Хоть и не с первого раза, но большинство красоток, оставленных без присмотра родни, сдавалось, покупаясь на самцовское обаяние не жадных брутальных парней без комплексов. Что немаловажно, лаэр хорошо обеспечивал свою элитную сотню, Чтобы бойцы могли позволить себе посещать дорогие увеселительные дома. Халар уж очень настаивал. Дескать, дешевле на лекарствах от дурных болезней экономить, чем постоянно проводить разъяснительные с беседы с мающимися от спермотоксикоза молодыми мужчинами.
А вот Мартину пока не везет с девицами...
В то заведение, куда протоптал дорожку Сауш, чтобы не утруждать себя ухаживаниями, а просто удовлетворять потребности молодого здорового организма, родители Мартину строго настрого ходить запретили — мал еще похоть свою тешить! Хотя, может, и надо было... Инвар уж не один раз зарекался, да только Марта такой хай поднимала, словно он своего сына в бордель не за развлечениями хотел отправить, а продать в качестве эксплуатируемого тела...
Ох, беда с этими детьми. Вот правду говорят — "маленькие детки — маленькие бедки"... Думали, что за ум парень возьмется, а он все-таки еще слишком молод и горяч. Может, надо было, по совету Аслана, отправить Мартина послужить под чужим началом, чтобы не чувствовал себя, как дома, под крылом отца-матери, а точно был наравне со всеми и знал, что никто его шалости и проступки покрывать не станет — спросят, как с любого из вольнонаемных...
Бледная Тесса тоже сейчас была сама на себя не похожа, вызывая невольную настороженность, вместо обычного любования молодой женой господина. Гордая осанка и надменное выражение лица, холодный взгляд, плотно сжатые губы (привыкшие дарить теплую улыбку тем, кто ее окружал)... Но не зря девушка тренировалась перед зеркалом. Вот уж не думала, что придется когда-нибудь изображать хозяйку-стерву в собственном доме. Для полноты иллюзии не хватает только зайти к себе, переодеться во что-то подобающее лаэрской супруге и велеть вынести на парадное крыльцо высокие резные кресла, заменявшие чете лаэра трон — атрибут власти хозяев этих приграничных земель. И нацепить регалии — увесистый нагрудный медальон на массивной цепочке, усыпанный драгоценными камнями. Тесса его очень не любила — тяжелый, неудобный, а голову при такой нагрузке на шею надо держать высоко, да и вообще во всем соответствовать статусу. Но вместе с ним она словно чужую маску примеряла.
Аслан тоже предпочитал подходить более формально к символам своей власти и в повседневности обходился лишь перстнем с лаэрским гербом-печатью на пальце. А все это великолепие — лишь для особых случаев, которых, к счастью, в году было не так уж и много.
Именно поэтому Тесса тогда так воспротивилась желанию мужа, собравшегося заложить фамильный перстень в уплату за раба, за Дерека. Хотя, отдай он его тогда — Меченому не пришлось бы отстаивать право на свою жизнь, сражаясь с диким зверем, и шрамов на лице у парня не было бы.
На теле — нет, а на душе? Ведь Аслан сразу определил, для чего ему требуется этот сильный красивый мужчина... Скорее всего, Дереку пришлось бы хуже, чем теперь. Сейчас воин-раб смирился со своим уродством и хоть не помышляет о побеге. А если бы Аслан купил его на месяц раньше?
И вдруг, словно холодной водой окатило — и тогда точно не вернулись бы еще раз на торги живым товаром, и не было бы у них Рени... ее Солнышка непутевого... Все-таки жизнь играет с судьбами людей по своим правилам, и неизвестно, подарки она подкидывает или подлянки...
Как бы там не было — Ренальда Тесса считала подарком, очень хлопотным, но, безусловно, приятным и очень дорогим, почти бесценным...
Выводя мальчишек из лазарета (Тесса с Халаром ушли немного вперед), Верен понимал, что нервничают оба пацана. И жалко их обоих, несмышленышей, но проучить все же надо. И еще мужчину глодало чувство вины — ведь именно он является невольной причиной тугой повязки на плече наложника хозяина. Наверняка пацан вывернулся бы, окажись на его месте кто другой — Рен хорошо усвоил науку. Захват-то у него получался (сил, правда, маловато пока, чтобы удержать кого-то с крупной комплекцией), надо было лишь показать парню, как уходить из такой ситуации... да, вроде, и ни к чему было — все-таки тренировки раба ребята считали больше блажью господина, чем суровой необходимостью.
— Рен, — тихо окликнул Верен. — Ты это... извини, что я тебе плечо повредил, не рассчитал малость...
— Да ты что? — искренне изумился Рени, сбившись с шага. — Я даже не подумал, что ты специально хотел меня покалечить, — улыбнулся мальчишка разбитыми губами. — Верен, покажешь потом, в чем была моя ошибка?
— Иди уж, ошибка... Опыта у тебя просто не хватает, — покачал головой солдат, ощутив странное облегчение. — Покажу, коли доведется, если тебе вообще разрешат продолжить появляться здесь.
— Как? — побледнел пацан еще больше. — Но лаэр Аслан велел заниматься ежедневно...
— Лаэр Аслан вернется через месяц. А сейчас здесь главный — комендант... ну и госпожа Тесса, конечно, — подумав, с сомнением протянул он, не желая расстраивать парня еще больше. — Вот как они решат, так и будет. Ты лучше соберись и постарайся держаться. Даже если будет страшно, не трясись, как осиновый лист, понял?
— Да я держусь... — нахмурился Рени, чувствуя, что он чего-то не понимает.
— Держишься... — нехотя подтвердил Верен, но продолжил. — Да, и если до плетей дело дойдет, знай — за крик никто не осудит, ну а до смерти не запорют, не пойдут на такое...
— К-как... запорют? — отчего-то вдруг пересохло в горле, и екнуло в груди. Рени с ужасом понял, что если сейчас не справится со спазмом, скрутившим живот, то просто начнет икать. Вот уж икота, напавшая на раба со страху, точно позабавит Караскета. Ренальд неприязненно покосился на виновника своих несчастий. Презрительное пренебрежительное выражение, которым Мартин обливал его при встречах, как наяву встало перед мысленным взором Рени, а так же наглая ухмылка и уничижительный тон комендантского сыночка, с которым тот говорил свои гадости... Страх перед его насмешками оказался мерзостней, чем страх перед справедливым наказанием и, кажется, помог "раскрутиться" этому неуместному спазму в животе в обратную сторону. Отвращение показаться пресмыкающимся червем перед этим гаденышем помогло Ренальду гордо вздернуть подбородок, и хоть слова Верена о наказании все еще крутились в голове, он муественн давил в себе зарождавшуюся панику.
— Ну, тебя, скорее всего, и не тронут... — протянул Верен, жалея о том, что высказался о своих опасениях, но очень уж не хотелось разочароваться в мальчишке, если тот сломается, услышав приговор.
— Спасибо... — прошептал Рени и задумчиво замолчал.
Неужели Тесса допустит? Нет... но она не стала его защищать, отдав полномочия решать их судьбы Инвару... конечно, коменданту нет дела до презренного раба, когда речь идет о собственном сыне...
Ренальд почувствовал, как к горлу подступает дурнота.
Только что он еще раз понял, в какую дерьмовую историю его угораздило вляпаться. Словно слой за слоем, падала пелена с его глаз, и каждый следующий пласт обнажал все более мрачные перспективы...
* * *
Выстроенные буквой "П" шеренги бойцов выглядели внушительно. Ренальд еще никогда не видел столько солдат своего господина единовременно. Внутри шеренги располагалось странное сооружение, более всего похожее на перевернутый стол с двумя непомерно большими ножками, опутанными еще и ремнями — "позорный столб". Выведенный на середину к спешно установленному предмету экзекуции, и поставленный на колени, юноша чувствовал себя снова продажной вещью на аукционе рабов. Понимал, что это не так, но все равно пульс лихорадочно зачастил, мешая сосредоточиться. И справиться с расползающимся омерзительным страхом оказаться голым, как на тех унизительных смотринах, становилось все труднее. Он лишь мельком успел встретиться взглядом с несколькими бойцами. В чьих-то глазах было сочувствие и поддержка, в чьих-то читалось осуждение, кое-кто даже поспешно отводил глаза. Но все равно они были "по ту сторону", плечом к плечу, готовые защитить друг другу спины, невзирая на личное отношение к этому частному конфликту.
А потом Ренальд уже не осмеливался поднять голову до оглашения приговора. И, судя по всему, вел себя верно, потому что и свободный Мартин точно так же ожидал решения, в коленопреклоненной позе с опущенной головой, правда, сама поза выражала не смирение, осознание своей вины, а упрямство.
Младший Караскет сейчас готов был провалиться сквозь землю. В отличие от Рени, сочувствующих взглядов он не разглядел (хотя они были, разумеется) и поддержки товарищей не чувствовал. Это оказалось неожиданно и жутко неприятно. Один (Ренальда он игнорировал и в расчет не принимал) перед строем Мартин только присягу принимал. Гордость и счастье в тот день распирали грудь юноши от собственной значимости — оказанного ему доверия и принятия на себя ответственности, а сейчас он ощущал себя измазанным дерьмом... от которого все сторонились и отворачивались, чтобы не вдыхать зловонные миазмы...
Впервые кольнуло — а как себя чувствует человек, выпавший из привычного уклада жизни, да еще и помимо собственной воли, из-за чужой корысти или по чужой прихоти?.. Раздавленным, уничтоженным, обиженным, жалким и уязвимым... Страшно...
Но понимание, что в данный момент, хоть отдаленно, но все же его положение напоминает положение Ренальда, которого продали собственные же родственники, лишив парня самого главного, помимо жизни — свободы, оказалось где-то за гранью. Мартин ужаснулся и тут же постарался абстрагироваться — нет!!!
Его ситуация совершенно другого плана. Раз этому "нежному мальчику" уготована такая судьба — пусть он ей и предъявляет счет... если сумеет. Сын коменданта с содроганием отринул все параллели. Он виноват, но это сугубо житейские "внутрисемейные" (солдатское братство — что большая семья), проблемы, и никак не шире.
"Ну, бывает, что бойцы нарушают Устав. И наказание прописано в Уложениях для того, чтобы знать, как наказывать — значит, точно, не единичный случай — прорвемся!" — подбодрил себя Мартин, но на душе будто кошки скребли... все равно было муторно.
Он видел, что за периметром разметки стоят женщины, в числе которых и Фелиска. На какое-то время значимость девушки для его сердца даже померкла. Да и, в конце концов, баб что ли мало, тем более он совсем молод — и в реальности всерьез о женитьбе и не помышлял.
И мать — вот с ней он боялся даже взглядом встречаться. Как она-то воспримет? То, что мать любила своего единственного отпрыска беззаветно и самозабвенно (до ревности ко всему женскому, гипотетически претендующему на роль невестки для ее кровиночки, коллективу), он знал точно, но точно так же знал, что и болезненная справедливость была одной из черт характера матушки. А на раздачу "справедливости" она была щедра.
Он ведь подставил своей выходкой отца, но и ее все это задевает.
Мать не раз говорила, что ей, как жене военного, надлежит следовать за своим мужем, куда его судьба закинет, но здесь в Замке она ощущала себя не просто замужней бабой, а полноправным членом этого сообщества. И была очень довольна отношениями со своими обоими хозяевами, понаслушавшись от товарок в городе, каково им живется в услужении даже у самых богатых и уравновешенных аристократок. А уж у тех, что хотели бы, но не могут прыгнуть "выше головы" в силу недалекости ума, хитрости, изворотливости, скудного финансового положения, худородности или попросту дурнушек, и говорить нечего... Мать не объясняла всех тонкостей, заставив Мартина вызубрить лишь одну вещь — со своим опытом общения с людьми, они с отцом ни за что не хотели бы менять господ, пообещав, что если он не понимает этого сейчас, то обязательно догадается позже и поверит, что родители были правы.
* * *
Пусть подобные разбирательства и были огромной редкостью в жизни Замка, но все же правила их проведения также определялись Уставом. Так как комендант (или же кто-то из господ) не присутствовали при самом конфликте, а видели только его результат, расследование произошедшего выходило обязательным.
Каждому из бойцов, находившихся на момент происшествия на тренировочной площадке, комендантом задавался вопрос о том, что произошло. В их скомканных и зачастую невнятных ответах чувствовалась растерянность и желание не то, что не подставиться самим, но помочь влетевшим в передрягу мальчишкам. Так что о том, что поводом для драки послужил вызов Мартина, не сказал никто. Но вот скрывать, что именно сын коменданта первый нарушил правила — первым, всерьез ударив даже не по корпусу, а по лицу (что категорически запрещалось), бойцы тоже не стали. Дежурный же находился в тот момент в казарме...
Последними остались сами виновники. Авторитарная поза Инвара (ноги расставлены на ширину плеч, руки скрещены на пояснице, волевой подбородок поднят вверх), демонстрирующая уверенность в правомочии своих действий и выражающая еле сдерживаемую агрессию (оттаскать за уши хотелось обоих, аж руки чесались), возымело предполагаемое действие. Инвар поочередно окинул Ренальда и Мартина многообещающим (жаль, что ничего хорошего) взглядом, от которого оба стали казаться себе более ничтожными перед гневом коменданта, и потупились.
— Хороши... — процедил Инвар, разглядывая разбитые припухшие лица в ссадинах и наливающихся гематомах. — Итак. Кто первый начал?
Мужчина пристально уставился на Рени.
Ренальд понимал, что нужно ответить честно, но какой-то внутренний протест заставлял его колебаться. Не факт, что накажут Мартина, как положено (к тому же он себе плохо представлял, "как положено" в этих самых Уложениях Устава), но вот одного он желал точно — поквитаться со своим обидчиком. Пусть не сейчас, но юноша твердо знал, что приложит все силы, чтобы поставить этого паршивца, вечно докапывающегося до него, на место... только в честном спарринге. Самое главное, чтобы не отстранили от тренировок, потому что противостоять опыту Мартина одной ослепляющей яростью, словно в нем проснулся мифический берсерк, ему сейчас еще было очень сложно, и Мартин наверняка выиграл бы, не растащи их в стороны...
— Я пропустил удар, — глухо ответил Ренальд, — и вовремя не сориентировался...
Солдат, стоявший справа от коменданта, собираясь что-то сказать, удивленно захлопнул рот, а Мартин вспыхнул и опустил глаза.
Инвар качнулся с носков на пятки и прищурился — что же, красноречивей некуда.
С одной стороны, можно сейчас уличить раба во лжи, а с другой, не усугублять обстановку — отличный шанс избежать для сына позора, но только вот комендант чуть не задохнулся от негодования. Мартин должен уметь отвечать за свои поступки. Рен, несмотря ни на что, мужчине импонировал, и он бы на его месте поступил точно так же, но позиция Мартина вызывала недоумение — Инвар презирал любые проявления трусости, потому что большинство предательств имело именно эту основу... Неужели сын струсил?
— Это правда? — обернулся он к солдату.
— Э... эм...
— Отставить мычание! Забыл форму доклада?! — желчно поинтересовался комендант, стараясь сдержать раздражение и досаду.