Н'Дого выставил вперёд клинки, Дага метнулась к своему копью...
— Замерли! — в голос закричала Скьявола.
За годы странствований они привыкли подчиняться тому, кто первым найдёт решение, научились доверять друг другу. Остановилась даже Дага...
...И даже, вроде бы, леозавра... Она хлестала себя хостом по бокам, рычала, прижав уши к голове, но не двигалась с места.
— А теперь — дагой! — опять выкрикнула Скьявола.
Воин осторожно опустил длинный клинок, и выплеснул весь свой адреналин во взмахе короткого...
То, что сорвалось откуда-то сверху, люди поначалу приняли за птеродактиля , но это был — дракон. Тоже — алые всполохи по краям чёрных крыльев не оставляли сомнений — самка. И детёныш, наверное. Детёныш чёрного дракона. Взрослые — они с диплодока, эта была чуть только больше леозавры. Подражая взрослой, девочка-дракончик хотела взрыкнуть, но голос сорвался в неуклюжий писк. Тогда она вытянула шею вверх и дохнула огнём... Струя чистого тёмного пламени ушла в небо...
— Что?.. — длинно выдохнул мужчина. — Идти знакомиться?
— Нет, — отказала женщина: — Иди, прими их верность.
Показалось ли ему, что он услышал в её голосе нотку ревности? Наверное, да, показалось. Но пока самки обнюхивали его, пока они облизывали его, пока они урчали под его руками, обе женщины глухо молчали. Обнялись и молчали.
В железном ящике оказалось второе дно. И ножны. И когда клинки были убраны в них, леозавра с драконочкой в три прыжка, в три взмаха крыльев растаяли в воздухе.
И Н'Дого обратился к Скьяволе:
— Достань-ка тот листочек...
Скьявола поняла его, достала папку, листок... Дага вынула перо — простое, гусиное. И поэт ниже первого варианта начертал другой:
Улыбается...
А солнечных зайчиков
Не было вовсе
— Ты теперь отказываешь ей?! — изумилась Дага.
Поэт не ответил, лишь сам улыбнулся. И опять никакие солнечные зайчики не брызнули. Впрочем... Если аватару тебе рисовал лично Морис Трантье, добавочные эффекты не требуются.
— Мы отлучимся? — попросилась белоликая.
— Чего?
— Да по хозяйству... — не стала она вдаваться в подробности, — Ты ж теперь от одиночества не заскучаешь?
"Вправду, ревнуют".
— Управлюсь.
— Спасибо. Я заявляю о своём отсутствии.
— Я заявляю о своём отсутствии, — вслед объявила и чернокожая.
Их аватары пойдут с мужчиной, а у живых появились дела в реале... Опять селиться в келье Пристанища мастеру было невыносимо, и Дага предложила переговорить с миссионерами... Конечно, смешивать реальности категорически вне традиций Даяны, но алгоритм воздействий она предложила такой:
— напомнить деятелям реальной реальности, что стипендиатства ФВИ мастера никто не лишал;
— обозвать его виртуальную даянскую одиссею творческой командировкой;
— и потребовать у местных комконовцев "оказать содействие".
И намекнуть, что в случае чего, реклама с ещё одним скандалом мастеру не помешает, а они это дело затеять не постесняются. Благо, опыт уже есть.
— Говорить буду я, — объявила Дага.
— Хорошо, — улыбнулась Скьявола: — У тебя правильный настрой. Хотя, думаю, ни рушить стены, ни отрывать головы диким комконовкам не понадобится: мастера любят...
Итальянка оглянулась и ещё раз полюбовалась на сидящего у АП улыбающегося Н'Дого. Маска виртуальности закрывала пол-лица, но улыбка всё равно оставалась сияющей...
Африканка тоже оглянулась, тоже заулыбалась...
— Ох-х... Я поняла: в его новой хокку в последней строчке слились и его восторг, и твой скепсис!
— Да. Вслух можно прочитать так: ну, улыбается, вот только не надо про зайчики какие-то рассказывать! А можно: улыбается — и никакого солнца больше не надо! Но надо читать молча, сразу с обоими вариантами интонации, переливаясь из одной в другую, купаясь в них...
— Это , что ли, трансфиксия?...
— Нет, трансгрессия. Трансфиксия — это твоё "ох!": прокол, пробой, прорыв — резкое осознание другого уровня, другого слоя в стихотворении. Она ярче. В общем — "ох-х". Но она — одноразова. А трансгрессия... Раз поймаешь её — и навсегда.
— "Психоделика", — пробурчала чёрная.
— Психоделика, — улыбнулась белая. — Первый вариант — тоже психоделика, только в нём — "экспрессия". В психоделике — это не термин повышенной эмоциональности текста, а попытка остановить и растянуть мгновение. Однако, хокку мало приспособлено для этого приёма: в нём слишком мало слов... И лично мне — сомнительно...
— А лично мне первый вариант всё равно больше нравится!
— Ну, это ж стихи...
— И что?
— Их субъективное качество определяется субъективной резонансностью, а не наоборот.
Дага повторила про себя ученую фразу, ещё раз... Поняла. Но переспросила:
— И всё?
— Да. Но чем выше объективное качество, тем шире резонансность.
— И всё?! Но почему же тогда... — запротестовала любительница поэзии.
— Потому что никто не знает, что это такое — "объективное качество стиха", — улыбнулась элитная экспертесса.
На Гессе она оказалась из-за Н'Дого и благодаря Одоевцевой. Впрочем, в земной жизни Симоны Манчини слишком многое случилось из-за одной(-ого) из них и благодаря другому(-ой).
Началось всё ещё в школе, когда девчонка остро переживала свою обыкновенность: семнадцать лет, а она — никто. "Ворона!" Ну, почему у Одоевцевой в школе никакой клички не было? Почему в её — вороньем! — классе записки друг другу на уроках никогда не писали стихами? Почему в её родном классе в школьной постановке никто не сумел сделать так, чтобы весь зал весь час не мог отвести от неё, молчащей, взгляда? Почему в её классе не нашлось человека, который бы простой детский спектакль из незнаменитой школы выставил бы на всю Галактику?
И однажды, в ответ на её очередную тираду их учительница спросила: "А действительно, почему?". И не дала отвлечься, не дала разговору уйти в сторону, и они всем классом месяц потом разбирали знаменитый спектакль. Учительница запретила им — под слово чести! — искать подсказки в Сети: сами! все сами! И они сами поняли, что главным во вселенской раскрутке был не талант исполнителей, а то, что юные "крутильщики" — леди Иветта и Тимофей l, Ифка и Крокодил сделали упор на словах: "обычный класс из обычной школы" и получили незримую поддержку официалов.
" — Официалы! Конечно же официалы! — зашлась тогда от сарказма Симона. — Как все просто!
" — Но, тем не менее, ведь и у нас, — улыбнулась учительница, — обычный класс незнаменитой школы... Как у них. Да? И вы — точно такие же, как они до спектакля, да? Вот ты.... Что лучше Одоевцевой можешь ты?
" — Обзываться, — проворчал тот, которому она еще в третьем классе намертво приклеила кличку Щегол.
" — Видеть! — в ответ выкрикнула она. — Видеть, чего не видят другие. И называть, что вижу.
" — Да про нас-то ты видишь... Ты, вон, про Одоевцеву, к примеру, скажи! Чего не видит никто. Чего до сих пор никто не разглядел в спектакле.
Отступать было некуда, и она решилась:
" — Легко.
" — Ну? — Щегол выразил общий скепсис.
" — Почему больше спектакля, больше Одоевцевой запоминается песня "Зимний вечер"?
" — Легко! Потому что она — словно про нас!
" — Да, но таких — про нас — тыща! Вон "Училка", к примеру. Её кто-нибудь будет петь через пару лет?
" — А "Зимний вечер"?
" — А в песне "Зимний вечер" стихи написал мальчишка, который любил Одоевцеву, а музыку — девчонка, которая ее ненавидела.
" — Ох... — сказала учительница.
Учительница заставила — проследила и заставила! — отослать её первый разбор школьных стихов Синичкина на региональный конкурс. Никаких призов она тогда не завоевала, зато получила приглашение из Ла Сапиенца — римского, старейшего, самого знаменитого университета Италии!
А потом было явление Н'Дого. В него влюблялись целыми континентами, Симона не убереглась тоже. Пробиться к нему было нереально — она и не пробовала. И тут он публикует стихо, каково это — "запутаться в оттенках серого". Все континенты хором выдохнули: Одоевцева?
Одоевцева?! Опять?! Симона взъярилась — села за статью. Пока писала, сумела, наконец, отстраниться и прочитать стихи, как нечто абстрактное, как стихи из книжки, а не словно это он написал лично для неё или... тайком от нее — другой. Сероглазой.
Написала обо всем, что увидела: и о влиянии Сёмочки Синичкина, и о неаккуратности метафорического ряда, и о сорванных экспрессиях, и.... и....
И подписалась: "Корва".
Что началось в Сети! Раскрыть ее, поймать и выдрать все перья!.. Когда счет угрозам перевалил за сотню тысяч — через неделю то есть! — к ней, в комнату общежития, зашла неприметная старушонка, предъявила удостоверение КОМКОНа и подарила "шифратор": "Без него в Сеть не выходи. А он разделит тебя и твою ворону."
Разделил.
Следующий скандал вызвала её статья о последних, "вдохновляющих" работах Одоевцевой. А потом она заставила себя, чтоб уж до кучи — заставила себя все-таки посмотреть "Тёмный мёд".
Проплакала всю ночь. Статья "Нескончаемый листопад" получила звёздный статус, а неприметная старушонка передала ей слова режиссёра: "Наконец-то хоть кто-то на сеансе глядел, что показывают, а не вспоминал, о чём при этом треплют языками". И ещё бабка порекомендовала на церемонию не ходить: "Мы тебя, конечно, подстрахуем, но психопатки — они такие злопамятные, такие изобретательные.... И ещё... — старуха покачала головой, вздохнула и добавила: — С Н'Дого максимум, что тебе светит — это его десятитысячнотретья ночь. Девочка, не разбивай себе сердце... Пусть он остаётся мальчиком с экрана."
С психопатками Корва бы все-таки рискнула — звёздная ж номинация! Плюс реальность знакомства с Ним! Плюс... Тоже мне "плюс"! — объективная реальность стать очередной из десятитысячных... На внешность она с четырнадцати лет не жаловалась, но те, которые на экранах светились рядом с ним... И уж если его не смогла удержать даже Одоевцева...
В общем, её статьи после номинации стали ещё безжалостнее.
Психопатки оказались действительно злопамятными и, когда стихи у Н'Дого стали случаться реже — вспомнили как раз про неё.
Ещё раз про неё вспомнили, когда он заявил, что на Земле не осталось ничего реального и сорвался на Гессу. За нереальным, наверно. Землянки взвыли. Она... Она — тоже. Попробовала старое лекарство: написала разбор его последних, беспомощных стихов — не помогло. Помогло только выкрикнуть: "Начни сначала! С нуля! С одностиший... Начни с единого слова!"
Не помогло, но выручило: через неделю после выхода статьи раскрылась её, вроде бы запертая на пять электронных замков, дверь, и вошла Одоевцева...
— О, — сказала она, — ты и вправду хорошенькая.
— Как Вы?..
— Вошла? Просто, — и она потрясла пресловутым браслетом.
— Нет...
— Нашла? Просто: спросила, и мне сказали.
— Кто?!
— Не бойся: таких мало... Не больше сотни. И все они умеют молчать. Я — тоже. Не веришь? Выгляни в окно...
Тигрица!
— Её к тебе я не пустила. И успокойся: я не волосы драть тебе пришла за Н'Дого и себя.
— Что?!
— Вот, — и она положила на столик яркий, всем по рекламам известный, конверт.
— Лицензия в Даяну?
— Уезжай. Не разрывай себе сердце — лети к нему. Этим мальчиком надо просто переболеть. Подлечишься — всегда сможешь вернуться. А на Гессе, с тамошними конкурентками тебе будет проще — прорвёшься.
— У меня, чтоб выкупить — столько денег нет!
— Девочка, — сказала та, которую вся Галактика уже которое десятилетие звала девочкой, — я её не покупала тоже. Попросила и мне дали, — Одоевцева недоумевающе как-то пожала плечами и улыбнулась...
"Ох, — поняла Симона, — если она попросит меня, я, кажется, тоже..."
— Но почему?
— Твои статьи помогали мне оставаться адекватной. И за "Нескончаемый листопад". Да и за пару шедевров в моем доме.
— Лероль?
(Его она увидела на улице Сен-Бриё у картин, расставленных вдоль тротуара. За смешные деньги приобрела несколько полотен. Написала статью: "Успейте купить шедевр". Через месяц картины старика Лероля стоили огромные тысячи...)
— Лероль, — подтвердила великая актриса, она разглядывала его "Штиль". — Всё. Мне пора. Там, — она качнула головой в сторону окна, — Валерия уже изревновалась... Эх...
Катенька чуть повернулась, на неё упал луч солнца, она чуть задержала паузу... И оттенки серого стали оттенками почти чисто зелёного!
Но этого же не может быть! Она обсмеяла это у Н'Дого, который содрал данный пиитизм у Синичкина, обсмеивала эту компьютерную мультяшную графику, переходящую из фильма в фильм, она... Она теперь сама видела эти "глаза цветом в море", которые "светятся".
Одоевцева захохотала:
— Да что Лерке мучиться понапрасну?!
Вихрь, объятие, поцелуй...
— Я не люблю женщин!.. — почти закричала пунцовая девчонка и ладонью попыталась стереть порочную сладость с губ.
— Я же несерьёзно, — опять зашлась смехом Одоевцева.
— А я — да!
— Девочка, — уже в дверях обернулась женщина — помнишь ты писала, что хоть без труда гений — ничто, но в вечности остаётся лишь его игра? Девочка, искусство и жизнь — неслиянны, но.. — она опять как-то недоумевающе, по-детски как-то, — по-девчоночьи! — пожала плечами, — но так похожи...
И дверь закрылась.
На Гессе Симона назвалась Скьяволой в обеих реальностях. А всю серьёзность отправила назад, на Землю... хм, в творческую командировку, в монастырь, в изгнание... На хрен!
23. Полная инициация
— Эй, ты что делаешь?!
— Выполняю обещание, — улыбнулась блондинка. — Своё, божественное. Позволишь?
— Да пожалуйста... Служебного пароля у тебя нет. Без него каких-нибудь божественных прав на моем пульте — нет тоже. И даже не божественных — обычных администраторских. А посмотреть, — улыбнулся мужчина, — за погляд не платят. Ходи, смотри — дозволяется.
— А если попрошу большего?
— Вот, чтоб никаких искусов ни у кого не возникало, и придумали печать Совета Кланов.
— Как неудобно быть такой бесправной богиней, — вздохнула Татьяна.
— Жезл активирован. Вон — твой личный пульт, кое-что — у тебя появилось.
— Кое-что, кое-как...— проворчала женщина, — А впрочем, давай проверим!
...
— Эй, — опять улыбнулся мужчина: — Куда ты? Там камень...
— Эй... — ещё раз сумел выговорить он.
— Так и знала! — засмеялась Орли. — Ты никуда его не прятал, Иши-сан!
— Когда бы?.. — проворчал Иши. — а'Блейк! попробуй. Для тебя зерно должно быть не таким тяжким.
Блейков аватар послушно подошёл, без всяких усилий поднял шкатулку, которую только что Сёрито еле вытащил из рюкзака, снял свой, расстегнул, упаковал, легко закинул на плечи. Отошёл к а'Глосе, сел, прислонившись рюкзаком к стене, замер...
— Предлагаю и нам передохнуть минуток пятнадцать, — предложил тем временем Сёрито.
— Полчаса, — уточнила девушка.
— Принимается, — согласился Иши.
