— Думаю, пока можно что-то исправить, и я этого так не оставлю. Решишься — зови в Альпы кататься и я, может быть, соглашусь.
...
На хлопок двери в прихожую выскочил именинник, двумя пальцами брезгливо держа за петельку так и не распечатанную коробку с моделькой.
— Уже? Всё? А отдать? — Он потряс подарком, словно собирался его зашвырнуть в нарисованные горы. — Ты сказал, чтобы больше не приходила?
— Вадь, не приставай, а?
— А вдруг она потом за ней придёт? — Вадим переводил настойчивый взгляд с игрушки на брата.
— Вот скажи на милость, зачем ей твоя машинка? Оставь себе. Подарок же.
— Не хочу, — насупился мелкий. — Мне и так попало.
— За что теперь?
— Как всегда, — он протяжно выдохнул, — я виноват. И мириться не буду, вот! И не проси!
— Не попрошу. А виноват-то в чём?
— Ну-у... в том... тогда, с Унькой...
Лёшка присел на корточки и посмотрел брату в глаза:
— А что, не виноват?
— Ну... да. Виноват. Прости?
— Эх, оба мы хороши. Я-то простил давно, а вот...
— Вот. Они, — безнадежный мах коробочкой в сторону гостиной, — и говорят, что раз виноват, то первым должен был идти мириться. А я не пошёл.
Мелкий шмыгнул носом и, глотая слова, излил оправдательный водопад:
— Она же рядом. Ну, живёт... ну, то есть, я знаю, где... то есть, ну, понимаешь, близко... ну а я же не сходил. Ну, не зашёл. Мог, да? А не зашёл? А почему? Ведь мог! А я... ну... не того... не подумал. Не, ну правда... ну... не подумал. Ну не, не при-придумал. Они говорят — не захотел. И не, не зайти. Подумать. А я подумал. Ну, о тебе. Ну, что она сказала, что я... что ты... ну что я... ну тебе важнее... ну я, а не она... значит, я влез, ну, не туда... и ушла, ну тогда, да — а я и не подумал ничего...
— Ладно, я должен был думать и идти, а не ты. Да теперь ничего уже не сделать. — Лёша притянул его, и Вадя уткнулся ему макушкой в подбородок, как привык делать маленьким, всё также держа модельку в вытянутой руке и продолжая бормотать:
— А вот! Вот! Они и говорят. Со мной пришли мириться, а я не хочу. А виноват. А не хочу. А должен был сам.
— Понятно. Оставь себе машинку и считай, что помирились.
— Не хочу.
— Мириться?
— И машинку.
— Хорошо, положим её здесь. И пойдём уже.
— Они меня наказали.
— За что?
— Ну вот... за это...
— И как же?
— Баба Света заберет сегодня планшет, — всхлипнул Вадя и боднул головой так, что Лёшка чуть язык не прикусил. — И отдаст через неделю, когда в театр пойдём.
— Сурово.
— А и у неё потом не даст! Читать заставит...
— Тебе же любишь, когда читают?
— Ты или папа! Вы интересно, а она! Прошлый раз! Прикинь! Пиноккио заставила читать. Скукота для маленьких!
— Ну, конечно. Ладно, пойдём к гостям, новорожденный.
.....
Из комнаты с чайником прошествовал дедушка, кивнувший младшему:
— Брысь, быстро! Нечего по-бабски цепляться за старшего, иди, извиняйся за своё поведение.
— Я не цепляюсь! Ну и... извинюсь! — Насупившийся Вадя отлип от своего защитника и юркнул в приоткрытую дверь с видом: "Да никуда я и не уходил!", а Лёша, приняв бессловесное приглашение, потопал за собственным нагоняем.
Андрей Иванович, наливая воду, демонстративно не обращал внимания на метущегося по кухне внука. Тот подошел, помялся, глянул на него раз, другой, и не выдержал:
— Ладно, деда, понял я, понял, что облажался! Объяснишь?
— Объяснить что? Где накосячил? Это я тебе объяснить должен?!? А сам ты как думаешь? — бросил, рассматривая бледнеющего от его цепкого взгляда Лёшку. — Что за балаган ты тут развел, а?
— Я? Дед, меня же не было дома!
— И кто тут идиотизмом страдает, ответь-ка мне? Может я? Или Вадя?
— Опять ты воспитывать! Скажи прямо!
— Прямо? Твоя девушка, твои проблемы, тебе разбираться. А не бабушкам или родителям. Или младшему брату, совсем его затуркали.
— Я, правда, не знал, что она... — попытался подобрать слова обвиняемый.
— Правда, Алексей, — жестким тоном оборвал его старший, — у всех своя собственная. У каждого свои очки. Розовые или чёрные. У Кати и у тебя. Но ты мужчина, ты и отвечаешь за ситуацию. Упустил? Некого винить.
— Деда, — Лёша покраснел, но взгляда не отвел. — Понимаю, что напортачил. Тогда.
— А сейчас? Слова от тебя не дождёшься, молчун!
— Я не знал! Что... что придёт. То есть. Ну, что Катя может прийти, — совершенно в Вадькином духе объяснился старший.
— Но не раскаиваешься? И извиниться, вернуть девушку — не планируешь?
— Нет. — Лёшка для верности помотал головой, слишком легко Катя от него отказалась тогда. Ну так ему почудилось.
— А эту твою новую девушку так же легко отпустишь, ветреный ты наш? — Андрей Иванович устроился на диванчике, сложив руки на груди и приглашающе кивнув внуку на табуретку.
— Лёлю? — Некстати вылезло воспоминание о раскрасневшейся растрёпанной Оле, уединявшейся в ванной с нелюдем. И разочарование, сродни тому, что пробудил в нём Катин ухажёр, и всё же совсем другое. И собственническое нежелание её уступать кому бы то ни было, так противоречащее его принципам. И то, как он не мог успокоиться, пока не решил бороться.
— Значит, нам пока не стоит серьёзно относиться к твоим увлечениям? — поторопил дедушка с ответом.
— Нет. Стоит. Серьёзно, — ответил Лёша, твёрдо глядя на деда. Оле он не даст уйти. — Я... был неправ, и я разберусь.
— Это хорошо. Самые страшные люди — те, которые всегда правы. Потому что такого не бывает. Никогда.
— Де-е-да! Давай не сейчас философию! Я ж не твой студент! — Лёшка пристроился на табуретку, по-детски засунув излишне жестикулирующие руки под попу. Пока Андрей Петрович с самурайским спокойствием сыпал заварку в большой чайник, он отвлёкся, вспомнив ажурные ломтики яблок в чае у Эда. И неожиданно для себя расхохотался, отпустил колотившее его напряжение, представив знакомство деда с эльфом.
— Вот, — неодобрительно покосился дедушка на несерьёзного внучка. — Уже и смех без причины!
— Не-не, — утирая выступившую на глаза влагу — ну не слёзы же, в самом деле, ответил Лёшка. — Вспомнил одного знакомого. Тебе бы понравилось с ним беседовать.
— Так познакомь, в чём проблема?
— Он вряд ли надолго в Москве. Да мне ещё с Катей как-то надо разобраться, — уже расслабленным тоном добавил он. — Ума не приложу, куда бежать, что делать?
— Делать надо было раньше. Но лучше поздно, чем никогда. С собой-то разобрался?
— С собой? Как ещё? — помотал гудящей головой Лёшка. — Со мной всё ясно.
— Тогда убедись, что вы понимаете ситуацию одинаково. Что ты там наобещал? Клялся, небось, в вечной любви?
— Да нет вроде, — задумался Лёша, — я всё больше планировал... как жить...
— Это понятно, так и правильно, — в голосе дедушки прорезалось сочувствие, — но смотри сам, уверен, что поставил точку? Или нет?
Обхватив лицо руками, Лёшка взглянул через пальцы и, дав ладоням стечь вниз, вздохнул:
— Да. Стыдно. Очень. За то, что вышло с Катей, но я ничего бы не поменял. И никаких "заново"! Потому что нет, я не смогу забыть и сделать вид, что ничего не было.
— Тебе виднее. Смотреть, знаешь ли, надо на поступки, а не на слова. Слова бывают скорыми да запальчивыми. Но и поступок твой не красив.
— Да, — кивнув, Лёша рассматривал собственные коленки.
"Поступки. Легко сказать. Не было никаких поступков последние... нет, не четыре, а уже почти шесть месяцев. Последний раз он видел Катю в июле и опять с этим Володей. Что ему оставалось думать?"
Дав Лёше паузу на раздумья, Андрей Иванович, поднявшись, стал мерить шагами кухню.
— Приведу пример. Вот твоя бабушка, всегда, когда мы ссоримся... — начал вещать он на третьем проходе к окну.
— Вы? Да-да, конечно! — хмыкнул внук и отвлёкся от рассматривания джинсов, запечатлевших всю историю его сегодняшней криворукости — пятна омывателя, липкие следы энерготоника, ворох паутинок от шариковой ручки, с которой он от безделья игрался в ожидании клиента.
— Приятно, что ты так думаешь. Но увы, так не бывает.
С грустной улыбкой он посмотрел на Лёшу, предлагая вспомнить сегодняшнее представление.
— Старайся и ты не выносить сор из избы, особенно на чужих глазах. — Удовлетворившись виноватым выражением лица внука, он продолжил. — Так вот. Валя почти всегда приходит мириться первая. Потому что, поверь, родным людям сложно долго находиться порознь.
Дед ещё помолчал, а Лёша для себя поставил окончательную точку. Потому что ему вовсе не было так уж сложно находиться вдали от Кати. А вот по Оле он уже соскучился и оттого пригорюнился.
— Иногда, конечно, бывает, что я сильно её обижу. И тогда она хитрит — закрывается на кухне и готовит что-нибудь с совершенно умопомрачительным запахом, так что у меня не остаётся другого выхода, как идти и восстанавливать мир. Понимаешь, да? Показывает, что любит. И что ждет, когда меня отпустит эта глупость — с нею ругаться.
— Да. Повезло тебе найти бабушку.
— Глупый. Это больше, чем везение или какие-то сиюминутные желания. И это общее.
— А ты только что говорил, что вся ответственность на мужчине.
— Конечно. За решения. А будет ли твоя избранница беречь твою мужскую гордость — тут, извини, я гадать не стану.
— Наверное, ты хочешь... ну... намекнуть, да? Как надо выбирать?
Громко щелкнул закипевший чайник, отсекая разговор.
— Это дело твоё, тут я не советчик, — ушёл от ответа Андрей Иванович и залил заварку, вручив теплый чайник внуку. — Поставь ещё воды, и иди-ка за стол.
— Да, конечно, — рассеянно согласился Лёша, занятый попытками понять, как себя поведёт Оля, если они... поссорятся? В душе всё сопротивлялось самому представлению о таком несуразном поступке...
...
Сколько Лёшка бы себя не корил, а понимал, что с брата груз ответственности снять надо. Прав дед, не дело это, что младший пытается решить его проблемы. Конечно, Вадя не спал, ковыряясь под одеялом в телефоне, раз уж его лишили планшета. Пришлось забрать игрушку в коридор и попросить не встречаться с Катей, не усложнять ему задачу. Вадя понятливо кивнул:
— Ладно. Если тебе важно, не полезу помогать.
— Вот и хорошо. Спасибо, что понял.
— А что мне за это будет? — тут же сориентировался вымогатель и требовательным тоном постановил:
— Сходим ещё раз к Оле в гости! Или с ними в зоопарк! Или в кино!
— Куда-нибудь сходим, — пришлось пообещать Лёше. — Спи!
...
Оля вернулась домой совершенно без ног, и морально выполосканная до состояния тряпочки. Целый день с малознакомыми людьми с её-то смущенным заиканием — никак не назвать удовольствием. А общение с вовсе незнакомыми — родителями Люси, — и вовсе стало испытанием на прочность, которое, казалось, выпило все её силы до самого донышка. Захлопнув дверцу машины, она почувствовала что-то сродни освобождению от тюрьмы. Свобода одиночества, тишина морозного вечера, потрескивающий фонарь под козырьком, запах какой-то выпечки из окон первого этажа. Оля остановилась и, расправив плечи, глубоко вдохнула. "Как же хорошо дома!" — подумала она, помахала высунувшемуся в окно Максу и, чтобы не вызывать его вопросов, зашла в подъезд. Она медленно поднималась пешком — лязг лифта мешал освобождаться от круговерти сегодняшних встреч. Оля поймала себя на мысли, что противостояния с нелюдем не чувствует — она радовалась, что он дома. Ощущение было тёплым и домашним.
Тихонько войдя в квартиру и переодевшись, она заглянула на кухню.
"Спокойствие. Точно, тёплое спокойствие. И немного радостного умиротворения. Как разожженный камин в ненастный день. Вот кто Эд для неё, — думала Оля, глядя на неподвижного гостя за столом. — Тянет погреться, расслабиться... и нет, не забыть про всё не свете, скорее отодвинуть. Куда-то туда, в тень, где дела становятся суетой, ненужной и бессмысленной. Всё неважно, кроме вот этого... присутствия?"
Оля рассматривала эльфа и никак не могла поймать мысль, сформулировать непривычное чувство наполненности и удовлетворения. Выскальзывающий хвостик всё же удалось подцепить и облечь в слова: "Как в храме, только не возвышенно, а... просто светло и... безопасно".
— Спасибо! — вырвалось как-то само собой.
— Пожалуйста, — не стал уточнять нелюдь, не открывая глаз.
Поглядывая на Эда, Оля принялась мыть мандарины, — почему-то рядом с ним всё хотелось делать исключительно правильно. Устроив в большой тарелке пирамидку оранжевых шариков, она всё примеривала на себя это эльфийское спокойствие, и решила уточнить:
— Скажи, а я тебе сильно мешаю? Ты так подолгу сидишь, вообще не двигаясь... и не спишь... ты что-то делаешь?
— Конечно, делаю, как можно просто так сидеть?
— Нет-нет, ты не можешь просто так, я так и думала, — с легким смешком подтвердила Оля. — Даже не представляю, чтобы ты что-то делал без причины. Но я-то тебе точно не мешаю?
— Ты, конечно, очень мельтешишь. Но я привык. И нет, не мешаешь, это же твой мир, ты нужна мне. Как гид.
— Нужна? Всё ещё нужна? Я думала, ну... что ты давно освоился, сам ездишь куда-то.
— В том, что ты делаешь ежедневно — да, освоился, — ответил он, и ресницы, как в замедленной съемке, двинулись вверх, приоткрывая глазищи с бездонным овальным зрачком. — Но что-то новое? Или непонятное? Нужна, конечно.
— Ты же и сам находишь постоянно что-то новое...
— Нахожу. А что я, по-твоему, нахожу, а? — Эд ткнул в пачку разноцветных пакетиков.
— Ну... семена?
— Нет, структуру! Сколько тебе говорить, что меня интересует структура, я вижу именно её!
— Ну... да, я помню... а какая разница? Я-то не вижу!
— Структуры недостаточно для образа мира, мне нужно видеть и её воплощение. Это как... как программный код вместо игры.
— А я-то тут причем? — Оле как-то не приходило в голову, что она что-то значит для него, кроме удобного справочника.
— Ты? Ты в этом живешь. Именно твой образ накладывается на каждую схему, и я вижу предмет или существо в деталях.
— А-а... а если бы... ну, без меня? Может и удобнее — видеть сразу всю подноготную?
— Нет, без тебя бы не вышло. Погружения бы не произошло.
— А я думала, что ты вот когда так сидишь, как раз что-то изучаешь... похоже на какую-то... медитацию, что ли... ты так отрешен, будто не здесь находишься.
— Не здесь, а где?
— В твоём мире?
— Сознанием? Нет, сложно. И нет в том никакого смысла. Да, и у меня нет своего мира, я живу в одном из светлых миров.
— Это ты к чему? Я не поняла...
— Поправил тебя. То, что я делаю, можно назвать как угодно, хоть бы и медитацией. И это можно делать где угодно, в любом мире. Потому что я занимаюсь своей собственной структурой.
— Это вот то, такое... полупрозрачное, что я видела? Что, ты говорил, меняется?
— Да, смотри, я попробую показать. Может и увидишь, иногда у тебя получается.
Тонкая кисть очертила полукруг, рукав шелковой рубашки соскользнул, открывая тихо зазвеневшие браслеты. Пальцы опускались плавными рывками, словно поглаживая пружинящие перья невидимого крыла. Завороженная самим движением, Оля сперва ничего не замечала, но оранжевый отсвет мандаринок сработал проявителем, и над ладонью эльфа протянулась призрачная голубая веточка, проклюнулись зеленоватые прожилки потусторонних листочков. А памятные почки раскрылись фитильками золотистых бутонов в окружении фиолетовых лепестков. Секунда, еще одна, и глаза предали хозяйку, сморгнув набежавшую влагу и смазав картинку.
