Их соитие было естественным и прекрасным, так если бы бог создал мужчину для мужчины, и не было на свете ничего правильнее этой любви. За свое терпение Кристиан был вознагражден сполна: реакции Луиса говорили ему, что он принят, что все прошло хорошо. И нежность вначале, и сменившая ее позже животная необузданная страсть тоже была правильной. Легрэ не торопился к финалу — он наслаждался каждым резким толчком, каждым вздохом, тем, как юное тело дрожит, принимая его в себя и плавиться в жарких объятиях. Стоны Луиса сводили с ума, и Кристиан позволил себе много больше, чем уже взял, — он ловил взгляды Луиса, старался удержать их и в ответ лишь глазами сказать — "люблю". Его рука нащупала член юноши — стала двигаться в такт движению бедер, по спине к обнаженным ягодицам иногда скатывались капельки пота, а Легрэ забыв о своих интересах, изо всех сил старался доставить удовольствие тому, кого любил.
Луис уже не стонал, из его горла лились крики, такие жадные, переходящие в почти плач, но на самом деле это было прекрасное воплощение его любви. Он доверял Кристиану. Он желал его, он хотел отдать ему каждый вздох.
И несмотря на туманное будущее, жил теперь лишь этими мгновениями, необузданно срываясь и позволяя брать себя. Погружаться в себя... Пока день не рассыпался на тысячи осколков, а в голову не ударила кровь. Пока на живот не выплеснулось семя и внутренности не затопило жаром. Тогда юноша затих под Кристианом и прижался к нему, не собираясь отпускать.
Ощутив теплую жидкость на своих пальцах, Легрэ, наконец-то позволил себе войти в раж, и они окончили почти одновременно. Сжав зубы, Кристиан глухо застонал и в ответ обнял Луиса, уткнулся лбом в его плечо. Немного переведя дыхание, он отстранился от юноши и уложил его голову на своей груди, в которой все еще бешено стучало сердце.
— Ты лучшее, что со мной случалось в жизни, Луис, — признался он неловко и поцеловал герцога в лоб.
Безумие. Оно приходит с чувством. С тем чувством, которым невозможно управлять. Луис никогда не думал, что будет испытывать эмоции, что позволит себе переступить черту. Он хотел пройти путь ледяным. Не ожидал в себе такого темперамента, не ведал, что его тело такое чувствительное. И теперь лежал пораженный молнией осознания, что влюблен — в мужчину.
Герцог зарылся лицом в Легрэ и затих, стесняясь своих реакций. С любым из смертных он надевал маску. Теперь же был абсолютно беззащитен. И раним. В нем прорастала любовь, которая могла уничтожить или вознести.
— Кристиан... что с нами будет?
На этот вопрос Легрэ мало что мог ответить утешительного. Ему не хотелось думать о смерти, о Фернандо, о том, что он и Луис теперь в бегах, о том, что за свою любовь бывший помощник аббата монастыря будет драться даже не до крови, а насмерть. Он безумно любил Луиса и выть готов был от отчаяния, но сейчас только прижал его к себе ближе, словно боялся отпуститься, и тихо сказал:
— Все будет хорошо... Мы дойдем до Атальи, а там что-нибудь непременно придумаем.
— Они устроят охоту. Деньги у меня там. Я собирался уехать. — откликнулся из плеча Кристиан. — Мы и на эти драгоценности сможем купить лошадей. Но до столицы Атальи почти неделя пути. Фернандо сдерет с меня кожу, если я только окажусь в его руках. Он уже подкупил всех Сильвурсонни.
— Чертовски жалею, что я его не убил, — осторожно подметил Легрэ, рассеянно поглаживая пальцами плечо юноши и хмуро глядя в потолок. — Пока я жив, он к тебе не подойдет.
Луис приподнялся.
— Тебя повесили бы за убийство. Я должен был бы тебя повесить? Ты понимаешь? Я не хочу... Я... — он говорил шепотом, словно кто-то мог услышать. — Мы уедем. Устроимся в моем доме. Там никто не знает, кто я ... Нет родственников. Если только удастся...
-Я понимаю, — ответил Легрэ, подумав, что свобода Луиса очень даже бы стоила смерти короля, пусть хотя бы и его казни, но стоила. Кристиан погладил юношу по щеке и, мягко взяв за подбородок, поднял его лицо к себе. — У нас все получится... У нас должно получится, Луис, — сказал он, а потом поцеловал в губы.
36
Они провели на болотах чудесные два дня, и казалось, что совсем забыли о том, что им нужно было уходить. Маленький деревянный домик на сосновом большом острове стал для Кристиана раем, и он надеялся, что Луис с ним по-настоящему счастлив. На рассвете Кристиан уходил на охоту и возвращался не с пустыми руками, так что теперь они не знали нужды в мясе и свежей воде, но с хлебом по-прежнему были проблемы. Вино, что обнаружилось в погребе, давно перебродило, но зато там же, в большой бочке нашлось немного лука и зерна и уйма всяких необходимых в хозяйстве вещей. Особенно Легрэ порадовало оружие: лук, два колчана стрел и обоюдоострые ножи. Кристиан взял пару из них и, высунувшись из погреба, кликнул Луиса.
— Смотри, что тут завалялось, — сказал он, протягивая юноше находку. — А я все думал, куда же я их сунул.
— Ты ведь построил этот домик... — юноша взял оружие в руки, разглядывая с интересом и ужасом. Такие часто применяли при ближнем бое. Ранения от них бывали смертельными, особенно если провернуть нож внутри плоти. — Ты здесь скрывался? — спросил он с едва скрываемым интересом. Все это время догадка о том, что Кристиан именно скрывался, ни разу не уходила из головы. Но больше всего юношу беспокоило другое. Насколько Фернандо заинтересован в поиске двух беглецов. — Ты думаешь, нас еще ищут? — спросил тихо, чуть краснея. При одном взгляде на Легрэ его охватывало смущение от того, что они делали почти всю ночь.
— Конечно, ищут, — Кристиан улыбнулся и кивнул, подтверждая догадки юноши: да, он действительно построил эту избушку, когда скрывался от властей, и даже обустроил ее водостоком для дождевой воды и двумя выходами, на случай, если придется быстро убираться. — Тут нас ни одна собака не найдет, а если и найдет, то мы можем уйти дальше, в топи. Я на этих болотах три года провел, и поверь мне, малыш, кроме меня сюда за это время только два человека ходили, да и те по дурости потонули. -Легрэ вышел из погреба и странно-внимательно посмотрел на Луиса, словно оценивая. — Расскажи мне, почему король так жесток с тобой?
Герцог пожал плечами.
-Вся моя вина состоит в том, что я не знаю, что он на самом деле хочет. Но из всего, что я услышал от Фернандо... — юноша вспомнил странные и извилистые разговоры с королем и нахмурился. — Я заключил, что он меня целенаправленно искал, а теперь пытается сделать как можно больнее и всего лишить. Дома. Семьи. Родных. Он все время повторял, что я не воин... что я гожусь только для одного... Ты тоже так сказал, — Луис опустил голову и сдержал в груди неприятный осадок, словно сейчас вот стоял перед Фернандо и должен был отвечать на его ужасные вопросы.
— Хм, — Кристиан задумчиво провел пальцами по подбородку, — тогда я знаю, чего он от тебя хочет... Это забавно, я думал, что ты только во мне вызываешь подобные... желания. Хотя, я не согласен с этим неврастеником на счет того, что ты годишься только для одного... Король пытается приучить тебя к боли, к тому, чтобы ты наслаждался ею... В тебе это есть, Луис, но знаешь, что меня радует? — Легрэ игриво потрепал юношу по волосам. — Ты не хочешь подчиняться кому попало. Фернандо недооценивает тебя, потому и не добился результата до сих пор.
Герцог непонимающе поднял глаза на мужчину, вцепился в рукав и развернул к себе.
— Он один раз говорил про боль. — сказал с некоторой жесткостью и недоверием. — Что значит твоей "наслаждался болью"? О чем идет речь? — Луис начал нервничать, словно ему не досказали самого главного. — Ты понимаешь, о чем идет речь?
Кристиан кивнул — настойчиво и как-то слишком знающе взял Луиса за руку, ласково сжал пальцы.
— Ты так боишься заглянуть правде в глаза? Ты можешь получать удовольствие от боли, Луис, тебе достаточно только захотеть, подвести к нужной грани и немного подтолкнуть — и ты со временем войдешь во вкус.
— Нет, — отрицательно закачал головой герцог, а внутри спряталась тайна. — Я видел, как обращается Фернандо со своим фаворитом. Он словно собака. Боится, что его пнут. Боль может вызывать страх. К ней возможно привыкнуть. Но желать боли... Кристиан, зачем ты меня пугаешь?
Юноша еще больше нахмурился. В глазах его появилось понимание. Воспоминание о связанных руках, о том, как сильны были ощущения. Какая слабость еще долго оставалась в теле. Легрэ знал толк в боли. Он много раз наказывал монахов...
— Ты заметил, что ты сказал про фаворита короля? Боится, — Кристиан понизил голос. — Если научится с ней справляться, изменить отношение к этому, то и страх станет второстепенным. Я могу научить тебя справляться с этим, и тогда никто больше не сможет заставить тебя делать что-то силой. Я не стремлюсь пугать тебя, Луис. Я уже доказал не раз, что я тебе не враг. Боль может стать наслаждением, когда ты в руках любимого. И ничего не стоит проверить это... Если, конечно, ты решишься.
Луис не знал, что теперь ответить на предложение мужчины. Мысли о том, что он практически не знает Кристиана, вернулись к нему с болезненной очевидностью. Слово "боль" вызывало воспоминания о наказании. О ночах, проведенных на коленях, когда горох впивается в кожу. О палке, бьющей за ошибки, по рукам. Об унижениях отца, который не упускал случая ударить.
Юноша не смотрел на Легрэ. Молчал слишком долго, не в силах даже осознать, о чем именно говорит тот, к кому он испытывал столько чувств.
— Если я доверюсь тебе, — сказал он нерешительно, — ты остановишься, когда я попрошу? Если что-то пойдет не так...
— Конечно, — не раздумывая, ответил Легрэ и, помолчав, обнял Луиса, прижал к своей груди. — Я не буду переходить границ разумного. А ты думай, что это игра — тебе так будет легче. У тебя вызывает страх физическое насилие, подчинение, невозможность выбора, но знай что, такие, как я, еще более уязвимы перед твоей беспомощностью. Для нас это наркотик, вино, рай, — руки Легрэ заскользили по спине, к талии, ниже. — Пока мы получаем то, что хотим, мы зависимы. Поэтому Фернандо гоняется за тобой с таким усердием — ему нравится твое сопротивление, то, как ты реагируешь... Признаю, хоть и с великим стыдом, что я сам попался на это.
— Ты уязвим? — руки сами потянулись обнять мужчину, прижаться к его груди. Внутри зарождался постыдный огонь желания, который стекал к ногам и вызывал лихорадку. При мысли о естестве Кристиана, кровь приливала к члену и внутри все начинало гореть. — Я не сопротивлялся. Я защищался. Он пытался меня покалечить..
— Если бы он хотел тебя покалечить по-настоящему, он бы давно это сделал, — ядовито усмехнулся Кристиан, с жгучей ненавистью вспоминая Фернандо. — Я уязвим... и король -тоже... но теперь ему придется поискать себе другую добычу в своей охоте, потому что я тебя не отдам... Ты мой, Луис... Только мой... — Кристиан отстранился и холодно посмотрел в глаза юноши, и глядя в синий лед его глаз вряд ли можно было догадаться, как сильно он сейчас желал Луиса, как сгорал от страсти.
Герцог удивленно расширил глаза, увидев, как изменилось лицо Легрэ. Какая в нем появилась хищность. Глаза его скрывали пламя за внешним спокойствием.
— Твой... — как эхо, повторил Луис, завороженный властными руками Кристиана, его мощью, его жаром, обещающим так много и одновременно пугающим неизвестностью. — Что я должен сделать? — спросил с еще сохранявшимся сомнением в правильности согласия.
Легрэ едва заметно усмехнулся.
— Осознать это, — сказал он, забирая из рук юноши ножи. Он отнес их к столу и оставил там, рядом с веревкой и тарелкой жареного мяса, потом обернулся к юноше, слегка прищурился. Казалось, будто Кристиана кто-то подменил — на того, прежнего, ужасного душегуба, каким он был в монастыре. — Подойди, — приказал он, чуть повысив голос и внимательно наблюдая за мальчишкой.
Луис некоторое время недоуменно наблюдал за тем, как возвращается тот, кого все боялись. Но он почему-то воспринял изменения, как странную и интересную игру, и потому подошел. Хоть и ощущал некоторую опасность: если все-таки обман? И Кристиан именно такой настоящий?
Легрэ обошел Луиса кругом, разглядывая его, словно какую-то вещь.
— Мило, — бросил он небрежно. Он встал позади Луиса и, коснувшись грудью лопаток, жестоко прошептал над ухом: — Давай посмотрим, насколько тебя хватит, — Легрэ шумно втянул ноздрями запах юноши, чуя его страх, его трепет, шумно усмехнулся. — Слушай меня внимательно, сладкий мой, за любое ослушание или сомнение в правоте моих слов я жестоко накажу тебя, если будешь умницей — получишь награду. Глаз без приказа на меня не поднимать. Называть меня надо по имени. Кристиан. Говорить только, когда я позволю... Ты, конечно, можешь меня умолять пощадить тебя, но усвой сразу, мне плевать на это. Ты все понял? Если да, отвечай.
— Понял, — Луис невольно напрягся от тона Легрэ, опять вспомнив о короле. Тот тоже всегда требовал отвечать. Юноша сжал руки в кулаки. Какая все же непонятная игра. Не поднимать глаз, не просить пощадить... Очень странно...Мысли скакали, как бешеные. Может, все-таки сказать уже сейчас "нет", отступить? Не слишком ли ты зашел далеко, Луис? Куда приведет тебя желание попробовать обещанную сладкую боль?
От касания Кристиана герцог вздрогнул всем телом, по спине к копчику пробежали мурашки.
— Раздевайся, — приказал Кристиан, отступая. — Медленно.
Юноша не поворачивался. Он стянул теплый пелиссон. Начал развязывать тесьму на рубашке. В голове шумела кровь. Пальцы не слушались, тесьма путалась, не подчинялась. Юноша снял и рубашку. Коснулся шелкового пояса на штанинах, и через секунду те скользнули вниз к ногам.
Герцог выпрямился, сводя лопатки. Он ощущал, как волосы щекочут шею, чувствовал взгляд в спину. Очень странная игра... Тебе еще не поздно остановиться, Луис.
Казалось, Кристиан нарочно затягивает молчание и ничего не делает. Необходимо было дать Луису прочувствовать свою беззащитность. Обнаженный, прямой, под открытыми лучами золотого солнца, пробирающегося в окна, он был прекрасен, даже синяки и ссадины на теле не портили Легрэ сладости ощущения. Король желает подчинить себе Луиса, но после сегодняшнего дня этот мальчик слишком хорошо усвоит разницу, между настоящей болью, и болью сладкой, любовной, способной унести сознание в такую глубокую тьму, с какой сравнима только смерть, а после вознести к свету, убаюкать в теплых волнах блаженства. Фернандо никогда не сможет дать ему ничего подобного. В душе Легрэ снова всколыхнулась ревность, и он дай ей власть над своим разумом. Кристиан разделся и подошел к столу. Не стесняясь собственной наготы и откровенно торчащей плоти, он оперся бедрами на край стола и скрестил руки на груди. Его похотливый пристальный взгляд шарил по прелестям юноши, будто сдирая незримые одежды с его белых плеч, с его нежной кожи.
— Что ты чувствуешь, Луис?
— Тебе доставляет удовольствие смотреть. Тебя бы вздернули за то, что ты смотришь на себе подобного с таким откровением. Церковь запрещает смотреть мужчине на мужчину. Ты смотришь... и желаешь, — Луис даже взгляд боялся поднять. Его мораль запрещала любоваться Кристианом. С детства ему вбивали невозможность радостью красоты. Она считалась порочной и разлагающей. А то, что теперь испытывал юноша — стыд, смешанный с чем-то горьковатым...
