— Это почему?
А ты как-то на работе задумался и стал рисовать нас, то есть меня, Зинку и Юльку. А я сзади стояла и все видела. Рисуешь ты не очень, получилось непохоже. Ты взял и подписал, кто есть кто. А потом себя нарисовал и стал подписывать. Написал букву "М", густо зачеркнул и написал "Эдик". А потом всякие линии между нами стал рисовать, весь рисунок исчеркал. А потом смял бумажку и не в мусорник, а в дипломат к себе кинул. Я тогда не поняла, что это за "М", а когда мне не того Эдика привезли, опять всё-всё начала про тебя вспоминать, вот и эту "М" вспомнила. Ко всем новым людям начала присматриваться, но особеннно к тем, у кого имя или фамилия на "М" начинается.
— И к одногруппникам? Тоже новые для тебя люди. Я ведь мог занять место кого-нибудь из них.
Или просто присоединиться к вам.
— Нет, то, что ты мог быть среди этих семнадцатилетних придурков, мне никогда и в голову не пришло бы.
— Но у вас же в группе есть трое после армии, постарше тебя.
— Ну да. Витька с ПГО еще более-менее, а остальные двое такие же самые козлы, как эти малолетки, даже хуже. На уме только одно — как бы кого побыстрее завалить или хотя бы полапать. У молодых еще есть какие-то тормоза, они боятся, что если их отчислят, то сразу в армию загремят, а этим бояться уже нечего. На собрании перед колхозом Вовку старостой группы сделали, он в армии до старшего сержанта дослужился, а Ванька в армии комсоргом был, вот его и нам комсоргом поставили. Не понимаю я, как так можно, друг друга совершенно не знаем, а уже выбирать заставляют. И сразу же оказалось, что они совсем бестолковые. Водитель, который нас сюда вез, остановился, мальчики направо, девочки налево, так вот, эта парочка за пять минут успела в лесу заблудиться, грибы им, видите ли, попались. И набрали поганок каких-то. Нет, не мог это быть ты. Присматривать за нами институт послал то ли аспиранта, то ли преподавателя, вот этот еще подходил, но я его сразу вычеркнула, ему не то что я, ему вообще все пофиг, и девчонки, и мальчишки, он даже не живет с нами, только в обед в столовой с ним встречаемся и потом оставшиеся три часа типа смотрит, как мы работаем. А на выходные он вообще в Ригу сматывается, у него же пятидневная рабочая неделя, не то что у нас. Так что бедной девушке, если ее обидят, сразу и пожаловаться некому, а потом уже и неловко и злость прошла.
— А ты мне наябедничай.
— И что ты сделаешь? На атомы их распылишь? Не надо. Через пару курсов эти придурки нормальными людьми станут. Если доучатся.
Макса разобрал смех. От этого голова Ленки начала мелко подпрыгивать у него на груди и от этого зрелища стало еще смешнее. Пришлось прикрыть глаза свободной рукой.
— Ты чего? — спросила Ленка, когда Макс отсмеялся, — конечно станут. Пусть не к четвертому, но к пятому точно.
— Лен, видишь ли в чем дело. На календаре сейчас 77-й год. Где-то там, откуда я родом, мне сейчас как раз семнадцать. Я студент-первокурсник и нахожусь в колхозе. И с нами есть сокурсница, которой уже 20, поступала по направлению от радиозавода. Она про нас говорила то же самое, что и ты сейчас про своих. Придурки и кретины. Боевая девка была, и все, буквально все семнадцатилетние придурки пытались ее, как ты говоришь, завалить.
— И ты?
— Конечно... нет. У меня тогда своя девушка была. Хотя, может, и пытался. Не помню уже, давно было. Честно, не помню я. А на втором курсе оказалось, что почти для всех этих придурков она стала лучшим другом. Она сплачивала нашу большую студенческую компанию. И только трое парней не хотели признавать ее своим другом, и то, лишь потому, что по-прежнему были в нее влюблены и не теряли надежды. К третьему курсу только один из нашей группы не был ее другом.
— И этим Ромео, конечно же, был ты?
— Нет, точно не я. А к концу курса они все-таки поженились. Стал придурок нормальным человеком. Так что ты на этих вчерашних школьников особо волну не гони. Они еще не отвыкли девчонок за косички дергать, а тут их бросили в бой без всякого командования.
— Как это без командования? А староста, а комсорг?
— Ну какие же они командиры? Они такие же вчерашние школьники. То, что они, перед тем как их призвали, успели немного поработать, ничего не меняет, за два года армии они все это благополучно забыли. Конечно, если бы ваша группа состояла бы из одних парней, может армейцы и могли бы их чему-то научить. Строем ходить, старших по званию слушаться, полы мыть, кровати по линейке застилать и вообще не допускать беспорядка в комнатах. Но, так как у вас в группе полно девчонок, которых они два года может вообще не видели, то ничего из их командирства не выйдет. У них, как и остальных, в голове полный хаос от свалившейся на них свободы. За косички вас дергать вроде уже поздно, а других вариантов ухаживания еще не успели освоить. Они даже в ближайшее будущее не научились смотреть.
— А что там они должны увидеть?
— А то, что ничего у них не получится, как бы они не распушивали свои павлиньи хвосты. Ни с тобой, ни с кем из институтских девчонок.
— Почему?
— А потому что негде. Абсолютно негде. Даже подходящего стога сена, в который можно залезть, поблизости нет. Сейчас сентябрь, в этих краях уже прохладно, даже когда солнце светит. Ваш институтский куратор наверняка об этом знает, вот и укатывает со спокойной душой на выходные. Так что, по правде говоря, студенткам надо опасаться только местных парней, а у ваших студентов что-то может получиться только с местными девчонками. Но председатель не дурак, ему тоже проблемы не нужны, вот и разместил вас подальше от центральной усадьбы. Восемь с половиной километров в один конец до ближайшего колхозного сарая с сеном.
— Вот придурки! — улыбнулась Ленка. — Макс, а мне ведь тоже в голову не пришло, что негде. Но все равно, этот колхоз мне так надоел, а еще две с половиной недели здесь торчать. Староста и комсорг замучали, все подбивают, чтобы я прекратила быть единоличницей.
— В смысле?
— А нам, когда сюда привезли, сказали, что есть два варианта, как работать — отдельно или на бригадном подряде. Ну я, Витька, Элька и еще двое решили, что будем работать отдельно. Раз уж нас сюда привезли, то надо заработать хотя бы рублей сто.
— Сколько? У тебя же в институте под двести было.
— Ну, там я была рабочий класс, поэтому и получала почти столько же, сколько Один. А сейчас я даже не гнилая интеллигенция, я сейчас вообще паразит на шее трудового народа. Смотри —
норма сбора пятьсот килограммов картошки в день. Вроде совсем немного, примерно килограмм в минуту. Но это ведь не только подобрать, надо еще положить ее в ведра — в одно целую и крупную, а во второе мелкую и поврежденную, потом, когда одно из ведер наполнится, отнести оба и высыпать в корзины, потом снова вернуться. Умножаем пятьсот килограмм на 24 рабочих дня, получаем 12 тонн. Цена собранного в магазине 1200 рублей. Нам за уборку платят восемь процентов, то есть 96 рублей. Вычтут за питание рубль в день, за стирку постельного белья, за автобусы, которые нас сюда везли, вот 70 и получится. Восемь процентов — это достаточно много, прежде, чем убирать, надо поле вспахать, удобрить, посадить картошку, потом окучивать. И только потом собирать урожай. И то, прежде чем собирать, по грядке должна картофелекопалка пройтись. Так что, по-моему, восемь процентов вполне справедливо, самая неквалифицированная часть работы.
— Зато тяжелая. Весь день на ногах, да еще раком.
— А что поделаешь? Картофелеуборочных комбайнов мало, на них только местные работают, а нам остается только за картофелекопалками ходить. Ну ничего, не развалюсь, погода весь месяц хорошая стоит, без дождей. И урожай в этом году такой, что я две нормы делаю. Ладно, слушай дальше. А что такое бригадный подряд, это мне еще школьная подруга рассказывала, она уже два раза в колхозе была. Получили они в первый раз рублей по сорок пять, а на втором курсе вообще тридцать с чем-то. А все потому, что никто не хотел работать "за того парня", кто-то один присел отдохнуть, все тоже сели, кто-то устал нагибаться — затаптывает картошку обратно в землю, увидели — все затаптывают. Так что смысла в этом подряде на поле никакого — ни для колхоза, ни для студентов. Только галочка комсоргу — совместный коммунистический труд и прочая идеологическая хрень. Вот в итоге мои однокурсники, которые в бригаду пошли, норму только первые дни вырабатывали. В результате и старосту и комсорга председатель пропесочил и некстати нас троих в пример привел. Вот они теперь нам на мозги и зудят, что работаем мы не по-коммунистически, что мы отсталые единоличники, чуть ли не хапуги. Мечтают, что если мы в их бригаду вступим, то у них в среднем на человека хотя бы норма будет получаться. А еще на комсомольском собрании, которое в поле на целый час растянули вместо работы, Ванька сказал, что мы из тех денег, что на руки получим, должны будем что-то в фонд мира перечислить. Что обычно со студентов берут по десятке, а пишут, что перечислили четверть месячного дохода, потому что так солиднее звучит. И очень многозначительно Ванька на нас, единоличников, посмотрел. Если они на руки по сорок рублей получат, им совершенно пофиг, и так и так десятка, а если я, то это уже рублей сорок. Я на эту тридцатку разницы хорошие сапожки купить могу, обидно.
— А что это за фонд мира такой? Чем занимается, куда собранные деньги тратит?
— А кто ж его знает? Фонд мира он и есть фонд мира. Мы за мир во всем мире, миру мир, вот и все дела.
— Ты не знаешь, и хочешь в него платить?
— Ну нельзя же не платить, если все платят.
— Значит так. Когда начнут деньги собирать, попроси, чтобы комсорг рассказал про этот фонд.
Если ничего не поймешь из его объяснений, то не плати ни в коем случае. Причем заяви об этом сразу, пока другие не начали деньги сдавать, тогда тебя минимум четверть студентов поддержит.
— Макс, ну я так не могу. Во-первых, я прослыву жадиной, и по комсомольской линии будут неприятности.
— Лена, жадина — это когда у тебя много, а ты не даешь даже мало, даже если у тебя на хорошее дело попросят. А тебе ведь самой не хватает. Ты, по-моему, просто путаешь кислое с мягким. Одно дело — снять с себя последнюю рубашку ради кого-то, другое — отдать что-то неизвестно кому, лишь потому, что кто-то тебя шантажирует. Ну вот смотри — кто-то взял и спас провалившегося под лед чужого ребенка. Герой, да? В газетах о нем пишут, по телевизору показывают. И тут у него требуют взнос в фонд мира. А он не дает, он эти деньги хочет истратить на подарки детям из конкретного детского дома. Он что, сразу нехорошим человеком стал, жадиной и надо закидать его камнями? Типа ложка дегтя испортила всю бочку меда?
— Макс, я все понимаю, но все равно не могу не сдать деньги, если все решили сдавать. Это ведь действительно большой плюс группе.
— Ленка, а вот давай что сделаем. После того как ваш комсорг не сможет объяснить тебе, что это за фонд мира такой, ты скажешь, что по твоему мнению всего 25 процентов для такого важного дела, как мир, мало и предложи вашей группе сдать в фонд мира весь месячный доход. И стипендию, и зарплату. Причем не ту зарплату, которую на руки выдадут, а всю, без вычетов за питание, налогов и прочего. А с колхозом за питание и прочее вы потом рассчитаетесь, со следующей стипендии. Не бойся, денег я тебе дам сколько захочешь, если они тебе вообще понадобятся. Да, и обязательно скажи комсоргу, что этот почин желательно распространить по всему институту, а может и по всему городу и пусть он на первом же собрании институтского актива предложит эту инициативу. Знаешь какой большой плюс вашему комсоргу поставят?
— Ты что? Меня же за вообще за психическую примут.
— Тебя пугают трудности в таком благородном деле, как борьба за мир?
— Нет, Макс, это нечестно всех принуждать к такому. Особенно тех, кто в единоличниках числится и на поле жилы рвет.
— А я и твоему кулацкому окружению все заранее компенсирую. И что значит нечестно? Добровольно-принудительно обирать тебя это честно, а точно так же обобрать всех твоих однокурсников это нечестно? Вступить в ваш бригадный колхоз и бездельничать там это правильно, а делать двойную норму неправильно? Или ты за вашего комсорга опасаешься? Боишься, что его после такого почина встретят где-нибудь вечером возле института и руки-ноги местами поменяют? Не бойся, гарантию даю, что он сам сразу скажет, что сдавать надо только по десятке. Струсит.
— Нет, Макс, не надо. Зря я начала эту тему. Ты, когда злишься на наши порядки, начинаешь меня пугать. Вроде улыбаешься, а глаза такие жестокие-жестокие становятся. Пойми, принято у нас так. Я не хочу никого подставлять. Лучше, раз ты так хочешь, я не буду ничего платить. Но только я, а другие пусть сами решают.
— Ленка, вот правильно ваш комсорг сказал, что ты единоличница. Сама откажешься сдавать и будешь сидеть, вся такая в шоколаде, и смотреть, как других передовиков битвы за урожай нагло обирают?
— Макс, ну что я могу сделать, положено у нас так, платить в фонд мира.
— Положено? Кем положено? Это в Уставе ВЛКСМ записано, что кроме членских взносов надо еще и взносы в фонд мира платить? Или это какое-то постановление руководящих органов? Нет, это просто изобретение карьеристов, самодеятельность на местах. Кто-то на ваших взносах строит себе карьеру. Я даже не уверен, что эти ваши взносы всегда попадают в этот черный ящик, именуемый фондом мира, а не прилипают по пути к нему к чьим-то широким карманам.
— Ну и что мне делать? Революцию устроить? Кто я такая?
— Ты? Ты самая замечательная Ленка на свете! А еще любимая девушка одного чокнутого прогрессора, который по совместительству еще злой волшебник и добрый черно-белый маг. И, если бы все это происходило не с тобой, я удовлетворился бы медленной эволюцией. Но раз тебя хотят дважды обобрать, то я помогу тебе устроить революцию в отдельно взятом институте.
— Почему дважды?
— Как почему? Тебя в колхоз послали? Послали. Фактически это командировка на работы в интересах другого предприятия. Зарплата по основному месту работы сохраняется. Оплачивается проезд и проживание, включая стирку простыней и полотенец. Выдается спецодежда. Платятся суточные, небольшие и, на мой взгляд, не совсем справедливые, но на питание в столовке их должно хватать. А с вас все это почему-то вычитают. Согласна?
— В принципе — да.
— А кроме того и расценки неправильные. Лен, ну что это за фигня — норма оплаты 4 рубля за день работы и за ночь в спартанских условиях, не то что без горячей воды, а даже без водопровода? Да за такие деньги на уборку добровольно не поедет даже библиотекарша с окладом в восемьдесят целковых! Ладно, парни еще могут месяц прожить, только слегка умываясь, но девушки то как выдерживают? У вас ведь иногда еще и критические дни случаются. Тазик то вам хоть какой-то дали и кипятильник, воду греть? Нет? Так что ж вы молчите то? А, сам догадаюсь — сказать некому. Товарищи армейцы, захватившие руководящие посты, сами ни бум-бум в особых женских потребностях, а объяснять таким придуркам что, да зачем, занятие весьма стеснительное для столь юных девиц. Ленка, ну вы хоть знаете, где здесь аптека?
