— Дети мои, каждый из вас, хорошенько заглянув в свою душу, видит, что он не таков, каким желал бы быть, что его душа подобна грязным и засаленным лохмотьям. Посмотрев на свою душу внимательно, человек не может не ужасаться и не приходить в отчаянье! Но каждый может спросить, был ли я рождён нищим, или на самом деле я принц в изгнании, у которого есть шанс вернуться в своё родное королевство, или я так и родился нищим, а значит, нищим же обречён умереть? Евангелие — это Благая Весть, которая говорит нам, что наш Бог-отец ждёт нас, и что настанет день, когда он вернёт нам наше королевское достоинство. Когда наши лохмотья сменятся шелками и бархатом.
Слушая эту проповедь, Заря думала, что подобная проповедь имела бы успех среди нищих в христианских странах, которые, видимо, и впрямь мечтают случайно оказаться принцами, но среди простого народа обычно мало кто хочет, чтобы он или его дети оказались среди тех, на чьих плечах лежит ответственность за судьбу страны. Заря также подумала, что христиане и потомков Солнца зовут принцами. Потом ей вдруг вспомнилось, как ещё в детстве ей рассказывали о Тупаке Амару. Когда он попал в плен к испанцам, он и его соратники, долгое время скрывавшиеся в горных лесах, были одеты в лохмотья, но де Толедо приказал нарядить его в шелка и бархат точно на коронацию, при этом заковав в цепи и железный ошейник. У Зари мелькнула мысль, что жестокий христианский бог может быть куда больше похож на палача де Толедо, чем на любящего отца. А что если он тоже ждёт души людей не для того, чтобы принять их с любовью, а, наоборот, подвергнуть мучительным унижениям? И ещё она подумала, что Тупак Амару, будь у него выбор, предпочел бы остаться в лохмотьях, но живым и свободным, чем идти в шелках и бархате на собственную казнь. Нет, к жестокому богу христиан, способного карать чисто из прихоти, здравомыслящего человека не заманишь никакими шелками и бархатом.
Однако вскоре Заря сама убедилась, что проповедь таки даёт плоды. Однажды вечером её соседка Пушинка сказала ей:
— Знаешь, а я собираюсь креститься.
— Правда? Но почему? — спросила Заря.
— Знаешь, я сирота, у меня нет родителей, и так приятно думать, что христианские боги любят тебя так же, как любили бы отец и мать. К тому же мне надоело бояться смерти, а Христос обещает всем, кто крестится и будет хорошим, счастливую жизнь так, где смерти уже не будет.
— Только тем, кто крестится? Ну а как же наши родные? Наши предки, которые уже умерли и никогда не смогут креститься. Христиане учат, что они обречены на пытки в аду, но я не хочу верить в это!
— Но брат Томас говорит, что любой хороший человек будет стремиться душой к Христу, даже не зная этого, а значит, все хорошие люди рано или окажутся в раю, хотя некрещёным это труднее.
— Но если любой хороший человек окажется в раю, то зачем тогда креститься? — спросила Заря.
— Ну, вроде, если креститься, то туда можно попасть быстрее.
— Послушай, но ведь у нас тоже считается, что хорошим людям после смерти будет в стране Супая хорошо, разве нет?
— Ну, у нас об этом говорят разное, и так неуверенно... А брат Томас говорит о рае так убедительно!
— Поэтому ты думаешь, что это правда?
— Конечно, ведь Томас — очень хороший человек и не станет обманывать. К тому же так приятно жить с надеждой.
Заря не знала, что ответить на это. После известия о гибели Уайна, в то время, когда эта рана была ещё свежа, она нередко думала о том, что находится за порогом смерти, читала разные версии, но все они ориентировались на предания и в некоторых деталях противоречили друг другу. Были и те, кто говорил, что после смерти ничего нет, а почитание мёртвых нужно, прежде всего, живым. Про себя Заря решила этот вопрос так: что бы там ни было, от её предположений это никак зависеть не может, а значит, и думать на эту тему бесполезно. Но христиане были почему-то уверены, что загробная участь человека напрямую зависит от того, что он думает на этот счёт здесь.
— Знаешь, — сказала она, — я читала одну историю. Конкистадоры, прежде чем доплыть до нашей страны, бесчинствовали на островах Карибского Моря. И был один человек по имени Атуэй, который возглавил сопротивление, он храбро сражался, но потом его раненого всё же захватили в плен и казнили. А перед казнью священник предложил ему креститься, чтобы попасть в рай. Он тогда спросил, попадут ли туда христиане. "Не все, но лучшие из них", — ответил священник. Тогда Атуэй ответил, что не хотел бы попасть туда же, куда христиане, пусть даже самые лучшие. И вот я думаю — а что если крещение и вправду разделит нас с нашими предками? И мы никогда не встретимся с теми, кто спас нашу родину от поругания? Или вдруг мы попадём в рай, а там — те, кто их вешал и пытал? Пусть даже там они не смогут причинить нам вреда, но сама мысль о вечности в такой компании отвратительна.
— Такие негодяи в рай не попадут, — уверенно сказала Пушинка.
— А вдруг? Отец Андреас как-то сказал, что они даже самых страшных негодяев отмолить могут, если те — христиане.
— Но ведь негодяя могут простить и пустить в рай, только если он перестанет быть негодяем, — ответила Пушинка.
Заря поняла, что Пушинку не переубедить. Та слышала только то, что хотела слышать и не замечала противоречий. Кроме того, и самой Заре придётся притворно принять крещение, а это будет выглядеть несколько странно, если она до этого будет сильно сомневаться вслух. Вот только за Пушинку ей было тревожно, хотя она и представить себе тогда не могла, какие последствия будет иметь это крещение и для неё, и для Пушинки, и для многих других людей.
Но ещё больше её огорошил Ветерок. Он тоже довольно часто появлялся на проповедях. Улучив минуту, Заря решила поговорить с ним об этом:
— Ветерок, ты часто ходишь на проповеди. Ты что, надумал креститься? — спросила она прямо.
— Да, я всё больше и больше склоняюсь к этой мысли, — ответил Ветерок тоже прямо.
— Ветерок, я понимаю — неграмотные тумбесские обыватели... но ты, ты проходил критику христианства, там же объясняли, сколь ужасные вещи написаны в Библии.
— Так, как мы разоблачаем Библию, можно разоблачить всё, что угодно. Наши амаута просто издеваются над этой Великой Книгой, а сами мы разве многим лучше?
— Ты говоришь так, как будто Библия — нечто высокое и чистое, — сказала Заря, фыркнув.
— Да, именно так. Высокое и чистое.
— Но ведь там написаны ужасные вещи! Может, кое-что можно было бы простить тёмным и необразованным людям, но, например, вероломное нападение в нарушение мирного договора считалось дурным делом у всех народов во все времена, а Библия это оправдывает.
— Я спрашивал про это у монахов. Оказывается, что конкистадоры действовали не по указке церкви, а нередко в разногласиях с ней. Часто Церковь их пыталась одёрнуть, но не всегда получалось. Кортес и Писарро не являются для Церкви святыми.
— Я понимаю, что про Кортеса и Писарро в Библии ничего не сказано, Библия куда древнее, но вот там есть история девицы Дины — её братья, якобы праведники, напали и перебили тех, с кем до того только что заключили мирный договор. Думаю, что они оправдывали себя тем, что отомстить в открытую у них сил не было. Но всё-таки это мерзко. Или уж мстить, или уж мириться, а вонзить нож под видом примирения — что может быть гаже и подлее?
— Не помню такой истории.
— А ты хоть Библию читал?
— Читал — Новый Завет. Это мощно. И то, что иные позволяют себе над этим смеяться — это неправильно. И там не ничего дурного.
— Но ведь христиане почитают священным как Новый, так и Ветхий Завет. А как быть с тем, что в Ветхом Завете сам их бог приказывает уничтожать целые города со всеми жителями, включая даже грудных младенцев? И христиане должны верить в это! Я слышала, что христиане объясняют это так, что если бы эти самые города с жителями не были уничтожены, то потом не смог родиться Христос, но если их бог так могуч, то почему он не мог сделать всего, что нужно, без таких мерзостей?
— Не уверен, что там всё так, как ты говоришь. Я от Ветхого Завета читал только начало.
— Ну и в начале тоже всякое есть. Например, из-за того что один из сыновей Ноя был непочтителен с отцом, всех его потомков обрекли на рабство у потомков его братьев. Христиане это понимают так, что либо люди одного сословия созданы для работы на других, то ли что мы и негры созданы для работы на белых господ. И та, и другая трактовка отвратительны!
— Но можно это так и не понимать!
— А как ты это прикажешь понимать?
— Ну, что там речь идёт только о необходимости уважения к родителям.
— Однако если эти самые родители — враги богу, то их можно не только не уважать, но даже и убить! — усмехнулась Заря. — Думаю, что у тебя с твоим отцом как раз тот случай...
— Заря, если критиковать так, как критикуешь ты, то наше государство тоже можно изобразить абсолютным злом. У нас инки имеют привилегии, из своих распределителей получают много больше, чем все остальные. У нас сыновья обязаны доносить на отцов, недонёсшие члены семей изменников родины подвергаются наказанию.
Заря знала об этом законе, но, в отличие от убийства грудных младенцев, не видела в этом ничего несправедливого. Взрослые члены семьи изменника, если знают и не доносят — соучастники. А если изменник или просто вор получает со своего преступления материальную выгоду — то и они пользуются материальными последствиями преступления. Так пусть же и отвечают. Но Ветерок, похоже, рассуждал не вполне так.
— Но ведь у нас же никто не приказывает убивать грудных младенцев, даже если они дети преступника! — ответила Заря. — Или ты и в самом деле не видишь разницы между твоим отцом и действиями инквизиторов?
— Знаешь, Заря, хватит на сегодня. Я не хочу сейчас это обсуждать, — сказал Ветерок и ушёл. Заря только плечами пожала. Потом, подумав немного, всерьёз забеспокоилась. До того ей казалось невероятным, чтобы многие тумбесцы поддались проповеди — слишком много дурного для жителей Тавантисуйю было связано с христианством ещё со школьных лет. Однако произошло то, чего она не ожидала: монахи раз за разом смогли сначала убедить, что христиане могут быть и хорошими людьми, а потом — что христианство именно хорошему и учит. Объяснить, как же люди, сызмальства обучаемые в церкви хорошему, могут быть такими отморозками, логически было не вполне возможно, но многих привлекала не логика, а обаяние проповедников.
У самой Зари мысль о крещении, пусть даже и притворном, вызывала отвращение. Ей вспоминались знакомые с детства страницы истории, где всем пленникам христиан предлагают крещение, и как герои гордо отказываются от него. В глубине души она сама надеялась этой неприятной процедуры избежать, но вскоре вопрос встал перед ней напрямую.
После одной из проповедей Томас, у которого она, похоже, вызывала симпатию, сам окликнул её и спросил:
— Заря, я вижу, что с интересом слушаешь весть о Христе, но желания креститься не выказываешь. Мне кажется, что тебя мучает какой-то вопрос, который ты не решаешься задать вслух. Может быть, ты боишься задать этот вопрос при всех — что же, я готов поговорить с тобой наедине. Хочешь — пойдём со мной в келью?
Заря подчинилась, и, оставшись с ним наедине, сказала:
— Да Томас, есть вопрос, который меня мучает. Тот, кого крестят, должен отречься от языческой скверны. А что есть эта самая скверна? Должен ли крещаемый отречься от своего народа?
— Нет, не должен. Он должен стараться привести свой народ ко Христу. Прежде всего — личным примером. Видя дурных христиан, ваши предки в ужасе бежали от нашей веры как от чумы, но увидев добродетельных — они к ней потянутся. Я уверен, что все или почти все из тех, кто примет крещение, со временем станут лучше, и их соседи и знакомые не смогут этого не заметить.
— Скажи, а как же Великая Война и верность нашему государству?
— Конечно, для вас это всё сложно. Если бы мы изначально пришли с мирной проповедью! Но, увы, прошлого не изменишь, — брат Томас вздохнул. — Знаешь, я много думал о вашей стране. Даже... беседовал об этом с Кипу втайне от Андреаса. Мне хотелось уточнить некоторые вопросы касательно вашей истории. Знаешь, и я пришёл к выводу, что вашу страну хранит Бог. А раз так — значит, не зря же он это делает, значит, есть у него относительно вашей страны какой-то особый замысел.
— Я не понимаю, — ответила Заря.
— Видишь ли, мы, христиане, смотрим на историю так — она плод сотрудничества Бога и Человека. Бог дал человеку возможность проявить свою свободную волю, но при этом не пускает всё на самотёк, кому-то из людей помогает, а кому-то — мешает. Причём люди могут этого и не знать. Если бы Бог не хотел, то вашего государства бы и на свете не было бы. Оно бы и дня не простояло, и пало бы под первыми ударами конкистадоров.
— То есть христианский Бог всё-таки хочет, чтобы Тавантисуйю существовала?
— Да, это так. Другой вопрос — зачем он этого хочет? Общеизвестно, что Господь попускал существование тиранов, дабы дать возможность прославиться мученикам. Отправляясь в вашу страну, я думал о Тавантисуйю именно так, Андреас же так думает до сих пор — но теперь мне кажется, что дело обстоит куда сложнее. Я знаю, что у вас в стране одним из особо почитаемых правителей является Великий Манко, на чьё правление пришлись два восстания против завоевателей и Великая Война. Так вот, я узнал, что между восстаниями его пытались убить, и ему только чудом удалось спастись. Так вот, мне, как христианину, очевидно, что за этим спасением стоял Сам Господь Бог, ибо если бы Манко тогда не спасся, то некому было бы возглавить позже восстание, которое увенчалось победой. Восстание, благодаря которому ваша страна до сих пор существует. Многие богословы недоумевают — почему Господь попустил язычникам одолеть христиан? Я тоже раньше недоумевал, а теперь, кажется, понял — Господь не хотел, чтобы ваш народ был покорён силой, ибо навязанное крещение куда больше способствовало бы в вас развитию пороков, нежели добродетелей. Зависимое положение развило бы в вас угодливость и льстивость. Господь не хотел этого, и потому решил, что лучше, если вы креститесь пусть позже (ведь что для Предвечного Бога несколько десятилетий?), но добровольно. Жаль только, что Кипу мне в этом убедить не удалось. А теперь не знаю — удастся ли мне его хотя бы ещё раз увидеть... — Томас вздохнул. — Бедный юноша, я молюсь за него.
— А что говорил Кипу?
— Да что-то странное. Я его не совсем понял. Вроде бы, если народ угнетают, то он стремится восстать. И что Великие Люди, даже правители, не свободны в своих действиях, а действуют сообразно с обстановкой. И что когда угнетённый народ поднимает восстание, то вожди непременно находятся, не было бы Манко, был бы кто-то другой, а Манко тем и велик, что действовал, выполняя волю народа. Мысль Кипу поразила меня так, что я её даже записал. Да, я сейчас зачитаю тебе точную цитату. "История подобна реке — ни один человек не может заставить реку пойти вспять. Однако он может прорыть для неё то русло, которое ему нужно для того, чтобы избежать разрушительных наводнений и оросить свои поля. Правитель должен быть достаточно умён и образован, чтобы осознавать потребность перемен, и провести их наиболее безболезненно. При неразумном государственном устройстве это невозможно, и потому перемены происходят в родовых муках войн и восстаний, которые могут привести к новому, хоть и ценой больших жертв, а могут — к упадку и гибели".
