— Время идет, — представитель Кремля посмотрел на часы, — а мы с вами так ни о чем и не договорились. Каким будет ваше решение, что прикажете передать моему руководству?
— Так и скажите, что Векшин не продается. Он хочет рискнуть, поскольку считает, что как-нибудь выкрутится. Были же в истории прецеденты? Товарищу Ельцину, который разрушил страну и попрал ее Конституцию, не впаяли и года условно. Победителей в России не судят. А еще передайте, что тридцать седьмой год бывает в каждом столетии. Следующий уже на подходе.
— Не спешите с ответом, Евгений Иванович, — зло прошипел Миропольский, — время для размышлений еще есть. Да и не все карты легли на стол.
— О чем базар? — встрепенулся Окс. Услышал, наверное, знакомые термины.
Представитель российского бизнеса подошел пару минут назад. Он трудно вникал в разговор, а чтоб обозначить собственный вес, красноречиво поигрывал кобурой.
Красивая вещь и удобная, — про себя отметил полковник, автоматически меняя позицию. — Ее шил на заказ очень хорошой шорник. А пистолет самый расхожий — армейский "Макаров".
— Хотел бы напомнить, если запамятовали, — чеканил слова Миропольский, не обращая внимания на вопрос своего подельника, — что у вас в Ленинграде недавно пропала дочь. Вам ее совершенно не жаль?
— А вот это вы зря, — грустно сказал Векшин, — это вы очень зря! Мне кажется, в детстве вас не пороли, а ставили в угол. И
как-то не научили уважать и бояться старших.
Это было сказано слишком язвительным тоном. Проняло даже бизнесмена:
— Слышь, Валерьян, — спросил он без обиняков, — тебе не кажется, что дедушка хочет на пенсию по инвалидности?
Он попытался плюнуть полковнику в морду, но густая слюна повела себя как хреновый гимнаст. Она крутанула на нижней губе неполное сальто и соплей распласталась на его собственном подбородке.
— Ну, суслик! — прошипел Евгений Иванович и почти без замаха "зарядил" бизнесмену в торец.
Окс грохнулся молча, с таким выражением на лице, как будто обиделся. Человек новой формации еще сучил пятками по песку, а горячая рукоятка "Макарова" уже покинула шикарную кобуру и привычно вписалась в ладонь Векшина.
— Прекратите, немедленно прекратите! — заполошно орал Эрик Пичман, выпрыгивая из катера. Он, как никто, представлял, что сейчас будет.
Но Векшин не стал придерживать руку. Завершая круговое движение, она уже опускалась на рыжее темечко Миропольского.
Как это обычно бывает у разгильдяев, пистолет бизнесмена не был поставлен на предохранитель и выстрелил одновременно с ударом.
Завсегдатай Кремля с шумом выпустил воздух, вертикально опал и затих, издавая запах свежих фекалий.
— Одному амбец! — сдавленно прорычал старый разведчик и едва удержался от смеха. На коротких штанах Окса тоже проступило пятно.
— Вы с ума сошли Экшн! — возмущенно выговаривал Пичман, перейдя на испанский. — Каррамба, связались с мальчишками, шли бы уже вышибалой в кафе "Мороженное"!
Он тоже скрывал ухмылку, но старательно делал вид, что всерьез озабочен: припал на одно колено, приложил тыльную часть ладони к плохо выбритой шее московского гостя, который валялся в глубоком обмороке.
— Штанишки не плохо бы застирать и носики утереть, — зло огрызнулся Векшин. — Я же тебе говорил: основной недостаток американской разведки, — неумение привить своим подопечным уважение к старшим. Плохо работаешь, Эрик. Как верно заметил один француз, которого в Америке не читают, "мы в ответе за тех, кого приручили".
Человек новой формации стеная, пополз к воде. Как бывший спортсмен, он был более привычен к побоям. И в этот момент, вдруг, ожил спутниковый радиотелефон. "Труба", скорее всего, у кого-то выпала из кармана и валялась теперь на месте побоища, слегка занесенная слоем песка.
— Где вы там, черт бы вас всех побрал?! — орал надтреснутый голос.
Два старых идейных врага, молча, переглянулись. Эрик скучающе отвернулся.
— Слушаю, — спокойно ответил Векшин.
— А, это ты? Тогда все понятно. На нечто подобное я и рассчитывал. Надеюсь, они живы?
— И в меру здоровы.
— Узнал?
— Обижаешь.
— Ну, что? Хреновы дела твои, Векшин, — в знакомом до одури голосе он угадал торжество. — Что ж ты о сыне молчал? Утаил повод нажраться от целого коллектива? Моего-то Андрюшку, помнится, три дня обмывали. Вот жадность твоя боком и вышла.
— Ты это к чему? — старый разведчик рванул воротник рубахи.
— Ага, проняло? Я говорю об Антоне, том самом мальчишке, что фигурировал в сводках под псевдонимом "Сид". Помнишь такого? — знаю, что помнишь! Так вот, только что сообщили, что взяли его.
— Да! — заорал Векшин, окончательно теряя контроль над собой, — ты слышишь, ублюдок? Да, это действительно мой сын! И я бы тебе посоветовал хорошенько молиться, чтобы твой источник ошибся и чтобы Антон никогда не узнал, что это сказал ты!
Продолжающий бормотать телефон с жужжанием врезался в воздух и воткнулся в ближайшую пальму.
— Ты что-то задумал, Эрик? — безумный блуждающий взгляд наткнулся на американца, — не советую!
* * *
Вест-Индия — настоящий рай для разведчика, особенно, если он негр или мулат. Этот маленький континент полностью состоит из полуколоний. На карте они числятся государствами: с гербами, флагами, гимнами и другой липовой атрибутикой. Здесь больше всего министров на квадратный метр территории, но правят народами не они, а белые люди. Поэтому "гринго" всегда на виду. Им сохранить инкогнито гораздо трудней, чем слону в зоопарке.
Впрочем, Векшин не больно-то и скрывался. В ближайшей кассе он приобрел билет до Парижа и даже оформил его на свое имя.
Местные копы слежкой не докучали — на этом островном континенте никто не любит работать, даже полиция и спецслужбы, хоть дело, само по себе, не стоит выеденного яйца: нужно лишь убедиться, что объект сел в самолет, который способен взлететь, а дальше не их забота.
"Боинг-747" рейса "Бриджтаун — Париж" вылетал из столицы Барбадоса в семь сорок утра по местному времени. Векшин успел покурить, перекинуться парой словечек с хорошенькой стюардессой и выпить бокал пива. В салоне работал кондиционер, играла приятная музыка. Сервис был на приличном уровне: чуть выше "Аэрофлота", чуть ниже компании "Пан-Америка". Что особенно важно, среди пассажиров не было откровенных хамов и выпивох. Сплошь приличные, в меру одухотворенные лица, какие обычно встречались в Советском Союзе на закрытых партийных собраниях. Значит, можно спокойно поспать, не вдаваясь в никчемные разговоры. Векшин терпеть не мог мимолетных знакомств — в подавляющем большинстве они не бывают случайными. Между ним и Парижем одиннадцать часовых поясов и никто не должен ему помешать приготовиться к этой встрече.
Глава 34
Мысли спецназовца прыгали, были короткими и отрывистыми, как серия предупредительных очередей. Но самое важное я прочитал.
В последний раз Подопригора получал по рогам еще до Афгана, в годы суровой армейской юности. Свел его тренировочный спарринг с прапорщиком-хохлом, Григорием Ивановичем Овчаренко.
Вечно сонного, неуклюжего дядьку он, тогда еще рядовой, в деле ни разу не видел. Думал, что это какой-нибудь интендант с базы снабжения. Вот и решил взять его "малой кровью": в начале боя подставиться, принять удар "на рога" и ответить встречной убойной серией.
Все вышло, как он и рассчитывал, но с иными последствиями. Хохол приложился так, что хрустнула черепушка. Никита остался стоять на ногах, не в силах упасть, или просто пошевелиться. В голове басовито гудел колокол, горизонт заплывал черно-красной мозаикой. Временами его разрывали ослепительно белые вспышки. А бешенный прапорюга продолжал его мурцевать, как Петлюра пьяного гайдамаку. И бил же, сволочь, как-то по подлому! Попадает в плечо — екает селезенка. Снова приложится в ту же, вроде бы точку, а удар отдается в коленках. На прощание треснул так, что пол под ногами Никиты с грохотом провалился, а сам он попал в санчасть с переломом ноги.
Тайну чудо ударов он выведал. Будучи крепко навеселе, Григорий Иванович навестил в санчасти болящего "фазана", да там же и раскололся. Великая все-таки вещь — угрызения совести. Жаль, что свойственны подобные импульсы только загадочной русской душе. Никита же, причислял себя к истым хохлам. Свои секреты и наработки цепко держал при себе.
На войне он заматерел, но едва не сломался психически. Так случается, если ставишь перед собой неверные ориентиры. По жизни своей, Подопригора был ведомым, а не ведущим. Он считал это своим недостатком, старался избавиться от него, но не мог, ибо лидером надо родиться.
Покуда был жив дед, Никита ходил в обычную школу. И учился в их классе Васька по фамилии Грабаренко. Васька был кривоног, вечно ходил в кирзовых сапогах с вывернутыми наружу "халявами", донашивал чьи-то штаны с заплатками на корме. Два раза в году, он стригся исключительно наголо, а от гранита науки отгрызал максимум на трояк. В то время гремели "Битлы", в моде были остроносые туфли и расклешенные брюки. Школьники города, всеми правдами и неправдами норовили отращивать длинные "патлы". И лишь пацаны из его класса стригли головы под машинку и цеплялись за солдатскую обувь.
Вот таким человеком был Васька: ладным, веселым, везучим. Девчонки по нему сходили с ума. В школьной футбольной команде Грабаренко играл вратарем, и такие шальные мячи вытаскивал из углов, что взрослые дядьки диву давались. Но не это самое главное. Как ладно сидели на нем старые "кирзачи"! Никита в ту пору не раз пожалел, что ногам его не хватает Васькиной кривизны.
В "Каскаде" таким человеком был Валерий Иванович Сапа по кличке Сапер — признанный авторитет для бойцов и (представьте себе!) офицеров. Хлопцы шутили, что в прошлой своей жизни Валерий Иванович был Суворовым. А что? Никита готов в это поверить. Группа рыскала от Хорога до Пакистана в автономном режиме. Сколько было разгромленных караванов и складов с боеприпасами! Враг неделями сидел на хвосте, зажимал в огненные тиски, поливал свинцом, не давая поднять голову. И в каждом конкретном случае у Сапера в загашнике находился свой, сумасшедший, но единственно верный выход.
"Товарища прапорщика" Никита боготворил. Как губка, впитывал бесценный боевой опыт. Сильные, слабые стороны в характере Валерия Ивановича и даже его откровенные "бзики" служили Никите Подопригоре примером для подражания.
Как и его кумир, он всем сердцем возненавидел американцев и страшно переживал, если в ходе какой-либо вылазки его боевой счет оставался без изменений. Но в ходе любой операции, он все время держал в уме реакцию Сапы на свои боевые свершения. "Молодец, фазан!" — редко кто из солдат удостаивался этой скупой похвалы, и была она почетней иного ордена.
"Что скажет Валерий Иванович" — это было и счастьем его, и проклятьем. Никита уже не верил, что наступит такой день, когда хоть какой-нибудь сопливый пацан, в бою озаботится мыслью: а как его доблесть оценит он, майор Подопригора?
Но после клинической смерти, что-то произошло. Наряду с боевым искусством, в Никите исподволь, изнутри прорастал настоящий лидер. И это его возвышало, придавало уверенности в себе. Вот и сейчас он спокойно ушел от удара, с небрежной легкостью пропустил его за спиной, многообещающе усмехнулся и по крутой дуге пошел на сближение.
Я винтом закрутился в противоход. Пришлось немного пришпорить время. Пиратский, конечно, прием, но только так я успел вскочить на ноги, поставить скользящий блок и нырнуть под разящий удар огромного кулака.
Фора в доли мгновения. Незнающий человек ее не заметит, но порой она дорого стоит.
Никита продолжал наседать. Я был похоронен под градом ударов, а он продолжал танцевать свой безумный воинственный танец. Атаки шли волна за волной, с разных дистанций и направлений. Каждый каскад был законченным продолжением предыдущего и логически из него вытекал.
Со стороны могло показаться, что ему наплевать на защиту. Но только со стороны. Никита удерживал свое тело в границах Перунова круга. Это высшая ступень мастерства. Шагнув на нее, боец отражает любые удары по наикратчайшей прямой.
Мне приходилось несладко. Путешествие в тесном гробу не способствует хорошей физической форме. Болело все тело. Особенно в тех местах, куда попадали шальные пули. Хочешь, не хочешь, а нужно уравнивать шансы: на ложном замахе я ушел на дистанцию и успел заблокировать боль. Дело пошло веселей, но, как потом оказалось, это был единственный мой успех.
Никита в совершенстве владел славяно-горицким стилем. Он теснил меня к самому краю обрыва. Я вертелся, как мог: уходил, ставил блоки, нырял под удары и выжидал, выжидал, но перейти в контратаку спецназовец мне не позволил. Можно было пойти на военную хитрость: спрятаться в прошлом, перешагнуть в будущее, или (что будет совсем неожиданно) на стремительном всплеске уйти с траектории, забежать за широкую спину спецназовца, пнуть его коленкой под зад, (чтобы шибче летел), вернуться, поймать его на кулак и победой закончить бой. Но пока мы еще союзники. А в споре союзников победа любой ценой — это уже жлобство! И потом, я ведь сам спровоцировал драку.
— Ай, молодца! Мамой клянусь, молодца! — отчетливо прозвучал чей-то насмешливый голос. — Что ж вы остановились? Не стесняйтесь, вы можете продолжать чистить друг другу рожи. Старый Абу-Аббас давненько не видел таких вот, задиристых петушков!
Насчет петушков, это он зря, — подумал Никита.
Я обернулся и уперся глазами в ствол. Параллельно стволу слева направо двигалась борода — шикарная борода, широкая и густая, как новая одежная щетка. Наверное, экономный хозяин подстригал ее топором. Чуть выше одежной щетки шевелились кривые, ехидные губы. Вот они приоткрылись в ухмылке, явив для всеобщего обозрения здоровые, крупные зубы чистокровной английской породы. Над этими жерновами волнами свисали усы. А над ними — стремящийся ввысь, как звезда на рождественской елке, агромаднейший шнобель, достойный книги рекордов Гиннеса. Под зеленой повязкой под потным лбом, под сросшимися бровями, в глубине морщинистых впадин, затаились глаза. Глаза ядовитой, коварной, умной и хитрой змеи.
Абу-Аббас был еще не стар. Но по сравнению с теми, кого он привел, выглядел аксакалом. Рядом с ним находились дети: один пацан-пацаном, другой чуть постарше. В камуфляжах зимней расцветки и, естественно, с автоматами, оба смотрелись по— взрослому. Кто они есть такие, я до конца не понял, но явно не лесники. Случайных прохожих тут не бывает: самолет "с вещами" — сам по себе очень богатый приз. А тем более — в голодное смутное время. На такую добычу может запасть кто угодно: и люди с соседней горы, запустившие "Стингер", и обычные мародеры. Их много сейчас развелось по окрестным аулам.
— Никита, — мысленно прошептал я, — ты слышишь меня, Никита?
— Кажется, слышу, — неуверенно отозвался спецназовец.
— Ты можешь не говорить. Ты думай, мысленно формулируй все, что хочешь мне сообщить. В любом случае, я пойму.
Он понял, кивнул.
— Где же были твои глаза, товарищ майор? — задал я провокационный вопрос.
