряем, — ответил я.

Мы договорились быть в офисе уголовного розыска на Теннент-стрит в 7 часов вечера, за час до самой встречи, чтобы собраться с мыслями относительно общих вопросов безопасности, как для этого нового источника, так и для нас самих. Улица Камбре была очень темной, и в это время ночи на ней было бы мало пешеходов или дорожного движения. Убийства и покушения на убийство были настолько обычным делом в этой тускло освещенной части Вудвейла, что это ставило под угрозу любого, кто без необходимости путешествовал туда пешком. Мы с Тревором также составили список активных членов ДСО, которые имел дело с мужем Сони. У них была жестокая команда ДСО. Мы намеревались проверить знания Сони о них и их деятельности.

В 7.30 вечера мы выехали из участка на Теннет-стрит на синем 'Форде Сьерра' Тревора. Мы повернули налево на Теннент-стрит и направились к Крамлин-роуд. Затем мы сначала повернули налево на западную Сидни-стрит и снова налево на Камбре-стрит. Вокруг никого не было. Мы приехали намеренно пораньше, чтобы убедиться, что на боковых улочках, облюбованных боевиками ДСО, не было припаркованных машин или кого-либо, стоящего в темных переулках справа от нас. Насколько мы могли видеть, никаких потенциальных угроз не было.

Мы проезжали мимо дома матери Сони и увидели машину, припаркованную возле маленького домика с террасой. Жилище было светлым и хорошо обставленным. Новые окна с двойным остеклением и совершенно новая дверь из красного дерева свидетельствовали о высоком уровне дохода. В гостиной горел свет, но жалюзи были опущены, так что мы не могли видеть, кто был внутри. Тревор припарковался в начале улицы.

Он выключил фары и двигатель машины, чтобы мы могли сидеть практически незамеченными в темноте. Наше присутствие было дополнительно скрыто рядом автомобилей, припаркованных жителями. Дети и взрослые проходили мимо, даже не замечая нас. Мы занимались этим в течение многих лет. Мы могли видеть до конца улицы и входную дверь матери Сони. На улице в машине было холодно. К счастью, нам не пришлось долго ждать.

Ровно в десять минут девятого мы увидели, как открылась входная дверь дома. Мы могли разглядеть очертания Сони, когда она вышла из дома и направилась к улице Камбре. Она была одна. Тревор подождал, пока она не доехала до перекрестка с Камбре-стрит и не повернула направо к Вудвейл-роуд. Мы ползком добрались до того же перекрестка. Мы повернули направо на улицу Камбре как раз вовремя, чтобы увидеть, как Соня переходит дорогу справа налево примерно в 100 ярдах перед нами. Тревор нажал на акселератор, и через несколько секунд мы поравнялись с Соней. Я улыбнулся ей и открыл заднюю пассажирскую дверь изнутри. Она быстро запрыгнула на заднее сиденье. Я видел, что она нервничала.

Мы выехали на проселочную дорогу, ведущую от поместья Гленкэрн, и остановились на большой уединенной автостоянке. Мы были там единственной машиной. Я повернулся на своем месте лицом к Соне и представил Тревора, объяснив, что мы с ним работаем вместе последние шесть лет. Она начала расслабляться. Мы изложили правила нашего контакта с ней, а также подробно рассказали о различных финансовых вознаграждениях, которые будут ей доступны, если ее информация окажется точной. Она ясно дала понять, что деньги ее не интересуют. Это не было ее причиной для того, чтобы заявить о себе. Соня ненавидела лоялистские полувоенные формирования: для нее ДСО и АОО были ничем не лучше Временной ИРА. Мы должны были согласиться. По ее словам, умирало слишком много невинных людей. Она просто хотела помочь остановить это любым возможным способом. Ей просто нужно было быть уверенной, что она может нам доверять. Мы оба заверили ее в полной анонимности.

Очевидно, брак Сони с Билли в то время был напряженным до предела из-за его участия в ДСО. Ее тошнило от его частых отлучек; она ненавидела ДСО и все, что за этим стояло. Ее самым большим страхом было то, что ее сына втянут в организацию. Она заверила нас, что, если оставить в стороне его участие в ДСО, ее муж Билли был хорошим человеком, хорошим отцом, а когда он был дома, любящим мужем. Тревор и я очень долго сидели с Соней в этой машине с работающим двигателем, чтобы нам было тепло. Мы внимательно слушали ее, пока она снимала с себя груз всех своих проблем. Мы договорились о стратегии будущих встреч. Мы также договорились о том, как связаться друг с другом для проведения срочных встреч. Соня внимательно слушала и впитывала все это без необходимости задавать бесконечные вопросы. Мы с Тревором объяснили ей, что каждый изъятый пистолет, каждый патрон, изъятый у полувоенных формирований, — это еще одна спасенная жизнь. Террористы были раковой опухолью в наших общинах, и их нужно было удалить. Их история, их религия или их политические устремления не представляли для нас абсолютно никакого интереса. Мы бы выступили против них, когда это было возможно, и уничтожили бы их. Любая помощь, которую Соня могла бы нам оказать, была бы принята с благодарностью. У нас с Тревором было более 30 источников из всех подразделений различных полувоенных группировок, как протестантских, так и католических. Еще один источник всегда был желанным.

Затем нам потребовалось несколько минут, чтобы заполнить контактную анкету источника с подробной информацией об истинной личности Сони, ее ближайших родственниках, ее детях и полном генеалогическом древе. Это было бы жизненно важно в случае, если бы она когда-нибудь была скомпрометирована. В таких обстоятельствах нам нужно было бы действовать как можно быстрее, чтобы избавить ее и всех, кто ей близок, от угрозы возмездия со стороны ДСО. Мы также, конечно, надеялись, что нам никогда не придется принимать такие меры. У Сони не было ни зацикленности, ни дурных предчувствий: она не питала иллюзий относительно того, что она задумала. Эта женщина была сильной и решительной. Только время покажет, будет ли она нам хоть сколько-нибудь полезна. Я знал, что даже в качестве 'глаз и ушей' она была настолько близка к штабу бригады ДСО, что ее информация, несомненно, была бы бесценной. Я попросил ее проявить интерес к тому, что обсуждали ее муж и его друзья из ДСО. Регистрационные номера автомобилей всех, кто приезжал к ней домой, чтобы навестить Билли или забрать его, были, например, жизненно важной информацией. Мы подробно расспросили Соню о различных мужчинах из ДСО. Она хорошо себя зарекомендовала. У меня было хорошее предчувствие по этому поводу.

Было около 10 часов вечера, когда мы высадили Соню обратно на Камбре-стрит в Вудвейле. Мы следили за ней, когда она возвращалась к своей машине. Мы проехали мимо нее как раз вовремя, чтобы увидеть, как она включила фары в своей машине и тронулась с места со стороны тротуара перед домом своей матери. Мы не узнали друг друга, когда проезжали мимо нее на перекрестке Огайо-стрит и Камбре-стрит. Мы убедились, что за ней не следили, по крайней мере, не в ту конкретную ночь.

— Что ты думаешь, Тревор? — спросил я.

— Ты знаешь, это только начало, но она действительно кажется искренней и очень хочет помочь, — сказал он.

— Высади меня на Теннент-стрит, Тревор, чтобы я мог забрать свою машину. Увидимся в Гринкасле, и мы сможем составить там наши заметки, — сказал я.

Двадцать минут спустя я подъехал на своем коричневом 'Ниссане Лорел' участку в Гринкасле. Я служил там более трех лет, с начала 1985 года по июль 1988 года, и был хорошо известен личному составу. Я услышал громкий металлический щелчок, когда сотрудник КПО нажал электронный переключатель, который автоматически открыл замок на маленьких, сильно укрепленных металлических пешеходных воротах. Офицер узнал мою машину и сделал мне знак присоединиться к нему в укрепленном бетонном блиндаже.

Я хорошо знал этого человека. Он провел меня в блиндаж и закрыл за мной тяжелую металлическую дверь. Жара внутри, создаваемая газовым обогревателем, была невыносимой. Окно из бронированного стекла, выходившее на Прибрежную дорогу и передние ворота казарм, было открыто, чтобы обеспечить беспрепятственный обзор главных ворот и подхода к станции. На полке у окна лежал пистолет-пулемет. Рядом с ним стоял дымящийся белый пластиковый стакан. Музыка наполнила воздух, когда голос Дина Мартина напевал любовную балладу из маленького портативного радиоприемника. Офицер был обычным человеком из КПО. Ему было чуть за пятьдесят, и он был хорошо известен своей неспособностью оставаться трезвым. Сегодняшний вечер не был исключением.

Он улыбался и хихикал.

'Слава богу, он должен смениться в 11 вечера', — поймал я себя на мысли.

— Послушай, шкипер, — сказал он. — Приятная музыка, теплый блиндаж и немного выпивки, чего еще может желать мужчина? — продолжил он, все еще хихикая.

Он поднял пластиковый стакан и поднес его к моему носу. Запах поразил меня, когда я вдохнул безошибочно узнаваемый острый запах виски. Очевидно, в этой чашке было очень мало кофе. Он хлопнул меня по спине.

— Все это, и мне еще платят сверхурочные, — сказал он.

Я извинился и покинул блиндаж. Дин Мартин все еще напевал на этом чертовом радио, когда я спускался по ступенькам и входил в парадную дверь полицейского участка Гринкасла. Я взбежал по лестнице открытой планировки на второй этаж. Я на мгновение остановился перед сияющей черной мемориальной доской, установленной на стене в память о нашем погибшем товарище по КПО, констебле Линдси Маккормаке. Маккормак был жестоко убит Временной ИРА в 2.45 пополудни 2 марта 1983 года возле начальной школы Баллиголан на Серпентайн-роуд. Он был полицейским из местной общины, проработал в этом районе более одиннадцати лет и пользовался большим уважением всех слоев общества. В свои 50 лет он, к сожалению, не мог справиться с двумя трусливыми молодыми 'временными', которые подошли к нему сзади и пять раз выстрелили ему в голову.

Я размышлял о том, как навестил Линдси по просьбе порядочного сотрудника Специального отдела, который очень беспокоился о его безопасности. Он попросил меня сделать все возможное, чтобы Линдси осознал, в какой реальной опасности он находится. В то время я служил в Андерсонстауне. Я посоветовал Линдси быть осторожнее и попросил его подумать о переводе на другой участок. Но он ничего не слушал. Он утверждал, что ему нравилось работать в этом ритме и что люди в его округе уважали его. Он отказался поддаваться запугиванию со стороны 'временных'. Он отказывался верить, что кто-то из местных жителей предал бы его Временной ИРА, настаивая на том, что люди из его окружения не причинили бы ему вреда и не желали бы этого. Он был прав. На самом деле его убило временное подразделение ИРА из Западного Белфаста. Линдси заплатил высшую цену за свою решимость не 'пресмыкаться' перед республиканцами, цену, которую многие до него и, к сожалению, многие после него заплатили бы за простую попытку защитить и служить всем слоям нашего разделенного сообщества. У Линдси были жена и сын. Когда я услышала о его смерти, я почувствовала себя ужасно. Возможно, я недостаточно тщательно изложил свою точку зрения? Мог ли я сказать или сделать что-нибудь еще, чтобы заставить его проявлять большую осторожность? Все мое существо было потрясено до глубины души.

Я знал Линдси Маккормака и уважал его. Для меня эта табличка на стене была не только памятником констеблю КПО, который отказался поддаваться запугиванию: это было также суровое напоминание о том, что информация жизненно важна для спасения жизни. Предупреждения Специального отдела о том, в какой степени жизнь констебля находится в опасности, остались без внимания. Эта информация могла и должна была спасти ему жизнь. Временами я критиковал подход Специального отдела к ситуациям, но даже я знал, что лучше не игнорировать информацию об угрозе смерти, исходящую от одного из их республиканских агентов. Смерть Линдси Маккормака была примером того, как все могло пойти так ужасно неправильно.

Тревор сидел один за своим столом в маленьком офисе уголовного розыска, когда я пришел присоединиться к нему. Он заполнял купон на бассейн, и на его столе стояла кружка кофе. Рядом с чайником стояла еще одна кружка с чайным пакетиком в ней. Тревор указал мне на нее и снова сел за свой стол. Мы проанализировали события предыдущих часов и решили, как лучше сообщить о вербовке нашего нового источника, не раскрывая ее личность никому, особенно тем приспешникам Специального отдела, которые, как мы знали, захотят ее скомпрометировать. Мы решили, что, если Соня действительно окажется важным источником, Специальному отделу будет передано 'подставное лицо': имя другого человека, который, как мы утверждали, предоставлял нам информацию. Слишком много наших источников в уголовном розыске были спалены некоторыми недобросовестными офицерами Специального отдела, и я не собирался снова рисковать этом случае. Я намеревался позаботиться о том, чтобы Соня оставалась в безопасности и анонимной. Она никогда не должна попасть под подозрение ДСО. Ни у одного источника в уголовном розыске не было лицензии на совершение преступлений, и в этом отношении мы знали, что с Соней мы в безопасности. Она не была связана с ДСО или занималась какой-либо другой преступной деятельностью. Она сообщала нам только то, что ей удалось узнать из разговоров наедине со своим мужем и из подслушанных разговоров между Билли и другими людьми из ДСО, которые часто посещали ее дом.

Мы завершили оформление документов незадолго до полуночи. Соня была последним дополнением к нашему списку из более чем 30 постоянных контактов по всему региону Белфаст. Если бы она оказалась такой полезной, какой казалась, она была бы бесценна. Тот факт, что она сама никоим образом не была причастна к терроризму и как таковая при нормальном ходе вещей никогда не должна была быть посвящена в какую-либо информацию ДСО или БСО, был дополнительным бонусом. Это привело бы лоялистские полувоенные формирования в состояние замешательства и подпитало бы чувство паранойи, которое, казалось, в любом случае было характерной чертой таких групп. Все, что могло бы вывести полувоенное подразделение из равновесия и вывести из строя, пусть даже временно, имело для нас огромную ценность.

В течение нескольких недель Соня регулярно встречалась с нами и рассказывала о деятельности Билли и его дружков из ДСО. Первоначально информация, которую она предоставила, была общей и непротиворечивой, и как таковая она вызвала очень мало интереса со стороны Специального отдела КПО. Они не подавали заявления о встрече с нашим новым источником: на том этапе Соня, очевидно, не представляла угрозы ни для одного из их агентов. Мы, конечно, знали, что это может измениться в любое время, и что мы должны быть готовы ответить на те наводящие вопросы, которые Специальный отдел мог бы задать нам в отношении этого источника, если и когда она действительно пробудит их любопытство.

Непринужденная болтовня спасает жизни на войне полувоенных группировок. Наш опыт доказывал, что это правда, снова и снова. Информация Сони нам очень помогла. Она не только сообщала о деятельности ДСО, она также смогла получить от одной из своих лучших подруг, которая была замужем за первым лейтенантом Адэра, очень ценную информацию о Джонни Адэре и его отрядах БСО. Соня смогла рассказать нам, кто был целью убийства со стороны ДСО: мы неизменно обнаруживали, что предполагаемыми жертвами были невинные католики из соседних республиканских поместий, и мы смогли успешно предупредить их и убрать подальше. Позже Соня сообщила нам о местонахождении оружия ДСО, и последовали очень продуктивные обыски в домах и арест добровольцев ДСО. С такими успехами интерес Специального отдела к нашему новому источнику возрос, и вскоре мы оказались вынуждены привлечь к делу подставное лицо. Соня, очевидно, начинала ставить в неловкое положение Специальный отдел, или она подвергала опасности их источники ДСО, давая возможности для их ареста отделом уголовного розыска.

Через несколько дней после того, как наш подставной человек был представлен Специальному отделу, нам стало известно от него, что некоторые его партнеры, вовлеченные в ДСО, сознательно избегали его. Очевидно, кто-то предупредил этих людей, что наш 'подставной' разговаривает, и мне не нужно было задаваться вопросом, кто это сделал. Соне повезло: если бы не наш предыдущий опыт, мы бы зарегистрировали ее и оставили открытой для компрометации недобросовестными сотрудниками Специального отдела.

Это было в среду, 3 февраля 1993 года, когда Соня сообщила о заговоре ДСО с целью убийства предполагаемого высокопоставленного 'временного', проживающего в Уайтабби Вилладж. Она не знала, кто этот человек, и не могла задать Билли никаких вопросов. Однако она смогла точно описать, где жила предполагаемая жертва убийства. Я хорошо его знал: да, он действительно был республиканцем, но совершенно определенно не был членом Временной ИРА. В любом случае, когда жизни, неважно чьей, угрожала опасность, мы поклялись защищать ее. Мы обычным образом передали нашу информацию в Специальный отдел. Я был удивлен, обнаружив, что они уже знали об угрозе смерти. Они позаботились о том, чтобы предполагаемая жертва была проинформирована об опасности, которой она подвергается, по обычным каналам полиции в форме. Соня продолжала передавать нам информацию о том, насколько решительно ДСО были настроены убить 'временного'. В один конкретный вечер за командой ДСО из роты 'D' в Баллисиллане была установлена слежка, когда они покидали Баллисиллан на украденной машине с фальшивыми номерами. За ними последовали до Уайтабби, где они были остановлены патрулем Специального отдела в форме в пределах четверти мили от дома предполагаемой жертвы. Мы знали, что они были вооружены, но по причинам, хорошо известным им самим, Специальный отдел удовлетворился тем, что просто задал им ряд обычных вопросов, прежде чем позволить им вернуться в Шенкилл. Однако, к счастью, по крайней мере в этом случае их попытка убийства была сорвана.

Во второй раз, в среду, 10 февраля 1993 года, вооруженная команда ДСО выехала с Шенкилл-роуд на угнанном красном автомобиле 'Воксхолл Астра', оснащенном съемными номерными знаками, чтобы убить того же человека. Группы наблюдения E4a при поддержке хорошо вооруженных подразделений специальной поддержки в форме (SSU) снова следили за ними, цель состояла в том, чтобы арестовать команду убийц, если они предпримут какие-либо действия в направлении намеченной жертвы. На этот раз головорезы ДСО подобрались еще ближе к своей цели, прежде чем наткнулись на явно случайную остановку дорожной полицией на дороге. Команда ДСО была настолько напугана, что немедленно бросила украденный красный автомобиль 'Воксхолл Астра' позади публичного дома Клогферн Армс на Доаг-роуд. Они сняли фальшивые номерные знаки с угнанной машины и оставили оригинальные номерные знаки на заднем сиденье автомобиля. Затем последовали обратно до их базы без каких-либо дальнейших помех.

Теперь мы упустили два шанса поймать террористов. Я был разочарован отказом Специального отдела арестовать группу убийц ДСО, которая была вооружена и находилась в движении в этих двух случаях. Хотя было маловероятно, что ДСО попытается нанести повторный удар в течение длительного времени, я боялся, что в следующий раз мы их не опередим. Так почему же Специальный отдел не предпринял никаких действий, чтобы расправиться с командой убийц? Для меня это не имело смысла. Теперь я боялся, что другое подразделение ДСО, за которым мы не могли следить, будет послано убить этого человека. Я хорошо знал предполагаемую жертву.

В четверг, 11 февраля 1993 года, я позвонил ему и попросил встретиться со мной. Мы обсудили его ситуацию. Он сказал, что местная полиция связалась с ним, чтобы предупредить о том, что 'лоялисты' планируют убить его, но не уточнив, какая группа лоялистов несет ответственность. Я объяснил, что это, более чем вероятно, мера, принятая полицией для защиты своего источника. Я сказал ему, что команда убийц была из ДСО в Шенкилле и что по какой-то неизвестной причине они были полны решимости убить его. Он поблагодарил меня за предупреждение. Через несколько дней он перезвонил мне. Он сказал мне, что отправился с некоторыми другими уважаемыми республиканцами на Шенкилл-роуд, чтобы обсудить угрозу с 'Добровольческими силами Ольстера'. Собственно, именно то, чего я предупреждал его не делать. Они были приняты высокопоставленными сотрудниками ДСО в Шенкилле, которые категорически отрицали какую-либо причастность к заговору с целью убийства. После бурной деятельности и различных телефонных звонков туда и сюда, призванных произвести впечатление на делегацию, 'услужливые' люди из ДСО, наконец, добровольно заявили, что это, более чем вероятно, заговор АОО/БСО, спровоцированный печально известной ротой 'С' Джонни Адэра из АОО. Сотрудники ДСО заверили их в своей 'добросовестности' и даже вызвались провести собственное расследование, чтобы докопаться до сути всего этого.

Объект был впечатлен этим, по-видимому, искренним ответом ДСО. Но вскоре после этого эпизода он заметил необычное увеличение количества странных автомобилей и пешеходов в окрестностях его дома. Затем с ним снова связалась полиция, которая предупредила его, что угроза со стороны лоялистов все еще очень реальна. Я напомнил ему о хорошо известном двуличии ДСО: они ничем не отличались от любой другой полувоенной группировки, когда дело доходило, так сказать, до защиты их общественного имиджа. Я сказал ему, что я не спрашивал, какая группа угрожала лишить его жизни: Я знал, что это был ДСО, а не 'Ассоциация обороны Ольстера'. Он поверил мне. И все же он никому не доверял, даже мне. Я мог бы с этим жить. Однако последнее, чего я хотел, это чтобы намеченная цель потеряла бдительность. Благодаря Соне я знал, что его жизнь все еще была в серьезной опасности.

Я был на ночном дежурстве на Теннент-стрит и в офисе уголовного розыска один во вторник, 16 февраля 1993 года, когда сразу после полуночи мне срочно позвонила Соня. Она была в очень возбужденном состоянии. Она была в доме своей матери и срочно захотела показать мне гараж недалеко от Баллисиллан-роуд в Белфасте. Она попросила меня встретиться с ней на Баллисиллан-роуд через десять минут: у нее было очень мало свободного времени. Поскольку Соня должна была сама ехать на встречу и обратно, мне не нужно было брать с собой другого офицера в этом случае. Я вышел из полицейского участка один и через несколько минут остановил машину уголовного розыска рядом с 'Ниссаном' Сони. Указав мне следовать за ней, она свернула с Баллисиллан-роуд на небольшой переулок, где остановилась. Она указала на несколько близлежащих гаражей.

— В одном из этих гаражей есть украденный 'Форд Эскорт', — сказала она, — он в том, который не заперт. Этой машиной воспользуются завтра вечером. Они возвращаются за 'временным' в Уайтабби, — заключила она.

Ночь была очень тихая, и мои шаги отдавались эхом при каждом шаге по бетонной дорожке, пока я как можно тише пробирался к дверям гаража. Место, где я стоял, было залито светом огромных прожекторов по периметру промышленного комплекса. Я попробовал открыть одну из гаражных дверей. Она была заперта. Следующая гаражная дверь поддалась, когда я нажал на ручку вниз. Я не открывал его полностью: в этом не было необходимости. Внутри стоял белый "Форд Эскорт" с красным капотом. Я записал регистрационный номер и снова закрыл дверь гаража так быстро и тихо, как только мог. Я знал, что нам придется быстро покинуть этот район, если мы не хотим привлечь нежелательное внимание к нашему присутствию. Я вернулся к машине Сони и поблагодарил ее за информацию. Не было времени на пустую болтовню или обмен любезностями. Мы оба знали, что нам придется действовать быстро, если мы хотим положить конец заговору ДСО об убийстве.

Соня выехала на Баллисиллан-роуд и повернула налево, к Крамлин-роуд. Я поехал дальше по Крамлин-роуд и на светофоре повернул направо на Теннент-стрит. Вернувшись за свой стол в офисе уголовного розыска, я позвонил Тревору домой, чтобы сообщить ему новости, как это было у нас принято на том этапе. Тот факт, что было далеко за час ночи, не беспокоил Тревора. Когда дело доходило до спасения жизней, мы знали, что крайне важно действовать как можно быстрее. Я попросил коллегу из уголовного розыска сверить регистрационный номер автомобиля 'Форд Эскорт' с нашим центральным индексом транспортных средств. Я наливал себе чашку кофе, когда он закончил телефонный разговор с ЦИТС.

— Это угнанная машина, шкипер, — сразу же доложил мой коллега. — Это было сделано вчера на Майлуотер-Уэй в квартале Нью-Моссли в Гленгормли, — добавил он.

'Да!' — подумал я, садясь писать краткий обзор известных мне фактов и набрасывая схему гаражного комплекса, в котором находилась украденная машина. Я также отметил тот факт, что автомобиль должен был использоваться в попытке убийства ДСО, за которой мы некоторое время следили со Специальным отделом. Я повесил записку под дверью Специального отдела. Оно было в запечатанном конверте, адресованном моему коллеге из Особого отдела, офицеру, которому, как я чувствовал, я мог доверять. По большому счету, он был не более способен, чем я, спорить с начальниками своего Специального отдела, но он был искренним человеком и новичком на своем посту.

Следующим вечером, 16 февраля 1993 года, в гаражах появилось подразделение ДСО. Там было несколько машин ДСО. Они совершенно не подозревали, что находятся под наблюдением тайных подразделений Специального отдела. Угнанный автомобиль 'Форд Эскорт' был вывезен из гаража. Теперь на нем был другой регистрационный номер, а красный капот выкрашен в белый цвет: ДСО были заняты подготовкой к этой конкретной миссии. Трое из их добровольцев сели в машину сопровождения и поехали в сторону Ньютаунабби, сопровождаемые оперативниками E4a. За транспортным средством пристально следили, поскольку оно сделало несколько остановок в районе Ньютаунабби, прежде чем отправиться в сторону деревни Уайтабби. Соня предупредила нас о том, что ДСО будет использовать радиочастотные сканеры, но это нас не слишком беспокоило, потому что вся связь нашего специального подразделения осуществлялась по высокозащищенной радиосети, к которой не могли получить доступ любители. Мы также знали, что команда убийц будет поддерживать прямую радиосвязь с конвоем других сотрудников ДСО, путешествующих вместе с ними. Это была крупная операция ДСО. Было затрачено много усилий в попытке убить человека, цель которого они так яростно отрицали. Вот и все из-за искренней озабоченности, которая была выражена иерархией ДСО.

Тревор и я слушали по нашей обычной защищенной радиосети КПО, ожидая подтверждения арестов, которые должны последовать, если начальство Специального отдела дадут свое разрешение. Когда группа убийц подъехала к деревне Уайтабби со стороны Олд-Шор-роуд, подразделения поддержки специального подразделения в форме уже готовились к 'жесткой остановке' (тарану) их автомобиля.

Мы ждали, затаив дыхание, когда контакт со Специальным отделом позволил нам послушать драму, разворачивающуюся по радио Специального отдела в их оперативном зале в участке Каслри. В 6.47 вечера 'Форд Эскорт' въехал в Уайтабби Виллидж и направлялся к Шор-роуд и их предполагаемой цели. Внезапно, в порыве возбуждения, машины подразделения специальной поддержки протаранили автомобиль подозреваемых до того, как он выехал на Шор-роуд.

Тридцатипятилетний Гэри Дэвис, водитель угнанного автомобиля, запаниковал и выбросил пару перчаток из приоткрытого водительского окна. Его извлекли из автомобиля и арестовали. Второй мужчина, 33-летний Стюарт Макдауэлл, выпрыгнул с заднего сиденья угнанной машины и попытался скрыться от полиции. Его преследовали и арестовали на небольшом расстоянии. Незадолго до ареста он попытался выбросить пару черных шерстяных перчаток, но полиция немедленно забрала их. Пассажир переднего сиденья в угнанной машине, 34-летний Стивен Питман, попытался быстро выпрыгнуть из нее, но его немедленно арестовали и положили на землю. На нем все еще была пара черных шерстяных перчаток, а в кармане брюк лежала красно-черная шапочка. Все трое подозреваемых сотрудников УВФ не оказали сопротивления и были уложены на пол в течение нескольких секунд нашими подразделениями специальной поддержки.

Угнанный автомобиль был обыскан, и были обнаружены два крупнокалиберных пистолета, заряженный полуавтоматический пистолет 'Смит-Вессон модель 59' и полностью заряженный револьвер 'Рюгер' калибра .357 Магнум. На заднем сиденье были обнаружены радиопередатчик и сканер, а также бейсбольные кепки и перчатки, которые были поспешно выброшены. Все трое подозреваемых членов ДСО были доставлены в полицейское управление Каслри для допроса.

Судебно-баллистическая экспертиза пистолета 'Смит-Вессон' установила, что ранее он использовался в трех расстрелах, которые имели место в районе Северного Белфаста в период с июля по октябрь 1992 года. Все три нападения были приписаны ДСО. Револьвер 'Рюгер' был украден из дома констебля КПО в Каррикфергусе 24 марта 1991 года. По крайней мере, один из наших собственных пистолетов снова был в надежных руках.

Когда пыль осела, произошел неизбежный разбор полетов. Прежде всего, была спасена жизнь. Цель неоднократно предупреждалась об угрозе ранее, но это было не более чем упражнением полиции по 'прикрытию задницы' на случай, если что-то пойдет не так. Мы действовали быстро и профессионально, чтобы спасти жизнь этого человека, и этот случай сам по себе был наглядным примером того, насколько многого можно достичь, если уголовный розыск и Специальный отдел смогут работать в команде. Мы вернули украденную машину не из рук преступников, а из рук безжалостного подразделения активной службы 'Добровольческих сил Ольстера', намеревавшегося совершить убийство. Мы изъяли два мощных огнестрельных оружия ДСО, которые больше никогда не будут использоваться для нанесения увечий или убийства кого-либо. Наконец, мы арестовали трех трусливых членов ДСО, которые вызвались совершить убийство. Наши суды устали от таких людей. Предыдущие подобные случаи, когда группы боевиков арестовывались на ходу, приводили к тюремному заключению виновных на срок от десяти до шестнадцати лет. Пройдет немало времени, прежде чем у этих конкретных членов ДСО появится шанс снова принять участие в заговоре с целью убийства.

Также было очень интересно отметить, что все трое арестованных мужчин были членами роты 'D' 1-го батальона ДСО из Баллисиллана. К счастью, их командир всегда хвастался тем, что планируют сделать его люди. Он был хорошим другом Билли, мужа Сони. Я должен был быть очень благодарен Билли за способность извлекать информацию из таких людей, как этот, и за готовность Сони поделиться с нами деталями, что позволило нам отслеживать их смертоносные планы и принимать превентивные меры. В нашей маленькой грязной войне в Северной Ирландии такие невинные разговоры, как этот, спасли много невинных жизней.

Глава 15. Давая сдачи

В начале 1990-х годов избиения в качестве наказания и простреленные колени были обычным явлением по всей провинции. Многие жертвы просто появлялись по предварительной договоренности в переулке или на пустыре, чтобы их жестоко избили или прострелили руку или ногу за какой-нибудь предполагаемый проступок. Немногие из этих преступных нападений были когда-либо раскрыты или даже должным образом расследованы, потому что жертвы не хотели даже делать заявления, не говоря уже о том, чтобы опознать ответственных за это головорезов. Это было прискорбно, но вполне объяснимо, учитывая тот факт, что каждая из жертв должна была продолжать жить в своих общинах бок о бок с теми самыми людьми, которые нанесли им ужасные увечья.

Мне никогда не было легко позволить кому-либо из головорезов полувоенных формирований, ответственных за такие нападения, остаться безнаказанным. Я рассматривал каждый подобный случай, который попадался мне на пути, как крупное преступление. Я всегда высматривал случай, когда они допустят ошибку и оставят мне подсказку, тем самым позволив нам выступить против них и сделать из них пример — независимо от того, к каким религиозным или политическим убеждениям они будут заявлять о своей принадлежности. Похищение и незаконное лишение свободы взрослых с целью их наказания было достаточно плохо, но именно случаи, когда жестокие так называемые наказания применялись к детям, я находил поистине отвратительными.

Был прекрасный летний день в субботу, 8 мая 1992 года, когда команда карателей 'Добровольческих сил Ольстера' из двух человек похитила 15-летнего мальчика на глазах группы его друзей в Лигониеле. Они потащили его, кричащего и брыкающегося, на территорию близлежащей приходской церкви Святого Марка, в сад позади дома священника на Лигониел-роуд. Именно там, на этом тихом церковном дворе, эти два головореза ДСО совершили свое жестокое нападение 'в наказание'. Один из двоих прижал мальчика к земле и заставил его вытянуть левую руку. Затем другой бандит бросил большой тяжелый камень с зазубренными краями ему на левую кисть. Удар фактически оторвал мальчику большой палец и в то же время сломал все кости в его руке. Мужчина из ДСО, протягивавший руку ребенка, закричал:

— Черт возьми, ты прямо оторвал ему большой палец, Джорди.

— Да и черт с ним, — последовал ответ.

Человеку, державшему в руках камень, было наплевать на нанесенный им ущерб.

Затем пара трусов сбежала с места происшествия и успешно скрылась, оставив свою жертву искалеченной, истекающей кровью и совершенно одного на территории церкви. Эти 'храбрые' добровольцы ДСО, предположительно защитники юнионизма и протестантского народа, несомненно, на этот раз гордились собой, жестоко расправившись с невинным членом своей общины за какой-то предполагаемый проступок. Ребенок, у которого не было ни малейшего шанса вырваться из их хватки. Ребенок, который не оказал никакого сопротивления и которому не дали шанса заявить о своей невиновности. Хорошие люди из изначальных Добровольческих сил Ольстера, бойцы 36-й Ольстерской дивизии, как протестанты, так и католики, которые тысячами гибли на Сомме, защищая свободу своих соотечественников, перевернулись бы в могилах, узнав, что акты такой отвратительной трусости совершаются от их имени. Двое головорезов ДСО, которые в тот день напали на того мальчика на церковном дворе, были не более чем громилами, простыми и невзрачными. Я искренне наслаждался перспективой упрятать таких людей за решетку.

В сопровождении коллег-полицейских я посетил место преступления, чтобы начать расследование. Крови было очень мало, учитывая серьезность нападения. Я, как обычно, воспользовался услугами специалистов по сбору улик на месте преступления, фотографа и дактилоскописта. Мы пробыли на месте преступления в течение нескольких часов. Моя кровь кипела. ДСО не должны были остаться безнаказанными. Это было издевательство в худшем его проявлении. Если бы эти люди не были привлечены к ответственности за это преступление, и быстро, кто был бы следующим, десятилетний или шестилетний ребенок? Я решил, что сделаю все, что в моих силах, чтобы остановить двух головорезов, ответственных за это преступление, на их пути.

Первоначальные расследования предполагали, что избиение в качестве наказания было полностью санкционированной атакой ДСО, однако причины такого решения были расплывчатыми и неконкретными. Это отдавало обычной некомпетентностью роты 'D' 1-го батальона. Я связался с Соней и объяснил, что произошло. Я знал, что у нее абсолютно не было времени ни на этот, ни на какой-либо другой вид деятельности ДСО. Поскольку ее муж Билли был хорошим другом местного командира роты 'D' в Баллисиллане, вполне возможно, что при небольшом женском уговоре он согласится раскрыть имена двух ответственных сотрудников ДСО. Соня была вне себя от гнева, когда узнала подробности инцидента. Она сказала, что сделает все, что в ее силах, чтобы помочь нам, и по тону ее голоса я понял, что она именно это и сделает.

Когда я вернулся на станцию метро Теннент-стрит, я связался с больницей Ольстера в Дандональде, чтобы узнать о состоянии ребенка. Мне очень хотелось поговорить с ним. Его состояние было серьезным: он все еще находился в шоке и испытывал сильную боль, и поэтому лечащим врачом был признан непригодным для снятия показаний. В любом случае, я не мог взять у него показания без присутствия его родителей. Мне позарез нужно было спросить его, знает ли он, кто несет ответственность за нападение. Его друзья были слишком напуганы, чтобы даже заговорить с моими детективами. Я надеялся, что сам пострадавший будет более откровенен, когда будет готов к даче показаний.

Соня в очередной раз доказала, что держит свое слово. Я получил запрос по нашей защищенной радиосети связаться с моей 'сестрой'. Я знал, что это значит, и я точно знал, где связаться с Соней. Она сразу же ответила на звонок в дом своей матери. Она смогла рассказать мне, что именно Джорди Уотерс-младший бросил камень на руку мальчика и что приятель Джорди Чарли 'Попай' Дэвидсон удерживал жертву на месте. Оба этих человека были мне хорошо известны. Соня также смогла подтвердить, что ДСО санкционировала избиение, но никто не мог сказать почему. По-видимому, сами ДСО все еще пытались установить причины жестокости нападения. Соня говорила, не переводя дыхания. Как только она закончила, она положила трубку. Не было никакой пустой болтовни. Никаких просьб о вознаграждении. Никаких осложнений. Соня воплощала в себе все, чем может быть хороший информатор. У нее не было судимости и она ненавидела все полувоенные формирования, с какой бы стороны они ни находились. Мы прошли такой долгий путь с тех пор, как она впервые вступила со мной в контакт с помощью этой маленькой записки. В некотором смысле, мотивация Сони для того, чтобы пойти на сотрудничество, меня не касалась. Она была страстно привержена делу оказания нам помощи, это было ясно, и я был просто так рад, что она была там. Осведомители в области обычных преступлений стоили десять центов. Информаторов калибра Сони, которые могли бы помочь нам активно бороться с терроризмом, было немного.

Я был полон решимости, что Соня была одним из источников, который никогда не 'спалит' Специальный отдел . Они понятия не имели, кто она такая, и я намеревался оставить все как есть. Раскрытие ее личности определенно не послужило бы общественным интересам: на самом деле совсем наоборот. По словам самой Сони, командир роты 'D' ДСО болтал с гораздо большим количеством людей, чем ее Билли, и поэтому вполне вероятно, что Специальный отдел уже знало о том, что происходит в этом случае, и о том, кто именно несет ответственность за нападение на мальчика. Однако у них не было намерения делиться своей информацией с нами в отделе угрозыска. Особенно если это приведет к аресту или, что еще хуже, осуждению и тюремному заключению одного из их информаторов.

Вооруженный этой новой и жизненно важной информацией от Сони, я решил связаться с родителями мальчика. Возможно, я смог бы уговорить их довериться мне. Из местных запросов я узнал, что ДСО и их сторонники в целом были возмущены жестокостью нападения на мальчика. Этот конфликт по этому вопросу был чем-то, что я мог бы использовать в наших интересах. Я позвонил, чтобы повидаться с родителями мальчика в их доме в Лигониэле. Порядочные и законопослушные люди, они были в ужасе от этого неспровоцированного нападения на их ребенка. Они понятия не имели, кто несет за это ответственность, и их сын тоже ничего им не говорил. На самом деле местные жители в этом районе, которые были лояльны к ДСО, сказали им не сотрудничать с полицией. Я потратил много времени, объясняя им, что, если я не поймаю двух головорезов ДСО, ни один ребенок в их округе не будет в безопасности от подобного нападения, и что поэтому я нуждаюсь в их всестороннем сотрудничестве. Как бы они ни были согласны со всем, что я сказал, они боялись за жизнь своего ребенка. Я обнаружил барьер, недостаток доверия, но я знал, что если я смогу убедить их противостоять местному ДСО, тогда я смогу продвинуть это расследование на совершенно новый уровень. Я спросил их, знают ли они человека из КПО, слову которого они могли бы доверять. Они упомянули своего старого соседа, человека, которого они уважали и которым восхищались. Его звали Тони, и они слышали, что он был полицейским КПО на мотоцикле. Однако они потеряли с ним контакт с тех пор, как он переехал.

Я знал Тони: он служил в участке КПО в Каррифергусе, графство Антрим. Я спросил их, могу ли я связаться с ним от их имени и попросить его поговорить с ними. Я ясно дал понять, что точно знаю, кто напал на их ребенка и нанес ему тяжелые увечья, но мне нужно было услышать это от него. Что мы должны были встать и противостоять этим двум людям; что таким головорезам не было никакого оправдания избивать кого-либо. Мы знали, что даже ДСО сочла, что наказание, назначенное мальчику, было совершенно чрезмерным, даже по их стандартам. Тот факт, что ДСО не вооружила пару нападавших, красноречиво говорил об их ожиданиях. К сожалению, выбор добровольцев для проведения избиения оставлял желать лучшего. Джордж Уотерс был хорошо известен в округе своей порочной жилкой, и все же его командир принял решение натравить его на ребенка. Я знал, что в ДСО существуют разные мнения: Я чувствовал, что назревает буря, и я не собирался упускать шанс использовать любые подобные трения между различными фракциями ДСО в наших интересах.

Я связался с Тони, другом семьи из полиции. Я объяснил ему, что именно я обдумывал: мне нужна была семья рядом со мной, со мной, если я хотел должным образом и эффективно разобраться с двумя головорезами ДСО. Я не пытался преуменьшить чудовищность того, что ожидало семью впереди. И Тони, и я знали, что ДСО может очень легко ополчиться на них. Тони согласился сделать все возможное, чтобы убедить семью сотрудничать. Тем временем я отправился заручиться поддержкой родителей детей, которые были с мальчиком, когда его похитили. Чем больше показаний мы получим от свидетелей, тем больше у нас шансов добиться обвинительных приговоров против Уотерса и Дэвидсона.

Однако я недооценил ДСО. Их командир роты 'D' позаботился о том, чтобы в воскресной газете была опубликована статья о предполагаемой причастности пострадавшей стороны к местной преступности. Конечно, это была чушь, но этой истории было достаточно, чтобы гарантировать, что молодая жертва потеряла много сочувствия и поддержки со стороны общественности. Местных жителей снова предупредили, чтобы они не сотрудничали с полицией.

Потеря любого из пальцев является травматичной и доставляющей хлопоты. Однако потеря большого пальца делает руку практически бесполезной и считается серьезной инвалидностью. Вы теряете способность хвататься за что бы то ни было. Молодой пострадавший перенес болезненную операцию, чтобы попытаться сохранить как можно больше движений в левой руке. Но, несмотря на несколько таких попыток помочь ему, он навсегда остался инвалидом. Подвергаясь теперь жестокому запугиванию на постоянной основе, родители ребенка обнаружили, что их решимость ослабевает. Теперь у них был вполне реальный страх перед возмездием ДСО, если их сын сделает заявление, в котором назовет двух правонарушителей. Я был взбешен таким развитием событий. Мне срочно нужны были показания мальчика, если я хотел начать судебное преследование против этих двух головорезов.

Во вторник, 11 мая 1992 года, я немного повысил ставки. Что, если бы мы смогли, предложил я семье, переселить их из этого района, за много миль от Лигониэля, прежде чем были предприняты какие-либо действия против Уотерса и Дэвидсона? Позволят ли они тогда своему сыну изложить факты, назвав пару, которая так тяжело ранила его? Родителям нужно было время, чтобы подумать об этом, и они попросили немного времени. Решение было за ними. В конце концов, для их сына было слишком поздно. Но если бы ДСО это сошло с рук, у них была бы лицензия на убийство или нанесение увечий любому другому ребенку в этом районе, который перешел им дорогу. Я решил на некоторое время отступить: я сделал все, что в моих силах. Я поблагодарил родителей мальчика за их поддержку, дав им понять, что я полностью осознаю чудовищность возможных последствий для семьи, если они выступят с заявлением о даче показаний против ДСО. Они знали, где меня найти, если решат, что все равно хотят действовать.

Соня слышала, что Уотерс нисколько не был обеспокоен полицейским расследованием: очевидно, он считал, что травма мальчика была очень забавной. По прошествии времени без каких-либо действий полиции против преступников ДСО почувствовали себя в безопасности, зная, что их запугивание и железная хватка страха, которую они держали в своем собственном сообществе, в очередной раз оказались реальным препятствием для полиции. Это опечалило меня, но я должен был признать, что для меня, как для члена КПО, было нормально проповедовать о моральной правоте сотрудничества с нами, но, в конце концов, мне самому не приходилось постоянно жить в этих районах, кишащих полувоенными формированиями.

Во вторник, 18 мая 1992 года, через десять дней после жестокого нападения на мальчика, я зашел в дом на Флеш-роуд в Лигониеле, где, как я знал, меня встретят чашкой чая. Это была обычная 'остановка на чай' для Тревора и меня. Тамошний хозяин, автомеханик и очень порядочный человек, разрешал другим механикам использовать его гаражи для ежедневной работы с автомобилями. На самом деле, этот человек регулярно забирал наши машины из участка и готовил их для нас к проверке на ТО. Обычно там за чаем собиралось от трех до десяти местных мужчин. Большинство посетителей дома этого человека были безобидными местными жителями, абсолютно не связанными с лоялистскими полувоенными группировками. Порядочные мужчины, которые терпели наши импровизированные визиты практически без критики. Подшучивание в целом было хорошим. К сожалению, некоторые другие посетители, которые также прибывали без предупреждения, были из различных местных лагерей лоялистов. Они бы очень мало сказали нам в такой обстановке, едва терпя нас, вместо того чтобы приветствовать наше присутствие. Джонни Адэр, командир роты 'С' ДСО, время от времени наведывался туда по тому или иному делу.

Когда мы зашли туда, я не был особенно удивлен, обнаружив военного командира роты 'D' ДСО в Баллисиллане и его первого лейтенанта, потягивающих чай из чашек. Хотя я много слышал об этом конкретном 'сорняке', на самом деле это был первый раз, когда я действительно встретился с ним. В тот день нас с Тревором сопровождал сотрудник Специального отдела, который был новичком на Теннент-стрит, но у нас не было намерения информировать присутствующих о его статусе особиста. Для людей, собравшихся на кухне, он был просто еще одним сотрудником уголовного розыска.

Я расспросил местного командира ДСО о жестоком характере нападения с целью наказания и его ужасных последствиях для 15-летней жертвы. Он сказал очень мало, но ясно дал понять, что знает, что я не получаю абсолютно никакого содействия от пострадавшей стороны и его родителей. Когда он говорил, на его загорелом лице играла самодовольная улыбка, которая действительно задела меня: он явно наслаждался тем фактом, что страх перед репрессиями ДСО препятствовал нашему расследованию. Тревор увидел, что я начинаю нервничать, и потянул меня за руку, протягивая кружку горячего крепкого чая. Стоя спиной к старшему сотруднику ДСО, Тревор подмигнул мне и отрицательно покачал головой, широко улыбаясь. Тревор жил ради таких моментов, как этот: он знал, что должно было произойти. Этот хвастун из ДСО без конца заводил меня, и он как раз собирался получить взбучку от моего языка. Я повернулся к нему, не отходя ни на шаг от его лица, и наклонился к нему еще ближе.

— Послушай, — сказал я, — я скажу тебе, что я сделаю. Вы пришлете мне человека из ДСО, который бросил этот камень на руку ребенку, и я просто отправлю его в тюрьму за намеренное причинение тяжких телесных . Один севший за покушение. Забудем о другом парне: он был вовлечен лишь минимально. Мы не будем упоминать похищение, незаконное лишение свободы или тот факт, что весь эпизод был злонамеренным избиением, вдохновленным ДСО. Но если ты будешь морочить мне голову, я вернусь сюда за ними обоими и прижму их по полной.

По выражению его лица я понял, что 'сорняк' был не слишком доволен. Он не привык к угрозам, ни от кого либо. Он надулся, как воздушный шар. Его лицо покраснело и исказилось. Когда он все-таки заговорил, его голос был похож на пронзительный крик.

— Кем, черт возьми, ты себя возомнил? — воскликнул он. — Ты мне угрожаешь?

Я ответил:

— Я? У меня нет абсолютно никаких иллюзий относительно того, кто я есть. Я всего лишь обычный полицейский, выполняющий свою работу, как я ее вижу. Твоя проблема в том, что я чертовски хорош в этом. Я никому не угрожаю. Я просто говорю тебе, что именно я сделаю. Так что отправь своего громилу ко мне, чтобы он получил то, что ему причитается, или я буду здесь через пару недель, чтобы забрать их обоих. Выбор за вами, и это так просто.

'Сорняку' потребовалось некоторое время, чтобы в точности осознать то, что я сказал, и когда он это сделал, то потерял самообладание. Внезапно и без предупреждения он оказался там, прямо перед моим лицом, его правая рука приняла форму пистолета.

— Видите, вы, два ублюдка, — сказал он, направляя воображаемый пистолет на Тревора и на меня, — я прослежу, чтобы вы, ублюдки, получили по одному в голову.

— Да, да, — ответил я, — твоя единственная проблема в том, что нам не по пятнадцать лет, и нас тоже нелегко напугать. Так что скажи своему громиле, чтобы он поехал на Теннент-стрит повидаться со мной, прежде чем мне придется прийти сюда за ним, — добавил я.

Он просто стоял там и таращился на нас, оглядывая кухню в поисках поддержки. Но это никого не интересовало. Присутствующие знали, что мы с Тревором говорили откровенно, и такого рода конфронтация не была для них чем-то новым. Любые трудности, возникавшие между командиром ДСО и нами, были нашей проблемой: они просто хотели, чтобы мы держали это подальше от их окружения. Эти люди могли бы гонять Тревора и меня по всей кухне, если бы им пришла в голову такая мысль. Они знали это. Мы это знали. Этого просто никогда не случалось. Я полагаю, они рассматривали это место как своего рода точку соприкосновения, место, где мы могли говорить о чем угодно, кроме политики или полувоенных формирований. У нас с Тревором было много таких 'остановок на чай'. Одной из наших любимых остановок и той, которая позже причинила нам больше всего огорчений, был дом Джонни Адэра, но это уже другая история.

Лидер ДСО в замешательстве оглядел комнату, прежде чем выскочить из кухни и выехать с подъездной дорожки. На самом деле, я больше никогда с ним не разговаривал. Я продолжал ненавязчиво преследовать его и делал все, что было в моих силах, чтобы вернуть его в тюрьму, где ему и место. Он никогда не узнает, насколько ему повезло более чем в одном случае.

Почти месяц спустя, утром во вторник, 15 июня 1992 года, я был в офисе уголовного розыска на Теннент-стрит, когда меня неожиданно навестили раненый мальчик и его родители. Теперь пара хотела, чтобы их сын в полной мере сотрудничал с полицией. У них было только одно условие: чтобы мы не выступали против ДСО до тех пор, пока они не будут вывезены из Лигониэля. Мы были только рады согласиться на это. Я записал свидетельские показания очень храброго 15-летнего мальчика, в которых он назвал имена своих нападавших, обоих из которых, как оказалось, он хорошо знал. Это был случай определенного опознания нападавших, а не просто слабой идентификации.

Наше дело против Джорджа Уотерса-младшего и Чарли 'Попайя' Дэвидсона было почти завершено. Чем скорее мы сможем приступить к их аресту, тем лучше, но теперь нам придется ждать, пока семья, находящаяся под угрозой, не будет переселена. Их решение сотрудничать с нами было очень смелым шагом для всех них, и я намеревался полностью поддержать их. Очевидно, они много дней мучились над тем, что делать. Совет полицейского-мотоциклиста Тони заявить о себе убедил их в том, что это был правильный поступок.

Оба нападавших, Джордж Уотерс-младший и Чарли 'Попай' Дэвидсон, позже предстали перед Королевским судом Белфаста на Крамлин-роуд и признали себя виновными в жестоком нападении на 15-летнего мальчика, которого они покалечили. Признание вины означало, что не было необходимости вызывать ни одного ребенка на свидетельское место, что было благословением. Это, по крайней мере, была одна трусливая атака, которая не сошла ДСО с рук. Что касается Джорджа Уотерса-младшего, обвинения, с которыми он столкнулся в связи с этим конкретным нападением, были наименьшей из его проблем. Он столкнулся с гораздо более серьезными обвинениями, когда позже в тот же день предстал перед Королевским судом Белфаста. Обвинения в преступлениях настолько серьезных, что отражают истинную природу зверя, ответственного за нападение на 15-летнего мальчика на территории церкви в тот день.

Для меня, по крайней мере, это был хороший результат, но счастливого конца ни для пострадавшей стороны, ни для его семьи не было. Вскоре после переезда отец погиб в результате трагического несчастного случая, вдали от проблем в Белфасте и совершенно не связанного ни с нападением на его сына, ни с ДСО. И вот мальчику пришлось смириться со смертью своего отца, а также с тяжелой инвалидностью, которая, полученная в момент безумия двумя головорезами ДСО, останется с ним на всю оставшуюся жизнь.

Тем не менее, по крайней мере, в этом случае мы, Королевская полиция Ольстера, могли бы закрыть дело с чувством гордости, зная, что мы сделали все возможное для ребенка и его семьи. Помимо этого, мы также научили роту 'D' 1-го батальона ДСО , что мы не потерпим подобной преступной деятельности, что, когда и где возможно, мы будем продолжать выявлять слабые места в их броне и использовать их. Жертвам таких нападений 'для наказания' сейчас или в будущем не мешало бы последовать этому примеру мужества со стороны обычной семьи. Семья, которая выступила вперед даже перед лицом самых жестоких запугиваний, чтобы добиться справедливости для своего мальчика.

Глава 16. Защищая всех людей

Во время расследования жестокого избиения 15-летнего подростка мы с Тревором проводили слишком много времени в районе Лигониэля. Мы стали очень неравнодушны к кулинарным изыскам одной конкретной лавки с рыбой и чипсами в конце Лигониел-роуд. В то время мы не могли этого знать, но, несмотря на все наши усилия оставаться в тени, наше присутствие в этом районе почти ежедневно не осталось незамеченным местной Временной ИРА. Для них мы были врагом, неприемлемым лицом презираемой полиции.

Специальный отдел связался со мной в моем офисе, чтобы предупредить меня, что местный подозреваемый в том, что он 'временный', Кевин (не его настоящее имя), из квартала Лигониэль, активно готовился к убийству меня и Тревора от имени Временной ИРА в Ардойне, и он уже определил схему, обычный распорядок, которой мы неосознанно установили. Мы хорошо понимали, что в те дни рутина могла быть смертельно опасной. Нам посоветовали держаться подальше от квартала Лигониэль, иначе мы рискуем потерять свои жизни. Этот своевременный совет Специального отдела был желанным, и мы не собирались его игнорировать. Я хорошо знал Кевина, а также точно знал, в какой команде безжалостных 'временных' он работал. Об их кровожадности ходили легенды.

Мы с Тревором не теряли времени даром. Мы немедленно сократили частоту наших визитов в Лигониэль. К этому моменту я получил свидетельские показания от 15-летнего подростка, в которых были названы имена двух мужчин из ДСО, ответственных за нападение на него, но нам еще предстояло проделать большую работу, чтобы убедить родителей других детей выступить в поддержку своего друга. Все это требовало времени, и поэтому у нас все еще были причины слишком часто заходить в район Лигониэля и покидать его. Тем не менее, какими бы ни были риски для нашей личной безопасности, мы не собирались прекращать преследование двух нападавших на мальчика на данном этапе.

Тем временем Соня предупреждала нас, что ее муж Билли и его соратники были не в восторге от наших постоянных усилий по поиску местных свидетелей в связи с нападением ДСО. Она также смогла рассказать нам, что Билли и его дружки добивались санкции на нападение на нас от высшего руководства ДСО. Она посоветовала нам быть очень осторожными и пообещала держать нас в курсе любых дальнейших событий. Она рассказала нам, что ее муж скоро собирается в отпуск в Испанию с шестью или семью другими людьми из ДСО. 'Временные' открыли огонь по домам нескольких известных игроков ДСО и АОО, и Соня подтвердила, что Билли уходил, чтобы попасть в офсайд для своей собственной безопасности. Соня была рада, что он уезжает: это означало, что он будет вне досягаемости 'временных' по крайней мере неделю. Она также рассказала нам, что Билли упомянул о предстоящей операции ДСО по нанесению ответного удара ИРА, но, к сожалению, у нее возникли проблемы с получением от него каких-либо дополнительных подробностей об этом. Я был свидетелем из первых рук слишком многих трагических результатов попыток ДСО нанести ответный удар по ИРА. Вообще говоря, такие усилия были направлены против соседнего католического населения в целом, и большинство жертв были невинными людьми, которые просто оказались не в том месте в неподходящее время. Я обратился к Соне с просьбой сделать все возможное, чтобы выяснить, кто должен был стать несчастной мишенью в данном случае.

Незадолго до полуночи во вторник, 22 июня 1993 года, я был дома один с двумя моими маленькими сыновьями, когда мне позвонила Соня. Она была чрезвычайно взволнована. У нее была вся необходимая нам информация. Очевидно, ее муж в тот же день уехал на каникулы за границу со своими товарищами по ДСО. Накануне она каталась с ним, и когда они проезжали через националистическое поместье Лигониэль на обратном пути в Шенкилл из Антрима, Билли рассказал ей все о 'временном', убийство которого готовили ДСО. Ей нужно было срочно поговорить с нами, но она не хотела говорить по телефону. Я объяснил ей, что не могу уехать немедленно, но согласился перезвонить ей позже и сообщить время, которое устроит нас всех. Мы решили, что Тревор и я встретимся с ней в месте недалеко от Шенкилла, но подальше от любопытных глаз ДСО: в безопасном месте, где она часто встречалась с нами раньше. Моя жена Ребекка гостила у своей двоюродной сестры в Миллисле и должна была вернуться с минуты на минуту.

Я тем временем оделся и собрал все, что нам понадобится для заметок. Через короткое время я был готов к дороге. Все, что мне теперь нужно было сделать, это позвонить Тревору домой в графстве Антрим.

Несмотря на поздний час, Тревор сказал, что будет готов встретиться со мной как можно скорее. С ним всегда было одно и то же. Днем или ночью, он выходил без вопросов. Детективов с такой целеустремленностью, как у него, было немного. Это был вопрос жизни и смерти для какого-то несчастного индивидуума: это было все, что Тревору нужно было знать. Ненужных вопросов не было. Никаких оправданий. Его здравый смысл вкупе с его способностью гарантировать, что он никогда не делал и не говорил ничего, что могло бы скомпрометировать наши источники, сделали его бесценным партнером. К этому моменту мы работали вместе уже более восьми лет. Наши соответствующие сильные и слабые стороны были хорошо известны друг другу. Правда заключалась в том, что мы были больше похожи на братьев, чем на полицейских партнеров. Мы научились очень необходимому искусству прикрывать друг другу спину. Мир работы с информаторами был полон опасностей не только для нас, но и для самих наших источников. С годами у нас выработался почти животный инстинкт опасности. Мы организовали наши встречи в местах, где мы могли видеть прибытие любых случайных машин или пешеходов. Мы также тщательно выбирали наше время. Были случаи, когда это было невозможно. Времена, подобные этому, когда именно Соня командовала. В таких случаях все, что мы могли сделать, это действовать с крайней осторожностью.

К этому времени наши методы проведения собеседований были отточены, и мы добивались успеха за успехом даже с самыми закоренелыми террористами. В комнате для допросов в полицейском участке Каслри мы были так же эффективны против Временной ИРА, как и против лоялистов. На самом деле, нам нечего было доказывать кому-либо в уголовном розыске: наш послужной список говорил сам за себя. Конечно, у нас были критики, и в рядах нашего собственного уголовного розыска их было столько же, сколько и в Специальном отделе. Вообще говоря, общим знаменателем была профессиональная ревность. Ни один из двух других детективов в регионе Белфаст не дал результатов, которые были бы даже сопоставимы с нашими. Факт заключался в том, что Тревор и я были готовы развернуться в любой момент и сделать все необходимое, чтобы спасти следующую жизнь.

Ребекка приехала домой вскоре после моего первого разговора с Тревором. Я сказал ей, что мы должны встретиться, что для кого-то это может быть вопросом жизни и смерти. Она понимала, как всегда. Все, о чем она просила, — это чтобы я тихо ушел, чтобы не разбудить мальчиков. Некоторое время спустя Тревор приехал на своем синем автомобиле 'Форд Сьерра'. Мы договорились поехать на встречу на машине Ребекки, зеленом 'Мицубиси Галанте', в котором местные жители меня бы не узнали. Я быстро сварил чашечку кофе и позвонил Соне. Мы назначили встречу на 1.45 утра.

Мы с Тревором специально пришли на эту встречу на пятнадцать минут раньше. Выбранная нами автостоянка была огромной. Был только один способ войти в него и выйти с нее. В это время утра мы могли видеть приближающиеся к нам машины за много миль. Мы объехали автостоянку с включенными на полную мощность фарами. Вокруг никого не было. Наш автомобиль был единственным во всем комплексе. Мы поехали обратно ко входу, чтобы дождаться прибытия нашего источника. Соня приехала вовремя. Я трижды быстро включил фары, чтобы обозначить наше присутствие. Это был согласованный сигнал, чтобы дать Соне понять, что других транспортных средств поблизости нет. Она остановила свою машину рядом с нами и запрыгнула на заднее сиденье нашей машины. По ее поведению и взволнованному состоянию я сразу понял, что она хочет сказать что-то важное.

— Они планируют убить 'временного' по имени Кевин из Лигониэля, — сказала она. — Они собираются сделать это завтра утром, когда он отведет свою маленькую девочку в ясли на Лигониэл-роуд.

Я точно знал, кого она имела в виду. Это был тот самый 'временный', который в настоящее время планировал убийство Тревора и меня от имени Временной ИРА! Я увидела, как Тревор недоверчиво закатил глаза к небу. Какая ирония судьбы!

Если бы Специальный отдел не предупредил нас о намерении этого человека обставить наше убийство, мы, возможно, были бы мертвы еще до того, как Соня рассказала нам об этой угрозе его жизни. Ирония всего этого, конечно, не ускользнула от Тревора и меня. Соня рассказала нам, что ее муж хвастался, что 'временный' будет мертв и похоронен еще до того, как он вернется из отпуска. Она смогла подтвердить, что для совершения убийства был выбран боевик ДСО по имени Джордж Уотерс-младший. Здесь была еще одна ирония: Джордж Уотерс-младший был тем самым человеком, которого мы с Тревором пытались обвинить в жестоком нападении на 15-летнего мальчика! Билли сказал, что Уотерс знал, что Кевин обычно ходил в соседний детский сад со своей 4-летней дочерью на плечах. Дело была тщательно подготовлено, и ДСО были убеждены, что Кевин станет легкой мишенью. Он всегда спускался с холма к детскому саду своей дочери в одно и то же время: между 9.30 и 9.40 утра. Если бы мы немедленно не предприняли решительных действий, Кевин и его дочь были бы застрелены ДСО к 9.45 утра того же дня!

Соня сказала, что Уотерсу было сказано не убивать ребенка. ДСО не хотели негативной прессы, которая неизбежно возникла бы в связи с убийством ребенка. Они также не хотели даже думать о возможности мести их собственным детям со стороны какого-нибудь безумца из Временной ИРА. Билли признался Соне, что Уотерс хвастался другим членам ДСО, что он точно намеревался убить и Кевина, и его дочь. Его аргумент состоял в том, что через четырнадцать лет дочь станет избирателем 'Шинн Фейн'. Уотерс должен был быть вооружен штурмовой винтовкой VZ58. Ему было приказано использовать только одиночные выстрелы, чтобы свести к минимуму шансы попасть в ребенка. Но у Уотерса был свой собственный план. Он хвастался, что будет использовать винтовку в автоматическом режиме: таким образом, он мог заявить, что потерял над ней контроль. Ибо он полностью намеревался позаботиться о том, чтобы никто не пережил нападение. Джордж Уотерс, конечно, еще не знал, что я собирался арестовать его за жестокое нападение на 15-летнего мальчика на территории приходской церкви Святого Марка. Его планы совершить эти жестокие убийства были доказательством, если таковое вообще было необходимо, того, что нам, полиции, было абсолютно необходимо действовать быстро и решительно по отношению к таким головорезам. Психопаты вроде Уотерса, которых в Северной Ирландии было более чем достаточно, преследовали только одну цель: причинить серьезный вред или даже смерть другим ничего не подозревающим представителям общественности, даже не задумываясь о вызванной трагедии и хаосе.

Соня боялась за маленького ребенка, но и к отцу она не питала никакой вражды. Она знала, что Уотерс был причастен к недавнему жестокому нападению на одного из членов его собственной общины. Она сознавала, что он был не более чем злобным головорезом, и ненавидела его за это. На самом деле, хозяева Уотерса из ДСО были в равной степени осведомлены о жестоком характере своего добровольца. Они также знали все о его плане убить ребенка, но не предприняли никаких мер, чтобы предотвратить это. Еще одно свидетельство степени их двуличия.

— Если Джорди Уотерс добьется своего, этот 'временный' и его крошечная девочка будут мертвы к 9.30 или 10 утра этим утром, а сейчас уже больше 2 часов ночи! — затаив дыхание, заключила Соня. Она порылась в своей сумочке, а затем протянула мне листок бумаги. Это была карта района Лигониел-роуд, включая территорию детского сада. Там также был список имен других сотрудников ДСО, которые могли бы помочь Уотерсу в совершении убийств. Мы с Тревором напряженно его прочли. Некоторые имена были мне хорошо известны, сюрпризов, конечно, не было. Одна вещь, которая сразу привлекла мое внимание, заключалась в том, что человек, который выбрал Кевина в качестве предполагаемой жертвы убийства, человек, который выбрал Уотерса в качестве стрелка, и человек, ответственный за боеприпасы, которые должны были быть использованы при нападении, были одним и тем же: это был не кто иной, как командир подразделения, роты 'D' 1-го батальона ДСО. Этот же человек недавно был ответственен за выбор другой предполагаемой жертвы убийства в Уайтэбби: задание по убийству, которое мы фактически смогли успешно сорвать по наводке Сони и своевременному вмешательству Специального отдела. Глаза Тревора встретились с моими, когда он тоже заметил это имя. Мы с ним отдали бы все, чтобы вырвать этот конкретный 'сорняк' с корнем, избавить наше сообщество раз и навсегда от его пагубного влияния.

Предполагаемое членство Кевина во Временной ИРА не имело никакого отношения к тому, что касалось Тревора и меня: его политика или республиканские пристрастия не имели значения. Нашей единственной заботой был тот факт, что две жизни находились под угрозой. Наш долг защищать жизни наших сограждан был выполнен без каких-либо оговорок. Защита жизни была первым принципом работы полиции. Для нас с Тревором ситуация была черно-белой: не было никаких серых зон. Было крайне важно, чтобы мы позаботились о том, чтобы ДСО потерпели неудачу в своей попытке убить этих людей. Наша единственная проблема заключалась в том, что по закону мы должны были передать эту информацию в Специальный отдел. Только им было позволено противостоять этим вооруженным полувоенным формированиям. То, что они делали с этой информацией, было их решением, и они несли ответственность за результат.

Следующий час или около того мы провели, разъезжая по Северному Белфасту, пока Соня рассказывала нам о мельчайших деталях плана убийства ДСО. Она указала нам дом предполагаемого водителя: опять же, человека, который был нам хорошо известен. Мы обсудили других людей, которые, по информации Сони, также будут вовлечены. Мы неоднократно перебирали маршруты, по которым команда ДСО должна была добраться до предполагаемого места убийства и обратно. Соня смогла сказать нам, что Уотерс будет на заднем сиденье с винтовкой VZ58. Очевидно, второй боевик должен был находиться на переднем пассажирском сиденье и прикрывать Уотерса из пистолета. Водитель, скорее всего, был бы безоружен. Соня хорошо выполнила свою домашнюю работу. Теперь у нас было более чем достаточно фактов, чтобы позволить Специальному отделению организовать операцию по спасению двух жизней, находящихся под угрозой. Если бы подразделения специальной поддержки Специального подразделения (SSU) действовали быстро, существовал очень хороший шанс, что Джордж Уотерс и его соратники из ДСО были бы арестованы, оружие изъято, а два или три боевика ДСО заключены под стражу. Правда заключалась в том, что только Специальный отдел располагал ресурсами для проведения подобных операций по противостоянию террористам и их уничтожению.

У нас в уголовном розыске не было доступа к таким ресурсам. Для нас имело смысл в полной мере сотрудничать со Специальным отделом.

Было почти 3.15 ночи, прежде чем я смог добраться до телефонной будки общественного пользования на Крамлин-роуд. Я позвонил в полицейский участок и попросил добавочный '220', Специальный отдел в Каслри. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем кто-то ответил.

— Два-два-ноль, — рявкнул офицер Особого отдела. Он изо всех сил старался казаться бодрствующим, но, очевидно, только что спал.

Я объяснил, что мне нужно срочно встретиться с нашим контактным лицом в Специальном отделе, одним из его детективов сержантов.

— Пожалуйста, позвоните ему домой и скажите, чтобы он был на задней автостоянке полицейского участка Каслри у дверей полицейского управления через 30 минут, — попросил я. — И, пожалуйста, внушите вашему сержанту, что это вопрос жизни и смерти, — добавил я.

Мы высадили Соню у ее машины на автостоянке рядом с поместьем Гленкэрн, поблагодарив ее за неоценимую помощь. Теперь вопрос заключался в том, хватит ли времени устроить засаду. Мы с Тревором отправились в полицейский участок Каслри. Достопримечательности пролетали мимо нас, когда я спускался по Крамлин-роуд мимо здания суда и тюрьмы ее величества Крамлин-роуд на Карлайл-Серкус, вниз в пустынный центр города, через Куинз-Бридж и в Восточный Белфаст. Наконец мы въехали на особо охраняемый участок КПО в Кастлри. Никто нас не останавливал: в те дни мы входили и выходили из этого участка по шесть или семь раз в день, и наши лица стали нашими удостоверениями. Я припарковался в задней части комплекса, примыкающего к нашему центру содержания под стражей в полицейском управлении, как и договаривались. Менее чем через пять минут я увидел, как наш представитель Специального отдела подъехал и припарковался рядом с нами. Он выглядел не слишком довольным: было почти 4 утра, поэтому я предположил, что ранний вызов его расстроил.

— Ты же знаешь, что утром это вызовет всевозможные проблемы, не так ли, Джонстон? — он начал.

Я предположил, что он уже знал все о том, что происходит.

— Быстро, Джонстон, расскажи мне вкратце о том, что у тебя есть, — продолжил он.

Я полностью проинформировал его. Он указал на одно из шести имен в списке людей из UVF, которые будут задействованы.

— Он один из наших, — сказал он.

— Значит, вы уже в курсе того, что происходит? — спросил я.

— Вовсе нет, он не сообщал нам ни о чем из этого, — ответил он, — Он ничего не принес для меня. В его голосе звучало искреннее разочарование тем, что источник не счел нужным сообщить подробности схемы с таким убийственным намерением.

— Так скажи мне вот что, если он не сообщает об этом в полицию, он все еще получает защиту? — спросил я.

Я наполовину надеялся услышать, как он скажет, что не будет. Ответ офицера Специального отдела поразил меня. Он объяснил, что от источника, о котором идет речь, не требовалось сообщать о чем-либо, связанном с 'военными', что его основной функцией было общаться с высокопоставленными сотрудниками ДСО и сообщать о руководстве и о любых изменениях в политическом направлении или стратегии организации. Они не ожидали, что он сообщит о чем-либо 'военном': у Специального отдела было более чем достаточно услуг для этого. Мой контакт в Специальном отделе рассказал мне обо всем этом, не моргнув глазом. Мне казалось, что в системе, допускающей такую аномалию, было что-то изначально неправильное. Тем не менее, оперативники Специального отдела, по-видимому, не видели абсолютно ничего порочного в том факте, что эта система будет активно защищать источники, которые последовательно и привычно отказывали своим кураторам в доступе к жизненно важным разведданным, информации, которая могла бы спасти жизни. Отдел уголовного розыска, с другой стороны, следил за порядком в черно-белом мире. Не было никаких серых зон. Такой источник, как этот, был бы выкорчеван из-за 'сорняка', которым он был. И вот мы были всего в нескольких часах езды от того, что могло привести к гибели двух человек, в том числе четырехлетнего ребенка, а Специальный отдел со всеми своими источниками не имел ни малейшего представления о том, что это вот-вот произойдет! Это было подтверждением, если таковое вообще было необходимо, именно того, что я утверждал с самого начала: что разведывательный вклад уголовного розыска жизненно важен для надлежащего функционирования Специального отдела, что мы могли бы очень существенным образом дополнить их усилия. Вернуть их 'потерянный' мяч обратно в игру, так сказать. Мы делали это во многих предыдущих случаях.

Было около 5.30 утра, когда мы закончили спорить о правильности и неправильности обращения с источниками. В конце концов, нам пришлось согласиться с несогласием. Наш контакт в Специальном отделе был порядочным человеком, на данный момент проработавшим в Специальном отделе недолго. Он, конечно, еще не приспособился к их образу мышления. Лично я надеялся, что он никогда не изменится. У него был тмягкий характер и обычная порядочность, которые расположили к нему наших информаторов. Однако по горькому опыту я знал, что те же самые личные черты будут исчезать одна за другой по мере того, как он все глубже погружался в пропасть, которой был Специальный отдел. Но в тот день он был готов помочь нам, и нам нужно было, чтобы он использовал всю свою силу убеждения от нашего имени, чтобы убедить тех, кто стоит у власти в Специальном отделе, что это хороший шанс уничтожить это порочное подразделение активной службы ДСО (АСП). Что если мы сейчас не двинемся с места, они будут продолжать убивать снова и снова.

Наш контакт в Специальном отделе не мог не согласится. Он крепко пожал нам руки и отправился наверх в комплекс Каслри, чтобы проконсультироваться со своим дежурным офицером и ответственными лицами. Сможет ли он убедить их? Было ли у вас время? Конечно, было бы нелегкой задачей 'вывести из строя' всю эту рабочую силу Специального подразделения. Их нужно было бы проинструктировать и вооружить. Когда они будут готовы, они будут более чем в состоянии справиться с командой убийц ДСО, которая сейчас готовится нанести удар.

Наша информация была очень конкретной. Тем не менее, мы должны были согласиться с тем, что было так много непонятного и так много было поставлено на карту, что власти Специального отдела вполне могли бы пойти на более простой вариант: установить открытое присутствие КПО за оградой детского сада и в квартале Лигониэль. Такая мера заставила бы ДСО прервать свою миссию по убийству пары в данном конкретном случае, но, конечно, не означала бы, что мы сможем остановить их, если они решат нацелиться на те же жертвы позже. Мы с Тревором стояли там, на автостоянке, и смотрели, как наш коллега из Особого отдела бежит наверх, чтобы отстоять свою позицию. Все, что мы могли сейчас сделать, это ждать.

Мы отправились в полицейское управление, чтобы воспользоваться телефоном. Мне нужно было поговорить с офицером уголовного розыска, дежурившим ночью в полицейском участке на Теннент-стрит. Мне повезло. К телефону подошел детектив-констебль Джозеф Брайсон. Я попросил его сообщить Брайану Макартуру, детективу-инспектору, когда он придет утром на работу, что я всю ночь был на ногах и собираюсь лечь спать на несколько часов. Детектив-инспектор должен знать, что если Специальный отдел решит провести операцию по аресту вместо явного присутствия полиции, у них вполне могут быть трое или четверо заключенных до 10 утра. Ему также пришлось бы иметь дело с несколькими местами преступлений, и поэтому потребовались бы дополнительные силы уголовного розыска. Он должен привести в готовность криминалистов для сбора отпечатков и фотосъемки, а также детективов для опроса подозреваемых в участке Каслри, если будут какие-либо аресты. Быть предупрежденным означало быть вооруженным в ситуациях, подобных этой, и я знал, что Брайан был бы рад опережать события.

Джо, очевидно, был занят тем, что делал заметки. На другом конце провода воцарилось молчание. Никаких вопросов. Не нужно повторяться. Старый добрый надежный Джо.

— О, и Джо, — добавил я запоздало, — скажи ему, чтобы он не звонил мне домой до 12 часов дня, пожалуйста.

Джо рассмеялся.

— Нет проблем, шкипер, — сказал он.

Мы с Тревором покинули участок Каслри, чтобы отправиться домой. Мы были измотаны: до этого звонка от Сони мы уже отпахали 16-часовой рабочий день. Мы сделали все, что было для нас возможно. Мы прошли к моей машине и поехали ко мне домой в Баллироберт, графство Антрим. Отсутствие какой-либо немедленной информации от нашего контактного лица в Специальном отделе указывало на то, что власть имущие, более чем вероятно, выбрали более мягкий из двух возможных вариантов действий: они, вероятно, пошли на прерывание операции. Они наводнили бы Лигониэль полицией в форме, чтобы помешать ДСО осуществить приказ на убийство. В конце концов, мы очень опоздали с докладом нашему контакту в Специальном отделе. Но таковы были трудности этой области полицейской работы. Я знал, что это не точная наука, но от этого не становилось легче смириться с тем, что в данном случае у нас может не быть шанса привлечь этих головорезов к ответственности.

Когда мы подъехали к моему дому, Тревор наполовину упал в свой 'Форд Сьерра'. Он тоже был опустошен. Ответственность, давление были потрясающими. Что, если что-то пошло не так? Что, если подразделение ДСО вошло с другого направления и не увидело машины КПО? Что, если Соня неправильно узнала день? Об этом было невыносимо даже думать. Мои мысли были полны всего этого, когда я разделся и залез в душ. Струящаяся по мне вода освежала, и я простояла под душем дольше обычного, пытаясь позволить воде смыть мои страхи неудачи. В любой другой сфере жизни неудача была приемлема: всегда была возможность просто попробовать еще раз. Но неудача в этих ситуациях, когда речь шла о жизни и смерти, была немыслима. Последствия того, что вы ошиблись в качестве сотрудника полиции в Северной Ирландии в то время, могли привести к смерти коллеги, ценного источника или невинного гражданина. Я забрался в постель. К этому времени было около 7.45 утра. Ребекка уже встала и была занята подготовкой мальчиков к школе.

У меня возникло искушение не засыпать и послушать свой личный полицейский карманный телефон. Я был не в состоянии этого сделать. В тот момент, когда моя голова коснулась подушки, я крепко заснул. Казалось, я проспал всего несколько минут, когда Ребекка резко разбудила меня и протянула телефон.

— Это детектив-инспектор Макартур, — сказала она. Я поднес телефон к уху и не услышал ничего, кроме жуткой тишины.

— Брайан? — рискнул я.

Внезапно на другом конце провода возникло оживление.

— О, Джонти, да, это ты. Послушайте, спасибо за ваше предупреждение. Это вывело меня далеко вперед. Ваша операция прошла успешно, — сказал детектив-инспектор Макартур.

Инспектор ввел меня в курс дела. Двое членов ДСО в угнанном такси 'Форд Сьерра' были арестованы, когда подразделение спецназа протаранило их автомобиль. Двумя арестованными, направлявшимися в Каслри, были Джордж Уотерс-младший и Дэвид Рид. Уотерс сидел на заднем сиденье угнанной машины, положив на колени автоматическую винтовку VZ58. Оружие было полностью заряжено, к нему была примотан запасной магазин. У Рида был револьвер 38-го калибра. Еще трое подозреваемых ДСО были арестованы за угон такси. Арестованные направлялись в Каслри, и продолжались обыски.

Детектив-инспектор похвалил меня за хорошую проделанную работу. Он попросил меня как можно скорее приступить к работе в управлении уголовного розыска на Теннент-стрит. Люди, занимающие высокие посты, задавали вопросы, а он не знал некоторых наиболее важных ответов.

— О, и... — добавил он.

— Да, сэр? — ответил я.

— Уотерс держал эту винтовку на автоматическом огне. Он бы разрезал эту 4-летнюю девочку пополам в попытке убить ее отца, — заключил он.

Я положил трубку. Адреналин снова хлынул рекой. Я больше не чувствовал ни малейшей усталости. Удивительно, каким выносливым может быть человеческое тело.

Я улучил минутку, чтобы позвонить Тревору. К телефону подошла его жена Барбара: Тревор все еще спал.

— Когда он проснется, скажите ему, что у нас в мешке пятеро заключенных, включая Джорджа Уотерса, — сказал я.

Честная игра со стороны нашего контакта в Специальном отделе: он преуспел чрезвычайно хорошо за очень короткий промежуток времени. Это было доказательством того, чего можно было бы достичь, если бы наши два отдела сотрудничали друг с другом. Теперь пришло время приступить к какому-нибудь настоящему делу. Это справедливо подняло бы переполох. Безжалостное подразделение ДСО облажалось во второй раз всего за несколько месяцев. Улицы Северного Белфаста были намного безопаснее, когда подобные террористы находились под стражей и им грозили длительные тюремные сроки. Более того, был бы послан четкий сигнал другим лицам, думающим о причастности к аналогичным преступлениям. Работая сообща, сотрудничая и доверяя друг другу, мы могли бы уничтожить эти полувоенные формирования вшестером. Тревор и я часто доказывали, что мы можем поставлять разведданные; Специальный отдел располагал всеми ресурсами, необходимыми для борьбы с вооруженными террористами. Я оделся и немедленно направился в казармы на Теннент-стрит. Наш контакт в Специальном отделе видел, как я прибыл в участок. Он был на верхней площадке лестницы перед своим офисом. Он поздоровался со мной и пожал мне руку.

— Когда у тебя будет возможность, Джонстон, приходи в наш офис: здесь есть кое-кто, кто хотел бы с тобой встретиться, — сказал он.

Я не ожидал еще одной лекции о демаркации от какого-нибудь старшего офицера Специального отдела.

— Они не базируются здесь, — сказал он, улыбаясь. — Честно говоря, — добавил он.

Я попросил его подождать, пока я явлюсь на дежурство в управление уголовного розыска. Офис превратился в бурлящий улей. Было много сердечных поздравлений от большинства моих коллег из уголовного розыска. Однако я знал, что найдутся и офицеры, на которых эта 'Гроза протестантов' произведет меньшее впечатление. И все же, если то, чего мы только что достигли, было равносильно 'Грозе протестантов', я был счастлив быть частью этого. Любой офицер КПО, который думал иначе, по моему мнению, остро нуждался в психологической помощи. Я бы справился с проблемой неодобрения со стороны коллег, если бы и когда она подняла свою уродливую голову. Были спасены две жизни, как кто-то мог судить об этом в негативном свете?

Я снял пиджак и помог своим коллегам разобраться с массой бумажной волокиты, возникшей в результате нашей успешной операции. Я был так занят этим, что совершенно забыл о просьбе моего контактного лица в Специальном отделе присоединиться к нему в офисе Специального отдела. Лишь некоторое время спустя он пришел в кабинет детектива-инспектора. Он указал, что я должен присоединиться к нему в коридоре. По его словам, его коллеге пришлось уйти.

— Но он передал мне сообщение для тебя, Джонстон, — сказал он.

То, что он сказал дальше, совершенно потрясло меня. Это придало совершенно новый поворот событиям предыдущих 24 часов. Насколько я мог судить, это также наглядно продемонстрировало, что ничто в этом мрачном мире нашей 'грязной войны', в которую мы были вовлечены, никогда не было тем, чем казалось! Как раз в тот момент, когда я думал, что услышал об этом все, Специальный отдел придумывал что-то еще более извращенное. К сожалению, я не могу раскрыть то, что было мне сказано, не подвергая опасности жизнь одного из агентов нашего Специального отдела.

Джорджу Уотерсу и его соратникам из ДСО были должным образом предъявлены обвинения и заключены под стражу. Их судили и признали виновными. Уотерс-младший получил шестнадцатилетний тюремный срок за хранение огнестрельного оружия с намерением подвергнуть опасности жизнь. К этому был добавлен шестилетний срок за нападение на 15-летнего мальчика, который должен был быть вынесен последовательно, что составило в общей сложности 22 года тюремного заключения для Уотерса. Мне было очень приятно с профессиональной точки зрения узнать, что в результате наших усилий он как таковой был удален из общества. Однако он был освобожден по условиям соглашения Страстной пятницы, отсидев всего четыре года.

Глава 17. Слишком серьезно

С тех пор как в 1995 году был осужден крестный отец лоялистов группировки 'Борцов за свободу Ольстера' Джонни 'Бешеный пес' Адэр, мы с Ребеккой жили под серьезной и постоянной угрозой нападения террористов из БСО. Второе заявление о доказательствах, которое я сделал, чтобы поддержать дело Короны, решило судьбу Адэра. Адэр прочитал между строк: он не хотел, чтобы я давал показания против него в Королевском суде Белфаста перед битком набитой галереей людей из БСО. То же самое второе заявление также изменило его восприятие моей роли в его падении: теперь он рассматривал мое участие в его деле уже не как чисто профессиональное, а как мотивированное какой-то личной целью.

Склонность Адэра затаивать обиду до тех пор, пока он не сможет отомстить своему предполагаемому врагу, была легендарной. Поэтому я знал, что если он когда-нибудь выйдет из тюрьмы, он придет за мной. Но это был 1995 год, и Адэр только что был приговорен к 16-летнему тюремному заключению. Я должен был уйти на пенсию за день до своего 57-летия, 16 апреля 2007 года. Я думал, что буду давно мертв и забыт, прежде чем он снова сможет представлять для меня угрозу. Как я был неправ.

Адэр достаточно вчитался в оба моих заявления, чтобы понять, что я мог бы продемонстрировать суду, что он изобличил себя, так часто сбиваясь с толку, что выглядел бы полным дураком. Тревор и я знали, что он не боялся какого-либо другого аспекта доказательств, представленных против него. Он понял, что к тому времени, когда я закончу с ним, БСО даже не даст ему работу по мытью посуды. Он признал себя виновным в руководстве террористами и благополучно отправился в тюрьму на шестнадцать лет. Я не был в суде. Мои власти придерживались мнения, что мое присутствие в зале суда вызовет беспорядки. Адэр выкрикивал оскорбления по отношению ко мне со скамьи подсудимых. Он не оставил полиции никаких сомнений в том, что добрые люди из роты 'С' 'разберутся со мной'. У меня не было никаких иллюзий относительно того, что именно он имел в виду под этим. Меры безопасности в нашем доме были пересмотрены и обновлены.

Не я договаривался о политических рамках, которые должны были быть созданы правительством в результате Соглашения Страстной пятницы. Это были рамки, которые полностью противоречили всему, что я считал законным или пристойным, и привели к освобождению Джонни Адэра и сотен подобных ему террористов. Политические решения исполнительной власти заменили бы взвешенные судебные приговоры. Террористы с обеих сторон политического раскола, отбывавшие очень длительные сроки заключения, волна за волной выходили на улицы Северной Ирландии в попытке смазать колеса поезда, который должен был называться Соглашением Страстной пятницы.

Политики должны были обхаживать террористов как из республиканского, так и из лоялистского лагерей в попытке приучить их к демократической политике. Демократия и верховенство закона должны были быть вывернуты наизнанку, чтобы облегчить этот причудливый процесс. Все ожидали, что это приведет к миру. Это не принесло мира. Это привело только к прекращению огня. Существует огромная разница между истинным миром и прекращением огня. Спросите любого бывалого солдата. Враг наиболее опасен, когда его пушки молчат.

Когда Адера выпустили на улицы в 1999 году, он немедленно приступил к перегруппировке своей старой роты 'С'. Свидетельством силы его влияния является то, что он только что вышел из тюрьмы и восстановил контроль над ротой 'С'. Но у него не было войны, на которую он мог бы вернуться. Он не мог использовать своих людей для совершения нападений на католиков таким же образом, как он делал это до своего заключения. Поэтому он переключил свои интересы на торговлю наркотиками и проституцию. Источники регулярно сообщали нам о его преступной деятельности. Затем он нарушил золотое правило и начал употреблять наркотики, которыми торговал вразнос. Он стал параноиком. Он никому не доверял. Он набросился на своих бывших близких друзей и соратников и вытурил их с Шенкилл-роуд.

Я знала, что это был только вопрос времени, когда он вспомнит обо мне. Он всегда собирался преследовать меня, чтобы отомстить мне за то, что я посадил его в тюрьму в 1995 году. Наши источники в его группе были настолько хорошо осведомлены, что нам стало известно о его намерениях совершить нападение на мой дом. Но мы не знали точно, какую форму примет атака и когда она произойдет.

История слишком наглядно показала нам, что, если Адэр испытывал к кому-либо личную неприязнь, он неизменно посылал одного из своих закадычных друзей, чтобы тот запустил в них самодельную бомбу или напал с оружием. Во время одного из таких нападений самодельная бомба, брошенная БСО в дом на Ормо-роуд, упала внутри рядом с детской кроваткой, в которой спал младенец. Этой бедной семье очень повезло: чудесным образом они остались невредимыми. Подобное нападение было бы достаточно травмирующим, но мне повезло больше, чем большинству людей, живущих под такой угрозой, потому что мой дом был полностью бронирован и защищен. Адэр знал, что в моем доме были приняты изощренные меры безопасности. Он предположил, что они, вероятно, сорвут любую попытку БСО добраться до меня таким образом. Мы знали, что он ломал голову, чтобы найти способ отомстить мне. Один очень высокопоставленный источник сообщил старшему офицеру полиции, что Адэр не мог уснуть из-за того, что пытался придумать еще один план против меня.

К моим личным трудностям добавилось то, что постоянно меняющаяся политическая обстановка в Северной Ирландии, которая привела к освобождению преступников, подобных Адэру, фактически запретила нам арестовывать и допрашивать его в связи с нашими разведданными способом, который был бы нормальным до подписания Соглашения Страстной пятницы. Было важно, чтобы никто не видел, как мы раскачиваем лодку. Арестовать Адэра означало рисковать оттолкнуть 'Ассоциацию обороны Ольстера'. Она была и остается крупнейшим лоялистским полувоенным формированием, существовавшим в провинции. Мне казалось, что наша полиция была совершенно бессильна. Мы не должны были делать ничего, что могло бы опрокинуть тележку с яблоками. Дело было не в том, что не было никаких арестов. Это просто означало, что каждое ходатайство об аресте или проведении обыска рассматривалось в мельчайших деталях. Если бы существовал хоть малейший шанс, что это будет иметь какие-либо политические последствия, ответ неизменно был отрицательным.

Соображения политической стабильности намного перевешивали любые мелкие личные трудности, которые могли у меня возникнуть, такие как угроза внезапной смерти от рук этого придурка. Нам сообщили, что даже само будущее полиции оказалось под угрозой. Наше правительство потеряло память. Мы больше не были уважаемой полицией, больше не пользовались высочайшим уважением британского правительства. КПО внезапно превратилась в обузу. Нас должны были принести в жертву республиканцам в качестве агнца. Нас должны были обвинить во всех бедах нашего общества. Личная безопасность моей семьи или меня самого, очевидно, уже не была так важна, как раньше. Мы были расходным материалом. Если мою семью надо было защищать, то я должен был защищать их сам. Единственный способ, которым я мог это сделать, — поддерживать связь с нашими источниками в уголовном розыске, близкими к Адэру на местах. К сожалению, недоверие Адэра даже к своим ближайшим соратникам означало, что даже люди из БСО, которые были бы причастны к любому нападению на мой дом, не знали бы, когда оно должно было произойти, за полчаса до того, как нападение должно было произойти.

Были также внутренние бои. Специальный отдел намеренно отозвал любую помощь, которую могли оказать их агенты, чтобы защитить меня от БСО. Их источники сообщали моим источникам о заговоре Адэра с целью нападения на меня. Тем не менее, вплоть до моей отставки никаких официально задокументированных угроз моей жизни от Специального отдела ко мне не поступало после моей помощи сэру Джону Стивенсу. Это опечалило меня, но, конечно, не удивило. Благодаря моему сотрудничеству с 3-й группой Стивенса, Специальный отдел больше не был заинтересовано в том, чтобы помогать мне опережать Адэра. На самом деле, у меня были веские основания полагать, что некоторые из их наиболее зловещих элементов были вовлечены в раскручивание роты 'С' БСО и направляли их в мою сторону. Это подвергало опасности мою жизнь, жизни моей жены и детей.

В январе 2000 года я узнал из источников Уголовного розыска, что Адэр даже подумывал послать своих дружков в нашу деревню в Баллироберте, чтобы схватить одного из моих сыновей. Намерение Адера состояло в том, чтобы привязать ребенка к фонарному столбу с надетой на колено повязкой и плакатом 'Наркоторговец' на шее. Он сказал одному из своих очень близких соратников: 'Это засунет голову Джонти ему в зад'.

Он был прав. За все мои 30 лет службы в полиции я никогда не чувствовал себя таким уязвимым, как тогда, когда понял, что мне придется присматривать за своими детьми каждую минуту бодрствования. Это стало невероятным бременем как для Ребекки, так и для меня. Это также означало, что мы должны были усадить наших маленьких мальчиков и объяснить им как можно нагляднее, что они должны быть постоянно начеку в случае появления незнакомцев пешком или в машинах. Они не должны были никому открывать входную дверь. Даже полицейскому или священнослужителю. Люди из роты 'С' Адэра успешно использовали обе эти уловки, чтобы получить доступ в дома других лиц, на которых они были нацелены. На момент этих угроз Адаму еще не было шестнадцати, а Саймону было тринадцать лет. Ни один ребенок не должен жить в тени такого ужаса.

Хотя Адэр был в сентябре 2000 года посажен в тюрьму, мы знали, что это не помешает ему организовать нападение, используя своих сообщников на свободе.

Вечер 4 октября 2000 года был холодным, но сухим. Мой тесть позвонил нам домой, чтобы пожелать всего наилучшего во время нашего трехдневного отпуска в Йорке в Англии. Наш младший сын Саймон остался ночевать в доме одного из своих друзей на время нашего отсутствия. Наш старший сын Адам должен был остаться один в нашем доме в Уиллкрофт-Медоуз, Баллироберт, недалеко от Балликлара в графстве Антрим. В то время ему было шестнадцать лет.

Адам только что уехал на своем мопеде навестить одного из своих друзей, который жил всего в нескольких милях от нашего дома. Он наслаждался своей новоприобретенной независимостью на своем скутере 'Ямаха'. Это было настоящим благом: ему больше не нужно было ждать, пока я или его мать доставим его туда или сюда. Адам всегда проявлял некоторую степень здравого смысла, которую редко можно было встретить у мужчин на много лет старше его.

Мальчики всегда жили с вездесущим призраком терроризма в своей жизни. Они тоже придерживались фаталистического отношения к неоспоримой угрозе смерти. Мы старались держать младшего, Саймона, в неведении, насколько это было возможно. Адам, однако, всегда был осторожен и чрезвычайно бдителен, находясь рядом с нашим домом. Он очень заботился о своей матери и брате. Сколько он ни жил, он спокойно относился к тому факту, что нам приходится жить в настоящей крепости. У нас были пуленепробиваемые окна и двери. У нас была сигнализация, которая предупреждала нас о любом приближении посторонних к нашему дому. Эти инфракрасные лучи освещали переднюю и заднюю части нашего дома. Мы не могли открыть большие окна. У нас в доме было только два окна, которые открывались, чтобы мы могли выбраться из дома в случае пожара. По всему дому были расположены три тревожные кнопки. Как только они были запущены, их функция была двоякой. Во-первых, они включали все наружные системы безопасности и начинали очень громко кричать. Крысы ненавидят шум и свет. Это в равной степени относится и к человеческим крысам, которые рыскали по домам сотен сотрудников Сил безопасности, таких же, как мы. Во-вторых, тревожные кнопки были прикреплены к радиосигнализации 'Соколиный глаз', которая немедленно отправляла сигнал тревоги непосредственно в местные полицейские машины. Каждому 'Соколиному глазу' был присвоен номер и привязан к местному адресу. Местная полиция могла бы отреагировать на это в считанные минуты. Этот 'Соколиный глаз' действовал, как и другие меры безопасности, более одиннадцати лет. Он хорошо функционировал во всех случаях, когда его тестировали в течение этих одиннадцати лет, посылая сигнал в региональное управление Белфаста и непосредственно в патрульную машину местного участка.

Надежность этой конкретной радиосигнализации была широко известна. В отличие от своей предшественницы, 'Сороки', ей не требовался второй выделенный телефон. 'Сорока' устарела, потому что террористы могли 'глушить' ее своими звонками. Были случаи, когда террористы Временной ИРА поступали именно так, прежде чем нападали на сотрудника сил безопасности в его доме и убивали его. Так что 'Соколиный глаз' был, пожалуй, самой надежной из наших мер безопасности.

В тот вечер мы с Ребеккой были одни дома, когда услышали постоянный звуковой сигнал, который немедленно предупредил нас о том, что кто-то приближается к дому. Если бы это было животное, оно издавало бы совсем другой прерывистый звук. Кто-то приближался к дому. Огоньки на панели сигнализации указали мне, что, кто бы это ни был, они приближались к входной двери.

'Интересно, не забыл ли мой тесть чего-нибудь', — подумал я. Мы знали, что это определенно был не Адам, потому что мы бы первыми услышали шум его мопеда. Мы с Ребеккой были в нашем кабинете, пытаясь организовать прокат автомобилей для встречи в аэропорту Ливерпуля на следующее утро. Наши чемоданы были упакованы, и мы готовились к трехдневному пребыванию с друзьями в Падси в Западном Йоркшире. Мы намеревались ежедневно ездить на скачки на Йоркский ипподром. Компьютерный интернет-провайдер продолжал выходить из строя как раз перед тем, как мы смогли завершить транзакцию аренды с помощью кредитной карты. Мы были настолько поглощены всем этим, что террористы или терроризм были последним, о чем мы думали.

— Посмотри, кто это, — беспечно сказала Ребекка.

Дверь кабинета находится всего в нескольких минутах ходьбы от прихожей. Пройдя это короткое расстояние, я услышал тяжелые шаги на бетонном крыльце. Затем кто-то снаружи предпринял решительную попытку открыть нашу бронированную входную дверь. Я остановился как вкопанный. Затем все начало происходить как в замедленной съемке. Шторы в холле были полностью задернуты. Я не мог видеть, кто там был. Но что не менее важно, они не могли меня видеть. Затем, кто бы это ни был снаружи, он предпринял решительную попытку открыть почтовый ящик в двери. Это был не друг. Мои друзья и семья знали, что этот почтовый ящик не открывался. Я почувствовал, как волосы у меня на затылке встали дыбом. Я замер. Ребекка не подозревала о драме, которая разворачивалась в такой непосредственной близости от нее. Я был всего в нескольких футах от входной двери, когда услышал тяжелый металлический 'бряк' — террорист положил на бетонное крыльцо перед входной дверью то, что позже будет описано как самодельная бомба.

— Кто это?

Голос Ребекки вернул меня на землю. Я отступил от входной двери на несколько футов. Внезапно раздался громкий взрыв. Это было оглушительно. Тяжелые украшения, которые стояли на подоконнике, полетели в мою сторону. Воздух был полон паров от взрыва. Занавески в холле были в огне. Я слышал, как Ребекка кричала у меня за спиной.

-Не выходи на улицу! — крикнул я.

Временная задержка между металлическим стуком и взрывом устройства была настолько короткой, что у террориста не было ни малейшего шанса спастись невредимым. Я не мог пошевелиться. Что-то, страх, инстинкт, предчувствие, называйте это как хотите, но что-то подсказывало мне не выходить на улицу. Ребекка протянула мне огнетушитель.

— Потуши огонь! — приказала она. — Ты нажал тревожную кнопку? — спросила она.

Я не ответил. Я стоял там, как вкопанный, уставившись на огонь, который охватывал наши занавески и ковер у входной двери. Игнорируя меня, Ребекка бросилась на кухню и нажала тревожную кнопку 'Соколиного глаза', которая предупредила бы местные полицейские патрули.

Возможно, это был звук сработавшей сигнализации. Возможно, это были хладнокровные команды Ребекки, но внезапно я вышел из транса, в котором находился, и быстро потушил небольшой костер вокруг входной двери. Большая часть этого была просто парами бензина, хотя в то время я понятия об этом не имел. Я отдернул занавески, чтобы посмотреть, какой ущерб был нанесен. Асфальтированная подъездная дорожка была в огне. Справа от дверного проема потрескивало пламя. Бронированная дверь была цела. Соседи, с которыми я прожил одиннадцать лет, были за дверью. Не было ни одного убитого или раненого террориста, и я был рад. Сцена и без этого была достаточно скверной. Я открыл входную дверь и вышел на улицу. Это был хаос. Соседи и доброжелатели помогли мне потушить пламя. Я понял, что в бензин был добавлен сахар или какое-то другое липкое вещество, чтобы он прилипал к поверхностям и горел. Это было дьявольское устройство. Больше, чем обычная, каждодневная самодельная бомба!

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем прибыла полиция. Когда они это сделали, я спросил их, что их задержало. Я не знал никого из них лично. Высокий, худощавый сержант был потрясающим парнем: он не мог сделать большего. Я сказал ему, что прошло много времени с тех пор, как Ребекка нажимала тревожную кнопку 'Соколиный глаз'. Даже соседи прокомментировали, сколько времени потребовалось полиции, чтобы прибыть.

— Соколиный глаз? — спросил сержант. — Мы не получили никакого вызова от 'Соколиного глаза', Джонти: два сотрудника сил безопасности позвонили, чтобы сообщить о взрыве. Они оба думали, что это звучало отсюда. Вот почему мы здесь!

Не было вызова от 'Соколиного глаза'? Это было странно, потому что тревожная кнопка выполняла тройную функцию. Во-первых, передать вызов по радио непосредственно в патрульную машину местного участка. Во-вторых, включить все охранные огни, чтобы террористы были залиты светом. Наконец, включить сирену и колокола, которые практически оглушили бы любого террориста и привлекли внимание к нашему затруднительному положению! Функции вторая и третья сработали хорошо и сработали немедленно. Почему 'Соколиный глаз' не сработал? Что-то не складывалось. Что-то было ужасно неправильно.

Вскоре район был наводнен полицией. Технический специалист по боеприпасам (ATO) прибыл для осмотра места происшествия. Он не торопился. Я был заинтригован тем, что обнаружат его обсуждения. Кто или какая группа была ответственна за это нападение? АОО/БСО преследовали меня с начала января 2000 года, и из донесений разведки мы знали, что нападение на меня или мою семью неизбежно. С другой стороны, конечно, провал уголовного процесса против Томаса Дэвида Магинниса, признавшегося в убийстве и боевика ДСО из 'Лоялистских добровольческих сил', коммандос 'Красной руки', в прошлую пятницу означал, что ответственность вполне может лежать на ЛДС. Друг Магинниса, печально известный серийный убийца Фрэнки Карри, 'Зверь', был в центре нашего уголовного расследования серии убийств на побережье Норт-Даун. Карри без колебаний напал бы на мой дом.

В дополнение ко всему этому, совсем недавно в Уиллоукрофт-Медоуз видели хорошо известного убийцу из ДСО с Шор-роуд, безжалостного ублюдка, какой вообще мог существовать. Я знал, что его друзья в Специальном отделе рассказали ему о моем намерении поймать и посадить его в тюрьму. Я слышал, что он намеревался убить меня и обвинить в этом роту 'С' 2-го батальона АОО/БСО Джонни Адэра. Так что недостатка в подозреваемых не было. Выводы специалиста-сапера будут иметь решающее значение.

Мне не пришлось долго ждать. Устройство, как сказал мне офицер, было типичного происхождения для АОО/БСО. Оно было сконструировано из маленьких емкостей с бензином, наполненных сахаром. Устройство было сконструировано таким образом, чтобы его можно было 'отправить' в почтовый ящик. В результате взрыва бензин воспламенился бы, и последствия внутри дома были бы разрушительными. По сути, как только бомба попала бы в мой почтовый ящик и взорвалась, мои сильно укрепленные двери сработали бы против меня. Огненный шар пронесся бы по коридорам и ворвался в комнаты в поисках любого горючего материала. Это, конечно, включало бы Ребекку и меня! Один взгляд на разруху за пределами дома, и вы можете себе представить, что могло бы произойти, если бы наш почтовый ящик не был опечатан в 1995 году после осуждения Джонни Адэра. Кто-то не выполнил свою домашнюю работу. Да, почтовый ящик был там, но он был запечатан. Намеренно запечатан, чтобы никто не смог протолкнуть через него такое устройство. Но почему не сработал 'Соколиный глаз'? Это был единственный аспект моей безопасности, который контролировался подразделением технической поддержки Специального отдела (TSU). Он срабатывал каждый квартал при тестировании и даже в двух или трех случаях за последние одиннадцать лет, когда мы случайно нажимали на него во время уборки или чего-то еще. Это было то, в чем я намеревался разобраться. У меня были очень веские причины быть подозрительным.

Кто-то вызвал полицейских кинологов. Одна из них была энтузиастка из женщин-констеблей. Она пошла по тропинке прямо от парадного крыльца мимо встроенного гаража и через боковой сад к забору. Она заметила, что колючая проволока на столбах, удерживающих изгородь для овец на соседнем поле, была перерезана. Ее собака повела ее на дальний конец поля, прямо в линию. Она снова заметила, что верхняя часть колючей проволоки была перерезана. Террорист пришел и ушел через поля, примыкающие к глухой стороне моего дома.

Так вот почему террорист смог сбежать невредимым. Все, что ему нужно было сделать, это поджечь фитиль, сделать два шага назад и направиться прямо к полям. Завернув за угол, он за долю секунды оказался в безопасности от любой шрапнели. Там не было никакой машины. Никакого водителя для побега. Эти поля ведут к железнодорожным линиям, которые идут в Моссли или Уайтабби. Наши нападавшие были далеко!

Я стоял в стороне и наблюдал, как коллеги-офицеры КПО делают все, что в их силах, чтобы утешить Ребекку. Меня переполняли необъяснимый гнев и ярость. Я пыталась напустить на себя храбрый вид, но внутри я разваливалась на части. Впервые в своей жизни я полностью потерял контроль. Впервые за много лет я почувствовала себя совершенно уязвимым. Осознание того, что я не смог защитить свою семью от такого нападения, ударило меня как молотом. Несмотря на то, что я годами жил с угрозой чего-то подобного, я был потрясен до глубины души, когда это произошло на самом деле.

Я приложил немало усилий, чтобы подчеркнуть своему начальству, что моя семья находилась в серьезной опасности со стороны Адэра и его соратников из роты 'С' с января 2000 года. Они отнеслись к моим трудностям серьезно, но недостаточно серьезно, чтобы полностью защитить мою семью и меня самого. Я чувствовал себя одиноким и покинутым. Если это могло случиться один раз, то может случиться и снова. Я стал мишенью, потому что мне удалось упрятать террористов за решетку. И все же я чувствовал себя совершенно изолированным и одиноким.

Саперы покинули место происшествия в 12.40 утра. Другие агентства уходили одно за другим, пока мы с Ребеккой снова не остались одни в доме. Тишина была жуткой и тревожащей. Я хотел снять телефонную трубку и попросить о постоянной охране до тех пор, пока мы не сможем освободить наш дом. Я решил не делать этого. Мне показалось странным, что не было предложено оставить охрану из КПО. Это было бы нормально в таких обстоятельствах. Местная полиция заявила, что они уделят 'повышенное внимание', прежде чем уедут. По горькому опыту я точно знал, что это значит. Я был, мягко говоря, разочарован.

Должно быть, было около 2 часов ночи, когда мы с Ребеккой наконец забрались в постель, чтобы попытаться немного поспать. Но я не мог уснуть. Я чувствовал себя такой очень уязвимой. Я часто вставал и обходил дом, проверяя, заперты ли двери и окна и надежно ли они заперты. Я все еще делаю это по сей день. Мой револьвер 'Рюгер' всегда был рядом со мной.

Я хорошо помню, как стоял в спальне и наблюдал за Ребеккой, погруженной в глубокий наркотический сон. Я начал с того, что в течение нескольких часов смотрел в переднее окно. Справедливости ради надо сказать, что в ту долгую ночь они действительно заезжали в наш тупик чаще, чем я мог ожидать. Я стоял у окна своей спальни и наблюдал. Наблюдая и ожидая, когда террористы вернутся, чтобы закончить работу. Адэр часто говорил мне, что он снова отправит своих людей обратно, чтобы закончить работу, которую они не смогли выполнить с первой попытки. Я не хотел рисковать.

Около 4 часов утра 5 октября 2000 года, когда я сидел там, охраняя свой дом, я принял сознательное решение, что никогда не вернусь на службу в Королевскую полицию Ольстера. Мое положение в полиции после работы с группой Стивенса было невыносимым. Это было странно, но как только я принял это простое решение, я почувствовал облегчение. Я забрался обратно в постель и заснул.

Я проснулся от непрерывного потока телефонных звонков от друзей и семьи, спрашивавших о нашем благополучии. Затем, примерно в 7.30 утра, наша сигнализация внутри дома зазвучала еще раз, чтобы предупредить нас о присутствии людей, приближающихся снаружи. Я вскочил, пораженный сигналом тревоги, и выглянул наружу через жалюзи. Это была пресса. Я связался с пресс-службой КПО в штаб-квартире и попросил их прислать сотрудника по связям с прессой для рассмотрения любых запросов, которые у них могут возникнуть.

Мне посчастливилось поговорить с коллегой, которого я знал и которому доверял. Он просветил меня о том факет, что мы больше не посылали сотрудников пресс-службы на подобные сцены: я был предоставлен сам себе. Мне посоветовали не упоминать о том факте, что я был офицером КПО, или о том, что я подозревал, что установили устройство соратники Адэра. Мой коллега пытался быть полезным. Но более ранний пресс-релиз КПО был очень коротким и неконкретным, в нем утверждалось, что 'дом пары средних лет в районе Балликлер подвергся нападению с помощью самодельной бомбы' и что 'считалось, что нападение не связано с продолжающейся враждой лоялистов'. Вероятно, это был стандартный способ, которым пресс-служба КПО реагировала на все подобные инциденты. Моя трудность заключалась в том, что для неосведомленных это наводило на мысль, что на наш дом напали по какой-то другой, более зловещей причине — потому что, например, мы были наркоторговцами или педофилами. У меня не было ничего из этого. Я вышел на улицу и подошел к стоявшей неподалеку женщине-репортеру.

— Есть ли у вас какие-нибудь идеи, почему на ваш дом должно было быть совершено подобное нападение? — спросила она.

— Я посадил Джонни Адэра в тюрьму на шестнадцать лет в 1995 году, и в прошлом месяце КПО снова отправил его туда, где ему самое место. Если вы спросите меня, я считаю, что он полностью потерял чувство юмора, — ответил я.

— Могу я это напечатать? — спросила она.

— Совершенно верно, — ответил я.

По мере того как день шел к концу, я отвечал на поток других вопросов от шквала репортеров. Меня больше не заботило, что кто-то думает о том, что я говорю. Я больше не заботился ни о чем, кроме защиты своей семьи и самого себя. Дни, когда я беспокоился о том, что думает КПО, прошли. Лояльность — это улица с двусторонним движением. Я не видел, чтобы моя лояльность за последние 30 лет была вознаграждена тогда, когда я больше всего в ней нуждался. Мне было ясно, что с этого момента я был предоставлен сам себе.

В тот день днем инженер из подразделения технической поддержки приехал к нам домой, чтобы выяснить, почему 'Соколиный глаз' вышел из строя. На моей кухне было полно людей, которые пришли поддержать нас. Я проводил инженера в гараж через подсобное помещение и позволил ему осмотреть устройство. Некоторое время спустя он снова появился у меня на кухне. Я спросил его, почему устройство не сработало. Он сказал, что все просто: в батарее было недостаточно энергии, чтобы передать сигнал на мачту. Если сигнал не достигал мачты, он не мог быть передан в местную полицейскую машину. С этими словами инженер повернулся на каблуках и ушел.

Примерно час спустя, когда мы с Ребеккой обдумывали то, что он сказал, до нас дошло, что 'Соколиный глаз' питается от электросети. К нему была подключена батарея только в качестве резервной, на случай выхода из строя электросети. Бомба не привела к отключению электроэнергии. Мы вернулись к исходной точке: почему 'Соколиный глаз' вышел из строя? Мы никогда этого не узнаем. В течение 48 часов после нападения на наш дом нас перевезли в 'безопасный' дом примерно в шести милях отсюда. Мы оставались в этом безопасном доме долгих шесть месяцев, прежде чем снова переехали в новый и хорошо укрепленный дом.

Последние три года моей службы в отделе уголовного розыска Королевской полиции Ольстера были сопряжены со многими трудностями для меня как для офицера полиции, так и для мужа и отца. Мое участие в делах Кена Барретта и Джонни Адера поставило меня в затруднительное положение. Дело о жестоком убийстве Пэта Финукейна и причастности к нему Барретта преследовало меня вплоть до выхода на пенсию. Но последствия моего личного участия в деле Адэра были еще хуже.

Лично я был горд тем, что мои доказательства сыграли столь важную роль в падении Адэра. Он получил все, что заслужил. Каждый день, пока он находился в тюрьме, был хорошим днем для общественных интересов здесь, в Северной Ирландии. Мне, бывшему сержанту уголовного розыска, легко это говорить. Но, выступая как муж и отец, я вынужден признать, что это также дорого обошлось моей семье, поскольку мы пытались оправиться от шока, вызванного этими серьезными и зловещими угрозами. Мы потеряли дом, в котором счастливо жили тринадцать лет. Никому из нас было нелегко освоиться в нашей новой среде. Как семья, мы все еще страдаем от последствий всех последующих травм.

Во многих отношениях мое участие в судебном преследовании Джонни 'Бешеного пса' Адэра и последовавшее за этим нападение на мою семью действительно было слишком серьезным.

Эпилог

В этой книге я попытался дать читателю представление о том, каково было служить в Королевской полиции Ольстера с начала 1970-х по 2001 год. Она не претендует на то, чтобы быть исчерпывающим отчетом о моей карьере. Вместо этого я выбрал инциденты, в которых я лично участвовал на протяжении многих лет, чтобы проиллюстрировать трудности полицейской деятельности в таком разделенном сообществе.

Я попытался проиллюстрировать примерами инцидентов, с которыми я столкнулся из первых рук, что, далеко не будучи вооруженным крылом юнионизма, какой ее часто изображали, КПО стремилась быть беспристрастной и эффективной полицейской службой, и была наполнена обычными и в основном благородными мужчинами и женщинами, делающими все возможное, чтобы действовать в меру своих возможностей перед лицом экстремальных невзгод. Я полностью осознаю, что республиканцы могут предпочесть сосредоточиться исключительно на тех примерах в книге, где показано, что сотрудники КПО не смогли оставаться беспристрастными. Я полностью ожидаю такого ответа: это нечто, над чем я не властен.

Однако я хочу подчеркнуть, что, по моему опыту, подавляющее большинство сотрудников КПО выполняли свои повседневные обязанности, проявляя равное уважение ко всем слоям общества. Никогда не следует забывать, что мы потеряли 300 офицеров КПО в результате терроризма и что более 9000 полицейских и женщин были ранены во время беспорядков. Восемь полицейских были убиты лоялистскими террористическими группами. Первый офицер КПО, погибший во время беспорядков, констебль Виктор Арбакл, был застрелен в октябре 1969 года наемным убийцей-лоялистом. Он был 29-летним протестантом. Последним погибшим офицером КПО был констебль Фрэнк О'Рейли, 30-летний католик, который был смертельно ранен в результате взрыва бомбы лоялистами в его 'Лендровере' в Драмкри в октябре 1998 года. Его убийца не мог знать, что он католик. Многие другие офицеры Королевской полиции Ольстера были тяжело ранены лоялистами.

Как у офицера уголовного розыска, работающего в КПО, в мои обязанности всегда входило расследовать и преследовать преступников, откуда бы они ни приезжали. За три десятилетия, описанные в этой книге, тысячи лоялистов были осуждены за серьезные террористические преступления и отбыли длительные сроки заключения в тюрьмах Северной Ирландии. Они не просто подошли к воротам этих тюрем и сдались властям. Они были помещены туда усилиями и кропотливой работой сотрудников КПО, которым затем пришлось жить в непосредственной близости от друзей и семей террористов, которых они заключили в тюрьму. Для этого требовалось настоящее мужество. Все эти соображения и приведенные выше факты были удобно упущены из виду теми, кто стремился изобразить нас как 'вооруженное крыло юнионизма'.

Недавнее расследование 3-й следственной группы Стивенса о поведении полиции в Северной Ирландии показало, что имеются доказательства узаконенного сговора внутри Специального отдела КПО. Это, несомненно, верно, и многое из того, что я рассказал в этой книге в отношении Специального отдела, подтверждает такое утверждение. Но со стороны широкой общественности было бы действительно опрометчиво поливать грязью всю Королевскую полицию Ольстера, метить всех одним и тем же клеймом. Хотя я действительно сталкивался с некоторыми лицами в других подразделениях полиции, которые были менее чем беспристрастны, по моему опыту, не было никакого смысла в том, что это действовало на институциональном уровне. В полицейской службе, насчитывающей более 12 000 сотрудников, из этого следовало бы, что некоторые склонялись бы к той или иной фракции, но те из нас, кто стремился 'исполнять обязанности полицейского без страха и предпочтений', а это было подавляющее большинство из нас, приняли это и стремились работать в окружении таких людей.

Однако, по моему опыту, бесспорно, что некоторые офицеры Специального отдела КПО действовали вопреки тому самому принципу, который они давали присягу соблюдать, а именно защите жизни. Меня опечалило, что этих офицеров поддерживали старшие офицеры Специального отдела, придерживающиеся единомышленников, но такова была реальность. Когда сотрудник полиции начинает квалифицировать принцип защиты жизни и трудиться для спасения одних жизней, принося в жертву другие, он занимается неправильным делом. И все же я обнаружил доказательства того, что подобные вещи действительно происходили.

Я понимаю, что также могут найтись те, кто прочтет это повествование и скажет, что во время моей карьеры детектива я был виновен в предрассудках другого рода, а именно, как красноречиво выразились некоторые из моих коллег в то время, в том что бы быть 'Грозой протестантов'. Тем, кто пришел к такому выводу в результате прочтения этой книги, я могу только сказать, что, хотя, возможно, и верно, что большинство инцидентов, о которых я здесь рассказал, относятся к случаям, в которых участвовали лоялистские полувоенные формирования, это лишь несколько примеров из сотен случаев, с которыми я имел дело. На протяжении всей моей службы я почти постоянно подвергался смертельной угрозе со стороны республиканских полувоенных формирований: очень веской причиной этого было то, что я боролся с республиканскими террористами так же безжалостно, как и с террористами-лоялистами. Было также очень практичное соображение, что моей 'специализацией' на протяжении всей моей карьеры детектива было расследование преступлений лоялистских военизированных формирований: в то время детективы сосредотачивались на своей области знаний, а не занимались делами по всем направлениям.

Многие другие наиболее спорные дела, с которыми я имел дело, не были включены в это повествование из-за того факта, что в настоящее время по ним все еще ведется уголовное расследование и, как таковые, преобладают правила подсудности. Тем не менее, другие случаи, такие как мое преследование крестного отца лоялистов Джонни Адера, не были включены сюда просто из соображений экономии места. Я твердо намерен сделать некоторые из этих случаев темой следующей книги в будущем.

Благодарности

Я приветствую Джона Сталкера и сэра Джона Стивенса за их неустанную решимость в поисках истины. Показателем их профессионализма является то, что оба смогли выйти на очень зловещую арену и, несмотря на крайние препятствия, раскрыть неприятную правду.

Через несколько недель после моей отставки в 2001 году я обнаружил, что меня преследуют журналисты-исследователи. Я буду вечно благодарен за платформу, предоставленную мне программой Ольстерского телевидения 'Инсайт', вышедшей в эфир в мае 2001 года. Выражаем благодарность продюсеру Джастину О'Брайену и его ведущему Крису Муру, который позже стал моим личным другом. Также выражаем благодарность Тревору Бирни, Стивену Райли, Дарвину Темплтону и Рут О'Рейли из UTV за их воодушевление и поддержку.

Особая благодарность должна быть выражена новаторскому автору Мартину Диллону, который возглавил атаку и прорвался сквозь, казалось бы, непробиваемую броню Специального отдела своей книгой 'Грязная война'. Он также был рядом, чтобы оказать мне свою поддержку и дать бесценный совет по этому проекту.

Также хочу поблагодарить Хью Джордана, Донну Картон, Джима и Линди Макдауэлл, которые неустанно слушали меня.

Я также хотел бы поблагодарить Джона Уэра из программы 'Панорама' Би-би-си. Я был впечатлен тем, как он искал подтверждения каждому моему утверждению. Его вклад в раскрытие зловещей руки Специального отдела, который руководил отрядами убийц-лоялистов и, возможно, республиканцев в скандальной программе 'Лицензия на убийство', был неоценим. Я также выражаю благодарность ведущему программы 'В центре внимания' Би-би-си Кевину Мэги, который также дал мне совет.

Я также хотел бы выразить свою глубочайшую благодарность Джону Свифту, моему новообретенному другу. Он вывел меня из темноты на свет. Он не высказывал никаких суждений и не критиковал ничего из того, что я должен был сказать. Джон также был членом КПО. Он провел большую часть своей службы в Специальном отделе. Он отождествлял себя со мной в том смысле, что у него тоже нет времени на людей, которых он так красноречиво назвал 'индюками' из Специального отдела КПО. Джон олицетворяет все, что было хорошего и порядочного в большинстве мужчин и женщин, которые с честью служили в Специальном отделе КПО.

Я благодарю многих других, кто помогал и вдохновлял меня на написание этой книги, в том числе Кена и Валери Хейз, Иэна и Кэрри Форбс, Маргарет Данн, Бобби Хэнви, Джонни и Шарлотту Уокер, Оливера и Пэт Филлипс, Лиама Кларка, Кэти Джонстон, мою сестру Луизу Купер и ее мужа Джона.

Я хотел бы поблагодарить Эндрю и Пегги Суини за то, что они напечатали и проверили мой длинный рассказ. Для Пегги ничто не было слишком сложно, и я ценил ее вклад.

Спасибо всем сотрудникам издательства 'Джилл и Макмиллиан' в Дублине за оказанную помощь, включая директора издательства Фергала Тобина и Сьюзан Далзелл, моего редактора и преподавателя, за ее помощь и поддержку.

Наконец, я хотел бы выразить свою искреннюю признательность всем тем людям, как мужчинам, так и женщинам, которые добровольно выступили вперед и предоставили полиции важную информацию, которая позволила нам спасать жизнь за жизнью. Жители этой провинции в большом долгу перед этими невоспетыми героями. Я могу публично заверить их, что сохраню их анонимность. Однако у меня нет желания защищать анонимность убийц, которые продолжают прятаться за защитой полиции, которая никогда не должна была предоставляться им в первую очередь.

Джонстон Браун, Белфаст, сентябрь 2005 года.