Я лишь надеялась, что содержимое банки было применимо. У меня никогда не было случая открывать ее раньше. "Ламинария", гласила этикетка, написанная плавным почерком Дэниела Роулингса. Это была маленькая банка из темно-зеленого стекла, накрепко закупоренная и очень легкая. Когда я открыла ее, оттуда поплыл слабый запах йода, но никакого запаха гниения, слава Богу!
Laminariais — морская водоросль. Высушенная, она — не более, чем тонкие, как бумага, длинные узкие полосы коричневато-зеленого цвета. Однако, в отличие от многих других высушенных морских водорослей, ламинарию не так легко крошить. И она обладает потрясающей способностью поглощать воду.
Введенная в открытую шейку матки, она абсорбирует влагу из слизистых оболочек — и разбухает, способствуя дальнейшему медленному расширению шейки, и таким образом, в конечном счете, провоцирует начало родов. Я наблюдала использование ламинарии, даже в свою эпоху, хотя в современные времена она чаще всего используется, чтобы помочь в удалении мертвого ребенка из матки. Я оттолкнула эту мысль в глубину своего сознания и выбрала хороший кусок водорослей.
Это было просто сделать, и после этого, ничего не оставалось делать, лишь ждать. И надеяться. Хирургическая была очень мирной, полной света и звуков деревенских ласточек, шелестящих под навесом крыши.
— Я надеюсь, Йен найдет Фергюса, — сказала Марсали, спустя какое-то время.
— Уверена, что он найдет, — ответила я, отвлеченная попыткой зажечь мою маленькую жаровню, используя кремень и кресало. Мне стоило сказать Лиззи, чтобы она напомнила Брианне принести спички. — Ты сказала, Фергюса не было дома?
— Нет, — ее голос казался приглушенным, и я, оглянувшись, увидела, что ее голова склонилась над Адсо, лицо спрятано в его меху. — Я вообще едва видела его с тех пор... с тех пор, как мужчины нагрянули в солодовню.
— Ох!
Я не знала, что ответить на это. Я и представить не могла, что Фергюс старался не показываться на глаза — но учитывая свои познания о мужчинах восемнадцатого века, я полагала, что могу понять причину.
— Он стыдится, глупый французишка, — прозаично произнесла Марсали, подтвердив мою гипотезу. Она повернула лицо, один голубой глаз выглянул поверх изгиба головы Адсо. — Думает, это была его вина, да? То, что я была там, я имею в виду. Думает, если бы он лучше нас обеспечивал, мне не нужно было бы идти и ухаживать за соложением.
— Мужчины! — сказала я, покачав головой, и она рассмеялась.
— Да, мужчины. И, правда, нет, чтобы сказать, в чем проблема! Гораздо удобней сбежать и переваривать все это в себе, бросив меня в доме с тремя буйными детьми! — она закатила глаза.
— Ага, ну, в общем, так они и поступают, мужчины! — снисходительно сказала миссис Баг, войдя с зажженной тонкой свечой. — У всех у них нет здравого смысла, но есть добрые намерения. Я слышала, вы щелкаете этим кресалом как Страж Смерти, миссис Клэр; почему бы вам просто не пойти и не принести немного огня, как разумный человек? — она коснулась тонкой свечей топлива в моей жаровне, и та сразу затрещала пламенем.
— Практика, — мягко сказала я, добавляя щепки в маленькое пламя. — У меня есть надежда, в конце концов, научиться зажигать огонь менее чем за четверть часа.
Марсали и миссис Баг фыркнули в одновременном смешке.
— Благослови вас, ягненочек, никаких четверти часа даже близко! Да ведь зачастую я тратила час, а то и больше, пытаясь поймать искру во влажном труте — особенно в Шотландии, поскольку там ничто никогда не бывает сухим зимой. Почему, вы думаете, люди занялись таким хлопотным делом, как поддержание притушенного огня?
Это вызвало энергичную дискуссию о лучшем способе поддерживания огня в течение ночи, включая аргументы по поводу надлежащих молитв, которые нужно произносить во время этого, и она продолжалась достаточно долго, чтобы я добилась приличного жара в жаровне и установила на нее небольшой чайник для приготовления чая. Чай из листьев малины будет способствовать схваткам.
Упоминание о Шотландии, казалось, напомнило Mарсали о чем-то, поскольку она приподнялась на одном локте.
— Матушка Клэр, как вы думаете, Па не станет возражать, если я одолжу лист бумаги и немного чернил? Я думаю, было бы неплохо написать моей матери.
— Думаю, это превосходная идея! — я пошла за бумагой и чернилами, сердце забилось чуть быстрее.
Марсали полностью успокоилась, я — нет. Я встречала такое прежде, хотя не была уверена, было ли это фатализмом, религиозной верой, или чем-то чисто физиологическим — но женщины на сносях довольно часто казались лишенными чувства страха или дурных предчувствий. Обратившись внутрь себя, они демонстрировали поглощенность, доходящую до равнодушия — просто, потому что не собирались щадить ничего, что находилось вне их вселенной, ограниченной их животами.
Как бы то ни было, мое непрекращающееся чувство страха приглушилось, и два или три часа прошли в умиротворенном спокойствии. Марсали написала Лаогере, а также, короткие записки каждому из ее детей.
— На всякий случай, — сказала она лаконично, вручив мне свернутые записки, чтобы я отложила их. Я заметила, что она не написала Фергюсу — но каждый раз, когда был слышен шум, она бросала взгляд на дверь.
Лиззи вернулась, чтобы сообщить, что Брианну нигде не нашли. Но появилась взволнованная Мальва Кристи, и была быстро вовлечена в работу, читая вслух "Приключения Перегрина Пикля" Тобиаса Смоллетта.
Вошел покрытый дорожной пылью Джейми и поцеловал меня в губы, а Марсали чмокнул в лоб. Он оценил необычность ситуации и состроил мне недоуменную мину.
— Как так, уже, muirninn? — спросил он у Марсали.
Она скорчила рожицу и высунула язык, и Джейми рассмеялся.
— Ты нигде не видел Фергюса, а? — спросила я.
— Да, я видел, — сказал он, выглядя немного удивленным. — Он вам нужен? — этот вопрос был адресован и Марсали, и мне.
— Да, — сказала я твердо. — Где он?
— На мельнице Вулэма. Он переводит для французского путешественника, художника, приехавшего исследовать птиц.
— Птиц, вот как? — объяснение, казалось, оскорбило миссис Баг, которая прервала свое вязание и выпрямилась. — Наш Фергюс говорит на птичьем языке, стало быть? Что ж, вы просто сходите и заберите mannie сию минуту. Тот француз пусть сам занимается своими птицами!
Будучи немного ошеломленным этой горячностью, Джейми позволил мне выпроводить его в прихожую и до парадной двери. Убедившись, что мы вне пределов слышимости, он остановился.
— Что происходит с девонькой? — спросил он тихо и бросил взгляд назад, на хирургическую, где ясный, высокий голос Мальвы продолжил чтение.
Я рассказала ему, что могла.
— Это может быть ничего. Я надеюсь, что так. Но... ей нужен Фергюс. Она говорит, он держится отчужденно, чувствуя себя виновным в том, что произошло в солодовне.
Джейми кивнул.
— Ну, да, он так и делает!
— Он так и делает? Но почему, Бога ради? — раздраженно вспылила я. — В этом не было его вины!
Он бросил на меня взгляд, означающий, что я пропустила что-то совершенно очевидное даже для самого посредственного интеллекта.
— Ты думаешь, это имеет значение? А если девушка умрет — или с ребенком случится беда? Думаешь, он не станет обвинять себя?
— Он не должен, — сказала я. — Но очевидно, что он это делает. Ты не... — я оборвалась на полуслове, так как он, фактически, обвинял себя. Он сказал мне об этом, очень ясно, ночью, когда вернул меня домой.
Он видел, что воспоминание осенило мое лицо, и тень улыбки, кривой и болезненной, промелькнула в его глазах. Он протянул руку и провел по линии моей брови, которую разделяла надвое заживающая глубокая рана.
— Думаешь, я не чувствую этого? — спросил он тихо.
Я покачала головой, не в отрицании, а в беспомощности.
— Жена мужчины должна быть под его защитой, — сказал он просто и отвернулся. — Я пойду, приведу Фергюса.
* * *
ЛАМИНАРИЯ ВЫПОЛНЯЛА СВОЮ МЕДЛЕННУЮ, кропотливую работу, и у Марсали начались редкие схватки, хотя мы по-настоящему не брались за дело, пока. Свет стал угасать, когда Джейми прибыл с Фергюсом и Йеном, встретившимся по пути.
Фергюс был небрит, весь в пыли, и явно не мылся уже много дней, но лицо Марсали засияло, как солнце, когда она увидела его. Я не знаю, что ему сказал Джейми, он выглядел мрачным и истерзанным, но, увидев Марсали, подлетел к ней, как стрела к своей цели, притянув ее к себе с таким пылом, что Мальва уронила свою книгу на пол от изумления.
Я немного расслабилась, впервые, с тех пор, как тем утром вошла в дом Марсали.
— Ну, — сказала я и сделала глубокий вдох. — Возможно, нам стоит немного перекусить?
Я оставила Фергюса и Марсали наедине, в то время как все мы пошли есть, и вернулась в хирургическую, найдя их тихо разговаривающими, наклонив друг к другу головы. Мне невыносимо было беспокоить их, но это было необходимо.
С одной стороны, шейка матки уже заметно раскрылась, и не было никаких признаков аномального кровотечения, что было огромным облегчением. С другой стороны... сердцебиение ребенка снова стало сбиваться. Я думала, что почти наверняка проблема в пуповине.
Я остро ощущала взгляд Марсали, застывший на моем лице, пока я слушала ее через свой стетоскоп, и проявила недюжинную выдержку, чтобы не позволить никаким эмоциям показаться на нем.
— Ты очень хорошо держишься, — заверила я ее, приглаживая взъерошенные волосы и улыбаясь ей в глаза. — Думаю, возможно, пора немного помочь ускорить дела.
Были различные травы, которые могли стимулировать схватки, но большинство из них я не стала бы использовать из-за высокой опасности кровотечения. К этому моменту я уже была достаточно обеспокоена и желала, чтобы все шло как можно быстрее. Чай из малинового листа мог бы помочь, будучи не столь сильным, чтобы вызвать крупные или резкие сокращения. "Может стоить добавить синий кохош?" — задумалась я.
— Малыш должен родиться быстро, — сказала Марсали Фергюсу с самым невозмутимым видом. Очевидно, сама я не смогла скрыть беспокойство так успешно, как думала.
При ней были четки, и теперь они обвивали ее ладонь, свободно свисая.
— Помоги мне, mon cher!
Он поднял руку с четками и поцеловал их.
— Oui, сherie, — он перекрестился и приступил к работе.
Фергюс провел первые десять лет своей жизни в борделе, где он родился. Поэтому, в некоторых отношениях, он знал гораздо больше о женщинах, чем любой другой мужчина, которого я когда-либо встречала. Тем не менее, я была поражена, увидев, что он потянулся к завязкам на горловине рубашки Марсали и развязал их, обнажая ее груди.
Марсали, казалось, совсем не удивилась, лишь откинулась назад и немного развернулась в его сторону, в это же время слегка пихнув его выпуклостью своего живота.
Он встал коленями на стул рядом с кроватью и нежно, но рассеянно, положив руку на живот, склонил голову к груди Марсали, слегка поджав губы. Затем он, видимо, заметил, как я изумленно смотрю на него, и глянул поверх живота.
— О! — он улыбнулся мне. — Вы не... ну, я полагаю, вы вероятно не видели такого, миледи?
— Не могу сказать, что приходилось, — я разрывалась между любопытством и чувством, что должна отвести глаза. — Что?..
— Когда родовые схватки медленно развиваются, сосание женской груди заставляет матку сокращаться, таким образом, подгоняя ребенка, — объяснил он и неосознанно потер большим пальцем один темно-коричневой сосок так, что он затвердел, став круглым и упругим, как ранняя вишня. — В борделе, если у одной из les filles были затруднения, иногда другая оказывала ей такую услугу. Я делал это для ma douce раньше, когда родилась Фелисите. Это поможет. Вот увидите!
И без дальнейших церемоний, он обхватил грудь обеими руками, взял сосок в рот и засосал мягко, но с большой сосредоточенностью, закрыв глаза.
Марсали вздохнула, и ее тело, казалось, размякло плавным движением, как это бывает у беременных женщин, словно она внезапно стала бескостной, как выброшенная на берег медуза.
Я была более чем смущена, но не могла уйти, на случай, если произойдет что-то серьезное.
Заколебавшись на мгновение, я затем вытащила стул и села, постаравшись быть незаметной. Однако, в действительности, ни один из них, по-видимому, нисколько не был обеспокоен моим присутствием — если они вообще еще помнили обо мне. И все же, я слегка отвернулась, так, чтобы не смотреть.
Я была одновременно поражена и заинтригована методом Фергюса. Он был совершенно прав. Сосание младенцем груди вызывает сокращение матки. Акушерки, которых я знала в больнице "Обитель ангелов" в Париже, говорили мне то же самое. Только что разродившейся женщине нужно сразу приложить ребенка к груди, для того, чтобы замедлить кровотечение. Но все же, ни одна из них, кажется, не упоминала использование этого способа, как средства для стимулирования родов.
"В борделе, если у одной из девочек были затруднения, иногда другая оказывала ей такую услугу", — сказал он.
Его мать была одной из les Filles — "девочек", хотя он никогда не знал ее. Я представила себе парижскую проститутку, темноволосую, вероятней всего, молоденькую, стонущую в родах — и подругу, встающую на колени, чтобы сосать ее грудь нежно, придавая мягкой, раздутой груди чашевидную форму и шепчущую слова поддержки, в то время как неистовые крики удовлетворенных клиентов отзываются эхом сквозь этажи и стены.
Она умерла, его мать? Рожая его, или следующего ребенка? Была задушена пьяным клиентом, избита мордоворотом, работающим на мадам? Или все дело в том, что она не хотела его, не хотела нести ответственность за внебрачное дитя, и таким образом, бросила его на милость других женщин, одного из безымянных сыновей улицы, ничейного ребенка?
Mарсали завозилась на кровати, и я взглянула, чтобы убедиться, была ли она в порядке. Она была. Лишь передвинулась, чтобы обнять за плечи Фергюса, притянув его голову к себе. Она сбросила свой чепец, ее желтые волосы были распущены, яркие против гладкой темноты его волос.
— Фергюс... Я думаю, что возможно, могу умереть, — шептала она голосом, слышимым чуть громче ветра в деревьях.
Он выпустил ее сосок, но нежно провел губами по ее груди, пробормотав:
— Ты всегда думаешь, что умрешь, p'tite puce, все женщины думают так.
— Да, это потому, что очень многие из них так и делают, — сказала она немного резко и открыла глаза. Он улыбнулся, не открывая глаз, кончик языка снова нежно теребил ее сосок.
— Не ты, — сказал он тихо, но с глубокой уверенностью. Он провел рукой по ее животу, сначала нежно, потом с большей силой. Я увидела, как живот напрягся, внезапно округлившись и затвердев. Марсали вдруг резко втянула воздух, и Фергюс нажал ребром ладони у основания живота, прямо напротив ее лобковой кости, держа руку там до тех пор, пока схватка не прекратилась.
— Ох! — сказала она, переводя дыхание.
— Tu... non, — прошептал он, еще более мягко. — Не ты. Я не позволю тебе уйти.
Я завернула руки в ткань юбки. Это было похоже на хорошую, уверенную схватку. Ничего ужасного, вроде бы, не произошло в результате.
