— Как же ты теперь будешь восстанавливаться? — я решила сменить тему. — Если ты потратил так много сил...
— Попрошу кого-нибудь поделиться своими. — Лод слегка усмехнулся. — В такие минуты даже немного жаль, что теперь у нас с пленными другие отношения.
— И нельзя просто снова позаимствовать силы у Кристы, ну да. — Я коротко вздохнула. — А, может, у неё попросить? Я думаю, раз ты спас Фаника...
— Я не буду просить у них подобного. Не теперь. Отныне они для нас почётные гости. И я... по крайней мере я... буду делать всё, чтобы они чувствовали себя именно так.
Он снова прикрыл глаза — а в моём сознании вдруг зазвенел паскудный тоненький голосок.
Тоненько и паскудно нашептывающий что-то про блестящие манипуляции.
Я долго смотрела на бледное лицо Лода.
...я бы на их месте вообще подумала, что всё это спектакль, а на самом деле похищение Фаника тоже организовали мы...
Нет, Лод не нанимал ту троицу. Но если он следил за принцессой и компанией — он мог понять, что за ними следит кто-то ещё. И когда он заманил Навинию в ловушку, оставив принца без защиты...
Он мог предполагать, что Фаника схватят.
И мог позволить это сделать.
Если он делал ставку не на Хьовфина, а на Дэнимона... кто для него младший эльфийский принц? Если б он умер — что ж, у Дэнимона появилось бы ещё больше причин понять Алью и помогать нам в поисках заказчика. А раз выжил — наследник эльфийского престола будет по гроб жизни благодарен тем, кто спас его любимого братика.
Тёмные ничего не теряли. В любом случае. Только приобретали. И то, что об этом Лод и словом не обмолвился мне, ничего не доказывает. Он и раньше часто говорил 'пять', удерживая десять в уме. Мастер стратегии, хозяин марионеток, дергающий за ниточки, умеющий использовать каждую свою куклу наилучшим образом. И его куклы — это мы. Все мы.
Включая меня.
Я опустила глаза, уставившись на бежевое стёганое одеяло.
Какие у меня есть доказательства, что вчера вечером в этой самой спальне он говорил мне правду? Какие гарантии, что за его признанием не стоит голый расчёт? Да и можно ли это считать признанием? Сколько женщин во все века слышали от мужчин прекрасную ложь о вечной любви — но, увы, прискорбные обстоятельства в виде законной супруги, которую эти мужчины по тем или иным причинам ну никак не могут оставить...
Я сама подняла эту тему. Про мои чувства. И вряд ли это вписывалось в его планы. Если б в ответ я услышала холодную отповедь, то сорвалась бы с его крючка — и жаль было бы потерять любимую куклу накануне переговоров. Но теперь я под его контролем — ещё более надёжным, чем раньше, куда более надёжным, чем любые ошейники — и помогу ему всегда и во всём, добровольно и с радостью: что советом, что...
Когда я в бешенстве ударила ладонью по одеялу, Лод посмотрел на меня удивлённо.
— Что такое?
— Ничего. Мысли дурные лезут. — Я твёрдо встретила его взгляд. — Возьми мои силы.
Нет, я не буду в нём сомневаться. Я обещала, что всегда буду на его стороне. Обещала самой себе.
И нарушением этого обещания предам себя в той же мере, что и его.
— Не говори глупостей. — Лод сказал это так естественно и устало, что меня захлестнул жгучий стыд. — Ты сама ещё не оправилась после отравления.
— Те силы, которые я предлагаю, никак не помогут мне оправиться быстрее.
Он вскинул бровь:
— Амант?
— Ты сам говорил, что уж его у меня хватает. И ты сможешь поправить свой роборэ за его счёт, верно?
Меня спасало только то, что мне и так было стыдно. И ещё постыднее стать не могло.
Наверное, поэтому я говорила об этом так спокойно.
— Конечно, я предпочла бы приберечь его на крайний случай. Если мы попадём в серьёзную передрягу, а тебе срочно понадобится резервный источник энергии... чем моя не подойдёт? Но, наверное, это тоже вполне можно считать серьёзной передрягой.
— О крайнем случае беспокоиться не стоит. — Лод сел на постели. — Амант имеет свойство восстанавливаться. И если у девушки ещё не было первого... удовольствия — куда быстрее, чем другие типы энергии.
— Восстанавливаться? Хотя да, если он расходуется на... то, на что он расходуется... странно, если бы после первого раза никому и никогда больше не хотелось. — Научный интерес помогал не смущаться. — А почему тогда невинность так важна?
— Потому что при её потере меняется тип энергии, наполняющей резерв. И для колдунов наибольшую ценность представляет именно тот, что дан девушкам при рождении. Он... как бы сказать... самый питательный. С магической точки зрения. — На переносице колдуна прочертилась хмурая морщинка. — Ты уверена? Я вполне могу обойтись без этого.
Можешь, наверное. И крохотная часть меня сейчас хотела бы пойти на попятный — чтобы посмотреть на твою реакцию. Убедиться, что ты не планировал использовать меня в качестве подручного резервуара с бесплатной энергией: который с радостью поделится этой энергией, если дёрнуть за нужные ниточки.
Но другая часть просто хочет тебе помочь.
И мне самой важнее именно она.
— Я же не Криста, чтобы делать предложение прежде, чем думать. Раз говорю, значит, уверена. — Стянув с ног сапоги, я забралась на кровать с ногами. Сев поудобнее, протянула Лоду обе руки. — Бери.
Он тоже сел удобнее, ближе ко мне. Взял мои ладони в свои, сжимая их бережно, но крепко: от его прикосновений сердце в который раз сбилось с привычного ритма. Да уж, аманта у меня и впрямь явный переизбыток... и хорошо, что на какое-то время его станет поменьше.
Ненавижу, когда чувства затмевают разум.
Лод прикрыл глаза, и я смотрела, как его пальцы просвечивает золотое сияние, светлой дымкой окутывая наши соединённые руки. Одна за другой отсчитывались секунды, перетекая в прошлое — но я не ощущала ничего, кроме того, как постепенно выравнивается сердцебиение.
И внезапного веселья.
Девушка отдаёт любимому мужчине свою сексуальную энергию. На кровати. В интимном полумраке. И при этом всё абсолютно целомудренно.
Да, если бы мне кто-нибудь такое сказал, я бы тоже посмеялась.
Когда колдовской свет померк, Лод открыл глаза, заблестевшие живым блеском — и опустил руки:
— Спасибо. Так гораздо лучше.
— Обращайся. — Я сложила ладони на коленях. — Всегда рада помочь.
Это не было пустой любезностью. В конце концов, эта энергия мне всё равно не пригодится — по крайней мере, в ближайшее время; и кому мне отдавать её, как не ему? Ведь я действительно рада была видеть, что его щёки покинула полотняная бледность.
Потом внезапная мысль заставила всю мою радость исчезнуть, как воздух из проколотого шарика.
И Лод сразу заметил перемену моего настроения.
— Скажи, о чём ты думаешь.
— Ни о чём. — Я опустила взгляд. — Ерунда.
Никогда не любила раскрывать кому-то душу и мысли. Во всяком случае, те их части, которые делают тебя уязвимой.
И почему тогда ему, вот уже второй раз, мне действительно хочется сказать?..
— Снезжана, я уже говорил: ты слишком многое держишь в себе. Скажи.
Я помолчала, считая стежки на одеяле. Мелкие, аккуратные штрихи, прочерченные белыми нитками.
Пять, десять, пятнадцать...
— Просто подумала... ты исцелил Фаника, а в моём мире он бы наверняка умер. Или остался калекой. А... моя мама — она ведь не мгновенно... не сразу, на месте...
Двадцать пять. Тридцать.
— Её довезли до больницы, и она уже там, в реанимации...
Сорок.
— И если бы в нашем мире была магия... такие целители, как ты...
Я замолчала, поняв, что мне срочно нужно пробежаться по степеням девятки; но добралась только до пятой, когда Лод накрыл мою ладонь своей.
В этот раз — без необходимости.
— Магия тоже не всесильна. И убивает так же легко, как и лечит. Ведь взамен неисцелимых ран у нас появились неисцелимые проклятия. — Другой ладонью он коснулся моего подбородка, заставив вскинуть голову. — Плачь, если хочешь.
Я замерла, почему-то чувствуя себя пойманным в ловушку зверьком.
Сейчас его близость дарила лишь чувство уюта, тепла... и ничего больше. Наконец-то — правильно.
И почему тогда мысли всё равно путаются?
— С чего ты взял, что я хочу плакать?
— Потому что я знаю тебя. Потому что за последнее время ты увидела слишком многое и прошла через то, через что не должна была проходить. Потому что ты ребёнок, который потерял всё, что у него было, и пока не приобрёл чего-либо стоящего взамен. И ты должна научиться плакать. Со слезами выходит боль, а ты никогда не даёшь ей выхода. И делаешь частью себя.
— Я не...
— Нет, ты ребёнок. — Даже сейчас он угадал, что именно я собираюсь возразить. — Да, в чём-то ты взрослее, чем все, кого я знаю, зато в другом — маленькая девочка, которая слишком рано осталась одна. Ты привыкла всегда быть сильной, но теперь ты не одна, и быть сильной нет нужды. Не всё время.
— Я не хочу привыкать к тому, что я не одна. — Я почувствовала улыбку, невольно кривящую мои губы. — И ты тоже уйдёшь из моей жизни. Рано или поздно. Как и все, кто у меня был.
— Это ты уйдёшь из моей. Потому что сама так решила. — Во взгляде Лода таяли осенние облака. — Сноуи, я не могу быть для тебя всем, чем ты хочешь. Союзником, учителем, другом, не больше. Но я никогда не предам тебя. И никогда не брошу наедине с твоей болью. Обещаю.
Опять эта треклятая 'снежинка'! На язык уже просился раздражённый ответ — но тяжесть, весь вечер давившая на сердце, шевельнулась вновь, и почему-то в памяти разом всплыло всё: отец, навсегда закрывающий за собой дверь, предсмертная агония бабушки, комья глины на крышке маминого гроба, мертвенная пустота и тишина квартиры, отныне принадлежащей мне одной, а потом — Сашка, который выбрасывает мои вещи, Навиния, наблюдающая, как я умираю, Хьярта, заваленная трупами, изломанное тело Фаника, огненный меч Сусликовой, стеклянные глаза Весельчака, откровение-приговор Лода, мёртвый Артэйз, темницы дроу, отрубленная голова...
Я плохо помню, что было потом. Кажется, очки куда-то делись с носа, а я лежала, уткнувшись Лоду в плечо — и, наверное, впервые в жизни плакала, не таясь, не сдерживаясь. До боли в горле, до хрипоты: за маму, за утраченный дом, за невозможность любви, за все прорвавшиеся чувства, за все предательства, страдания и смерти. И мерзкий ком под рёбрами исчезал, выкашливаясь с жадными всхлипами, растворяясь в тепле рук, которые обнимали меня так крепко и бережно, и в нежности пальцев, легонько гладивших мои волосы.
А затем, в какой-то момент — боль ушла. Вся. Совсем. И прежде, чем утонуть в мягкой сонной темноте, я успела подумать, что Лод, как всегда, был прав.
И что я успела начисто забыть, как хорошо засыпается в чьих-то объятиях.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ИНТРИГАНЫ КРУГЛОГО СТОЛА
Беломраморный Мьёркт, столица подгорного королевства дроу, пробуждался ото сна неторопливо и неохотно. Вечную темноту не рассеивал дневной свет, а даже если б он мог пробиться под каменную твердь, то солнце всё равно уже заходило за горизонт... но одно за другим, волной светящегося разноцветья вспыхивали окна в домах — и казалось, что вместо города раскинулся ночной океан, чьи воды мягко фосфоресцируют во мраке мириадами радужных искр.
Впрочем, одно окно в башне королевского дворца сияло уже давным-давно.
Покои для пленников больше походили на элитную ночлежку: кровать занимал Фаник, на груде одеял у камина устроилась Навиния, а теперь на полу прибавилось ещё одно спальное место — у окна, рядом со столом. И на этом самом месте разместился Восхт, листая книгу в потёртом кожаном переплёте.
— Эти 'Записки' действительно обрываются как раз накануне переговоров, — спустя некоторое время доложил он. — Словами 'непонятно, на что способны эти светлые'. — Колдун вскинул голову, оглядывая товарищей по несчастью. — Но это не может ни подтвердить, ни опровергнуть причастность тёмных к тому, что там случилось.
— Я же говорила, — проворчала Криста, примостившаяся на стуле рядышком. — Я эту книгу всю просмотрела, когда Снежка её читала.
Дэнимон сидел рядом с невестой. Задумчиво наблюдал, как Навиния играет с паппеем: поочерёдно подставляет ему ладони, позволяя зверьку перебегать с одной на другую. Впрочем, принцесса явно меняла руки скорее машинально, чем осознанно — она смотрела куда-то в пол, долгим, застывшим взглядом.
И мысли, которые её отвлекали, явно были не самыми весёлыми.
— А ведь сегодня у нас с Дэном была бы свадьба, — горестно вздохнула Криста. — Кто бы мог подумать...
— Наверное, тёмные ещё не проснулись? — спросил Дэнимон, переведя взгляд на брата. Тот лежал, повернувшись набок, и дышал с мирным присвистом. Всё ещё спал. — Поэтому и не заходят?
— Мы всегда встаём раньше них. Они-то привыкли пережидать весь день во сне. — Криста сжала пальцы принца в своих. — Так не терпится сообщить им о твоих подозрениях?
— Если я правильно оценил ум Лодберга, они первыми сообщат мне о том же, — горько усмехнулся эльф.
— А вдруг ты всё-таки неправ?
— Я мечтаю о том, чтобы я оказался неправ. Но это первая кандидатура, которая приходит мне в голову. И самая логичная.
Криста ничего не сказала. Просто коснулась губами его щеки: раз, другой — и на третий хмурое лицо Дэнимона немножко посветлело.
— Мне жаль, что я не добился свободы для всех вас, — произнёс он.
— Ты был не в тех условиях, чтобы торговаться. И я радовалась, что хотя бы ты скоро будешь на свободе. — Криста укоризненно качнула головой. — И всё равно я считаю, что ты неправильно поступил! С этой клятвой. Надо было дождаться, пока Фаник поправится, и вам с ним всё-таки...
— Уходить? И что тогда мы сделали бы там, наверху, одни? Против собственного отца и всего нашего народа? Я предпочёл, чтобы в этом деле у нас были союзники. И раз мы обрели их среди тёмных, значит, так тому и быть.
— Мы теперь сами тёмные. — Навиния подала голос неожиданно, и голос этот был неожиданно горьким. — Предатели своих народов. А я... подстилка их владыки. И больше, похоже, ни на что не годна.
— Не говори так, — поморщился принц. — Ничего ты не...
— Всё, что я делала... я хотела, чтобы родители могли мной гордиться. Не желала быть всего лишь чужой игрушкой на доске. Принцессой из набора фигурок для скаука. И оправдывала себя тем, что делаю это во благо своей страны. — Резким движением посадив паппея на плечо, Навиния опустила руки. — А теперь я не нужна этой стране.
— Хватит, Вини, — горячо произнесла Криста. — Твой народ любит тебя, а заговорщики и придворные интриги были и будут всегда! Радуйся, что они проявили себя во всей красе. Теперь, как вернешься, без зазрения совести отправишь весь совет в отставку, и дело с концом. Ты и так не больно-то к нему прислушивалась... и правильно делала, — подумав, добавила девушка. — Советы предателей до добра не доведут.
Навиния промолчала. Восхт хмыкнул, но ничего не сказал. Дэнимон тоже не стал возражать — лишь покоился на невесту, однако по личику Кристы невозможно было определить, действительно ли она верит тому, что говорит, или просто понимает: сейчас Навинии нужно услышать именно это.
