— Пример твоей судьбы как раз показывает, что Бог не оставляет своих чад.
— Но сколь многие, оказавшись в моём положении, погибли и душой, и телом? Нет, государство инков, где всех детей кормят досыта и обучают полезному для жизни ремеслу, устроено куда более гуманно и мудро. А почему собственно мы, христиане, не можем поступить подобным же образом? Ведь если мы это сделаем, то жители Тавантисуйю поймут, что им не нужно отказываться от своего мудрого государственного устройства, и принять Христову Веру им будет гораздо легче.
— Тебе кажется, что жители Тавантисуйю добродетельнее нас, но это лишь обманчивая видимость. Пусть они не убивают и не воруют, но их сердца ослеплены гордыней. Вор и убийца, при всей своей порочности, куда ближе к Богу, чем они, ибо он может покаяться, а они — нет.
— Что-то я не заметил, чтобы они были здесь сильно поражены гордыней.
— Не заметил?! Но разве ты не видишь, что здесь жители даже походкой и взглядом отличаются от жителей других стран! А их речи! Даже из уст простолюдина порой можно услышать, как он с гордостью говорит: "Я много посеял, я много собрал или я наловил много рыбы". Они действительно верят, что сами, без помощи Господа, создают своими руками все богатства! Но самое гнездо гордыни — их амаута. Ты знаешь, чем они занимаются в своих запретных городах?
— Предаются оргиям?
— Если бы! В конце концов, все мы знаем, что и наши епископы предаются оргиям, но нашу веру это не подрывает. Нет, всё гораздо хуже. Через что пали Адам и Ева? Через знание, опасное для людского ума. Кто чаще других уклоняется в ереси? Крестьяне? Нет, люди, имеющие дело со знанием. При том, что большинство из них всё-таки понимает, что сомнение в святых догматах и общение с демонами может погубить душу, да и инквизиция тоже не дремлет. А что творится здесь у них? Даже страшно представить себе...
— Но здешние амаута не могут сомневаться в святых догматах, ведь нельзя же усомниться в том, во что не веришь. Да и насчёт общения с демонами... многие ли язычники античности с ними общались? Ведь ни Платон, ни Аристотель, ни их ученики ничем таким не занимались.
— Даже те, кто не общается с демонами, воображают, что их знания делают их равными богам, то есть подвержены самому страшному пороку, какой только может быть.
— Конечно, плохо, если человек возгордится своими знаниями, но возгордиться можно чем угодно, например, своей силой или красотой. Но ведь никто не предлагает калечить и уродовать сильных и красивых! Пусть в постижении природы амаута ушли немного дальше нас, но сами по себе знания не опасны для веры.
— Когда человек силён или красив, ему ещё можно растолковать, что это не навсегда, ибо со временем все старятся, и сила, и красота увядают. А когда человек гордится своим умом, он думает, что его ум и его душа — одно и то же, и потому ему труднее смириться. Но это — даже не главная беда. Скажи, в каких науках они превосходят нас?
— Их лекари могут склеивать разбитые черепа и делать некоторые другие вещи, которые наши делать не умеют. У них также есть наука о влиянии питания и климата на здоровье. Они очень искусны в математических расчётах, а также имеют особую науку о телесной природе воды, благодаря которой они могут строить свои оросительные системы и снабжать водой города. Наукой, причём одной из важнейших, они считают также свои знания об общественном устройстве. Но я не вижу в этом ничего такого, что противоречило бы христианской вере.
— Ты не всё знаешь. Мне удалось, не спрашивай, каким способом, узнать то, что они скрывают. Там, в запретных городах, создаются страшные машины, способные переносить людей по воздуху, и машины, способные жечь врагов огнём. Не иначе как демоны нашёптывают им средства, как победить нас в грядущей войне! Когда этим машины будут готовы, орды тавантисуйцев обрушатся на христианский мир и уничтожат его! Уничтожат церкви, убьют священников и установят свои безбожные сатанинские порядки. Может, при них и в самом деле все дети будут сыты, вымыты, одеты, и обучены грамоте, но смолкнет звон церковных колоколов и проповедь Слова Божьего. Живительный свет Евангелия не будет доходить до душ. Это будет уже прологом к Царству Антихриста.
— Но почему ты решил, что они нападут на христианский мир?
— Потому что они считают свою науку о разумном устройстве общества Истиной, а свой образ жизни — самым праведным. Прежде они весьма активно присоединяли к своей стране новые земли, насаждая там свой образ жизни, а теперь только относительная слабость их сдерживает.
— Но почему мы обязательно должны воевать? Ведь можно же договориться о мире.
— О временном мире мы и сейчас договариваемся, но в будущем нас всё равно ждёт решающая битва. Мы или они! Когда-то мы приплыли к ним на кораблях, а теперь они точно также могут прилететь к нам на крыльях. Нет, впереди Армагеддон, Последняя Битва!
— Битва... ты с такой лёгкостью произносишь это слово. Но ведь оно означает, что будет литься кровь! Тут у меня был один случай. Я зашёл в парк и увидел двух играющих в куклы девочек. Пока они не замечали меня, они спокойно играли, но когда увидели, то вскочили, прижали к груди кукол и стали смотреть на меня с нескрываемым ужасом. Здешние дети до сих пор уверены, что христианин может просто так взять и убить их. Я слышал, что даже мальчики у них всегда обозначают, играя в войну, врага словом "конкистадор". И я не могу поставить им это в вину, потому что... если бы действительно была война, и на моём месте оказался бы наш солдат... ведь он бы мог тоже запросто их убить или изнасиловать. На захваченных территориях мы ведём себя как бешеные псы! Раньше я считал это следствием греховной человеческой природы, но теперь я знаю, что воины инков так с мирным населением не поступают! Значит, и мы могли бы вести себя иначе, но просто не хотим!
— Воины инков так ведут себя, потому что горды своей добродетелью. Хотя такая добродетель стоит пред Господом неизмеримо меньше, чем раскаяние преступника, ибо воистину небеса больше радуются раскаявшемуся грешнику, чем 99 праведникам, не имеющим нужды в покаянии.
— Ты смотришь на это с точки зрения спасения души, и даже по-своему прав. Но только если взглянуть на это с точки зрения мирных жителей, то для них сохранить свои жизни, избежать грабежа и насилия — безусловное благо, даже если воины не обижают их из гордости. Да и не сказать, чтобы они как-то очень сильно гордились этим, они ведь считают не обижать мирное население чем-то нормальным, а не сверхтрудным подвигом.
— Инки нарочно ведут такую политику, чтобы расположить к себе население покорённых областей. Однако я не верю, что они будут столь же снисходительны к белому населению Европы. Нет, они будут не более снисходительны к нам, чем мы к ним. Ведь расположить к себе наш народ для них нет смысла и пытаться. К тому же, что нам с того, что они пощадят женщин и детей, если при этом будут разрушены все церкви?
— Слушай, почему ты решил, что они могут захватить Европу? Сами они, кажется, не мечтают о большем, кроме как отбиться от нас, ведь нас, христиан, в несколько раз больше.
— Но ведь до прихода белых людей они активно расширяли своё государство, да и сейчас они рассматривают коренное население вице-королевств как потенциальных союзников в борьбе с нами. Все восстания в них — это рук дело инков.
— Ты уверен? Низведя людей до положения скотины, мы сами неизбежно провоцируем восстания. Нам так удобно — объяснять всё кознями инков. Но не было бы их — восстания случались бы всё равно.
— Возможно, что и так, но почти в каждом восстании виден их след, хотя это становится ясно далеко не сразу. Едет на ослике по горам вроде бы купчик, торгует вроде бы за прибыль, а потом в тех же самых местах вдруг склады с оружием обнаруживаются. И выясняется, что купчик — вовсе не купчик, а человек инков, а торговлей он занимался лишь для прикрытия, а на самом деле плёл сети заговора. Вот эти люди очень опасны, потому что по крепости духа они порой не уступают мученикам первых веков христианства. (Конечно, мои слова могут показаться кощунственными, но нельзя забывать, что дьявол — лишь обезьяна Господа!). Я как-то присутствовал на допросе одного такого — его пытали самыми различными способами, и воду через воронку в горло заливали, и кипящим маслом и серой обливали, и даже жену и детей на его глазах пытали и казнили — не сказал ничего, вот дьявольское упрямство!
— Андреас, неужели ты мог смотреть на такое? Я бы не выдержал. И что же хотели от этого несчастного?
— Чтобы он назвал имена своих сообщников.
— Чтобы с ними проделали то же самое?! Мужество этого человека должно вызывать у нас, по крайней мере, уважение. Послушай, неужели ты оправдываешь то, что с ним сделали?
— Но это дьявольски опасный враг.
— Но ведь Христос завещал нас любить даже наших врагов, к тому же мы сами виноваты, что эти люди стали нам врагами. Если бы мы вели себя иначе, то этот человек мог бы стать одним из лучших христиан. После встречи со Старым Ягуаром я стал гораздо лучше понимать этих людей... Бартоломе де Лас Касас был прав, когда говорил, что мы не имели никакого права покорять эти земли, а они имели полное право сражаться против нас с оружием в руках.
— Бартоломе де Лас Касас хоть и был посвящён в духовный сан, но происходил из семьи марранов, и, возможно, поэтому так и не понял некоторых важных вещей в христианстве. Мы не знаем ничего о посмертной участи тех, кто принял крещение, руководствуясь страхом, но мы можем быть уверены, что те, кто сражался против нас с оружием в руках, горят теперь в преисподней!
— Но разве может спастись тот, кто стал предателем, пусть даже предателем в пользу христиан? Ведь крещение из страха — это само по себе малодушие, за которое новоиспечённый христианин не может не корить себя. А мы к тому же вынуждаем их на исповеди к выдаче своих братьев в руки палачей! Ведь этим мы не спасаем, а губим души!
— Брат Томас, может быть, ты считаешь, что и те, кто пытает язычников, в том числе и с целью спасти их души, рискуют собственным спасением?
— Но ведь отнюдь не всегда целью палача является спасение души допрашиваемого, обычно из них пытались вытянуть тайну золота. И ведь если несчастный ни про какое золото был ни сном, ни духом, то ведь он никак не мог это доказать! Да и даже пытка с целью добиться раскаяния... ведь если несчастный умирает под ней молча, разве его палач не является виновником его окончательной гибели?
— Но ведь до самой смерти у грешника оставалась свобода выбора — раскаяться или умереть молча.
— Но ведь если причиной раскаяния была трусость, а причиной нераскаяния — мужество, то получается, что человек, мужественно перенёсший пытки, парадоксальным образом ближе ко Христу, чем крестящийся предатель. Мы знаем, что Бог справедлив и милосерд. Почему мы так уверены, что он способен за мужество отправить на вечные муки? Может быть, наоборот, он отправляет в геенну огненную их палачей?
— У Церкви есть список святых, а святые — это те люди, в спасении которых Церковь уверена. И среди этого списка есть те, кто не только словом, но и делом боролся с язычеством, кто карал язычников и был убит ими за это. Мы знаем, что эти люди в раю, но нелепо было бы предположить, что рядом с ними и те, кто убил их. Нет, ясно же, что язычники горят в аду.
— Я сам рассуждал схожим образом, пока не познакомился с этими людьми поближе и не смог взглянуть на всё это их глазами. Ну, представь себе обыкновенного индейца, который мирно живёт в своём айлью, обрабатывает землю и вовсе не думает о том, чтобы воевать с христианами. И вдруг христиане приплывают из-за океана, входят в его деревню, отбирают пищу, которую он выращивал для себя, обрекая его на жизнь впроголодь, оскорбляют, обзывая "грязной тварью", он видит казни своих соплеменников, видит, что красивейших из женщин племени завоеватели превратили в своих подстилок... Он не может не возненавидеть тех, кто с ним так обращается!
— Христианин в такой ситуации должен стараться простить обиды. В конце концов, ни оскорбления, ни жизнь впроголодь не мешают спасению души.
— А то, что женщин обрекают на вынужденный разврат?
— Для язычниц потеря целомудрия не так уж страшна.
— Да?! Как ты можешь судить об этом? Хотя местные женщины одеваются и ведут себя, с нашей точки зрения, несколько вызывающе, они очень целомудренны. Они очень редко теряют невинность до свадьбы или изменяют своим мужьям, а проституток у них нет вообще. Нет, потерять свою чистоту здесь считают большой бедой, едва ли не большей, чем у нас. А также местные жители очень сострадательны. Вот ты смотрел на мучения человека, и спокойно об этом рассказываешь, а они, если видели такое, сколько бы лет ни прошло, будут вспоминать это с болью и гневом! Старый Ягуар рассказывал мне, как в селении, где он нашёл приют, у всех на глазах запытали старейшину, вся вина которого была только в том, что он спрятал книги своей страны, не желая отдавать их на сожжение. И он был одним из тех, кто поклялся отомстить за него, а это значило — убить сделавшего это священника! А потом, после смерти, этого священника объявили святым... Скажи мне, Андреас, если бы была твоя воля, ты бы отправил за это Старого Ягуара на костёр? Я не могу без содрогания представить себе, что его живьём пожирает пламя, а если крестить эту страну насильно, то это значит, обречь на костёр множество таких, как он!
— Не думай, что я считаю сожжение лучшим вариантом, людей, конечно, лучше переубеждать, но ведь сам понимаешь, что переубедить можно не всех. А что делать с теми, кого не переубедишь? К ним, так или иначе, приходится применять силу. Подумай, что двигало Старым Ягуаром? Месть, гнев, непрощение... Разве это христианские чувства? Да, для язычников это всё может казаться благородным, но на то они и язычники. Послушай, а при каких обстоятельствах ты с ним говорил?
— Я был у него дома. Я решил, что мне следует посетить Кипу. Ведь само Евангелие велит нам посещать больных ближних.
— Однако ещё апостолы завещали нам избегать еретиков.
— Кипу не еретик, а язычник.
— Убеждённый язычник.
— Убеждённого порой проще переубедить, чем того, кто ни холоден и ни горяч. Посетив его, я хотел показать ему пример христианского милосердия к врагам.
— Ну и как, подействовало на него? Понял он, что голову ему разбили не просто так, а это знак Небес?
— Не могу судить. Я понял, что для них заботиться друг о друге более привычно, чем для нас, и потому слова Христа о любви к ближнему не воспринимаются ими как откровение. А к своему несчастью Кипу относится стоически, он не видит в себе вины, за которую его следовало бы так наказывать. Да и со своей точки зрения он и в самом деле ни в чём не виноват.
— Ты рассуждаешь почти как еретик Абеляр. Он утверждал, что не грешили ни философы-язычники, жившие до Христа, ни даже гонители Христа, если они искренне считали его лжепророком. Но Церковь осудила эти взгляды и заставила его самого отречься от них.
