"И это займет месяцы, — закончила про себя Глинда. — Я буду заперта где-то, без любой возможности повлиять на ситуацию. Предатель может быть кем угодно, в том числе и из ребят Джеймса. Если это так — до меня будет слишком легко добраться. А еще предателем можешь оказаться ты сам"
Если честно, Глинда сомневалась в последнем — у Айронвуда было много недостатков, но и достоинств хватало: он был солдатом и никем кроме, человеком без капли предательского яда в крови. Если бы он захотел навредить Вейл — он объявил бы войну, а не интриговал за спиной у союзника.
...С другой стороны, предать может только тот, кому доверяешь.
Кажется, они все поняли по ее лицу. Гарольд скинул с плеча оружие, умудрившись выглядеть робким, даже будучи выше ее на две головы. Он неуверенно покосился на Лайонела, но не дождался немедленного ответа: кажется, обрадованный Советник, едва получив решение большинства, бросился арестовывать ее очертя голову, даже не подумав, что будет делать, если педантичная Гудвич внезапно решит перестать следовать правилам, которые всегда так любила.
Глинда выпрямила плечи, гордо вскинула голову, посмотрев выше голов — там, за их спинами, медленно зажигался огнями Бикон: место, которому она посвятила свою жизнь, школа, в которой прошли самые счастливые годы, крепость, которую клялась защищать до последнего вздоха. Она знала и любила каждую деталь в нем: каждую башенку и воздушный мост, лекторские залы и столовую, арены и библиотеку, контрфорсы и сады.
"Я защищу тебя, — пообещала она, не стесняясь обращаться к Бикону как к живому существу. В конце концов, в ее голове, он таким и был. — Против всего мира, если потребуется"
— Итак, вы пришли сюда, чтобы запереть меня в клетке, — легким, непринужденным тоном, словно говорила о погоде, сказала она вслух. — И мне очень любопытно... как вы собираетесь меня заставить?..
Скала под их ногами дрогнула. Утес, с которого начинали свой путь многие поколения Охотников, сухо затрещал вдоль тонких прямых, как рельса, трещин. Острый нависший над пропастью край раскололся на сотни ровных, аккуратных кирпичиков, окруживших Глинду каменным вихрем; лишь тонкая каменная плита, на которой стояла Охотница, осталась на месте, зависнув в воздухе.
— Что вы стоите? — закричал Лайонел, отскакивая назад, за спины Охотников. — Атакуйте ее!
Нож щелкнул в руках Кэрри. Медленно, словно нехотя, разложился закрепленный на запястье метатель Праха Лео. Джеймс положил ладонь на рукоятку огромного револьвера на поясе.
Глинда оскалилась в немом вызове, приглашая их попытаться.
— Директор Лайонхарт правильно сказал, — наконец, с той же невозмутимостью, с какой он здоровался и прощался, отправлял своих солдат умирать и (наверно) признавался в любви, сказал Джеймс, отпустив револьвер. — У нас здесь нет власти. Мы — просто гости.
— Я даю вам власть! — взвизгнул Советник, когда вихрь завращался быстрее, а крохотные кусочки утеса продолжали откалываться от скалы один за другим, присоединяясь к танцу каменных снарядов. — Схватите ее!
— Это может сделать только весь Совет, — выдохнул Лео, с облегчением опуская руку. — Вы сами по себе, Лайонел.
Советник посмотрел на Кэрри. Та легко взмахнула рукой и мгновенно удлинившийся ножичек стальной молнией сверкнул в сумерках, бессильно отскочив от одного из камней.
— Увы, она слишком хорошо защищена, — вздохнула старушка, едва потрудившись сделать вид, что и правда пыталась.
Когда он обернулся к Гарольду, великан покачал головой:
— Она сожрет меня вместе с костями.
Приглушенно зарычав, Лайонел обернулся, медленно отступая от расширяющейся пропасти.
— Я достану тебя, старая сука!
Глинда не удостоила его ответом. Каменный вихря сжался, собираясь в небольшую крепость из идеально подходящих друг другу кирпичиков.
— Помните — среди нас есть предатель, — сказала она напоследок и, отвернувшись, полетела прочь. — И когда я найду его, он пожалеет, что родился на свет.
Глава 34. Карты на стол
Кровь была повсюду. Она стекала по лицу, сочась из пульсирующей болью раны. Она растекалась по серому асфальту из-под неподвижных тел в стальных масках. Пропитала лунный свет, окрасив его в багровый. Медленно-медленно сползала по стенам зданий. Капала с лезвия тесака.
Кровь пузырилась на губах совсем юной девушки, толчками выливалась меж пальцев, тщетно сжимавших перерезанное горло. Кожа девушки, обычно смуглая, мерцала радужными разводами, волнами, без всякой системы, меняя цвета от ярко-синего до кислотно-зеленого, а оттуда — в темно-багровый или безжизненный алебастр.
Блейк склонилась над Илией, чтобы посмотреть прямо в карие глаза, полные паники и осознания неизбежности смерти:
— Жертвы должны быть принесены, Илия, — сказала она. — Могу поспорить, ты никогда не думала, что эта жертва — ты.
Блейк точно помнила, что тогда Илия ничего не ответила. Она попыталась, но захлебнулась кровью, окрасившей губы, мучительно закашлялась и выражение отчаяния все росло и росло на ее лице, пока не оно застыло навеки в единственной истинной посмертной маске ужаса и боли.
И все же...
— Мирный путь, Блейк? — прохрипела девушка. Ужас в ее глазах никуда не делся, но была там и злоба, и удовольствие: Илия знала, что словами ранит ее так же страшно, как могла бы сделать мечом. — Не хотела убивать, считала, что мы слишком жестоки?
Она отвела руки от горла, перестав зажимать рану: вспоротая плоть раскрылось, как какой-то жуткий мясной цветок, кровь хлынула потоком, заливая радужную кожу; словно живая, она сползла на асфальт и потянулась к Блейк, прыгнула, каплями запятнав джинсы, мгновенно пропитала ткань, влажной и липкой тряпкой прилипшей к коже.
— Ты уверена? За пару минут ты забрала больше жизней, чем за пять лет в Белом Клыке, — она ухмыльнулась бледными, лишенными крови губами. — Это единственное, что ты умеешь. Это все, чему тебя научили. С нами или без нас, но ты — убийца с кровью на руках, и с годами ее будет становиться лишь больше, пока ты не захлебнешься.
...Кто-то коснулся ее плеча.
Сунув руку под подушку, она изогнулась всем телом, диким напряжением неведомо каких мышц бросив себя в воздух, сбивая нападавшего с ног. Приземлившись сверху, она навалилась на покорное тело, прижала нож к горлу и...
— Ахиллес... — выдохнула хриплым со сна голосом, наконец узнав черную повязку, спрятавшую пустые глазницы.
— Доброе утро, — без капли страха или обиды ухмыльнулся он, но тут же посерьезнел. — Ты... разбудила меня.
"Просто кошмар" — с облегчением подумала Блейк и тут же расслабилась, сгорбившись и спрятав лицо в сгибе его шеи и отшвырнув нож в сторону.
— Гленн?.. — тихо спросил он.
Первым ее импульсом было пожать плечами и промолчать. Заставить себя улыбнуться и перевести тему, заварить зеленый чай с ромашкой, добавить густого сладкого меда и провести ночь, уткнувшись носом в очередную книгу, болтать ни о чем с Ахиллесом или, может быть, даже выйти на улицу и найти кого-нибудь, кому можно будет с чистой совестью сломать обе ноги. Это помогло бы ей пережить ночь, справиться с кошмаром — это был не первый кошмар в ее жизни, в конце концов. Она знала, что делать.
Но потом она вспомнила, как дрожал дом совсем недавно: дробно звенела посуда, ядра и дробь в железном гробу и тяжко стонали стены. Она вспомнила, как обнимала того самого парня, что сейчас обнимал ее, дрожащего и потного, как гладила его по голове и шептала ободряющие слова, стараясь, чтобы не срывался голос.
Она знала все его кошмары. И будет справедливо, если он узнает ее.
— У меня была подруга в Белом Клыке, — тихо сказала она, устраиваясь поудобнее. Какая-то часть ее вяло удивилась тому, насколько комфортно ей сейчас в кольце его рук, в коротеньком топике и шортиках, наедине и посреди ночи, с парнем, который, она точно знала, был в нее влюблен. — Она была единственной девушкой моего возраста и единственной, с кем я могла поговорить о... девчачьем. Мы делились друг с другом сопливыми любовными романами и фильмами, выбирали одежду... и были влюблены в одного парня.
Ахиллес сжал ее крепче, уже догадавшись, что будет дальше. Широкая ладонь легла ей на волосы, осторожно коснулась ушей... странно — это помогало.
— И я убила ее, — еще тише, почти шепотом, сказала она. — У меня был другой противник, но... я увидела шанс и воспользовалась им. Исчерпала ауру... и перерезала горло. Она истекла кровью у моих ног, хрипя и изо всех сил пытаясь что-то сказать... я уже никогда не узнаю — что.
Блейк не знала, как это произошло. Она подняла голову, чтобы посмотреть в лицо Ахиллесу, попытаться понять, что он об этом думает...
Его губы были сухими и неумелыми. Его дыхание — несвежим со сна. Но все же она вздрогнула, как от удара током, мгновенно позабыв, кто начал поцелуй, и даже не вспомнила, что раньше просила его подождать. Прежде, чем успела это осознать, Блейк оказалась снизу, придавленная тяжелым телом к ковролину, и инстинктивно изогнулась, прижимаясь к Ахиллесу еще сильнее, стремясь сократить расстояние между ними до нуля. Она приглушенно заурчала от удовольствия, когда его руки скользнули по животу, забираясь под майку: ей казалось, еще чуть-чуть и от прикосновения горячих пальцев на коже появятся мучительно-сладкие ожоги.
...И, кажется, этот звук привел Ахиллеса в чувство. Он замер и отстранился, тяжело дыша; Блейк разочарованно всхлипнула, когда его руки медленно, словно к ним были привязаны гири, поползли обратно, выбираясь из-под футболки.
— Не останавливайся...
Руки замерли, самыми кончиками пальцев касаясь ее кожи.
— Ты уверена?
Вместо ответа Блейк схватила его за руки и сунула обратно под майку — куда дальше и смелее, чем он отважился сам.
Не было у нее никаких сомнений. Одноглазая и слепой, убийца и линчеватель, мальчик, уничтоживший свое блестящее будущее и девочка, у которой будущего не было вообще, потому что она родилась с лишней парой ушей.
Сомнений не было. Не было ничего, кроме сильных рук, жадных пальцев, изучавших ее тело с теми чуткостью и вниманием, что доступны только слепым, тяжелого дыхания и стонов наслаждения, жаркого шепота признаний.
...И когда они, наконец, заснули, никому не снились кошмары.
Когда Блейк проснулась, было уже светло. Зажмурившись от бьющего в глаза света, она крепче прижалась к Адаму, пряча лицо в сгибе шеи, руки скользнули по теплому телу... и замерли, не обнаружив бугристый рваный шрам на правом боку.
Не Адам. Ахиллес.
Какое-то время она просто смотрела на него, замерев, как кошка в засаде. Он изменился с тех пор, как они впервые встретились почти два года назад: черты лица потеряли всякие намеки на мягкость, заострились скулы и колючая щетина спрятала запавшие щеки. Больше не юноша — мужчина, в том возрасте, когда сворачивают горы и завоевывают королевства.
Блейк провела кончиками пальцев по его щеке, уколовшись о щетину, и решила, что пора бриться и на этот раз она сделает это сама — сам ведь опять пропустит кусок или два. Ладонь скользнула ниже, по подбородку на шею, вдоль россыпи засосов и следов от зубов.
"Было ли это ошибкой?" — спросила себя Блейк.
По всему выходило, что да. Она была слаба и уязвима, едва очнулась от кошмара — и воспользовалась Ахиллесом, чтобы отвлечься от переживаний, страхов и сомнений, черной тучей повисших над головой, наяву и во сне. Это должно было быть ошибкой, но... почему-то совсем ей не ощущалось.
Возможно, потому что это сработало. Блейк чувствовала себя... снова целой. Словно сгорели в этом безумном огне все страхи, осыпались пеплом к ногам, очистив от всего наносного, трусливого, робкого.
У нее есть цель, чтобы достигнуть. Есть враги, чтобы убить. Есть союзники, хотя бы временные, чтобы стоять рядом. И есть Ахиллес, для того, чтобы продолжать идти. Чего еще желать?
"Чтобы путь был легким, а выборы — простыми..." — шепнуло ее подсознание, но Блейк заткнула предательский голос. Она сама отказалась от легкого пути и морально простых противников, когда не стала пытаться поступать в Бикон.
Потянувшись, она поцеловала его в подбородок.
— Спасибо, Ахиллес. Я не знаю, что бы со мной было, если бы не ты.
Хотя... нет, она знала — Бикон. Она бы сбежала под защиту неприступных стен, в одну из немногих профессий, где расизма почти не было. У нее была бы друзья, команда... Прах, да она могла закончить в одной комнате с гребанной Шни!
И на сколько бы ее хватило? Полгода или год прошли бы, пока она не утерпела бы и не влезла в дела Белого Клыка, даже если бы Адам не сошел с ума? ...Нет, прав был Ахиллес, тысячу раз прав — не усидела бы она в Биконе.
Она выскользнула из-под одеяла, стараясь не разбудить его. Сняла майку с люстры, вытащила из-под кресла шорты и, поискав немного трусики, махнула рукой, припомнив сухой треск прошлой ночью, на который тогда не обратила внимания.
Блейк остановилась ненадолго у прикроватной тумбочки, споткнувшись и замерев, как бывало каждый раз с тех пор, как они вернулись из Гленн. Если и были у нее какие-то сомнения, что Илия всерьез была намерена ее убить, они исчезли в тот момент, когда бывшая подруга ударила в момент наивысшей уязвимости — сразу после выхода из телепортации. Не отдерни она головы, то была бы мертва — еще никто не выживал после того, как ему проткнули голову насквозь мечом, с аурой или без нее.
Вместо этого она отделалась шрамом. Свежий, багровый и припухший, он тянулся наискось от скулы через глаз до середины лба, теряясь кончиком в волосах. Лезвие не задело глаз... а вот молнии — да. Блейк почти не видела им — удар током обжег сетчатку и повредил хрусталик. В больнице сказали, что единственный выход — пересадка.
Она могла бы заплатить за нее, но... никто не делал искусственные хрусталики для таких, как она — отличалось строение глаза и форма хрусталика: не человеческая, не кошачья. И хирургов, которые согласились бы провести сложную операцию на отличной от человеческой анатомии, тоже не нашлось.
Платить было просто не за что.
Блейк не знала, смеяться или плакать, но искусственные хрусталики для кошек — существовали, равно как и хирурги, проводившие такие операции. Домашняя мурчалка, чьим единственным предназначением было создавать уют — могла получить лечение, а живой человек из плоти и крови, мыслящий и чувствующий — нет.
Потому что домашние любимцы, очевидно, важнее, чем фавны.
Вздохнув, она сняла с зеркальца повязку. То белое хлопчатое убожество, что ей дали в больнице, Блейк выбросила, едва вернулась домой.
Адам учил ее не стыдиться шрамов. "Пустое это дело, — говорил он. — Они отмечают твои победы, напоминают о поражениях и выученных уроках. А если тебе кажется, что смысла нет — создай его. Придай им историю, преврати в символ"
Блейк так и поступила. На бархатной ткани, потратив ночь, вышила символ старого Белого Клыка: белая волчья голова на черном фоне, со спрятанными клыками и без следов когтей позади.
Пусть это будет напоминанием. Пускай каждый раз, когда случайно посмотрит в зеркало, Блейк будет видеть не шрам и подернутый мерзкой белой поволокой глаз, а напоминание — в борьбе за что и против чего она его получила.
