— Республика, и особенно её система государственных институтов, за прошедшие с её основания века действительно разложилась, и Цезарь пытается сделать её более эффективной, — заметил Вере Фолиум. — В то же время попытки его обожествления, установка при жизни его статуй в храмах и на Форуме не могут не настораживать. Да, он ввёл новый календарь. Однако месяц квинтиллий Цезарь переименовал в июль, в свою честь. К своему имени он добавил преномен 'Император' (в Римской республике титул 'император' получал на время триумфа победоносный полководец), в знак одержанных им побед. Сенат даровал ему право появляться на церемониях и жертвоприношениях в лавровом венке и одеянии триумфатора. Не слишком ли жирно ему будет?
-= W =-
Рим.
45 год до н. э.
В толпе, заполнившей новый Форум Цезаря, встретились трое. Преторы Марк Юний Брут и Гай Кассий Лонгин, и богатый торговец, владелец нескольких кораблей Гай Сервилий Гемин, представитель одной из многочисленных ветвей древнего, достаточно богатого и известного плебейского рода Сервилиев.
На форуме кипела жизнь: купцы выкрикивали цены, легионеры в плащах цвета высохшей крови хохотали над грубыми шутками, а граждане в тогах спорили о налогах, обсуждали раздачи хлеба и политику. Трое мужчин двигались в этой массе людей, как корабли, рассекающие воды реки — неспешно, уверенно, не позволяя толпе разлучить их. Брут держался прямо, но в его глазах читалась тревога. Кассий — напротив — был собран, почти жёсток в своей сосредоточенности.
Гемин шёл с лёгкой улыбкой, будто просто прогуливался среди знакомых, хотя его взгляд, скользнув по статуе Цезаря у храма Венеры, на миг потемнел.
— Здесь нас не услышат, — наконец произнёс Кассий, когда они свернули в тенистый переулок, ведущий к лавкам менял. — Гемин, ты просил встречи. Говори.
Торговец остановился, поправил складки тоги и обвёл взглядом почти пустую узкую улицу. Затем, понизив голос, сказал:
— Вы оба — люди чести. Люди Республики. Вы видите то же, что вижу я: Республика умирает. Не от меча врага, не от голода, не от чумы. Она умирает от действий одного человека.
Брут вздрогнул.
— Ты говоришь о Гае Юлии? — спросил он, и в его голосе прозвучало не столько возмущение, сколько боль. — Он — мой друг. Он спас меня после Фарсалы. Он дал мне должность претора, земли, доверие... Он мне почти как отец!
— Он дал тебе цепи, выкованные из золота, — холодно перебил Кассий. — И ты, Брут, до сих пор не видишь, что эти цепи всё туже стягивают шею Рима.
Гемин кивнул, не отводя взгляда от Брута.
— Именно так. Цезарь объявил себя dictator perpetuo. Пожизненным диктатором. В Риме, где даже временная власть диктатора была исключением, продиктованным войной или бедствием. А теперь — навсегда. Он сидит на золотом троне, как восточный царь. Принимает божественные почести. Ему ставят статуи в храмах наравне со статуями богов. Он назначает сенаторов по своему усмотрению — не по заслугам, не по роду, а по покорности. Скоро в Сенате не останется ни одного голоса, кроме его эха.
— Я знаю всё это, — глухо сказал Брут. — Но убийство? Убийство — это недостойно римлянина. Это путь варваров, тиранов, предателей!
— А что есть тиран? — спросил Гемин. — Тот, кто правит без согласия народа и Сената. Тот, кто стирает законы, чтобы писать свои. Цезарь уже не первый гражданин. Он — царь. А в Риме не место царям. Так учили нас отцы. Так учили нас деды. Так заповедали нам боги.
Он сделал паузу, затем добавил, почти шёпотом:
— Есть древнее поверье... что Рим был основан не только людьми, но и силами, что наблюдают за человечеством с незапамятных времён. Они не вмешиваются напрямую. Но когда баланс нарушается слишком сильно... они посылают знак. Или — человека.
Кассий прищурился.
— Ты говоришь загадками, Гемин. Кто ты такой?
— Вы помните, что Рим когда-то был маленьким городком? Сейчас он разросся до огромного города на семи холмах. Вы помните, как римляне изгнали последнего царя? Помните, как наши предки клялись: 'Не будет у нас царя!' — и держали эту клятву три сотни лет? Я — тот, кто чтит эту клятву и видит, как она превращается в пыль под сандалиями одного человека.
— И что ты предлагаешь? — спросил Кассий, уже не скрывая интереса.
— Я предлагаю вернуть Риму его душу, — ответил Гемин. — Устранить Цезаря. Не в тени, не в потайной комнате, а там, где он сам вознамерился быть богом — в самом сердце сената. Те, кто это сделает — не убийцы, а защитники Республики. Пусть каждый из вас нанесёт удар. Пусть кровь его упадёт на мраморные плиты, как жертва во имя свободы.
Брут побледнел.
— Ты хочешь, чтобы я... убил его? Моего благодетеля?
— Ты хочешь, чтобы твой сын, и сын твоего сына, и все потомки римлян жили под властью одного человека? — спросил Гемин, и в его голосе прозвучала скорбь. — Ты хочешь, чтобы Рим стал провинцией в империи одного тирана? Цезарь велик. Но величие не даёт права уничтожать свободу. Он уже не человек, Брут. Он — символ. Символ конца Республики. И только его смерть может остановить это.
Кассий положил руку на плечо Брута.
— Я не люблю Цезаря. Но я люблю Рим. И если ради Рима нужно пролить кровь — даже кровь друга — я сделаю это. А ты, Брут? Ты — последний потомок тех, кто изгнал царей. Твой род — живая память о свободе. Что скажешь ты?
Брут молчал долго. Ветер с Тибра веял запахом свежести и влаги.
— Если... если это действительно ради Республики... — начал он, немного неуверенно. — Если это не месть, не зависть, не жажда власти... если это — жертва... тогда... да.
Гемин медленно кивнул.
— Вы — не убийцы. Вы — освободители. История вас оправдает. Даже если современники проклянут.
— А если народ не поймёт? — спросил Брут. — Если вместо свободы снова начнётся гражданская война?
— Война уже идёт, — сказал Гемин. — Только она невидима. Она идёт в душах римлян. Цезарь победил в битвах, но не победил в сердцах тех, кто чтит законы. После его смерти — да, будет смута. Но в смуте рождается порядок. А без смерти Цезаря — не будет даже смуты. Будет только тихое угасание. Рим станет тенью самого себя. Городом-музеем под властью одного старика, возомнившего себя богом.
Если вы согласитесь, я перешлю вам список тех, кто уже согласен. С вами их будет шестьдесят. Все — сенаторы, преторы, консуляры (человек, ранее занимавший должность консула). Все — люди чести. Но возглавить их должны вы. Без вас обоих это просто заговор. С вами — это восстановление закона.
— Я... подумаю, — с усилием выдавил из себя Брут. Его пальцы дрожали.
— Думать некогда, — мягко, но твёрдо сказал Гемин. — Мартовские иды уже скоро. Цезарь собирается идти в поход в Азию, а перед походом объявит себя царём всех народов на заседании сената. Вот увидите, сенат его поддержит. Никакие законы уже не спасут Рим. Только меч.
Кассий кивнул.
— Он прав, Брут. Это последний шанс.
Брут поднял глаза. В них читалось сомнение, но затем оно переросло в решимость.
— Хорошо, — сказал он. — Я с вами. Но только при одном условии: после смерти Цезаря — никакой мести. Никаких казней. Никаких преследований. Мы восстанавливаем Республику, а не создаём новую тиранию.
— Клянусь, — сказал Кассий.
Гемин лишь склонил голову.
— Да будет так.
Они стояли молча ещё мгновение. Затем Гемин повернулся и, не оглядываясь, исчез за углом, в рыночной толпе. Его шаги не были слышны — будто он растворился в воздухе.
— Странный он, — пробормотал Кассий. — Как будто знает больше, чем говорит.
— Он не боится сказать то, что мы боимся признать, — ответил Брут. — Что свобода требует крови. Даже крови друга.
-= W =-
Рим.
44 год до н. э.
В начале года по Риму поползли слухи. Слухи были разные, но в основном сходились к тому, что Цезарь намеревается объявить себя царём — либо сам, либо поручив провозгласить себя верным ему сенаторам.
Кто-то этим слухам верил, кто-то — нет, но слухи ширились. Их подогревали обстоятельства. В Рим прибыла египетская царица Клеопатра с малолетним сыном Цезарионом. Немедленно пошли разговоры, что Цезарь объявит сына Клеопатры своим наследником и перенесёт столицу из Рима в Александрию или в Трою.
На праздновании Луперкалий (15 февраля) консул Марк Антоний попытался возложить на голову диктатора царскую диадему, да не один раз, а трижды. Каждый раз Цезарь отстранял её, но выглядело это так, будто он отстраняет символ царской власти с видимой неохотой. Какой-то человек из толпы попытался надеть на статую Цезаря лавровый венок с белой перевязью. Народные трибуны Цезетий Флав и Эпидий Марулл вмешались и приказали арестовать этого человека, но Цезарь тут же, не сходя с места, лишил их должности. Впрочем, сам диктатор на эти слухи внимания не обращал, он готовился отбыть из Рима на войну с Парфией.
На мартовских идах (15 марта) сенат собрался в курии Помпея. Цезарь восседал в кресле в алой тоге с лавровым венком на голове — носить венок ему очень нравилось, он удачно скрывал лысину, которую Гай Юлий ненавидел. Заседание началось.
Луций Тиллий Цимбр в сопровождении группы сенаторов приблизился к Цезарю и подал прошение за своего брата Квинта, отправленного диктатором в ссылку. Ещё одна группа в это время собралась позади кресла Цезаря.
Убеждая Гая Юлия простить брата, Цимбр потянул его за тогу, подавая сигнал остальным заговорщикам. Публий Сервилий Каска, стоявший позади кресла, ударил диктатора ножом в шею, но попал неудачно — целил в горло, но угодил ниже, в грудь.
— Каска, злодей, ты что! — Цезарь перехватил его руку с кинжалом, чтобы не дать ему ударить снова.
— Брат, помоги! — крикнул Каска, пытаясь вырвать руку из неожиданно цепкой хватки диктатора, которого он уже считал немощным стариком.
Марк Юний Брут тоже подскочил к Цезарю с кинжалом. Увидев Брута, к которому он относился как к родному сыну, Гай Юлий был настолько поражён, что отпустил руку убийцы и лишь произнёс по-гречески:
— И ты, дитя моё...
И тут на него набросились все двадцать участников заговора, собравшихся в тот день в сенате. Позже на теле Цезаря насчитали раны от двадцати трёх ударов кинжалами. Труп диктатора вытащили из кресла и бросили к ногам статуи Помпея, стоявшей в курии.
-= W =-
Комплекс 'Умбриа', Италия.
44 год до н. э.
— В Риме убит диктатор Гай Юлий Цезарь! — Веста Трицесима Секунда огорошила всех неожиданным сообщением. — Его зарезали прямо на заседании Сената!
— Убит? — переспросил Вентус. — Кем?
— Сенаторами. Непосредственных исполнителей было десятка два, но заговор, как говорят, был много шире, — ответил Вере Фолиум.
— Цезарь, конечно, изрядно напрашивался на неприятности, — покачал головой Вентус. — Но чтобы вот так, демонстративно... прямо в сенате... Фолиум, дай задание агентам 'Приората' и собери данные технической разведки. Надо установить всех заговорщиков. Нам нужно понимать политический расклад в Риме на ближайшее время.
Однако, расследование дало совсем не те результаты, которых он ожидал.
— С Брутом и Лонгином встречался Сервилий Гемин? Это же наш сомнаморф? Тот, который в Риме? — Вентус оторвался от документа и ошарашенно взглянул на Вере Фолиума и Весту. — Получается, Цезаря заказал 'Приорат'? Да они что, белены объелись? — он поднялся, решительно сгрёб с тумбочки артефакты и начал надевать их один за другим.
— Э-э... Командир! Далеко собрался?
— В Рим, — буркнул Вентус. — Откручу этому паршивцу голову.
— Так, стоп! — Вере Фолиум с такой силой приложил копытом по каменной столешнице, что на ней всё подпрыгнуло. — Ты сам распорядился не вмешиваться в дела антро, забыл? Цезарь действительно напрашивался, это уже не первый заговор. Пару лет назад он сам говорил, что на него готовят покушение. В прошлом году осенью его собирался убить Гай Требоний, его старый соратник, между прочим.
— Именно. Мы не вмешиваемся в дела антро без крайней нужды, — ответил Вентус. — Сомнаморф вмешался. Санкции на это ему никто не давал. Или давал? — он испытующе посмотрел на коллег.
— Нет, не давали, — признал Вере Фолиум. — Это их самодеятельность. Но не забывай, 'Приорат' состоит из антро. Они вполне могли убедить сомнаморфа, что так будет лучше. В конце концов, он намного больше общается с ними, чем с нами. Свернуть сомнаморфу шею — решение простое, но глупое. У нас их и так мало. Открутишь голову этому — а кем заменишь?
— У нас есть ещё два в резерве, — хмуро напомнил Вентус.
— И неизвестно, сколько нам ещё здесь быть. Это начало новой эпохи. И нам придётся наблюдать за ней дольше, чем мы ожидали. Сомнаморфы нам ещё понадобятся. Контактировать с антро напрямую мы не можем, они слишком дикие и суеверные, — Вере Фолиум сделал шаг назад к двери, загородив собой выход. — Каждый из сомнаморфов для нас на вес золота. Я наведу порядок. Но не ценой уничтожения ценнейшего агента.
— Да понимаю я его ценность! — Вентус опустился обратно на пуфик, снял массивный браслет одного из артефактов и положил обратно на тумбочку. — Мы стали слишком зависимы от 'Приората', а 'Приорат', наоборот, слишком самостоятелен.
— Мы сумеем найти на них управу. Главное — чтобы антро не сошли с пути, — возразила Веста Трицесима Секунда. — Даже если их революции будут кровавыми, их войны — жестокими, но пусть они сами выбирают свою судьбу. Не под властью одного. А под властью закона.
— И под нашим тихим присмотром, — добавил Вере Фолиум.
-= W =-
Рим.
44 год до н. э.
Вере Фолиум прилетел в Рим ночью, приземлившись в саду виллы, где обитал под видом богатого торговца сомнаморф. Им предстоял неприятный разговор, они оба это понимали. Сомнаморф уже ждал его под оливковым деревом.
— Вентус очень разозлился, — без лишних предисловий сообщил эквиридо. — Он хотел оторвать тебе голову. Я с большим трудом его удержал. Кто, Тартар тебя побери, надоумил тебя организовать заговор против Цезаря? Какого сена ты втравил в это 'Приорат'? Почему мы узнали обо всём не от тебя, а из записей технической разведки?
— 'Если чего-то нельзя избежать, значит, надо это возглавить', — процитировал сомнаморф. — Меня посетили несколько уважаемых антро, участники 'Приората', мои ученики, торговцы, должностные лица, сенаторы. Приходили не скопом, по одному-два, в течение нескольких месяцев. Все они осуждали действия Гая Юлия. Говорили, что он зарвался, подгребает под себя всё больше личной власти, раздаёт должности своим сторонникам, единоличным решением, без утверждения сенатом. При этом ведёт себя вызывающе, высокомерно, требует оказания почестей, приличествующих лишь триумфаторам. Да одного только назначения пожизненным диктатором достаточно!
Заговор уже назрел. На тот момент он просто ещё не оформился. Гай Юлий достал всех. Ну, если не всех, то многих. Не только бывших сторонников Помпея, но и своих друзей. Они видели, что под угрозой сама Республика. Никому не хотелось снова получить царя в Риме.
Да, я встретился с Брутом и Лонгином. Говорил с ними. Не сделай этого я, сделал бы кто-нибудь другой. Возможно, Гая Юлия убили бы не в сенате, а в другом месте, например, в Парфии, он собирался возглавить поход. Сенаторы опасались, что он перед походом объявит себя царём, и потому решили действовать. Я не координировал все нити заговора. Брут и Лонгин всё организовали сами. Возможно, я дал им лишь первоначальный толчок.
