Я не знала всего, что Йен сказал Птице, прося, чтобы он приехал, однако я подумала, что весьма вероятно было заключено негласное соглашение о том, что никакие официальные запросы о судьбе пленных, возможно, попавших в индейские руки, не будут делаться от имени Короны.
В конце концов, это был бизнес.
Я пнула Кларенса в ребра и вернулась на место позади Птицы, изо всех сил удерживая свой взгляд на китайской иене, которая сияла, свисая с волос на алой нити посреди его спины. У меня было неконтролируемое побуждение оглянуться назад, и я сжала руками поводья, вонзив ногти в ладони.
В конце концов, действительно ли Доннер умер? Его не было среди мужчин Ричарда Брауна: я смотрела.
Я не знала, хотела ли я, чтобы он был мертв. Желание узнать о нем побольше было сильным — но потребность разделаться с неприятностями и оставить ту ночь на склоне горы позади раз и навсегда, а всех свидетелей благополучно отправить в безмолвие могил — была более сильной.
Я слышала, как Йен, и оба чероки выстраиваются в линию позади нас, и в одно мгновение мы оказались вне поля зрения Браунсвилля, хотя запах пива и печного дыма задержался в моих ноздрях. Я подтолкнула Кларенса поближе к Джейми; Птица отстал, чтобы поехать со своими мужчинами и Йеном. Они над чем-то смеялись.
— На этом все закончится? — спросила я. Мой голос сорвался от холодного воздуха, и я не была уверена, что он услышал меня. Но он услышал. Он слегка покачал головой.
— Таким вещам никогда не бывает конца, — сказал он спокойно. — Но мы живы. И это хорошо.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ.
Большие разочарования.
ГЛАВА 35. ЛАМИНАРИЯ.
БЛАГОПОЛУЧНО ВЕРНУВШИСЬ из Браунсвилля, я решительно предприняла шаги к возобновлению нормальной жизни. И среди них был визит к Марсали, которая вернулась из своего убежища у МакГилливреев. Я видела Фергюса, который заверил меня, что она оправилась от травм, и чувствует себя хорошо, но я хотела убедиться в этом сама.
Их ферма была в порядке, но все же, проявлялись определенные признаки обветшания: несколько дощечек кровли были сорваны с крыши, один угол крыльца просел, а промасленный пергамент в единственном окне разделился пополам, и щель была наспех заделана тряпкой. Мелочи, но мелочи, которые нужно было исправить прежде, чем выпадает снег — а он приближался. Я могла чувствовать его касание в воздухе: блестящее голубое небо поздней осени угасало, превращаясь в дымную серость приближающейся зимы.
Никто не спешил мне навстречу, но я знала, что они были дома — из трубы струилось облако дыма и искр, и я подумала, что, по крайней мере, Фергюс был в состоянии обеспечить очаг дровами. Я бодро крикнула "Привет!" и открыла дверь.
И вдруг у меня возникло странное чувство. Я пока не доверяла большинству своих чувств, но это проникло глубоко внутрь. То самое чувство, свойственное врачу, когда ты заходишь в смотровой кабинет и знаешь, что дела очень плохи. Прежде чем ты задаешь первый вопрос, прежде чем проверяешь показатели жизненно важных функций. Это происходит не часто, и ты предпочел бы, чтобы это никогда не происходило — но это так. Ты просто знаешь, и никуда от этого не деться.
Именно по детям, так же, как и по всему остальному, я поняла это. Марсали сидела у окна и шила, обе девочки тихо играли у ее ног. Герман, будучи на удивление дома, сидел, покачивая ногами, за столом, нахмурившись над рваной, но драгоценной книжкой с картинками, которую Джейми привез из Кросс-Крика. Они тоже это чувствовали.
Марсали подняла голову, когда я вошла, и ее лицо вытянулось в шоке при виде меня — несмотря на то, что выглядела я уже гораздо лучше, чем раньше.
— Я в порядке, — сказала я бодро, останавливая ее восклицание. — Только синяки. Лучше скажи, как ты?
Я опустила мешок и обхватила руками ее лицо, аккуратно поворачивая его к свету. Одна щека и ухо были в синяках, на лбу заживала шишка, но без пореза, и ее глаза смотрели на меня ясным и здоровым взглядом. Хороший цвет кожи, ни желтухи, ни следа почечной дисфункции.
"С ней все в порядке. Дело в ребенке", — подумала я, и, не спрашивая, опустила руки к ее животу. Мое сердце похолодело, пока я осторожно ощупывала выпуклость. Я чуть не прикусила губу от удивления, когда маленькое колено сдвинулось в ответ на мое прикосновение.
Я была ужасно этому рада, потому как думала, что ребенок может быть мертвым. Быстрый взгляд на лицо Марсали заглушил мое облегчение. Она была в напряжении между надеждой и страхом, надеясь, что я скажу ей, что ее подозрения ошибочны.
— Малыш много двигался последние несколько дней? — спросила я, стараясь говорить спокойно, доставая свой стетоскоп. Для меня его сделал оловянщик в Уилмингтоне — маленький колокольчик с плоским концом, примитивный, но эффективный.
— Не так много, как раньше, — ответила Марсали, она откинулась назад, дав мне возможность послушать ее живот. — Но они ведь меньше двигаются, незадолго до рождения? Джоанна лежала как мерт... как жерновой камень всю ночь перед тем, как отошли воды.
— Ну, да, часто так и бывает, — согласилась я. — Набираются сил, я полагаю, — она улыбнулась в ответ, но улыбка исчезла, как снежинка на сковородке, когда я придвинулась ближе, приложив один, сглаженный конец металлической трубки в виде колокола к уху, а другой, широкий, к ее животу.
Потребовалось некоторое время, чтобы услышать сердцебиение, и, услышав его, я поняла, что оно было необычно медленным. Иногда удары пропускались, когда я это обнаружила — волосы на моих руках слегка зашевелились, а по телу побежали мурашки.
Я продолжила осмотр, задавая вопросы, иногда немного шутя, иногда останавливаясь, чтобы ответить на вопросы детей, столпившихся вокруг нас, наступая друг другу на ноги и мешаясь. И все время мой разум работал, рассматривая различные варианты, один другого хуже.
Ребенок двигался, но неправильно. Пульс был, но не стабильный. Все, что творилось внутри этого живота, казалось мне неправильным. В чем же дело? Обвитие пуповиной вокруг шеи было вполне возможным, и довольно опасным.
Я задрала ее рубашку повыше, чтобы тщательней прослушать живот, и увидела серьезные синяки — уродливые пятна зеленого и желтого цвета, некоторые, по-прежнему, с глубоким красно-черным центром — они расцвели, как ядовитые розы на дуге ее живота. Мои зубы впились в губы — они пинали ее, сволочи. Чудо, что у нее не случился выкидыш.
Внезапно, моя грудь наполнилась гневом, огромным и яростным, бьющимся так сильно, что вот-вот выплеснется наружу.
Было ли у нее кровотечение? Нет. Ни боли, кроме боли от синяков. Ни судорог. Никаких сокращений. Ее давление было нормальным, насколько я могла сказать.
Обвитие пуповины было все еще возможным вариантом, даже реальным. Но это могло быть и частичное отслоение плаценты, кровотечение в матке. Разрыв матки? Или что-то редкое — мертвый близнец, аномальный рост... Единственное, что я точно знала, что ребенок должен быть доставлен в наш, дышащий воздухом, мир, и как можно скорее.
— Где Фергюс? — спросила я, по-прежнему говоря спокойно.
— Я не знаю, — ответила она, совпадающим с моим, тоном абсолютного спокойствия. — Он не был дома с позавчера. Не бери это в рот, a chuisle, — она подняла руку к Фелисите, которая грызла обломок свечи, но не смогла дотянуться до дочки.
— Не был дома? Хорошо, мы найдем его, я забрала обломок свечи у Фелисите, она не возражала, видимо почувствовав, что что-то происходит, хоть и не знала что. В поисках успокоения, она схватила мать за ногу и начала отчаянные попытки взобраться на несуществующие колени Марсали.
— Нет, bИbИ, — сказал Герман, обхватив сестру за талию, и оттаскивая ее назад. — Ты пойдешь со мной, a piuthar. Хочешь молочка? — добавил он, уговаривая. — Мы пойдем в кладовку над ручьем, да?
— Хочу к маме! — Фелисите вертела руками и ногами, пытаясь вырваться, но Герман держал ее маленькое пухлое тельце в своих объятиях.
— Вы, малявочки, пойдете со мной, — сказал он твердо, и немного неуклюже вышел за дверь, Фелисите продолжала кряхтеть и извиваться в его объятиях, Джоанна, бежавшая за ним по пятам, остановилась в дверях, чтобы оглянуться назад, и посмотрела на Марсали своими большими и испуганными карими глазами.
— Иди, muirninn, — крикнула Марсали, улыбаясь. — Отведи их навестить Миссис Баг. Все будет в порядке.
— Он милый мальчик, Герман, — прошептала Марсали, с увядшей улыбкой сложив руки на животе.
— Очень милый, — согласилась я. — Марсали...
— Я знаю, — сказала она просто. — Возможно, он жив, как вы думаете? — глядя вниз, она осторожно положила руку себе на живот.
Я была совершенно не уверена, но в данный момент ребенок был жив. Я колебалась, перебирая возможности в голове. Все что я сделаю, может повлечь за собой риск — для нее или ребенка, или обоих.
Почему я не пришла раньше? Я ругала себя за то, что поверила словам Джейми, а затем и словам Фергюса, что с ней все в порядке, но времени для самобичевания не было, и к тому же, это уже не имело значения.
— Ты можешь идти? — спросила я. — Нам надо идти в Большой Дом.
— Да, конечно, — она осторожно поднялась, держась за мою руку. Она оглядела хижину, словно запоминая все ее по-домашнему уютные детали, затем посмотрела на меня острым, ясным взглядом. — Мы поговорим по дороге.
* * *
БЫЛИ ВАРИАНТЫ, большинство из них слишком ужасающие, чтобы их рассматривать. Если бы возникла опасность плацентарного разрыва, то я могла бы сделать экстренное кесарево сечение и, возможно, спасти ребенка — но Марсали умрет. Медленное рождение ребенка через стимулирование родов означало подвергнуть риску ребенка, но было намного более безопасным для Марсали. Конечно — и я держала эту мысль в голове — стимулирование родов повысит риск кровотечения. Если это произойдет...
Я смогу, возможно, остановить кровотечение и спасти Марсали — но буду неспособна помочь младенцу, который, вероятно, тоже находится в опасности. Был эфир... заманчивая мысль, но я неохотно отбросила ее. Эфир хоть и был, но я не использовала его, не имела никакого четкого представления о его концентрации или эффективности, и при этом у меня не было ничего подобного практическому обучению врача-анестезиолога, которое позволило бы мне вычислить его эффект в такой рискованной ситуации, как сложные роды. В случае несложной операции я могла медленно продвигаться, проверять дыхание пациента и просто отступить, если бы оказалось, что что-то идет не так. А если я окажусь посреди кесарева сечения, и что-то пойдет не так, ничего нельзя будет исправить.
Марсали казалась сверхъестественно спокойной, словно она слушала то, что происходило внутри, а не мои объяснения и предположения. Однако когда мы подошли к Большому Дому, мы встретили Йена Младшего, спускавшегося с косогора со связкой убитых кроликов, свисающих привязанными за уши, и она обратила на него внимание.
— Хо, кузина! Что случилось? — спросил он бодро.
— Мне нужен Фергюс, Йен! — сказала она без лишних церемоний. — Ты можешь найти его?
Улыбка исчезла с его лица, когда он заметил, что Марсали бледна и что я ее поддерживаю.
— Господи, ребенок на подходе? Но почему... — он взглянул на дорогу позади нас, явно задаваясь вопросом, почему мы покинули хижину Марсали.
— Пойди и найди Фергюса, Йен, — вмешалась я. — Сейчас же.
— О! — он сглотнул, внезапно выглядя совсем юным. — О. Да. Я пойду. Немедленно! — он побежал, затем резко развернулся и сунул кроликов мне в руки. После чего сошел с тропы и бросился вниз по склону, стрелой проносясь между деревьями и перепрыгивая через упавшие стволы. Ролло, не желая ничего пропустить, пролетел мимо нас серым пятном и устремился вниз с горы вслед за своим хозяином, словно падающий камень.
— Не переживай! — сказала я, гладя руку Марсали. — Они найдут его.
— О, да! — сказала она, волнуясь. — Если только они найдут его вовремя...
— Они успеют, — сказала я твердо. — Пойдем.
* * *
Я ОТПРАВИЛА ЛИЗЗИ на поиски Брианны и Мальвы Кристи — я подумала, мне может понадобиться больше рук — и отправила Марсали в кухню, на попечение миссис Баг, пока я подготавливала хирургическую. Свежее постельное белье и подушки разложила на своем смотровом столе. Кровать подошла бы лучше, но я нуждалась в своем медицинском оборудовании под рукой.
И само оборудование: хирургические инструменты, тщательно накрытые чистым полотенцем; эфирная маска, выложенная изнутри свежим толстым слоем марли; капельница — надеюсь, я смогу доверить Мальве распоряжаться эфиром, если мне придется проводить неотложную операцию? Я думала, что возможно могу; девочка была очень молода, и довольно неопытна, но она обладала потрясающим хладнокровием, и я знала, что она не брезглива. Я наполнила капельницу, предохраняя лицо от сладкого, густого аромата, исходящего от жидкости, и вставила небольшой скрученный лоскут хлопка в носик, чтобы помешать отравить нас всех испарениям эфира — или воспрепятствовать возгоранию. Я торопливо взглянула на очаг, но огонь потух.
Что, если роды будут продолжительными и затем что-то пойдет не так — если я должна буду делать это ночью, при свечах? Я не могла: эфир страшно воспламеняется. Я задвинула подальше воображаемую картину, где произвожу срочное кесарево сечение в полной темноте, на ощупь.
— Если у вас есть свободная минутка, то это было бы чертовски хорошее время, чтобы заглянуть к нам, — пробормотала я, адресовав свое замечание коллективно к Святым Бригитте, Рэймонду и Маргарите Антиохийской, всем, по-видимому, покровителям родов и беременных женщин, плюс любым ангелам-хранителям — моему, Марсали, или ребенка — кто мог бы находиться неподалеку.
Видимо, кто-то услышал. Когда я поместила Марсали на стол, я испытала огромное облегчение, обнаружив, что шейка матки начала раскрываться, но не было никаких признаков кровотечения. Это никоим образом не устраняло риска кровоизлияния, но это означало, что вероятность была намного ниже.
Ее кровяное давление казалось в порядке, насколько я могла судить, осмотрев ее, и сердцебиение ребенка стабилизировалось, хотя ребенок прекратил двигаться, отказавшись реагировать в ответ на надавливания и толчки.
— Наверное, крепко спит, — сказала я, улыбнувшись Марсали. — Отдыхает.
Она слегка улыбнулась мне в ответ и перевернулась на бок, покряхтывая как поросенок.
— Я бы и сама не прочь отдохнуть после этой прогулки, — она вздохнула, пристроив свою голову на подушку. Адсо, повторяя это движение, вскочил на стол и свернулся калачиком на ее груди, ласково потираясь своей мордочкой о ее лицо.
Я хотела было согнать его, но Марсали, казалось, находила некоторое утешение в его присутствии, почесывая его ушки, пока он не свернулся под ее подбородком и неистово мурлыкал. Впрочем, я принимала младенцев в намного худших санитарных условиях, даже без кота, и по всей вероятности, это будет медленный процесс. Адсо удерет задолго до того, как его присутствие станет помехой.
Я чувствовала себя немного более приободренной, но не в полной уверенности. То, едва уловимое, чувство неправильности все еще присутствовало. Попутно, я просчитывала различные варианты, доступные мне; учитывая небольшое расширение шейки матки и пока еще стабильное сердцебиение, я думала, мы могли бы попробовать самый консервативный метод стимулирования родов, чтобы не подвергать излишнему стрессу мать или ребенка. Если же произойдет чрезвычайная ситуация... ну что ж, когда и если мы столкнемся с этим, тогда и будем думать, что делать.
