— Ну, с его точки зрения, раз подцепил, то кровь слабая. Хотя на самом деле это был только предлог для того, чтобы к этой идее кастрировать не тех общество привыкло. Тут нельзя и тонкой щёлочки допускать. Потому что если многие мужчины бесплодны, то он параллельно пытался протолкнуть идею лучших осеменителей, а это уже...
Целебный Бальзам возразил:
— Но ведь и так лучшим людям дозволяется иметь нескольких жён, в том числе и с целью получить от них больше потомства, в надежде, что оное унаследует качества предков. Так что почему и не позволить такое в качестве эксперимента?
Возмущённая Заря вмешалась:
— Нет, так нельзя! Люди же не скот, чтобы их размножать против воли! Даже викуньи и то не согласны в неволе скрещиваться с кем укажут. Я не хочу, чтобы пришли какие-то люди, искалечили мне мужа под предлогом болезни, а потом привели бы осеменителей! Сделать так — это наплевать на человеческое достоинство тавантисуйцев! А я не хочу жить без достоинства!
Асеро ответил:
— Заря права, нам нельзя делать так, как в белом мире, где политика завязана на династические браки. И не только. Там такие вещи слишком часто на имущество завязаны. Впрочем, и я был не свободен в своём выборе, и в этом есть и вправду что-то унизительное. Когда меня готовили на престол, я должен был жениться на деве Крови Солнца и никак иначе. Пусть я мог выбирать из кузин, пусть можно было завести и дополнительных жён, но всё равно от супружеских обязанностей к первой жене никуда не деться. Мне ещё повезло, что в моём случае это совпало с моими желаниями. Однако я человек государственный, мне тут о долге забывать нельзя как раз ради счастья простых тавантисуйцев, но Топинамбур на их счастье покушался якобы ради своей науки! Одного не пойму — откуда он планировал достать столько сторонников для своих идей? Вот сейчас те, кто, врываясь в дом, убивают хозяина, а его семью обращают в рабство, уже могут не бояться его возмездия, мёртвые не могут отомстить за себя. А вот делать так, как предлагал Топинамбур — искалечить, но оставить в живых, рискнуло бы куда меньше отморозков. Потому что хоть и считается, что кастрат ни на что не годен как воин, но если руки-ноги на месте, то это ещё вопрос...
Инти ответил:
— Вот потому они и хотели начинать с мелких групп, которых не будет особенно жалко. Это мы с тобой гуманисты, даже осуждённых преступников можем пожалеть, он-то мыслил иначе. Вот написал бы он в захваченной газете, что в Службе Безопасности одни негодяи служат — и вот уже полно желающих с нами расправиться. Так что и идеи Топинамбура они будут в открытую продвигать далеко не сразу, а пока они стараются привлечь возможных союзников, в том числе и ища предателей в наших рядах. Не только среди тех, кто изменил заранее, но и просто шкур и трусов. А искалеченного человека потом в союзники не привлечёшь.
— А вот я слышал, что Горный Ветер тоже имел тайные проекты по ограничению рождаемости, — вкрадчиво вставил Ворон.
— Слышал звон, да не знаешь где он, — ответила Лань. — Он же не собирался никого насиловать или кастрировать!
— Однако вызвать временное бесплодие у женщин он хотел.
— Ну, так временное и по доброй воле. Жалел он меня и любил, не хотел, чтобы я каждые два года рожала.
Асеро заметил:
— Тут дело даже не в том, будет ли у тебя лично возможность иметь потомство. Вот если это по болезни или оттого, что жена бесплодная, это вполне можно стерпеть. Унизительно, когда к тебе в штаны какие-то посторонние люди лезут. Многие предпочтут смерть такому унижению. Так что наши враги сами себе могилу роют.
Лань добавила:
— Женщины племени моего дяди обычно ограничивались рождением двух-трёх детей. Однако если случалось несчастье и дети гибли, то ничто не мешало зачать новых. В моём родном племени чаще рождали побольше детей, потому что рядом море, а море даёт больше пищи, но и больше охотников гибнет в морских волнах. Впрочем, ни море, ни лес не могли забрать столько жизней, сколько отняли белые люди. Потому теперь женщины стараются зачать побольше детей, чтобы восполнить потери. Но потом, если всё будет благополучно, женщины вновь смогут расслабиться.
Со вздохом Лань добавила:
— Только теперь этого долго не будет. Если Тавантисуйю повержена, мой народ останется с таким врагом один на один.
Инти добавил:
— Успокойся, у нас ещё не всё пропало, они овладели столицей, но ещё не страной. Рассказывай дальше.
— Беда в том, — добавила Лань, — что тот способ, каким мы предотвращали зачатие, тут не подходит. Впрочем, это можно заменить растением, из которого можно сделать напиток...
— Да вы понимаете, что вы с Горным Ветром задумали! — вскричал Ворон. — Это же преступление! Сколько людей недосчиталась бы страна нерождёнными, если бы у вас всё получилось! А что стало бы с женской нравственностью? Разве прочность брака не основана на том, что женщина рожает каждые два-три года?
— В племени моего дяди с прочностью браков было всё в порядке, — сказал Лань, — разводы редки. Да и никто не предлагал никого этим поить насильно. Однако при некоторых обстоятельствах это было бы ценно. Например, ты сам был недоволен, когда я забеременела в экспедиции! А если бы я употребляла напиток против зачатий, можно было бы избежать этой неприятности.
— Разве ты не рада, что у тебя такой замечательный мальчик?
— Рада, но... сам понимаешь, что на войне беременная я могла и не выжить. А больше всего Горный Ветер боялся, что меня постигнет судьба Радуги. Ну а кроме того, это может быть ценно для не очень здоровых жён, которых роды могут свети в могилу и которым при этом неловко мучить мужей воздержанием.
— Я понимаю моего сына, — сказал Инти. — Рано осиротев, он пуще смерти боялся овдоветь. Он подозревал, что его мать умерла из-за беременности. Да, это не так, но он-то правды не знал! К тому же от этого иногда и в самом деле умирают. Конечно, я ставил перед ним вопрос о контроле...
— Вашими стараниями опустела бы страна! — не унимался Ворон.
— Не думаю, что так уж многие женщины стали бы этим злоупотреблять, — заметил Асеро. — Вот у меня жена плакалась, что забеременеть не может. Все хотят продолжить свой род в потомках.
Ворон ответил:
— Конечно, я не думаю, что женщины перестали бы рожать совсем. Я не столь дурного мнения о нашем народе. Но довольно того, что родилось бы не так много детей как возможно. И мы бы неизбежно недосчитались работников и воинов.
На это Асеро ответил:
— Да, нехороший риск тут есть, не спорю. В нынешних условиях сокращать рождаемость и в самом деле опасно. Однако если бы удалось победить хотя бы оспу, то смертность бы сократилась заметно. А если бы также удалось бы справиться и с другими европейскими недугами, употребление такого напитка стало бы допустимым. И даже необходимым. Ведь Горный Ветер даже советовался на эту тему со Слепым Старцем, а потом к нему ездил я. Он рассказал мне следующее — что нет тут застывших норм на все времена, что они меняются в зависимости от условий. Во времена Манко Капака мораль тоже была другая, чем сейчас: девушки выходили замуж только после двадцати лет, как и юноши, а до того их тоже учили воинскому искусству, чтобы они в случае чего наравне с мужьями могли защищать свой дом и очаг. Однако когда страна расширилась, и воинское дело стало означать долгие походы, тяжёлые для женщин, решили, что пусть те выходят замуж пораньше и рожают побольше воинов, чем сами проведут так свою молодость.
— То есть всё вернулось к естественному порядку вещей! — ответил Ворон.
— К наиболее удобному в данных условиях, — ответил Асеро, — но ещё во времена до конкисты, женщина, родив желаемое количество детей, могла отказать мужу в своём ложе, и он, даже будучи сам Сапа Инкой, не мог настоять на своём. Ну, по совету лекаря так можно и сейчас, но если так сделает относительно здоровая женщина, то общество посмотрит на такую женщину косо, как на дезертира с фронта. Однако будь у нас ниже смертность, это можно было бы допустить, тем более что от иных женщин в хозяйстве больше пользы, чем в материнстве. И уже тем более нам нельзя без учёта условий навязывать свою модель тем же соплеменникам Лани.
— Условия и в самом деле важны, — сказал Инти. — Как-то я беседовал с одним старым жителем Амазонии. Он рассказывал мне, что раньше сельва была населена людьми куда гуще, там были города и хорошо возделанные поля. А потом всё это погибло... Потому что вниз по Амазонке пропутешествовал Орельяна. Конечно, он и сам убивал местных жителей, ему ничего не стоило сжечь дом с живыми людьми внутри, но он со всей группой отморозков никогда бы не смог убить столько людей, сколько убили занесённые ими оспа и прочие смертельные болезни. Иные амаута думают, что местные жители были более восприимчивы к европейским болезным, чем мы, но мне это кажется сомнительным. Я не замечал между нами никаких различий по крови. Убедительнее мне кажется предположение Панголина. Местные жители жили в общих домах, и если зараза проникала в такой дом, она выкашивала всех его обитателей. Всё-таки нам повезло, что у нас принято иметь отдельный дом на семью. У нас ведь тоже смертность была выше, где люди вместе скучены — в казармах, в студенческих общежитиях. Поэтому наш народ хоть и сильно пострадал, но всё-таки не вымер, а там вообще обезлюдели целые области.
— Но разве это не связано с тем, что у нас сообразили объявить карантин? — спросила Заря.
— Это, конечно, да. Но потом во время войн и смут с карантином было плохо, а болезнь до конца не ушла. И никому точно не известно, как много жизней унесла война, а как много сопутствующие ей болезни. Да и в государствах Мексики с заботой о таких вещах со стороны государства было, в общем-то, никак, однако там тоже население так не выкосило, как несчастных обитателей Амазонии. Там тоже жили семьями. Говорят, что выше в долине реки Миссисипи была страна, где тоже жили общими домами, и там тоже после появления европейцев селения обратились в могильные холмы, но о ней я знаю лишь смутные слухи. Но даже если амазонские города были скорее посёлками по нашим меркам, всё равно картина ужасает. Были поселения, стали могильные холмы...
Инти мрачно замолк, и Заря подумала, что он думает не только и не столько об Амазонии.
Ворон тоже больше ничего не сказал, но сидел какой-то мрачный и нахохлившийся. Впрочем, мало кто обратил на это внимание. Наверное, все думали о той страшной участи, которая может ожидать и всю страну, и их самих под властью англичан, но Ворон думал и кое о чём ещё...
После ужина Инти вышел перед сном на свежий воздух и увидел, что его дочь Мать-Земля сидит и со слезами на глазах смотрит куда-то вдаль. Это встревожило Инти — после вызволения из дочерей из плена им как-то не удавалось поговорить о случившемся наедине, а кому, как не Инти было понятно, что девушкам после такого надо выговориться: если этого вовремя не сделать перед внимательным и чутким собеседником, то шрам от нанесённой им раны может навсегда изуродовать их характер. Потому он подошёл и спросил:
— Ты думаешь о том, что случилось, дитя моё?
— Да, отец, — тихо ответила девушка. — Но я больше думаю не о себе, а о тебе. С нами это сделали, потому что ненавидели тебя и считали тебя врагом. До того я знала, что тебя многие недолюбливают, но не думала, что тебя столь многие ненавидят так сильно. Ведь надо очень сильно ненавидеть человека, чтобы желать зла не только ему лично, но и его близким.
— Тут дело не просто в силе ненависти. Как бы ни была сильна ненависть, нет оправдания тому, кто её обрушит на заведомо невинных. Но мои враги считают женщин и детей не отдельными людьми со своей волей и желаниями, а как приложение к мужчине.
— Ты про европейцев или про каньяри?
— И про тех, и про других.
— Но ведь тебя и многие из кечуа ненавидят тоже!
— Да, меня ненавидят враги и предатели. Я тебе много раз это объяснял. Но разве можно мне это поставить в вину?
— Отец... я не знаю, поймёшь ли ты меня... Они часто обвиняют тебя в каких-то совсем уж немыслимых насилиях и зверствах. Да, я знаю, что это ложь, но... скажи, неужели ты сам совсем-совсем не давал повода для кривотолков? Вот, например, смерть Горного Пика на допросе... Как бы он ни был виноват, но такого нельзя допускать! Ты не раскаиваешься в этом?
— Дитя моё, что тут зависело от меня? Ведь я не бил его, не тронул и пальцем, но когда я прижал его доказательствами к стенке, он весь побагровел от волнения, и носом пошла кровь, капнувшая на протокол допроса... Конечно, я тут же вызвал лекаря, но предотвратить его смерть не мог. Или я не должен был расследовать делишки этого негодяя, чтобы он не окочурился от разоблачений? Так в чём мне раскаиваться, если я действовал правильно? Не могу же я отказаться от расследований, потому что у негодяя может оказаться слабое сердце? Они-то моего сердца не щадят!
В последних словах Инти прозвучала нотка отчаяния. Мать-Земля поняла, чего так испугался отец — что его дочь повторяет путь Ветерка.
— Я не виню тебя, отец! — вскричала девушка. — Дело в другом. Не знаю, как объяснить... Но если бы за тобой не было ничего сомнительного, может быть, про тебя бы меньше выдумывали всякого?
— Кажется, я понял, о чём ты. Ты хочешь узнать, можно ли жить и работать так безупречно, чтобы твоя репутация всегда была кристально чистой, и даже от врагов не пало ни тени подозрений?
— Да, отец!
— Видимо, нельзя. Я знаю немало случаев, когда в весьма жестокие передряги попадали те, кого было не в чем или почти не в чем упрекнуть. Когда клеветали на невинных. А есть люди, которые думают, что любой человек, которого мы арестовывали, уже по определению невиновен, так как считают меня злодеем, а всю мою деятель чистым злом самим по себе. Но прямо они в этом не признаются, делая вид, что недовольны лишь злоупотреблениями, которые же сами мне и приписывают. Но ты ведь таким не веришь?
— Конечно, не верю, отец.
— Хорошо хоть, что это понимаешь. Но в любом случае, думать, что безупречная добродетель хранит от бед — глупая и вредная иллюзия, которая даёт утешение маленькому обывателю. Но крушение такой иллюзии с приходом беды всегда мучительно. К тому же некоторые обыватели под безупречностью понимают "не лезть не в своё дело", то есть, заподозрив где-то преступление, не докапываться до истины самому и не сообщать о своих подозрениях в нашу Службу. Ведь так легко не ошибаться, ничего не делая! А у человека деятельного и активного неизбежно будут ошибки. Больше или меньше, но сколько-то будут. Были ошибки и у меня... И конечно, на фоне безупречных и ни во что не лезущих чистоплюев я смотрюсь не блестяще. Но, видно, таких безупречных у нас оказалось слишком много! — Инти горько усмехнутся. — Не может быть, чтобы переворот готовился и никто ничего не замечал. Видимо слишком многие из заметивших предпочитали не обращать ни на что внимание, и тем самым они обрекли на гибель многих и многих, возможно, что и себя... Я ведь знаю, что многие из твоих собратьев-артистов считали доносы пороком, а недоносительство добродетелью, разве не так?
