— Я тоже не могу.
— Что это будет? Ты не можешь создать облачную оперу, если это то, что ты планировал. В прошлый раз у нас была такая.
— Хотя и не очень удачная.
— А что было до этого?
— Думаю, воссоздание крупной космической битвы. Эффектный, хотя и немного дерзкий фильм.
— Да, теперь припоминаю. Корабль Овсяницы принял его за настоящее сражение? Когда включились его экраны, в земной коре образовался кратер шириной в десять километров. У этого глупца были слишком низкие защитные пороги. — К сожалению, Овсяница стоял в пределах слышимости. Он посмотрел на нас через плечо шаттерлинга, с которым разговаривал, бросил на меня предупреждающий взгляд и вернулся к своему разговору. — В любом случае, — продолжил Критмум, не обращая внимания. — Что значит, ты не можешь дождаться? Это твое шоу, Лихнис. Либо ты что-то запланировал, либо нет.
Я посмотрел на него с жалостью. — На самом деле ты никогда не выигрывал в номинации "Лучшее сплетение", не так ли?
— Но подходил близко, в своем сплетении... о войнах гомункулов... — Он покачал головой. — Неважно. К чему ты клонишь?
— Я хочу сказать, что иногда победитель решает скрыть свои воспоминания о том, какую именно форму примут празднования тысячной ночи.
Критмум дотронулся пальцем до своего носа. — Я знаю тебя, Лихнис. Это будет со вкусом, сдержанно... и очень, очень скучно.
— Удачи тебе со сплетением, — сказал я ледяным тоном.
Критмум оставил меня. Я подумал, что мне нужно немного побыть одному, но не успел и обернуться, чтобы полюбоваться видом, как рядом со мной к балюстраде прислонился Овсяница, потягивая вино из бокала. Он держал бокал за ножку пальцами, унизанными драгоценными камнями и кольцами.
— Тебе нравится, Лихнис? — спросил он своим обычным низким голосом, по-отечески, с легким неодобрением в голосе. Ветер отбросил седые волосы с его аристократического лба.
— Вообще-то, да. А тебе разве нет?
— Дело не в удовольствии. Во всяком случае, не для некоторых из нас. Во время этих встреч предстоит выполнить много работы — серьезное дело, имеющее огромное значение для будущего статуса линии.
— Расслабься, — сказал я себе под нос.
Мы с Овсяницей никогда не сходились во взглядах. Среди девятисот девяноста трех выживших членов линии было две или три дюжины тех, кто оказывал особое влияние. Несмотря на то, что все мы были созданы в одно и то же время, эти люди демонстрировали спокойное превосходство, дистанцируясь от более легкомысленных аспектов встречи. Их телосложение и одежда были нарочито официальными. Они проводили много времени, стоя в мрачных позах и качая головами, глядя на нас. У них были самые тесные связи с внешним миром. Многие из них были приверженцами, как и сам Овсяница.
Если Овсяница и услышал мое замечание, произнесенное шепотом, то оставил его при себе. — Я видел тебя с Портулак, — сказал он.
— Это не противозаконно.
— Ты проводишь с ней много времени.
— Опять же... чье это дело? Только потому, что она воротит нос от твоего маленького элитарного клуба.
— Осторожно, Лихнис. Ты хорошо поработал в этом месте, но не переоценивай свой авторитет. Портулак — смутьянка, заноза в линии.
— Она моя подруга.
— Это и так ясно.
Я ощетинился. — Что это значит?
— Я не видел никого из вас на утренней оргии. Вы проводите много времени вместе, только вы двое. Спите вместе, но при этом презираете сексуальные отношения с остальными своими товарищами. Мы в линии Горечавки не любим так поступать.
— Вы, приверженцы, держитесь особняком.
— Это другое дело. У нас есть обязанности. Портулак этого не поймет. У нее был шанс присоединиться к нам.
— Если тебе есть что сказать, почему бы не сказать это ей в лицо?
Он отвернулся, глядя на тонкую линию горизонта. — Ты хорошо справился с акватиками, — рассеянно сказал он. — Хороший штрих. Млекопитающие. Они из... старого места, не так ли?
— Забыл. К чему эта маленькая зажигательная речь, Овсяница? Советуешь мне держаться подальше от Портулак?
— Я говорю тебе, чтобы ты взбодрился. Прояви выдержку, Лихнис. Грядут неспокойные времена. Любоваться закатами — это хорошо, но сейчас нам нужны точные данные о зарождающихся культурах по всей Галактике. Нужно знать, кто с нами, а кто нет. Когда мы завершим Великую работу, у нас будет уйма времени, чтобы поваляться на пляжах, — Овсяница вылил остатки своего вина в мой океан. — А до тех пор нам нужно немного сосредоточиться.
— Ну и сосредотачивайся, — сказал я, отворачиваясь.
Во второй половине дня, когда интерес переключился на сплетение следующего вечера, ситуация начала улучшаться. Портулак снова нашла меня, когда я занимался причудливой переделкой одной из отдаленных башен. Она сказала мне, что слышала об оргии на пятидесятом уровне главного шпиля, очень эксклюзивной, и что я должен присоединиться к ней там через час. Все еще уязвленный критикой Овсяницы, я сказал ей, что у меня нет настроения заниматься этим, но Портулак расположила меня к себе, и я согласился встретиться, когда закончу с башней.
Когда я прибыл, там, кроме меня, была только Портулак.
— Не тот этаж, я правильно понимаю?
— Нет, — ответила она, стоя на идеально прозрачном полу открытого балкона, так что казалось, будто она парит в двух километрах над морем. — Нужный этаж, нужное время. Я же говорила, что это эксклюзивно.
— Но не говорила, что это настолько эксклюзивно, — сказал я.
Портулак разделась. Ее сброшенная одежда приобрела текстуру выветрившегося камня и застыла в скульптурных формах глубокой древности. — Жалуешься? — спросила она.
Моя собственная одежда рассыпалась облачком лепестков вишни и разлетелась по полу. — Совсем нет.
Портулак одобрительно посмотрела на меня. — Это заметно.
Мы катались по стеклянному полу, который размягчался и затвердевал в соответствии с нашими потребностями. Пока занимались любовью, я пытался вспомнить, спроектировал ли я этот пол таким образом, чтобы он был прозрачным в обоих направлениях, и если да, то какое развлечение мы представляли для тех, кто, возможно, смотрел снизу на пятидесятый этаж. Потом решил, что мне все равно. Если мы их оскорбили, так тому и быть.
— Ты был прав, — сказала Портулак, когда мы потом лежали рядом.
— Прав в чем?
— В закатах. Все так же... сложно... как ты и говорил.
— Давай, бей лежачего.
— Вообще-то, я восхищаюсь твоей выдержкой, — сказала она. — У тебя был план, и ты его придерживался. И некоторые закаты были на самом деле довольно красивыми.
Она хотела сказать это как комплимент, но я не смог скрыть обиду. — Довольно красивыми.
Портулак наколдовала виноградину и отправила ее мне в рот. — Извини, Лихнис.
— Все в порядке, — сказал я. — По крайней мере, люди не будут приставать ко мне до конца карнавала, пытаясь докопаться до воспоминаний, которые я вырезал из сплетения. По крайней мере, они будут знать, что это настолько захватывающе, насколько это возможно.
Это было правдой: напряжение спало, и, к моему удивлению, я действительно начал расслабляться и наслаждаться оставшимися днями и ночами. В прошлый раз моя история была принята так хорошо, что некоторые стали поговаривать, что я, должно быть, немного приукрасил текст для пущего эффекта. Этого не было — такие вещи действительно случались со мной, — но я все равно провел остаток встречи в состоянии острой самозащиты.
Теперь стало лучше. Я наслаждался ощущением, как мой разум наполняется новыми яркими впечатлениями; множеством снимков головокружительно сложной и многолюдной Галактики. Это была эйфория опьянения в сочетании с абсолютной, кристальной ясностью ума. Это было великолепно и ошеломляюще: лавина истории.
По последним подсчетам, насчитывалось десять миллионов населенных солнечных систем. Пятьдесят миллионов миров планетного класса. Со времени последней встречи несколько раз поднимались и падали целые цивилизации-выскочки. С каждой новой встречей казалось невозможным, чтобы более дикие окраины человечества становились еще более чужими, менее узнаваемыми. И все же они всегда ухитрялись это делать, просачиваясь в каждую космическую нишу подобно расплавленной лаве, а затем создавая новые ниши, о которых раньше никто и мечтать не смел.
Два миллиона лет биоинженерии и создания киборгов позволили человечеству приспособиться к любым возможным условиям окружающей среды. Двадцать тысяч различных ветвей человечества вернулись в чужие моря, и каждая из них нашла свое решение проблемы водной флоры и фауны. Некоторые из них все еще были более или менее гуманоидными, но другие превратились в гладких акулоподобных существ, или ловких многоногих моллюсков, или членистоногих с твердым панцирем. В атмосфере газовых гигантов существовало тринадцать сотен различных человеческих культур. Девяносто других плавали в океанах металлического водорода под этими атмосферами. Были обитатели вакуума и звезд. Были люди, которые жили на деревьях, и люди, которые, по некоторым определениям, сами стали деревьями. Были люди размером с маленькую луну, которые создавали целые сообщества внутри своих тел. Были люди, которые закодировали себя в ядерной структуре нейтронных звезд, хотя в последнее время о них почти ничего не было слышно. На фоне всех этих изменений девятьсот девяносто три представителя линии Горечавок, должно быть, казались смехотворно причудливыми и древними, учитывая нашу твердую приверженность традиционной анатомии. Но все это было лишь условностями. До прибытия на планету мы были вольны принимать любую форму, какую пожелаем. Единственным правилом было то, что, выходя из наших кораблей, мы должны были принимать облик взрослых людей и приносить с собой свой разум. Второстепенные вопросы, такие как пол, телосложение, пигментация и сексуальная ориентация, были оставлены на наше усмотрение, но мы все были обязаны сохранить черты лица Эбигейл Джентиан: ее высокие скулы, волевой подбородок и тот факт, что ее левый глаз был зеленым, а другой — зимне-голубым, как у галки.
Все остальное было в руках судьбы.
Возможно, дело было в том, что с каждой новой нитью ворошилось прошлое, но все мы чувствовали, как по мере приближения тысячной ночи в наших мыслях все отчетливее всплывают исходные воспоминания Эбигейл Джентиан. Мы вспомнили, каково было быть всего лишь одним человеком за столетия до того, как Эбигейл разбила себя на части и отправила их странствовать по Галактике. Мы все помнили, что были Эбигейл.
Где-то на семисотый день Портулак снова подошла ко мне. Ее волосы были уложены в жесткие спиральные пучки, напоминающие структуру нашей галактики. В них мерцали драгоценные камни: красные, желтые и сине-белые, соответствующие разным звездным популяциям.
— Лихнис? — осторожно спросила она.
Я отвернулся от балкона. Занимался починкой один из мостов после шторма, соединяя его обратно волшебными движениями рук, заставляя невидимые маленькие механизмы, из которых состоял мост, танцевать по моим командам. Материя текла, как молоко, а затем волшебным образом застывала.
— Пришла, чтобы помучить меня за закаты?
— Не совсем. Нам с тобой нужно поговорить.
— Мы всегда могли бы сходить на одну из этих эксклюзивных оргий, — поддразнил я.
— Я имею в виду, в какое-нибудь уединенное место. Очень уединенное. — Она казалась рассеянной, совсем не похожей на себя обычную. — Ты установил систему безопасности на этом острове?
— Не видел в этом необходимости. Могу создать такую систему, если считаешь, что это того стоит.
— Нет, это привлечет слишком много внимания. Нам придется обойтись моим кораблем.
— Мне на самом деле нужно закончить этот мостик.
— Закончи его. Я буду на своем корабле, когда будешь готов.
— В чем дело, Портулак?
— Будь на моем корабле.
Она отвернулась. Через несколько мгновений с неба упала квадратная стеклянная панель и опустилась на балкон. Портулак ступила на панель. Ее края расширились, а затем загнулись вверх, образуя коробку. Коробка поднялась в воздух, унося Портулак, а затем внезапно ускорилась, удаляясь от острова. Я наблюдал, как она удаляется, и серый свет время от времени отражался от одной из ее плоских сторон. Коробка стала крошечной, а затем превратилась в мерцающую точку. Она исчезла в покрытом шрамами, похожем на гору корпусе огромного ожидающего корабля.
Я вернулся к своей работе по ремонту моста, размышляя.
— Что все это значит?
— Это, помимо всего прочего, касается твоей темы. — Она проницательно посмотрела на меня, откидываясь на спинку шезлонга, который предоставил ее корабль. — Ты сказал нам всю правду, не так ли? Ты действительно потратил двести тысяч лет, наблюдая за закатами?
— Тебе не кажется, что я сделал бы это чуть более захватывающим, если бы хотел что-то придумать,?
— Я так и подумала.
— Кроме того, — сказал я. — На этот раз я не хотел выигрывать. Создание этого места стало для меня настоящей головной болью. Ты не представляешь, как я мучился из-за расположения этих островов, не говоря уже о том, что приготовил для тысячной ночи.
— Могу в это поверить. И верю тебе. Просто должна была спросить. — Она распустила одну из спиральных прядей своих волос и нервно прикусила ее. — Хотя, полагаю, ты все еще можешь лгать.
— Я не лгу. Ты собираешься перейти к делу?
Моя собственная коробка для перелетов доставила меня на парящий корабль Портулак через час после ее отлета. Мой корабль был скромных размеров для межзвездного корабля: всего три километра в длину, но у Портулак был огромным. Его длина от носа до хвоста составляла двести километров, а максимальная ширина — двадцать. Хвостовая часть ее корабля возвышалась над атмосферой, в космическом вакууме. Ночью она сверкала, когда защитные поля перехватывали и испаряли метеориты. Полярные сияния играли на верхних оконечностях корабля, как прибой.
Было много причин, по которым кому-то мог понадобиться такой большой корабль. Возможно, он был построен на базе какого-нибудь старинного, но ценного двигателя размером со спутник планеты или какого-то огромного, невероятно эффективного прототипа двигателя, которого больше ни у кого не было. Нужно было ценить любое достижение, которое могло бы хоть немного приблизить к скорости света. Или, возможно, ее корабль перевозил какой-то огромный секретный груз, например, все разумное население эвакуированной планеты. Или, возможно, корабль был сделан таким большим в порыве безумного энтузиазма, просто потому, что это было возможно. Или, может быть, — и тут мои мысли захлебнулись от горькой чуждости, — корабль должен был быть таким большим, чтобы вместить одного живого пассажира. Сейчас Портулак была размером с человека, но кто мог сказать, каким был ее истинный облик в период между нашими визитами на встречи?
Я не хотел знать и не спрашивал.
— Вопрос деликатный, — сказала Портулак. — Я могу ошибаться на этот счет. Почти наверняка ошибаюсь. В конце концов, кажется, никто больше не заметил ничего необычного...
— В чем было что-то необычное?
— Ты помнишь сплетение Лопуха?
