Фергюс возобновил свою работу, время от времени делая паузу, чтобы бормотать Марсали что-то смешное на французском языке. Я встала и прошла украдкой, обогнув прикроватную тумбочку. Нет, ничего неблагоприятного. Я бросила беглый взгляд на рабочий стол, чтобы быть уверенной, что все было в готовности, и так и было.
Возможно, все будет в порядке. Была полоса крови на простыне — но это было только небольшое появление крови, вполне нормальное. Было все еще вызывающее беспокойство сердцебиение ребенка, возможность несчастного случая из-за пуповины — но я ничего не могла сделать с этим теперь. Марсали приняла решение, и оно было правильным.
Фергюс возобновил сосание груди. Я потихоньку шагнула в коридор и оставила дверь приоткрытой, чтобы дать им уединение. Если у нее начнется кровотечение, я смогу быть с нею через секунду.
У меня в руке все еще была банка с листьями малины. Я предположила, что могла бы пойти и сделать чай, может, это позволило бы мне чувствовать себя полезной!
Не найдя свою жену дома, старый Арч Баг пришел к нам с детьми. Фелисите и Джоан крепко спали на скамье, Арч курил свою трубку у очага, пуская кольца дыма для развлечения Германа. Между тем, Джейми, Йен и Мальва Кристи, казалось, были заняты дружелюбной литературной дискуссией, относительно достоинств Генри Филдинга, Тобиаса Смоллетта, и...
— Овидий? — сказала я, ловя заключительную часть одного замечания. — Вот как?
— "Пока ты счастлив, у тебя множество друзей", — процитировал Джейми. — "Когда времена омрачаются, ты остаешься один". Не считаете ли вы, что это справедливо, в случае бедного Тома Джонса и малыша Перри Пикля?
— Но, конечно, истинные друзья ни за что не оставят человека, только потому, что он находится в некотором затруднении! — возразила Мальва. — Какой же это друг?
— Боюсь, скорее самый распространенный тип, — сказала я. — К счастью, есть некоторые и другого типа.
— Да, есть! — согласился Джейми. Он улыбнулся Мальве. — Горцы заводят истинных друзей — если только не заводят худших врагов.
Она слегка покраснела, но поняла, что ее дразнили.
— Хмф! — сказала она, и задрала нос, чтобы презрительно смерить его взглядом. — Мой отец говорит, горцы такие свирепые бойцы, потому что в горах слишком мало каких-либо ценностей, и худшие битвы всегда разгораются из-за самых низких ставок.
На это все разразились смехом, и Джейми поднялся, чтобы подойти ко мне, оставив Йена и Мальву продолжать их спор.
— Как там, с девонькой? — спросил он спокойно, зачерпывая для меня горячую воду из чайника.
— Я не уверена, — сказала я. — Фергюс... э-э-э... помогает ей.
Брови Джейми поднялись.
— Как? — спросил он. — Я и не знал, что мужчина еще на что-то способен в этом деле, кроме как однажды его успешно начать.
— О, ты был бы сильно удивлен, — уверила я его. — Я точно была!
Он выглядел заинтригованным, но не успел расспросить, поскольку миссис Баг потребовала, чтобы все прекратили говорить о несчастных людях, которые плохо заканчивают на страницах книг, и присаживались, чтобы поесть.
Я тоже села ужинать, но в действительности, не могла поесть, будучи рассеянной, из-за беспокойства о Марсали. Пока мы ели, чай из малиновых листьев настоялся, я налила его и понесла в хирургическую, постучав осторожно в дверь перед тем, как войти.
Фергюс был весь красный и запыхавшийся, но с сияющими глазами. Его невозможно было убедить пойти и поесть, он настаивал на том, что останется с Mарсали. Его усилия дали свои плоды — у нее были регулярные схватки, хотя по-прежнему довольно редкие.
— Это будет быстро, как только воды отойдут, — сказала Марсали мне. Она тоже немного раскраснелась, сосредоточенно прислушиваясь к тому, что происходило внутри. — Так всегда.
Я снова проверила сердцебиение — никаких значительных изменений, все еще неровное, но не слабеющее — и, извинившись, вышла. Джейми был в своем кабинете, в другом конце коридора. Я вошла и села рядом с ним, чтобы быть полезной, когда это будет необходимо.
Он писал свое обычное вечернее письмо сестре, время от времени делая перерывы, чтобы потереть сведенную судорогой правую руку, прежде чем продолжить. Наверху, миссис Баг укладывала детей спать. Я слышала хныкающую Фелисите и Германа, пытающегося петь ей.
На другом конце дома слышалось легкое шарканье и бормотание, звук передвигающихся тяжестей и скрип стола. И в глубинах моего внутреннего уха, повторяя мой собственный пульс, мягкий, быстрый стук сердца ребенка.
Это так легко могло плохо закончиться.
— Что ты делаешь, Сассенах?
Я изумленно подняла глаза.
— Ничего я не делаю.
— Ты словно смотришь сквозь стены, и сомнительно, что тебе нравится то, что ты видишь.
— О, — я опустила свой взгляд и поняла, что снова и снова сминала между пальцами ткань своей юбки. На бежевом домотканом полотне был большой морщинистый участок. — Вновь переживаю свои неудачи, я полагаю.
Он бросил на меня короткий взгляд, затем встал и, подойдя ко мне сзади, положил руки у основания моей шеи, разминая плечи сильными, теплыми прикосновениями.
— Какие неудачи? — спросил он.
Я закрыла глаза и наклонила голову вперед, стараясь не стонать из-за ощущения боли в завязанных узлом мышцах и одновременно от изысканного облегчения.
— О, — сказала я и вздохнула. — Пациенты, которых я не смогла спасти. Ошибки. Бедствия. Несчастные случаи. Мертворожденные.
Последние слова повисли в воздухе, и его руки остановили свою работу на миг, затем возобновили сильнее.
— Конечно же, есть моменты, когда нет ничего, что ты могла бы сделать? Ты или кто-либо. Некоторые вещи просто не под силу никому сделать правильно, да?
— Ты никогда не веришь в это, когда оно касается тебя, — сказала я. — Почему я должна?
Он прервал свой массаж, и я посмотрела на него через плечо. Он открыл рот, чтобы возразить мне, но понял, что не может. Он покачал головой, вздохнул и продолжил.
— Да, хорошо. Полагаю, что это так, — сказал он, с чрезмерной иронией.
— То, что греки называли hubris — высокомерием, как ты думаешь?
Он издал короткое фырканье, возможно, означавшее смех.
— Да. И ты знаешь, к чему это приводит.
— К одинокой скале под палящим солнцем, со стервятником, клюющим твою печень, — сказала я, и засмеялась.
Джейми тоже.
— Да, ну, в общем, одинокая скала под палящим солнцем — очень хорошее место, чтобы иметь компанию, я думаю. И я не имею в виду стервятника, конечно.
Его руки напоследок сжали мои плечи, но он не убрал их. Я откинула голову назад, к нему, и, закрыв глаза, черпала утешение в его компании.
В наступившей тишине, через весь коридор мы могли слышать слабые звуки из хирургической. Глухой стон Марсали из-за очередной схватки, мягкий французский вопрос Фергюса.
Я чувствовала, что мы действительно не должны слушать — но ни один из нас не мог придумать ничего, чтобы разговором заглушить звуки их интимной беседы.
Бормотание Марсали, пауза, затем Фергюс сказал что-то нерешительно.
— Да, как мы сделали перед Фелисите, — донесся голос Марсали, приглушенный, но довольно ясный.
— Oui, но...
— Тогда загороди чем-нибудь дверь, — сказала она нетерпеливо.
Мы услышали шаги, и дверь в хирургическую распахнулась. Фергюс стоял там, темные волосы растрепаны, рубашка наполовину застегнута, и красивое лицо его сильно покраснело под тенью отросшей щетины. Он увидел нас, и весьма необычное выражение скользнуло по его лицу. Гордость, смущение, и что-то неопределенно... французское. Он подарил Джейми кривую улыбку и пожал плечами с величайшей галльской беззаботностью — а затем плотно закрыл дверь. Мы услышали скрип перетаскиваемого столика, и короткий удар, когда им загородили дверь.
Джейми и я обменялись озадаченными взглядами.
Из-за закрытой двери донеслось хихиканье, сопровождаемое громким скрипом и шелестом.
— Он же не собирается... — начал, было, Джейми и резко остановился, глядя недоверчиво. — Или да?
Очевидно да, судя по слабым ритмичным скрипам, которые слышались из хирургической.
Я почувствовала легкую волну тепла, накатившую на меня, наряду с некоторым чувством шока — и немного более сильное побуждение рассмеяться.
— Ну... э-э-э... Я слышала, что... гм... иногда это помогает вызвать роды. На позднем сроке мудрые акушерки в Париже иногда предлагали женщинам напоить своих мужей и... эмм...
Джейми кинул взгляд на дверь хирургической, в котором недоверчивость смешалась с невольным уважением.
— И он даже не выпил ни глотка спиртного. Ну, если это то, что он собирался сделать, у маленького шельмеца железные яйца, я бы сказал.
Йен, проходящий по коридору как раз, чтобы услышать этот разговор, остановился как вкопанный. Прислушался на мгновение к шуму, исходящему из хирургической, посмотрел на нас с Джейми, на дверь хирургической, снова на нас, затем покачал головой и, повернувшись, вернулся в кухню.
Джейми протянул руку и осторожно закрыл дверь кабинета.
Без комментариев он сел снова, взял свое перо и начал упорно царапать дальше. Я перешла к маленькой книжной полке и задержалась там, уставившись на ряд потрепанных книжных корешков, так ничего и не взяв.
"Бабушкины сказки" иногда были не больше чем "бабушкины сказки". Иногда не были.
Я редко была обеспокоена личными воспоминаниями, имея дело с пациентами. У меня не было ни времени, ни внимания в запасе. Но сейчас, у меня было слишком много и того и другого. И я очень живо помнила ночь перед рождением Бри.
Люди часто говорят, что женщины забывают то, на что похожи роды, потому что, если бы они помнили, никто бы не решился повторить их впредь. Лично я не испытывала затруднений с тем, чтобы все вспомнить.
В частности, чувство сильнейшей слабости. То нескончаемое время ближе к концу, когда кажется, что это никогда и не закончится, что ты увяз в какой-то доисторической смоляной яме, любое малейшее движение — это борьба, обреченная на тщетность. Каждый квадратный сантиметр кожи натянут столь же тонко, как самообладание.
Ты не забываешь. Ты просто добираешься до точки, где тебя не заботит, будет ли больно при родах; лучше что угодно, чем быть беременной на мгновение дольше.
Я достигла этой точки примерно за две недели до моей даты истечения срока. Дата наступила — и прошла. Неделю спустя я была в состоянии хронической истерии, если можно было быть одновременно истеричной и заторможенной.
Фрэнку было физически более комфортно, чем мне, но в плане нервов не было никакой разницы. Мы оба были в ужасе — не только из-за родов, но и из-за их последствий. Фрэнк есть Фрэнк, он реагировал на агрессию, становясь очень тихим, уходя в себя, в позицию, где он мог управлять тем, что происходило, отказываясь впускать что-либо.
Но я была не в настроении уважать чьи-либо барьеры и залилась слезами в полнейшем отчаянии, когда жизнерадостный акушер проинформировал меня, что моя шейка матки не раскрыта вообще, и "это может продлиться несколько дней — возможно, еще неделю".
Пытаясь меня успокоить, Фрэнк прибегнул к растиранию моих ног. Затем моей спины, моей шеи, моих плеч — всего, до чего я позволяла дотрагиваться. И постепенно, я исчерпала себя и лежала смирно, позволяя ему касаться меня. И... и мы оба были в ужасе, и жутко нуждались в утешении, и ни у кого из нас не было слов, способных его подарить.
И он занялся любовью со мной, медленно и нежно, и мы заснули в руках друг друга — и проснулись в состоянии паники несколько часов спустя, когда мои воды отошли.
— Клэр! — я полагаю, Джейми называл мое имя несколько раз, я была так потеряна в воспоминаниях, что совсем забыла, где нахожусь.
— Что? — я обернулась с колотящимся сердцем. — Что-нибудь случилось?
— Нет, еще нет, — он недолго понаблюдал за мной, нахмурив лоб, затем встал и подошел, встав рядом. — С тобой все хорошо, Сассенах?
— Да. Я... Я просто задумалась.
— Да, я видел, — сказал он сухо. Он замялся, затем, когда особенно громкий стон проник через дверь, коснулся моего локтя. — Ты боишься? — мягко спросил он. — То, что ты можешь быть беременна сама, я имею в виду?
— Нет, — сказала я и услышала горькие нотки в своем голосе, так же ясно, как услышал он. — Я знаю, что не беременна, — я посмотрела на него. Его лицо было размыто дымкой непролитых слез. — Мне грустно, что я не беременна — что я никогда не забеременею снова.
Я заморгала и увидела те же эмоции на его лице, что и у меня — облегчение и сожаление, смешанные в такой пропорции, что невозможно было сказать, какая из них была более сильной. Он обнял меня, и я прижалась лбом к его груди, думая, какое это утешение, знать, что у меня есть компания и на этой скале тоже.
Мы постояли молча некоторое время, просто дыша. Потом внезапно изменились интимные звуки в хирургической. Оттуда донесся короткий вскрик удивления, более громкое восклицание по-французски и затем звук ног, тяжело приземлившихся на пол, одновременно с недвусмысленным звуком выплеска околоплодных вод.
* * *
РОДЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫСТРО продвигались. Меньше чем через час, я увидела появившееся темя, покрытое черным пухом.
— Он волосатик, — доложила я, смягчая промежность маслом. — Будь осторожна, не тужься слишком сильно! Еще не время, — я обхватила изгиб появляющейся головки со своей стороны. — И у него очень большая голова.
— Никогда бы не догадалась, — сказала Марсали, покрасневшая и задыхающаяся. — Спасибо что сказала.
Я едва успела рассмеяться, как головка аккуратно скользнула в мои руки, лицом вниз. Пуповина обвивалась вокруг шеи, но не плотно, слава Богу! Я продела под нее палец и освободила ее, и мне не пришлось говорить "Тужься!", так как прежде, Марсали вздохнула так глубоко, что хватило бы до Китая, и выстрелила младенца в мой живот подобно пушечному ядру.
Казалось, что мне в руки вдруг попала смазанная жиром свинья, и я безумно вертела его в руках, пытаясь привести маленькое существо в вертикальное положение и посмотреть, дышит ли он — или она.
Между тем, слышались возбужденные крики Мальвы и миссис Баг, и тяжелые шаги спешащих в зал из кухни.
Я нашла лицо малыша, поспешно очистила ноздри и рот, вдула небольшую порцию воздуха в его легкие, щелкнула пальцем по подошве одной ноги. Нога отдернулась в рефлексе, и рот широко открылся в громком вопле.
— Bonsoir, Monsieur L'Oeuf, — сказала я, поспешно проверяя, что это действительно месье.
— Monsieur? — лицо Фергюса расплылось в широкой, до ушей, улыбке.
— Monsieur, — подтвердила я, и быстро закутав ребенка во фланель, сунула его в руки отцу, сосредоточившись на перевязывании и обрезании пуповины, затем склоняясь к его матери.
Его мать, слава Богу, была в порядке. Изнуренная и потная, но с такой же точно широкой улыбкой. И так было со всеми, кто находился в комнате. Пол был грязным и мокрым, постель намокшей, и воздух был насыщен плодородными ароматами рождения, но никто, казалось, не заметил этого в общем возбуждении.
Я мяла живот Марсали, стимулируя сокращения матки, в то время как миссис Баг принесла ей огромную кружку пива, чтобы пить.
