Ты видишь, как тяжко мне подыматься по этой крутой лестнице. Тьма кромешная вокруг, я задыхаюсь, вонь стоит кругом, кислая, теплая вонь. Эта пещера насквозь пропахла кошачьей мочой, сырость пропитала стены, гниль проела перила. Почему так отдает гарью? Ведь эту бумажку я сжег еще там, внизу. Но до сих пор внутри у меня горчит. Передохну-ка я немного. Ты знаешь, сколько мне лет? Мне всего лишь тридцать шесть. Но люди, которые на меня смотрят, никогда об этом не догадаются. С виду мне можно дать тридцать, а можно и все пятьдесят. Десять лет я провел за рулем, руки у меня еще крепкие, но пешком я и мили не в состоянии пройти. Мой слабоумный братец может повалить меня одной левой, хоть и не осмелится поднять на меня руку. Это не годы отняли у меня силы, это ты высосал из меня все соки. Иначе как объяснить твой вечно юный облик? Сегодня в зоопарке я измаялся до полусмерти, а когда снова уселся за руль, не мог и руки поднять, чтобы завести мотор. Если бы я тебя там встретил, может быть, это вдохнуло бы в меня немного энергии. Но ты не снизошел до встречи. И вот я сам пришел. И до тебя рукой подать, нас отделяет только лестница...
Кто-то явно бросил в мусорное ведро тлеющий окурок, или это закоротило электропроводку. Иначе откуда взяться тут запаху гари? В каком это году произошел в Лондоне большой пожар? А ведь история может повториться... Да, история повторяется, вся моя жизнь меня в этом убеждает.
Ну, вот я и пришел. Вот третий этаж, вот этот дурацкий вестибюль. "Гостиница "РОЗА ВЕТРОВ", скажите на милость! Уж, не ветров, а, скорее, сквозняков! Дубовые двери, витражные мутные стекла, видимость роскоши и основательности. И даже лепнина над карнизом двери! Все в угоду этой старой суке! "Ты переодел свою робу? Матушка не переносит этих запахов! У тебя ведь есть приличный черный смокинг, так надень его, порадуй матушку! Ты починил выхлопную трубу своей машины? Матушка не любит резких звуков! Пусть Стив погуляет где-нибудь поодаль, матушку не следует волновать, ей не обязательно знать, что он жив и еще ходит по этой земле!" Стив, ты слышишь, матушка так и не удосужилась расспросить, где ты умер и где похоронен. Стив, тебе приходило когда-нибудь в твою пустую голову эта мысль? Ведь у тебя, как и у всех людей была мать. Что ты там делаешь, Стив?
— Стою!
— Тебе не холодно?
— Я хочу домой.
— Ну, потерпи еще немного, я скоро спущусь. Ты держишь дверь?
— Держу.
— Умница! А я уже у цели. У них там горит свет, но ничего не видать за этим мутным витражным стеклом. И тишина стоит, только вода сочится, да в ушах у меня стучит. Что мне делать с девчонкой, Стив, ты не знаешь?
— Нет.
— Вот и я не знаю. Откупиться сотней фунтов? Но я не принес денег, у меня уже неделю, как нет гроша за душой, все мне должны, и никто не платит. Но она мне мешает, она здесь лишняя, пусть она исчезнет. Как мне сделать так, чтобы она больше не попадалась мне на глаза, чтобы не смущала душу Патрика? Убить?
— Убить?
— Убить? Я разве сказал "убить"? Тебе послышалось, гулкое эхо трех этажей исказило мои слова. Ничего такого я не говорил. Твой братец Томми никогда не погубит свою душу. Это она убила, убила своего прежнего дружка, и теперь, видишь, завела себе нового. Она и его замыслила извести, ты знаешь, сколько времени она на него охотилась? Она совратила его, она заманила его в этот вертеп, в объятия своей мерзостной плоти! Но я не позволю ей погубить его, ты слышишь, братец! Не позволю!
Пора! Как эта тема у Бетховена? Открывайте! Хватит со мной шутить шутки! Почему никто не открывает на стук? Стив, почему они не открывают мне? Господи, как отдается этот стук в моих ушах! Ты помнишь этот стук, Стив? Что они там, оглохли? Ну! Это ее хитрости, только она не это способна. Но я не так прост, как она думает. Где мои ключи, ага, вот они! Теперь-то я не буду шуметь, мы сыграем в кошки-мышки. Здравствуй, крошка, кис-кис-кис, ты ловить умеешь крыс? Настольная лампа горит, а вот и три окна, что смотрят на улицу, столик, кресла, пепельница... Никого нет. Боже, спаси и помилуй! Неужто, я опоздал? Неужто, она успела совратить его? Где они? В спальне? Первая дверь по коридору, матушкина спальня, неужели заперта? Тогда ничего не поделаешь, мне придется ее выломать плечом! Не заперта! Пусто! Свет горит, постель застелена, слой нетронутой пыли — и никого нет! Эй, где вы? Эй! Тихо, братец, это я не тебе! И здесь их нет, и здесь, и здесь... Ты стоишь у двери, братец?
— Стою!
— Их нет в этой проклятой гостинице! Они решили меня обмануть. Ты понял, братец? Они вздумали меня обмануть, они оставили меня. Он оставил меня, отрекся от меня! Ты слышишь, братец, он поддался на ее уговоры и сбежал с ней. А куда, ты не знаешь?
— Не знаю.
— А я знаю, они наверху, затаились в ее конуре. Я поднимусь к ней. Ты потерпишь еще немного?
— Я хочу домой!
— Ты будешь стоять столько, сколько понадобится. Мы ведь с тобой уговорились.
— Я хочу домой!
— Нет, ты будешь стоять, ублюдок! Или я тебя буду бить!
— Я буду стоять. Не бей меня!
— Я скоро вернусь. Я только проверю, там ли они. Ты думаешь, твой братец Томми не в состоянии преодолеть одним прыжком еще три этажа? Ты думаешь, что он превратился в старую развалину? Как бы не так! Да, я был близок к этому, но это лишь временный упадок сил. Человеку свойственно порой падать духом, встречая препятствия. Но ведь он сам их себе воздвигает. Стоит только развеяться иллюзиям, и дремлющий запас жизненных сил воскресает. Я брошен всеми, покинут! Но не все кончено...
— Ты где, братец?
— Я здесь, у самого чердака. Знаешь, и здесь их нет. Я вломился в ее конуру, дверь была не заперта. А ее комната вся прибрана, кровать застелена, на окне графин с водой. Судя по пузырькам, он стоит здесь давно. И знаешь, на тумбочке — связка выстиранного и выглаженного белья. Это мое белье, я, пожалуй, захвачу его с собой, а то ведь я совсем износился. Я захвачу его с собой, или лучше оставить?
— Оставь. Поедем домой.
— Пожалуй, поедем. Но не сейчас и не домой. Мы с тобой, братец, поедем не домой. Мы съездим еще в одно место. Мне нужны деньги, а то ведь завтра мне нечем будет заплатить за горючее. Это не долго, братец. Я взыщу долг, и мы отправимся спать. Дай мне только пересчитать белье... Так я и знал, моего сюртука нет, как не было. Она ведь его не сняла с крыши, слышишь, братец, не сняла! Придется мне лезть за ним. И я полезу, ведь мне нельзя без смокинга. А теперь я скажу тебе на ушко по секрету, клянись, что никому не скажешь!
— Клянусь!
— Я знаю, где они! По крайней мере, знаю, где она. Ты помнишь, между вторым и третьим этажом чулан? Ну, там еще стоит стиральный агрегат? А по левую руку — лифт, неужели не помнишь?
— Нет.
— Ведь мы же с тобой вдвоем втаскивали эту стиральную машину. Еле-еле мы выкатили ее из лифта на площадку, а потом не могли отдышаться, ведь весу в ней было не меньше тонны. Твоя преступная мамочка оказалась еще порядочной скупердяйкой, — получила даром бросовую стиральную машину, но пожалела на грузчиков. Это было лет пять назад. Неужели не помнишь?
— Нет.
— Ну, не важно! Что я хотел сказать... Ах да, они — там, по крайней мере, она! Когда я поднимался наверх, то среди прочих запахов ощутил аромат ромашкового мыла. Я ведь не придал поначалу этому никакого значения, но теперь я все понял... Хочешь, я тебе скажу еще одну вещь? Я знаю, что решетка лифта не заперта! А лифта давно уже нет и в помине! Какой там глубины эта лифтная шахта? Не знаешь? Вот и я не знаю... Впрочем, я заболтался. Мне пора на крышу... Где там этот чертов люк?
Где моя зажигалка? Стив я не оставлял тебе мою зажигалку? Ты ненароком не вытащил ее у меня, воришка негодный? Прости, я отыскал ее, вот она! Здесь все проржавело, эта задвижка никак не поддается. Жаль, что ты внизу, ты бы посветил мне. Ничего себе, ну и тяжесть! Как это коротышка умудрялась приподнимать эту крышку? Черт, проклятая зажигалка, раскалилась и обожгла мне пальцы. Помнишь, как в детстве мы жарили картошку в золе, и я учил тебя подбрасывать ее, чтобы остудить? Душновато здесь, тяжело дышать, гарью несет. В ее комнатушке пахло мылом, а здесь несет гарью. Знаешь, мне показалось странным, она говорила, что чистила мой пиджак керосином, но запаха керосина в ее комнате я не почувствовал. Может быть, она солгала мне, и напрасно я полез? Как ты там, все стоишь?
— Стою.
— Смотри, не выпускай никого. Слушай внимательно, заслышишь шаги, будь начеку! Если они затаились, то ненадолго, скорее всего, они попробуют дать деру. Но ты ведь у меня сильный, ты сумеешь удержать дверь?
— Да!
— А почему они до сих пор не дали деру? У них было достаточно времени. Чего они ждут?
— Не знаю.
— А я знаю. Они ждут полицию. Она позвонила в полицию, чтобы меня взяли с поличным. Она — дура, она думает, что я не видел. А я видел ее в телефонной будке. Кому ей было звонить? Своему Лорри на тот свет? Я знал, что вся эта афера с Лорри выйдет мне боком, зачем я позарился на эти грязные деньги? Никому нельзя верить. Теперь плакали мои денежки. Теперь они на меня положили глаз. Ждут, не дождутся, как бы поймать меня в ловушку. А что я? Я — ничего! Я привез ей свое грязное белье, оно у меня на переднем сидении. А пришел я забрать свой смокинг. Кто поверит этой дуре! Что это? Это не чердак? Это какая-то клетка, какие-то железные прутья. Тесно здесь, никак не повернуться, я чуть головой не ударился. Определенно, она мне солгала про крышу. Не под силу ей сюда подняться, да еще с бельем. Ага, да ведь это часть настила крыши, только непонятно, как его приподнять, с какой стороны ухватиться. Что за чертовщина, это воняет паленым волосом. Да конечно, это ветер доносит запах с рынка, с этого Бэкбон-маркета, они палят отходы в печи, у них где-то работает печь. Упрусь-ка я спиной в это железо, авось поддастся. Поддается! Ну да, вот тебе и крыша! Куда теперь выпростать ногу, во что упереться? Где тут труба или крюк, или упор? Нашел... Ну, и как мне быть с этим железом на спине, куда его отбросить, не хочу я наделать шуму. Черт с тобой, падай! Ну и грохот, захлопнулось у меня прямо под ногами. Ты слышал грохот?
— Ага!
— Выберусь ли я отсюда назад, не знаю. Ведь придется мне как-нибудь приподнять эту крышку. Ох, и стерва! Почему я поверил ей, какой я идиот. Рада, небось! Радуйся, радуйся. Ликуй. Оба ликуйте, оба! Что, Патрик, рад? Черный толстогубый подонок! Нашел себе подружку, предал меня! Тс-с! Не шуми, дружок, прижмись к ней, ведь она дрожит от страха. Обними-ка ее, крепче! Не ты первый, не ты последний. Можешь поцеловать, я разрешаю. Ведь не всю жизнь же тебе целовать одну трубу... Ну, что же ты? Что ты одеревенел? Целуй, целуй, губками, губками! Прикоснись к этой грязной плоти, ведь ты исходишь похотью, я знаю! Прикоснись на прощанье...
Ого! Ну и вид! Слышишь, Стив, я на крыше! Чудно все это, я такого в жизни не видел. Хорошо, что глаза мои привыкли к темноте, теперь я вижу все это сияние огней, оно ослепительно! Я тут взобрался на самый хребет и стою себе. А вокруг меня... Как тебе это объяснить. Я плыву, как на пароходе, в огненном море. Нет, не так! Это не то... Помнишь, ты ночевал у меня дома, и мы смотрели с тобой телевизор? Там показывали извержение вулкана. Раскаленная лава медленно плывет, обтекая черную скалу. Так и этот дом, улицы справа и слева, фонари на дне, туманную дымку гонит понизу ветер... Но тогда по телевизору все было не то. А здесь все то, и этот запах гари к месту! Ведь уже ночь, а я не чувствую ни облегчения, ни прохлады, крыша подо мной горяча. Ну, и где же мой смокинг? Ты не знаешь, куда она его повесила? Эй, Стив! Ты слышишь? Отзовись! Молчишь... Она говорила про какую-то антенну, а здесь полно антенн. Откуда здесь столько антенн, ведь в доме уже давно никто не живет. Господи, сколько здесь всякого железа: трубы, решетки, козырьки, колья, перильца, завитушки. Да вот же она, прямо перед самым моим носом! А-а-а...
— Что, братец?
— Ничего, это я не тебе. Стоишь? Ну и стой да помалкивай! Я не с тобой разговариваю. Тут у нас гость. И давно он тут сидит? Вы только посмотрите на него. Примостился на моем смокинге, и все ему побоку! Ну и чудовище, даже во сне такое не приснится! А ведь я знаю, кто ты и откуда ты взялся. Я ведь тоже почитываю газеты. Пожаловал к нам, милости просим! Тут тебе и рынок, не хочешь ли мясца? Что ты расшипелся, если хочешь что сказать, так говори!
— Скажите, это, в самом деле, гостиница "Роза ветров"?
— Ну да, гостиница. А ты что, ищешь комнатку для ночлега?
— Я ищу подходящего ветра.
— И потому ты расселся на моем смокинге?
— Так это твой костюм? Я и не знал.
— Убирайся отсюда! Ищи себе другую гостиницу!
— Сейчас я улечу. Дай мне только передохнуть немного!
— Убирайся, здесь тебе не место, ты что, оглох?
— Сам убирайся!
— Твое место — преисподняя, дьявол!
— Мое место в небе. Это твое место в преисподней. Прощай..."
3
Увы, бедняга, тебе не дано этого дара. Полет — это вовсе не такая простая штука, как ты думаешь. Если ты когда-то и умел летать, то только в детстве, под одеялом. Ты помнишь, как, стоя на краешке скалы, ты занес ногу и оттолкнулся. Нет, ты не проснулся в холодном поту, не вжался спиной во влажную кровать. Ты пережил этот миг, и неведомая сила подхватила тебя. В теплом воздухе ты ощутил опору. И ты стал шагать по воздуху, как по земле. Твои шаги переносили тебя медленно от одной древесной кроны до другой, и тебе ничего не стоило усилить натиск и взлетать все выше и выше. Давно ли это было? Давно! Тебе тогда и в голову не приходило расспросить взрослых, что бы это все значило? Матушке твоей до тебя не было дела, она была далеко. Будь она рядом, она бы тебе ответила, что ты растешь, мой мальчик. Да, ты рос. И очень скоро ты дорос до отметки шести футов и шести дюймов. Но прибавило ли тебе это ума? То, что раньше окрыляло твои сны, прошло безвозвратно. Ты отяжелел, огрубел, набрался жестокости и злобы, попрал невинность и осквернил чистоту. А теперь тебе пришло в голову, что время вернулось, что ты можешь, как река, войти в старое русло. Тебе почудилось, что ты сбросил с плеч груз двадцати лет, и теперь тебе ничто не мешает расправить крылья. Нет, бедолага, это дано только мне, потому что я никогда себе не изменял, я жил небом. Я мечтал о нем столько лет, сидя в клетке, я знал, что у меня есть крылья, и они даны мне, чтобы летать. А ты думал, стоит только тебе помахать руками, и теплый вечерний воздух удержит тебя на краю крыши и подстелит тебе пуховую перину? А внизу тебя, как и меня ожидает согретая солнцем мягкая песчаная отмель. Нет, внизу только жесткая холодная брусчатка. Яйцо баклана, сбитое порывом ветра, падает и разбивается о скалу. Так и твой череп разлетится вдребезги при встрече с камнями.
Ну что ж, прощай навсегда. Одинокий мотоциклист на полной скорости приближается к твоему распростертому телу. А твой несчастный братец бежит с криком в противоположную сторону. Но никого этот крик не в состоянии вытащить из теплой постели. Безысходное зрелище, надо признаться! Мне некогда, я перечеркиваю крылом эту улицу с ее четырьмя тусклыми фонарями. Я проплываю вдоль этого ущелья, мне надо набрать скорости для виража. А вот и рыночные ряды, прикрытые выцветшим тряпьем. Вот и сооруженные на скорую руку навесы и козырьки, аляповатые вывески и облупившиеся муляжи из папье-маше. До утра еще далеко, еще долго эта площадь с ее переулками и грязными тупиками будет спать, отдавая небу смрад черной печи, где сжигают остатки. Что там слева? Питейное заведение с дурацким названием "Огузок", а по правую руку приземистый черный дом с ночлежкой на первом этаже. Там проведут свою очередную ночь вповалку всякие бедолаги, которым нет места под нормальной крышей и в нормальной постели. И тот старый пьяница, который притащил на рынок трех освежеванных поросят, впитавших в свою нежную плоть смертоносную отраву — продал ли он свой товар? Не долго же ему гулять на свободе. Ну, наконец-то, вот она, периферия воздушного потока, она огибает этот черный спящий квартал и влечет на северо-восток. Надо бы набрать хотя бы двести футов высоты, и тогда картина прояснится. Да, потянулась внизу дымка, пробегают мутноватые испарения этих темных несъедобных туш, что зовутся домами. Спешат по своим делам машины в поисках приюта или ночных развлечений. Не следует им превышать скорости, опасно. Я ведь не собираюсь вступать с вами в гонку, мне это уже не по силам. Нет, кажется, я не теряю высоты. Поток меня держит, вот и славно. Город медленно поворачивается, разгорается все ярче, как потухший костер на ветру. Сколько искр, фонари, витрины, рекламные огни. Но затеплиться настоящему пламени не дано — уголья сыроваты. Стоит марево над городом, впитавшее в себя отходы жизнедеятельности этих больных легких. Чуть повысится процент влажности, и туман окрасится в бурый цвет, цвет никотина и углекислого газа. А вот и река, при свете дня она сверкает, а сейчас похожа на поток нефти, она не течет, а окаменевает в своем русле. Теперь она жаждет утра, как негатив жаждет животворной влаги проявителя. А чтобы подчеркнуть ее черноту совсем рядом течет другой поток — поток машин. Что это они выстроились в ряд? Такие заторы случаются среди бела дня, а не среди темной ночи. Какое занятное зрелище, точно нитка жемчуга сверкает бусинами. И только одна машина стоит как-то боком. Кто еще может так стоять? Мистер Корнхайт, не вы ли это? Как здоровье вашего милого мальчика? Я надеюсь, что с ним не произошло ничего страшного? Пару дней назад я вновь посетил столь дорогие моему сердцу места. И мне довелось повидать его. Он бежал по траве, и я, право, сильно забеспокоился. Мне показалось, что ему грозит опасность. Вопреки своим правилам, я вынужден был спуститься довольно низко, а потом снова подняться. Это стоило мне немалых трудов, поверьте. Слава богу, все обошлось. Я желаю вам всего самого лучшего.
