Чайки приумолкли, выжидая дальнейших событий. Вдали пронеслась береговая электричка. Подул с востока прохладный ветер, небо подернулось рябью. Никаких сюрпризов дальнейшая рыбная ловля не предвещала. Девица глубоко вздохнула и прошептала ему на ухо "Пойдем отсюда!" И он послушно встал и пошел. Вглядываться в ее лицо было бесполезно, такие лица ничего не напоминают и никогда потом не вспоминаются. Единственное было ясно, что ей не меньше тридцати. Ростом она действительно почти на голову превосходила сержанта, и потому старалась не опережать и не смущать его. А до этого она склонилась над его корзинкой, ухватила двумя пальцами несчастную сардинку за хвост и швырнула ее далеко в море. При этом замедленные движения должны были продемонстрировать достоинства ее фигуры, отсутствие излишеств, и тем самым искупить бесцеремонность поведения.
Мотоцикл ей понравился с первого взгляда, мощный и приземистый, во всем схожий с владельцем. Замирая от восторга, она уселась за спиной сержанта, рискуя вытолкнуть ветхий самодельный багажник. Места сержанту почти не осталось, центр тяжести пришелся на колени. В такой позе он бы не проехал и пяти миль. Но в этом и не было никакой надобности — девице не нужно было возвращаться в Лондон. Она обвила руками его голову и приготовилась к путешествию. Сержант молча дожидался приказаний. "Куда хочешь!" — заявила она, и он повез ее в ближайший бар. Там они ели салат из креветок, лососиное филе с картофелем, запивали все это пивом. Несмотря на новое приключение и на цены в баре, он вовсе не утратил аппетита. Девица ела мало, на нее вдруг напала охота курить. Сержант не терпел дыма. При этом она игриво выпускала дым прямо ему в тарелку. С полным ртом он пытался ей объяснить, что к половине шестого ему нужно сниматься с якоря и возвращаться в Лондон. На это она с грустной улыбкой ответила: "Я догадывалась, что ты из Лондона. Там все такие придурки".
В половине третьего Логан, так звали девицу, привела сержанта к себе домой. Квартира была закопченной и довольно затхлой. Из полутьмы со стен улыбались вырезанные из журналов Рональд Рейган и Грегори Пек. В тишине оглушительно тикали старинные часы. Сержант потерянно поплелся за Логан в ее спальню, где их ждала постель, широкая, сырая и невероятно жесткая. Ну что ж, каков бы ни был исход этого важного жизненного экзамена, на все это сержант дал себе полчаса.
Покинул он темное убежище Логан, когда было уже без четверти восемь. Грегори Пек проводил его с усмешкой до самой двери. Артур Копп решительно перешагнул порог, чтобы больше никогда сюда не возвращаться, несмотря на клятвы и уверения. Он вышел на воздух, пошатываясь, отыскал свой мотоцикл, ключ в кармане, проверил уровень масла и принялся возрождать мотор к жизни дрожащей ногой.
На малой скорости он еще долго кружил по незнакомым переулкам Брайтона, а когда вырулил на главное шоссе, с болью ощутил, что все это время в его голове непрестанно тикают старинные часы. Стоило ему вписаться в трассу и поддать газу, как мимо него пронесся на рекламном щите улыбающийся Грегори Пек. До полной темноты было еще далеко. Теперь уже в группе зажженных фонарей на дальнем перекрестке маячила та же знакомая улыбка. И все время на горизонте посверкивал острыми бликами ряд белых зубов. Сержанта клонило в сон, он закусывал губу, ловил ртом воздух, старался возродить мысленно веревочку на запястье, но ничто не помогало. Грегори Пек возникал из туманного провала трассы, а часы продолжали с прежним упорством вколачивать гвозди в старенький шлем. Сержант с тоской провожал мысленно метки на шоссе, измеряя пройденное и оставшееся расстояние. Господи, неужели он не успеет? Неужели он не успеет заскочить к себе домой, стянуть с себя эту одежду, сунуть ее в кипу грязного белья и подставить тело теплой струе душа? Но дорога не убывала, тьма не наступала и наваждение не исчезало. Сержант принялся считать столбы элетропередач, на сто пятом он сбился...
Наконец мелькнул транспарант с надписью "Аэропорт Гетвик 1 Ґ". Первая капля дождя разбилась об очки сержанта Коппа. "Слава богу! Теперь уже не засну!" — с мрачным удовлетворением бросил он в лицо Грегори Пеку. Колючие струи косо замелькали в свете фонарей, заколотили по шлему. Сержант снял очки и сбавил скорость. Его непромокаемая куртка превратилась в ледяной панцирь, колени окаменели. К счастью дождевой фронт до бетонки не добрался. Грегори Пека смыло дождем с горизонта. Часы показывали без пяти девять. Еще милю старый мотоцикл выжимал порядочную скорость, но в душе сержанта произошел сбой. На обочине дороги он остановился, голова его легла на руль. Старый мотоцикл хрипел под ним, переводя дух. Он опоздал. Последовал строгий приказ "Держать себя в руках!" Сержант с минуту оставался неподвижен, но вскоре поднял голову и вгляделся в дальние огни города. До цели оставалось еще около получаса езды. Что его ожидало там? Не стоило об этом думать, ему все равно надо было туда попасть любой ценой. А потом? Сержант поглядел на себя в маленькое зеркальце заднего вида, снял с руки перчатку, оглядел свою ладонь, провел ею по лицу. Он должен как-нибудь пережить этот вечер и даже завтрашнее утро. Он должен пережить всю будущую ужасную неделю. Все пройдет, все сгладится. Потом он будет проситься на ночные дежурства, а если не получит, то вернется к своей Логан.
Мотоцикл издал грозный рев и умчал сержанта в восточном направлении.
26
МОЛИТВА СЭМЮЭЛЯ
1
До выписки из больницы Хонни предстояло пробыть в палате еще, по крайней мере, два дня. Здесь ему уже порядком надоело. Кроме него в палате лежал еще толстый Финни Бранки. Два дня напролет он неустанно пожирал пудинги с печенкой и пирожные с орехами. А его сердобольные родители по два раза на дню приносили ему еще и еще. Расправившись с очередным пирогом, Финни тут же облегченно откидывался на подушку и начинал посапывать носом. А Хонни отворачивался лицом к стенке, спрятав голову под одеяло.
Его тоже не оставляли в одиночестве, дважды его навещал отец и дважды мать. Один раз приходили мистер Лоббс и преподобный Оливи. Не забывали его навещать и друзья. Приходили Фил Мэлбрайт со своим братом Парки, Том Эванс, астматик Терри Джойс. Но каждый раз их угораздило ввалиться в палату, когда у постели Хонни находилась миссис Ванесса Корнхайт. Все они стеснительно жались в сторонке, пока Ванесса проделывала свои попытки затолкать в рот Хонни апельсиновую дольку или виноградину. "Что с тобой, мой мальчик? Ты ведь так это любил раньше!" — испуганно причитала она. И тогда Хонни извинялся и жаловался на отсутствие аппетита и головокружение. Ванесса тут же бежала в ужасе звать врача. В образовавшуюся паузу Хонни пытался разговорить своих друзей. Он прельщал их видом чудесных фруктов. Мальчики отказывались, предлагали ему усиленно питаться и поправляться, чтобы поскорее вернуться в стены школы. На расспросы Хонни они несли всякую ерунду, говорили о погоде, о предстоящем ремонте школы, о волкодаве Хау, о секретарше, собирающейся уволиться. Невольно чья-то рука тянулась к тарелке с фруктами, одна за другой отщипывались виноградины, уменьшалось число апельсинов, а разговор начинал затрагивать более важные, по крайней мере, для Хонни темы.
Но в эту минуту врывалась в палату запыхавшаяся Ванесса в сопровождении врача. Доктор щупал Хонни пульс, рассматривал его зрачки, заставлял высунуть язык, а потом уходил, пожимая плечами. Ванесса вздыхала из глубины души. При виде пустой тарелки она бросала укоризненный взгляд на сына. "Ну что, детки, — говорила она, — вы, наверное, хотите посекретничать? Я скоро предоставлю вам такую возможность. Мне уже пора уходить. Но должна вас предупредить, что мальчика категорически запрещается волновать. Так что я вас убедительно попрошу избегать всяких вопросов и намеков о его болезни — вы должны пожертвовать праздным любопытством ради его спокойствия и скорейшего выздоровления. Итак, вы остаетесь здесь?" В ответ гости помалкивали, хотя многим невольно хотелось ответить: "Нет, мэм!"
Стук высоких каблуков Ванессы таял в отдалении больничного коридора. В палате воцарялась тишина, нарушаемая лишь стонами и сопением толстого Финни. Иллюстрированный журнал упал с его кровати на пол. Фил Мэлбрайт осторожно поднял его и в развернутом виде положил на живот спящего толстяка. Журнал стал мерно подниматься и опускаться.
— Вот видите, — сказал Фил Мэлбрайт, — он подает признаки жизни!
Настало время показать Хонни подарки. Вначале был настоящий футбольный свисток, которым свистят судьи. Такой трудно было где-либо купить, его звук нельзя было ни с чем спутать, дребезжащий и немного сиплый. Терри принес открытку с групповым снимком команды "Вестхем Юнайтед", а Том — перочинный нож с пробочником и шилом. Перочинный нож был тут же испробован на больничной тумбочке, но от пробы свистка стоило воздержаться. Финни мог проснуться и тут же приняться за еду.
И теперь можно было поговорить вдоволь о самых насущных вещах. Первая потрясающая новость касалась бесследного исчезновения грозы школы — долговязого Пэта Дженкинса. Из достоверных источников стало известно, что Пэт больше в школу не вернется. По одним непроверенным сведениям, Пэта задержала полиция, по другим — Пэт подхватил какой-то вирус, и теперь его засунули в больницу или в лепрозорий. На это блестящий знаток медицины Хонни возразил, что Пэт не страдал проказой, а только прыщами. Все сошлись во мнениях, что Пэт был вовсе не плохим парнем, но все знали, что он плохо кончит.
Дальнейший разговор пошел на пониженных тонах.
— Ты чего это тогда сиганул через забор? — спросил Том.
— А я разве сигал через забор? — удивился Хонни.
— Глядите на него, у него все выветрилось из башки! — обрадовался Фил.
— Все подчистую! — подтвердил Хонни.
— Ты ведь бежал от Питера Теннера? Ведь он тогда был рядом.
— Ничего я не помню. Нет, я помню, что он приезжал за своими помоями. А вот что было дальше, — убей меня бог, не помню!
Восхищению не было предела. А дальше последовал немного сбивчивый и полный драматизма рассказ о таинственных событиях того дня. В классе тогда хватились Хонни. Директор кинулся допрашивать секретаршу, которая была обязана за Хонни присматривать. Она первая побежала на своих каблуках его искать. Она была так напугана, что "даже нос ее побелел". Поднялся переполох, директор стал названивать отцу Хонни, все выскочили во двор. Фил первым бросился к сараю от велосипедов. "И тут я, — пусть Рэнки не врет, что это он, — я первый нашел на заборе лоскут твоей рубахи!" Поиски распространились на близлежащие окрестности. Тут подоспел Сэмюэль и взял дело в свои руки. Он разделил школьников на три поисковые группы. Группа Рэнки и старшеклассников должна была бежать на футбольную базу расспрашивать футболистов. Группа Долтона отправилась в церковь и на кладбище. Фил и еще пятеро припустились во все лопатки в деревню искать Питера Теннера и выведать у него все. Рассказ Фила заслуживал особого внимания, ибо содержал в себе сведения, хотя и не касающиеся исчезновения Хонни, но сами по себе сногсшибательные. Фил не добежал до деревни. Он настиг Питера и его телегу прямо на проселочной дороге. Старик ходил вокруг телеги с большим молотком и, как паровозный машинист, простукивал колеса. На вопрос Фила он хмуро проворчал, что ни черта не видел. От старого пройдохи за милю разило спиртным.
— А лошадь?
— У лошади я, понятное дело, не спрашивал.
— Но как она?
— Что — как? Лошадь как лошадь!
— Она была... здорова?
Все переглянулись и потупились. Да, рановато они пришли. Бедняга еще не оправился от болезни и явно бредил. Нужно было побыстрее вызвать доктора и потихоньку сматываться.
— Куда вы? Не уходите. Я просто так спросил, сдуру... Так что Питер? Ты говоришь, он был пьян?
— Еще как! Еле стоял на ногах. А теперь слушай меня в оба уха. Об этом никто не должен знать кроме нас двоих! — зашептал Фил, нисколько не смущаясь присутствием Парки, Терри и Тома. Все плотным кольцом обступили постель Хонни. И даже толстяк Финни зашевелился, промычал что-то во сне и почавкал губами.
— Я знаю, куда подевались кролики. Точно. Их крал Питер. Только он, а никакой не кондор!
— С чего ты это взял?
— Я видел своими глазами мертвого кролика. Прямо на телеге, вижу, лежит кролик рядом с подстилкой. Я аж остолбенел!
— А что Питер?
— А он видел, что я видел. Поглядел на меня злобным взглядом, а потом полез на телегу проверить якобы, хорошо ли привязана бочка. А сам так и норовит загородить кролика и отпихнуть его подальше в солому. А я стою и смотрю во все глаза. А он — на меня. А глаза злые, хмурые! Ну, думаю, крышка мне! Не собирается ли он меня убрать с дороги, как свидетеля. Ведь расскажи я в школе, ноги бы его больше у нас не было. Человек вообще спьяну на многое способен.
— Ну, а дальше?
— Я стою и не двигаюсь, страх меня пробирает. Тут Питер берет торбу с овсом, зачем-то роется в ней, ищет что-то. А сам глаз с меня не сводит... Ладно, я потом, ты успокойся, мы пойдем...
— Да я спокоен, продолжай!
— А мне показалось... Ну и вот, берет он торбу, высыпает остатки овса в бочку с помоями и пихает туда кролика.
— В бочку?
— В торбу. И с таким остервенением, мол, пропади все пропадом! А потом стегает лошадь вожжей и отчаливает со своей телегой. Вот такие дела. Я побрел назад, наши вернулись из деревни. А там, смотрю, и Долтон возвращается и говорит, что тебя нашли в поле у самой дороги, и что у тебя был припадок, и что твой отец забрал тебя на машине в Лондон. Сам я при этом не был и ничего не видел.
— А потом? Питер приезжал в школу потом?
— Нет, больше не приезжал. Зато прибегала назавтра его полоумная старуха искать на него управу. Она кричала, что Питер совсем спятил и что его надо связать. Тогда под вечер он стал буянить, схватил на кухне здоровенный нож и бегал с ним по двору. Потом он полез в свинарник и устроил там форменную резню. Прирезал там двух отборных поросят, которых еще год надо было откармливать. Потом собирался их сжечь, но старуха настояла, чтобы он поехал и продал их на рынке. Вот я и думаю, а стоит ли с ним связываться, себе обойдется дороже.
— Ну, а лошадь?
— На что тебе сдалась эта лошадь? Мы, наверное, все-таки пойдем. Ты, главное, лежи, не волнуйся. А то ты совсем зеленый.
— И вовсе я не зеленый. Подожди, Фил, не уходи. А что лошадь, ты ее видел потом?
— Видел, видел! Она в поле паслась... Лошадь как лошадь...
Но Фила и остальных уже и след простыл.
2
Под вечер, когда стемнело, мистер Корнхайт тихонько пробрался в палату. Хонни спал. Его соседа уже выписали, кровать за ним прибрали, только на полу остался лежать иллюстрированный журнал — на память. Мистер Корнхайт был одет в собственный голубой халат с табличкой "Гринвич". Доктор Лоутон рекомендовал оставить Хонни еще на денек, чтобы понаблюдать за ним, ведь последний припадок был особенно тяжел. Говорить с Ванессой доктор Лоутон не решился, ему не хватило смелости. Прямые рекомендации или просто намеки, что за ее сыном потребуется длительное наблюдение психолога или даже психиатра, не всегда влекли за собой адекватную реакцию. Но и отец, всеми уважаемый доктор Корнхайт, не внял осторожным советам местного персонала и вознамерился забрать мальчика из больницы на утро. Сэмюэль решил отставить свои дела и съездить с мальчиком на море, покататься на яхте, поудить рыбу, а, может быть, даже махнуть на континент на месяц. Доктор Лоутон грустно покачал головой, но разубеждать почтенного родителя не стал. Сэмюэль уже строил в голове радужные планы. Мальчику нужна была срочная смена обстановки, доза новых, необычных впечатлений, ему нужно было завести новые знакомства, заинтересоваться чем-то необычным. Сэмюэль давно собирался над этим хорошенько поразмыслить. В глубине души он опасался, что обострение болезни повлечет за собой длительный период упадка сил и апатии. Он надеялся снова войти с ним в тесный контакт, разгадать все загадки...
