Юноша покраснел. Совсем юным ему хотелось сражаться за что-то чистое и высокое, например, за Христианскую Веру, но никогда в жизни ему не случалось ничего такого. А потом он понял, что любая вооружённая борьба связана с пролитием невинной крови и очень редко когда оправданна.
— Не в этом дело, Инка, — ответил он. — Я часто слышал, как вы сравниваете ваше государство с удачно построенной плотиной. Но в самом его основании вы допустили ошибку. Вы, инки пытались осчастливить людей насильно, принуждая их к тому, что вам казалось правильным... Даже если вами руководило не властолюбие, а именно любовь к своим подопечным... — Бертран закрыл глаза руками, — да, именно потому, что вами руководила любовь к своим подопечным, и вы желали им блага, вы натворили столько жестокостей, сколько и не снилось инквизиции. Вы делали флейты из костей своих врагов, вы сдирали с них кожу, варили в кипящем масле, вы...
— Да ничего подобного мы никогда не делали, — ответил Асеро. — Послушай, ты начитался бреда полубезумным проповедников, приписывающих нам все мыслимые и немыслимые грехи, а потом начинаешь меня обвинять. Поначалу мне понравилась твоя прямота, но за время разговора ты уже мог бы понять, что я не тот негодяй, которого рисует тебе твоё воображение. Хотя порой мне кажется, что вам, белым людям, нравится думать обо мне как о негодяе? Почему вы, белые люди, так горазды учить нас? Или мы, по-вашему, сами не можем решать, что для нас хорошо, а что — плохо? Почему, по каким критериям, кроме религии, вы считаете нас хуже вас?
— Дело даже не в том, что вы хуже, — ответил Бертран, — конечно, есть тирании и пострашнее вашей. А в том, что вы — своего рода альтернатива нашему миру, пока вы этого не очень показываете, но ваша цель — не просто торговля с нами, вы хотите заразить нас своими идеями, а потом переделать у нас порядки по образцу ваших, разве не так?
— Допустим, — уклончиво заметил Первый Инка, — но если ты признаёшь это возможным, значит, допускаешь, что значительной части твоих соплеменников наши порядки могут понравиться? Потому что без этого мы бы свои порядки навязать бы не смогли, как бы ни хотели.
— Вполне допускаю. Мало того, даже мне самому в них кое-что нравится. Но именно потому я так непримирим, что считаю ваш путь ошибочным в самом его корне. Ведь дело не в тебе, и не тиране Манко, и его предках... дело в самом принципе навязывания счастья и добродетели.
— То есть надо отказаться от идеи изменять мир в лучшую сторону, потому что даже при самом мирном и гуманном изменении всегда будут те, чьи интересы задеты? Например, нельзя освободить рабов, не обидев при этом рабовладельцев.
— Я думаю, что да, общество, которое есть, менять нельзя. Нужно просто собраться всем добродетельным людям и уехать на новые земли, чтобы там начать жить по-новому. В виде свободных коммун, где все равны и все участвуют в самоуправлении. А мир, лишившийся добродетельных людей, пусть потихоньку загнивает.
— На это есть сразу несколько возражений, — ответил Первый Инка. — Во-первых, практика показывает, что все сколько-нибудь пригодные участки суши уже заселены.
— В большинстве случаев они заселены лишь жалкими дикарями!
— Помниться, что твои соплеменники считали дикарями нас. Хотя сами же признаёте теперь, что в исчислениях вы менее искусны, плотин строить не умеете, да и до чего-нибудь вроде вот этого, — Асеро указал на сооружение на склоне горы, — у вас не додумались, хотя горы вроде тоже есть.
— А что это? — спросил Бертран.
— Подъёмник. Открылся в прошлом году. Там наверху пункт стрижки. Ты видишь только верхнюю часть подъёмника, такое же сооружение внизу, и если приглядишься, на склоне горы видны два каната, к которым внизу приспособлены специальные сиденья. Туда может сесть человек, и его поднимут наверх или спустят вниз, можно поставить туда корзины с продуктами или инструментами для стригущих, а вниз едут корзины и мешки с шерстью.
— Не проще ли пригнать стада в долину?
— Мы стрижём не только домашних лам, но и их диких родичей, их в долину не приведёшь. Вот и нашёлся умный человек, который додумался до конструкции из двух колёс и каната, ну а потом довели дело до ума. Скоро таких подъёмников станет много. Так что не нужно говорить, что мы не способны к техническим изобретениям.
— Я и не говорю. Но ведь вращают колёса наверняка рабы... то есть каторжники?
— Зачем? У нас теперь нет недостатка в тягловой скотине. Впрочем, вернёмся к нашему вопросу: даже если на каких-то землях живут, как ты выразился "жалкие дикари", всё равно это люди, и если тщательно отобранные тобой добродетельные люди перебьют всех "жалких дикарей", то что останется от их добродетели после того как они пролили невинную кровь? А ведь убивать они будут не только воинов, но женщин, и детей, включая грудных, и беззащитных стариков... Чем это лучше, чем проливать кровь врагов при переделке старого общества? По мне, так это много хуже.
— Я надеюсь, что всё-таки можно найти по-настоящему незаселённые земли.
— Ну, допустим, даже и так. Какой, по-твоему, порядок следовало бы на них установить?
— Чтобы были коммуны, небольшие. И каждая обеспечивала бы себя всем необходимым.
— Это невозможно. У нас любой школьник знает, что в горах производят шерсть, а на побережье можно ловить рыбу, и чтобы жители гор могли есть рыбу, а жители Побережья одеваться в шерстяную одежду, нужно доставлять рыбу в горы, а шерсть на Побережье. Так вот, твои коммуны должны или торговать между собой, или должно быть распределение из единого центра, но единый центр ты приравниваешь к тирании и узурпации власти, разве нет?
— Ты хитёр и лукав, владыка. Да, пожалуй, и в самом деле неизбежно то, что ты говоришь, но... в такой ситуации торговля всё-таки лучше.
— При том, что одни разбогатеют, а другие разорятся и пойдут в работники к богатым? Которые будут тиранствовать над своими работниками.
— Лучше тиранство богатых, чем тиранство инков! — вспыхнул Бертран.
— Вопрос, что лучше, а что хуже, обсуждать не имеет смысла, — отрезал Асеро, — но ведь ты признаёшь, что нарисованный тобой порядок не идеален?
— Признаю.
— Тогда чем он лучше?
— Тем, что там не будет привилегированных.
— Привилегированные общины будут, а значит, и привилегии у их членов будут тоже. Полного равенства нет. Так чем это лучше?
— Тем, что нет тирании! Никто не может по своей воле распоряжаться чужими судьбами, как в Тавантисуйю делаешь ты!
— А разве я распоряжаясь чужими судьбами? Я что, женю кого-то насильно? Или казню и высылаю? У нас никто такие вопросы не решает единолично.
Бертран не знал что ответить. По правде говоря, ему было неприятно само существование Первого Инки и носящих льяуту. Что вот есть такие главные, от которых зависит всё... в том числе и пребывание его, Бертрана, в этой стране. Но предъявить это прямо в виде претензии он не мог. К тому же, его смущало, что владыка инков оказался не так глуп и не так тиранист, как ему представлялось. А это ведь выставляло его, Бертрана, такого умного и совестливого юношу, в неловком и смешном свете. Инка же сказал вдруг внезапно с какой-то серьёзной печалью в голосе:
— Ты был со мной откровенен, Бертран, и я тоже буду откровенен. Я согласился на эту прогулку потому, что хочу понять вас, англичан. Я очень старался, но до конца так и не понял. Ответь мне тогда на одни очень важный вопрос: скажи, ты считаешь себя очень хорошим человеком, а меня — очень дурным? Я знаю, что твои родичи Дэниэл и Розенхилл меня ненавидят и при случае готовы погубить, но руководит ими чистая прагматика — если я буду убит, то Тавантисуйю достанется им на разграбление. Но ты, вроде бы, чужд корысти... Скажи, если бы ты знал, что вот они прямо завтра меня убить собрались, стал бы меня предупреждать? Прекрасно понимая, что моя кровь повлечёт за собой кровь очень многих ни в чём не повинных людей?
Бертран смутился и побледнел. Одна часть души требовала от него признаться во всём, другая — находила, что помогать тирану нельзя ни при каких обстоятельствах.
— Скажи мне, Бертран, ты знаешь, что случилось в земле, которую вы зовёте Новой Англией?
— Разумеется, знаю. Мои соотечественники поселились там. А рядом жило одно племя, не желавшее принимать Христа. Потом его уничтожила эпидемия, которую мы сочли карой божией для язычников. Однако немногие из этого племени всё-таки выжили. Одни проповедник усыновил сироту-язычницу и мечтал её обратить её в христианскую веру, но девочка была столь испорчена сладострастием, что обманом совратила его, и тогда проповеднику, чтобы воздержаться от соблазна, пришлось бежать в дальние края. Впоследствии, когда в Новую Англию прибыл ваш посол, эта развратница совратила его и уговорила инков начать тайную войну с англичанами. Так Новая Англия была уничтожена. А, кроме того, наглая девица нашла проповедника здесь, публично оклеветала его, и по её вине невинный был повешен.
— Бертран, ты же умный юноша... неужели ты веришь во всю эту чушь? Веришь, что совсем юная девушка, можно сказать девочка, смогла совратить взрослого и опытного мужчину? Не говоря уже о том, что она была у него попросту в рабстве. А племя её погибло не от эпидемии, а было вероломно истреблено англичанами. Конечно, понятно, что лишившаяся родных и обращённая в рабство девушка, в добавок пережившая жесткое надругательство, не питала впоследствии к англичанам добрых чувств. Да вот только разве она виновата, что англичане, истребив одно племя, принялись за соседние? А соседи под нож идти не пожелали.
— И потому вы им помогли победить англичан?
— Заметь, я этого не говорил.
— Ну а кто, кроме инков, мог дать им ружья и порох? И прислать инструкторов, чтобы научить с ними обращаться?
— Допустим, — ответил Асеро, — но скажи, ты осуждаешь людей, которые просто защищали свои жизни? Которые просто не хотели дать себя убить? Ты признаёшь, что твои соплеменники были неправы?
— Не знаю. Если правда то, что ты говоришь — то получается, что мы, представители разумной и культурной нации, способны вести себя как изверги и варвары?! Я не могу поверить, что мои соотечественники могли просто так убить целое племя.
— Не просто так, а за земли, — ответил Асеро. — А что, по-твоему, у них могли быть причины, оправдывающие истребление целого племени? Хоть убей, но я не могу представить себе такие. Знаешь, как-то ещё до конкисты был случай, когда наши предки оборонялись от врагов, а одно племя прямо на поле боя изменило инкам и ударило в спину. Ну, естественно, возник вопрос — что делать с изменниками? По закону предателей, бьющих в спину своим, полагается казнить, но последовать прямо букве закона в тех условиях — значило попросту это племя истребить. Так что более гуманным сочли просто превратить их всех в слуг, то есть обречь на тяжёлые и непрестижные работы. Такова была кара для изменников. Но всё равно, хотя нравы тогда были куда суровее нынешних, истребление даже предателей показалось инкам слишком жестоким дело, вы же, англичане, так не считаете...
— Зато ты убиваешь своих врагов, Инка!
— Допустим, — сказал Асеро, — но убить врага, который хотел убить тебя — много более оправданно, чем убить ни в чем не повинных людей только для того, чтобы очистить от них для себя территории. А именно так ты хотел бы построить своё совершенное общество.
Внутри Бертрана всё заклокотало. Как так, этот тиран ещё смеет выносить ему моральные оценки? Ему, христианину Бертрану? Такому умному, утонченному и образованному?! И чем больше его это злило, тем больше отталкивающего он находил в Первом Инке. Раздражал его небольшой рост, смуглая кожа, оспины... Теперь ему уже было не жалко, если бы даже вдруг Дэниэл с Розенхиллом выскочили из-за придорожных кустов, свалили бы Асеро с коня и полоснули бы ножом по горлу. Теперь казалось, что Инка заслужил и такую, и ещё более жуткую участь.
Сухо попрощавшись, Бертран ускакал прочь. Асеро недоумённо пожал плечами — он догадывался, что юноша чем-то недоволен, но понять, что в корне его недовольства лежит обычная спесь, не мог. Слишком он сам был лишён этого чувства.
Был чудесный летний день, и за городом жара для привычного человека почти не чувствовалась. Казалось, что болезни и невзгоды отступили от обитателей замка Инти. Сам он чувствовал себя почти здоровым. Луна тоже и думать забыла про свои расстроенные нервы и весело хлопотала по хозяйству. Даже сам Первый Инка на время отвлёкся от всех забот, и лежал в гамаке с книжкой "Путешествие на остров Рапа-Нуи". Впрочем, это была только первая часть. Здесь, в летний зной под жужжание пчёл и жуков, было приятно читать о приключениях и лишениях на хлипких плотах посреди океана. Впрочем, даже ещё плывя к островам, инки обсуждали вопрос, который даже спустя полтора столетия оставался актуальным.
"Воины на плоту говорили:
— Все ли народы могут принять учение Манко Капака о мудром государственном устройстве? Да, вы, амаута, конечно, правы, когда говорите, что характер народов сформирован теми условиями, в которых они живут, но если народ уже стал таким, что разумное государственное устройство принять не способен, что тогда?
— Пока ещё никто не доказал, что такие народы есть.
— Но как среди людей бывают труженики и разбойники, так и среди народов тоже есть разбойники, привыкшие к набегам на соседей. Если мы казним преступника, то этим самым признаём, что его невозможно перевоспитать. А если нам встретится целый народ преступников?
— При разумном государственном устройстве преступниками становятся наихудшие, ибо идут против всего хорошего, что им прививали с детства. А люди, выросшие там, где разбой считается доблестью, по большей части не столь безнадёжны по природе, хотя их и приходится подавлять силой. Но это лишь оттого, что у нас нет возможности просветить их как следует".
Читая про это, Асеро думал о том, почему столько лет каньяри приходилось подавлять силой, что же инки упустили? Пусть в последнее время те вели себя относительно мирно, но Асеро знал, что дети у них по-прежнему играют в "подвиги" Острого Ножа. И мемориал на месте разрушенного селения не помог. Может, надо активнее проводить ассимиляцию? Но это опять же усилит сопротивление... Но каньяри, по крайней мере, слабее инков и одолеть их государство не могут. А вот белые люди? Можно ли в принципе переделать англичан, как мечтает о том Киноа? Можно ли убедить их, что свои проблемы надо решать не за счёт других народов? Можно ли вырастить у них своих инков? Причём не как исключения, исключение и среди каньяри есть, а как силу, способную перевернуть жизнь всего их народа?
Тут к Асеро сзади подошла мать и спросила:
— Читаешь? А взятые с собой бумаги из Куско все разобрал?
— Почти, — сказал Асеро, недовольно отрываясь от книжки.
— А что значит "почти"? Давай уж прочитай всё, что нужно, а потом будешь читать про свою Рапа-Нуи.
— Мне нужно только на одно письмо ответить, а я не знаю, что.
— Раз не знаешь, то сиди и думай, — сказал мать, — ты Первый Инка или ленивый школьник?
