— Кипу повторил слова древних, — робко сказала Заря, и тут же спохватилась: разве можно ей, играющей роль простой посудомойки, показывать свою образованность? Но Томас не особенно обратил на это промашку внимание и продолжил:
— Да, я знаю, что мудрецы вашего народа много думали над своей историей, однако Кипу так и не смог мне ответить на вопрос: что было бы, если бы Манко был убит в период между восстаниями? Точнее, он говорил, что когда народ восстаёт, то вожди находятся всегда, и даже если бы не было Манко, то рано или поздно другой вождь встал бы во главе восстания и сбросил бы завоевателей в океан, хотя вероятно, это бы обернулось много большей кровью. На это я возразил ему, сказав, что многие восстания были подавлены из-за того, что у них не было достаточно мудрых вождей или потому что вожди гибли в самый неподходящий момент. А жить или не жить любому из смертных, в том числе и правителю, определяет в конечном итоге Воля Божия. А даруя тому или иному народу такого или иного правителя, Бог определяет его судьбу.
— А нам говорят, что у большинства народов правители дурные, — сказала Заря, — значит, Бог любит нас больше многих других народов? Даже больше, чем многих христиан?
— Господь желает блага для всех своих созданий, — ответил Томас, — как бы мы могли жить, если бы Он нас не любил? Но Он, видимо, не может дать народу хорошего правителя, если этого хорошего правителя неоткуда взять... Странно, Церковь многие века учит людей добру, а хороших людей, особенно среди знати, всё равно получается так мало... У вас их почему-то гораздо больше. Но если бы вы были христианами — каких высот вы бы могли достичь тогда! Не бойся креститься — это не должно отвращать тебя от всего доброго и прекрасного, что есть в твоей стране, наоборот, ты со временем поймёшь, что это во многом плод Любви Господней к вашей стране.
— Скажи, а ты не видел Кипу с тех пор, как... как с ним случилось несчастье?
— Увы, я не вхож в его дом. А выйти он не может.
— Но я думаю, что если ты скажешь, что пришёл навестить его ненадолго — тебя пустят.
— Да, наверное. И даже если откажут, что ж... переживу. Знаешь, я вдруг понял, что до сих пор не решался сделать это не из страха перед Старым Ягуаром, а из страха перед Андреасом, который был и Кипу на ножах, и даже несчастье Кипу его не умягчило. Помни, что мы, христиане, порой и сами ведём себя не лучшим образом, но креститься нужно не во имя меня или Андреаса, а во имя Господа.
— Я поняла тебя, Томас.
После этого Заря решила, что, во-первых, Томас точно не виноват в покушении на Кипу, а во-вторых, уже с относительно лёгким сердцем была готова креститься.
Под крещение был выбран определённый торжественный день, всего новокрещаемых около нескольких десятков человек. Андреас настоял, чтобы это происходило на глазах у всего города, дабы все язычники видели — христиан не так уж мало и они — сила. Из этого Заря сделала вывод, что такие люди, принадлежность к христианству которых Андреас боялся бы раскрыть, публично креститься не будут.
Заря внимательно следила за происходящим. Крестились в основном простые люди, воины и рыбаки, из амаута был только Ветерок. Сначала должны были креститься женщины, а потом — мужчины. Стоя в шеренге женщин, Заря чувствовала себя неуютно, в том числе и из-за того, что стоявшая тут же Морская Пена бросала время от времени на неё презрительные взгляды. Её первой покрестили под именем Марина, не особенно спрашивая о грехах. Заре даже показалось, что Андреас лебезит перед нею, примерно так, как в странах, где есть свобода торговли, продавцы лебезят перед богатыми покупателями. Заря читала про такое в книгах.
Следующей была Пушинка, которая получила в крещении имя Маргарита. К ней тоже не было особых вопросов. Заря старалась запомнить все даваемые имена, так как Андреас настаивал, чтобы новоиспечённые христиане обращались друг к другу по ним даже в быту.
И вот, наконец, очередь дошла и до Зари. Вдохнув побольше воздуха, девушка сказала, что верует во Христа и принимает святое крещение во оставление грехов. Томас уже был готов совершить над ней обряд, но Андреас сказал:
— Погоди, брат. Ты говоришь, что оставляешь грехи, но когда ты стояла в очереди, я видел на твоём лице печать раздражения и уныния. Исповедуй тот грех, который тебя так тяготит, без этого я не могу совершить над тобой священный обряд. Сними этот камень со своей души.
На какой-то момент Заря испугалась, несмотря на то, что исповедь должна была происходить на ухо. Но она быстро нашлась, что при помощи чего можно оправдаться
— Хорошо, — ответила девушка, — я признаюсь в том, что меня так гнетёт. Отче, все мы, новокрещаемые, должны стать братьями и сёстрами во Христе. А братья и сёстры не должны задаваться друг перед другом. Отчего же Марина бросала на меня презрительные взгляды? Неужели то, что я бедна, она — богата, может быть поводом для презрения!
— Думай о своих грехах, а не о чужих, — наставительно ответил отец Андреас, и запомни, даже если кто-то из христиан будет дурно к тебе относиться, ты как истинная дочь Христа обязана будешь прощать его, чтобы это не помешало твоему пути к Богу.
— Я поняла, отче, — сказала Заря и смиренно склонила голову. Как во сне над ней зазвучали слова: "Крещается раба божия Мария..."
Потом она наблюдала, как крестят мужчин. Её позабавило, что Эспада был окрещён Хуаном — значит, теперь его можно даже в глаза "Дон-Жуаном" звать? Остальных из новокрещаемых Заря знала только шапочно, ведь моряки ходили на проповеди нечасто, большую часть времени проводя в рейдах.
Ветерок был крещён одним из последних и получил имя Максимилиан.
Через несколько дней между Зарёй и Ветерком произошёл следующий разговор. Заря возвращалась со складов, куда относила список заказанных продуктов, и как раз проходила мимо уаки со свечами, когда случайно увидела Ветерка. Уже темнело, и на улицах было безлюдно. Обрадовавшись, что их никто не видит и никто не подслушает, девушка окликнула его.
— Ветерок! — позвала она.
— Пожалуйста, не называй меня по этому имени, — ответил тот хмуро, — я же теперь Максимилиан.
— Всегда и для всех? — удивлённо спросила Заря, — ну ладно я, я испанский знаю, а другим каково тебя так называть? Ведь они язык сломают. А отцу тебя тоже теперь нужно Максимилианом называть?
— Можно сократить до Макса. С отцом я бы предпочёл больше не общаться. Так будет лучше для нас обоих. Ни я его ни в чём не могу переубедить, ни он меня.
— Значит, ты отрекаешься от родного отца?
— Можно сказать и так.
— Как тебе не стыдно, Макс!
— А тебе не стыдно, Заря? Не стыдно креститься притворно?
— А перед кем мне должно быть стыдно? Перед теми, кто их на кострах сжигал? — Заря указала на уаку.
— Перед Христом!
— А что такое — Христос? Каждый под этим понимает разное. Даже Томас и Андреас — разное. Для Томаса бог — это всё доброе, что есть на свете, а для Андреаса бог — это всевластие Церкви. Перед каким из богов мне должно быть стыдно? Ведь я согласилась работать у Инти во имя Первого против Второго!
— Заря, ты же знаешь, что обманывать нехорошо.
— Опять же — перед кем?
— Перед Христом.
— То, что говорил и делал Христос, было много веков назад, и вопроса о разумном государственном устройстве он не затрагивал. Что касается обмана, то — вот они, — Заря опять показала на уаку, — порой лгали врагам. Можешь считать, что Христос бы их осудил, но я так не думаю. Они ведь отдавали свои жизни за других, как он и учил.
— Заря, неужели ты и в самом деле не понимаешь...
— Это ты — не понимаешь. Я понимаю, ради кого старается твой отец, ради чего на всё это пошла я, но ты... ради кого ты мучил своего отца? Неужели ради отца Андреаса?
— Ради правды и честности.
— А ради кого твоя правда и честность?
— Ради Христа.
— То есть ради собственной душевной чистоты и правоты?
— Нет. Ради тех людей, которым мой отец несёт угрозу. Он считает себя правым, дав себе право решать кто прав, а кто виноват, но... ты знаешь, что я про это думаю.
— Ветерок, значит, ты будешь выдавать его людей христианам? Может, с меня начнёшь?
— Если люди Инти будут планировать убийства христиан, то да. Впрочем, не бойся, тебя я не выдам, ведь ты не собираешься никого убивать.
— И на том спасибо! — мрачно отрезала Заря.
— Заря, ты пойми, я не имел в виду, что собираюсь кого-то выдать. Да я из людей моего отца почти не знаю никого, но... я имел в виду, что если бы о таком узнал, то был бы на стороне христиан.
Заря ничего не ответила, а Ветерок юркнул в дом.
Заря забыла, а точнее не успела записать этот диалог в отчёт для Инти, потому что случилось неожиданное — брат Томас заболел и слёг. Заря, не особо смыслившая в медицине, не знала, как определить его болезнь, но судя по тому, что больше никто не заразился, она едва ли была заразной. Поскольку у Андреаса было слишком много дел в только что созданной христианской общине, чтобы ухаживать за Томасом, то Заря напросилась в сиделки. Тем более что тут уже никак не могло идти речи о нарушении постов — Томаса так тошнило, что он поневоле должен был оставаться на хлебе и воде. Но благодаря этому она на некоторое время могла беспрепятственно подслушивать разговоры монахов, которые они вели на испанском, и один из этих разговоров показался ей крайне важным.
Бледный и измождённый тошнотой Томас лежал на своём ложе и попросил Зарю позвать Андреаса для серьёзного разговора. Когда тот пришёл, Томас обратился к нему:
— Андреас, брат, я очень хочу поговорить с тобой! Ты знаешь, я болен и не ведаю, чем кончится моя болезнь. Может быть, Господь заберёт меня к себе, но прежде, чем это случится, я должен высказать мысли, которые мучают меня неотступно. Воистину, иные болезни посылаются нам Господом в назидание, ибо за это время я успел окончательно понять многое.
— Я готов выслушать тебя, брат Томас.
— Я много думал о людях этой страны. Как они не похожи на жителей других стран! Сытые, чистые... И как они боятся нас! И ведь не зря, что самое обидное. Пойми, они всем обязаны мудрому устройству своего государства, а мы собираемся его разрушить, чтобы только обратить его жителей в христианство! Но имеем ли мы на это такое безусловное право? Одобрит ли это Господь?
— Господь ради спасения человеческого рода пожертвовал даже своим Единственным Сыном. Значит, если надо чем-то пожертвовать для установления христианства, то в этом не должно быть сомнений.
— В общем случае ты прав, но... насколько разрушать их государство действительно необходимо?
— Ты сам знаешь, что хотя Первый Инка разрешил нам проповедь, но сам он не желает креститься и крестить свой народ. Он никогда не позволит нам запретить языческие обряды, разрушить университеты колдовства и сжечь самых упрямых из жрецов. Добровольно крестятся немногие, значит, чтобы спасти эту страну, нужно применить насилие, а инки нам этого не позволят.
— Однако действительно ли нам нужно обращать индейцев силой?
— Да, это необходимо. Конечно, с точки зрения приземлённого гуманизма это может показаться жестоким, однако мы не должны забывать о Небесной Истине. Многие из тех, кто был крещён против воли, благодарит нас на небесах за избавление от адских мук. А те, кому дьявол всё же помог победить, теперь проклинают свою судьбу в адском пламени.
— Я знаком со всеми этими аргументами, однако червь сомнения всё равно грызёт меня. Ведь наша задача состоит не в том, чтобы люди кое-что услышали о Христе, а в том, чтобы приняли Его в своё сердце. Но может ли это сделать человек, крестящийся из страха перед костром?
— Может, хотя и не сразу. Ведь за всех своих чад Церковь молится, и как бы ни были велики их грехи, у них всегда остаётся шанс. Вот взять того же Атауальпу. Если бы не христиане, разве этот тиран, к тому же запятнавший себя братоубийством, имел бы хоть какой-то шанс на спасение, если бы не крестился под угрозой костра? И Церковь с тех пор молится за раба божьего Хуана, и эти молитвы не могут пропасть даром, они помогают ему в Чистилище.
— Этот пример — один из самых неудачных. Конечно, за Атауальпой, как и почти за любым монархом, было много грехов, но христиане поступили с ним просто как разбойники. Вероломно захватили в плен, поставили выбор "Кошелёк или жизнь", чтобы в конце концов отнять и то, и другое. Как ни крути, а это было подло. Но я сейчас не конкретно об Атауальпе, а о многих и многих простых индейцах, крещёных насильно. Подумай, ведь если христиане приходят с оружием в руках, кто покоряется им первыми? Самые подлые и трусливые. А честные, смелые и стойкие сражаются до последнего и гибнут на наших кострах. Получается, что мы уничтожаем лучшую часть народа, и ставим остальным в пример худшую, а потом ещё удивляемся упадку нравов!
— Однако уже дети тех, кто погибнет в бою, будут крещены и спасены.
— Ты думаешь, что дети будут охотно внимать проповедям тех, кто убил их отцов и обесчестил их матерей? Кто обрёк их на голод и нищету? А ведь сироты будут вынуждены не только нищенствовать, но и воровать! Девушки от голода станут торговать собой... К этому ли мы должны стремиться?
— Бог в великой милости Своей не оставит тех, кто обратится к нему.
— Но ведь ты знаешь, что во всех христианских странах сироты просят на улицах милостыню! А здесь нет этого! Мы не должны стремиться сделать эту страну такой же, как другие. Христианство не должно насаждаться ценой голода и нищеты.
— Но если только через голод и нищету Господь может спасти её?
— Скажи, а ты сам когда-нибудь был голодным и нищим, чтобы говорить о благотворности этого?
— Брат Томас, я знаю, что ты простого происхождения, а я — дворянин, но нелепо объяснять этим наши расхождения во взглядах. Я исхожу не из своего опыта, а из коллективного опыта Самой Церкви. Чтобы судить о душеспасительности или губительности чего бы то ни было, вовсе не обязательно испытывать это самому. Никто из нас не был на кресте, но все мы знаем, тем не менее, что без Распятия спасение было бы невозможно. Точно так же Господь попускает и нищету, и пытки, и насилие над женщинами. Всё это служит инструментом спасения душ. По поводу всего этого лучше всего сказано у Святого Августина, тут мне даже добавить нечего.
— Брат Андреас, хотя ты и старше меня, и в миссии главный, но тут я не могу с тобой согласиться. Я был маленьким мальчиком, когда умер мой отец и моя семья оказалась без средств к существованию. Моя сестра пошла на панель, заразилась и сгнила там, а сам я поначалу просил милостыню, а потом начал воровать. Я бы и дальше, наверное, покатился бы кривой дорожке, мог бы дойти до разбоя и убийств, если бы меня не подобрал и не усыновил священник. Он и помог мне принять свет Христовой Веры. Он говорил мне, что нищета — плод недостаточной веры нашего народа, ибо если бы сердца людей были наполнены ею, то всем бы нуждающимся обязательно помогали бы в беде. Он говорил также, что прежде чем обращать свой взор на языческие страны, не мешало бы навести порядок у себя дома.
