— Нет... — опережая бойца, выдавил Мартин. — Я нарушил правила первым... — он поднял голову. Раскаяния в его глазах было немного, скорее, сожаление, что доставил столько неприятностей родителям, товарищам и себе.
Можно было промолчать, но подачки от Рена ему не нужны, более того, они оскорбительны — как он смеет?!
А у Инвара отлегло от сердца — сын не трус, спасибо и на этом, а то разочарование было бы слишком велико, хватило и того, что тот сподличал.
Выслушав всех, Инвар сделал паузу, глубоко вздохнул и таким же ровным, но безжизненным, безэмоциональным голосом, каким проводил опрос, произнес обвинение:
— Итак, боец Мартин Караскет (в этой ситуации комендант Инвар Караскет дорого бы дал, чтобы никто не уловил упоминание по фамилии и связывающие отца и сына родственные узы, но, увы, и так слишком много пунктов Уложений Устава были интерпретированы), виновен в том, что во время тренировочного боя без оружия первым нарушил правила и нанес преднамеренный удар по лицу своего партнера.
(Ну не смог комендант назвать при всех лаэрского наложника Ренальда товарищем Мартина, да и не является эта господская игрушка товарищем бойцам).
Так же означенный боец виновен в том, что не только не остановился, но и продолжил драку...
Ренальд... (фамилия не была произнесена, и этим косвенно было дано всем понять, что человек, не имеющий своего рода — раб), бывший партнером Мартина Караскета по спаррингу, виновен в том, что не прекратил тренировочный бой, превратившийся в безобразную драку, как полагается по Уставу, а продолжил...
Каждое слово, произнесенное в звенящей тишине солнечного дня (все-таки распогодилось, несмотря на утреннюю серость), ложилось, словно прибивая двух стоящих на коленях мальчишек к утоптанному плацу. В воцарившейся, буквально звенящей тишине тем же пугающим голосом было произнесено:
— Мартин Караскет, солдат доблестной элитной сотни лаэра Аслана, как зачинщик — получает сутки карцера, плюс десять нарядов на грязных хозяйственных работах за недопустимое поведение к означенному партнеру во время тренировочного спарринга. Так же он лишается всех выходных и увольнительных сроком на два месяца, начиная с сегодняшнего дня...
Старый служака все-таки всеми силами пытался избежать большего позора для семьи, чем уже есть, наказание получилось не слишком суровым, без плетей, но для уязвленного самолюбия молодого бойца — самое то. "Умнее" за столь короткий срок Инвар не смог придумать.
— Все бойцы, присутствовавшие на тренировочной площадке, равно как и дежурный по гарнизону, за бездействие в момент драки, наказываются лишением выходных и увольнительных сроком на один месяц...
Бойцы роптать не посмели, но взгляды, обращенные на Мартина, не потеплели, это было очевидно. Глупая пословица наглядно применялась на практике "один — за всех, все — за одного".
— Ренальд (Инвар, произнесший самую сложную для себя часть приговора, уже сознательно не стал озвучивать положение мальчишки в крепости, уточняя, кем именно числится здесь этот раб) приговаривается к суткам карцера и отстраняется от тренировок. Так же ему запрещается, во избежание подобных инцидентов с другими бойцами личного состава гарнизона Замка-крепости, под страхом повторного наказания, приближаться к тренировочным площадкам и казармам вплоть до прямого разрешения или приказа лаэра Аслана.
Ропот прокатился волной по шеренгам солдат и стих, едва Инвар зло вскинул голову, вглядываясь в лица недовольных его решением. То, что это не было одобрением, а возмущением — не оставляло сомнений.
— Я — против! — раздался тихий голос, услышанный каждым из присутствующих.
Мартин, до последнего надеявшийся, что отец пожалеет его гордость и мужское достоинство (пусть уж лучше собственноручно запорет до полусмерти где-нибудь на конюшне подальше от досужих людских взглядов, но только не так, не перед всем строем, не перед женщинами Замка, не перед Фелиской и этим ничтожным наложником его господина), и уже втайне радовавшийся, что обошлось, вздрогнул и опустил плечи, понимая, что теперь, раз вмешалась госпожа, точно довыступался — плетей не миновать... Фелиска его будет презирать и избегать встреч... Остальные — ладно, леший с ними — переживет как-нибудь. Что, никто голой задницы не видел?..
В напряженной тишине раздался сдавленный стон Марты, матери... резанул по ушам сына коменданта, но не сильно — он пребывал в некотором шоке, пытаясь уложить в сознании, как теперь жить с этим ущемленным самолюбием или как пережить саму порку достойно... или что на данный момент главнее? Он растерялся: 'На пустом месте сам себе устроить такое — о, Всевидящие! Какой идиот, тупица! Сам!!! — лихорадочно сетовал он. — Нет, не сам — это все ненавистный молокосос Рен виноват — не шлялся бы здесь, раздражая — ничего не было бы...'
Мартин стиснул зубы, чтобы не разреветься, как в детстве от бессильной обиды что-то исправить...
Ренальд подавил возглас удивления — ему очень хотелось бы проучить Мартина, чтобы отвадить раз и навсегда с его инсинуациями, но только не так — рабу-наложнику прекрасно было известно, что такое унижение. Пройдя через него сам, он по доброте своего сердца и от чистой души не желал даже врагу такой участи.
Но сейчас мальчишку больше заботило собственное плачевное положение. Суровый приговор коменданта нельзя было не признать справедливым по отношению к нему, но больше огорчало, нет, даже угнетало то, что его лишили возможности тренировок, запретив даже появляться вблизи казармы до возвращения господина, во власти которого была его дальнейшая судьба. Ренальд сам чувствовал приятные перемены, которые стали происходить с его телом, наливающимся силой, становящимся послушным, гибким, ловким после того, как Аслан приказал ему выполнять физические упражнения. Вот лишиться этого было крайне огорчительно.
Первые дни были тяжкими, но мальчишку окрыляли оказанные честь и доверие, и он старался, держался, стиснув зубы, пряча боль и слезы, согреваемый поддержкой и пониманием господами его проблем. Какому новичку хозяева собственноручно будут разминать звенящие, налитые свинцовой тяжестью, закаменевшие мышцы, позволяя ему развивать физическое тело, не умаляя его привлекательности и изящности, сохраняя его для... чего? Ведь он менялся, становясь менее похожим на подростка, уже наметился будущий рельеф мышц, делая его взрослее и мужественнее. Варвару нравились брутальные парни... А Тессе? Не прекратит ли она нянчиться с ним, если он перестанет быть ангелочком, вызывающим жалость и умиление?
А за истекшие месяцы Рени уже втянулся в навязанный Асланом распорядок дня, и что теперь? Если еще месяц назад Ренальд, может, и не переживал бы из-за этого так сильно, то после вчерашней ночи юноша хотел стать мужчиной для Тессы — глупо, наивно, смешно и безрассудно, но теперь назад уже не отыграть. Странное чувство вырвалось из-под жесткого контроля разума и не хотело понимать, что он наложник господина, он не может и мечтать о своей госпоже, не то что строить какие-то реальные планы...
У Инвара дернулась щека, и лицо пошло красными пятнами, но он моментально совладал с собой, лишь желваки перекатывались на скулах мужчины. Глупо было надеяться, что Тесса не знает, не помнит Уложений Устава — наверняка однотипные правила она успела усвоить еще с детства, под крылышком папаши-военачальника, а уж то, что девка периодически сует нос в дела своего мужа, комендант знал не понаслышке — сколько раз они с ней сцеплялись по этому поводу... Хотя, надо признать, некоторые ее идеи, доработанные и оговоренные с Асланом, давали неплохие результаты... Но речь не об этом.
Инвар сожалел о том, что пошел на поводу у недопустимого в отношении с подчиненными чувства — защитить сына. Для командира все должны быть равны, нельзя путать личное и уставные отношения. У коменданта внутри все холодело от мысли, что он невольно подставился теперь уже сам. Подорвал авторитет, нарабатываемый годами (собственным примером того, что он искусный боец, умелый стратег, по праву считающийся правой рукой Аслана, а не только хозяйственник) в глазах всего личного состава гарнизона. Лишился уверенности своих господ в собственной лояльности. И сейчас он мысленно проклинал себя за то, что не озвучил умышленно "позабытый" пункт о наказании плетьми.
И теперь это произнесет Тесса, справедливо совершая маленькую месть за своего избитого мальчишку. Вообще-то да — для "нежного мальчика", привыкшего почивать на огромной мягкой перине, пожалуй, карцер на сутки с жесткой лавкой вместо ложа — слишком круто. Но парень доказал, что, как бы глупо это не звучало, имеет право на такие "привилегии", раз принял вызов бойца... Как она не понимает?! Вот гадство! Как же Аслан не вовремя уехал... И ребята... Нет, бойцы поймут, если не сейчас, то когда у кого-то из них появятся собственные дети. Но даже совестно им смотреть в глаза...
Только вот комендант был совсем не готов услышать, какие именно претензии предъявит жена его лаэра и госпожа, недовольная его 'справедливым' решением...
19.
Тесса так и стояла на одном месте, том, что и в начале, в отличие от коменданта, вышедшего ближе к виновникам разбирательства на середину.
Обычная повседневная и привычная жизнь крепости, прерванная происшествием, кружилась вокруг и пыталась просочиться (как просачивается весенний ручеек — тонкими струйками, через игрушечную плотину, построенную детьми) к замершим в неподвижности людям... Откуда-то из кустов вылез Барс (котенок Дерека), явно намереваясь отнести очередной "подарочек" хозяину, которого не видел со вчерашнего дня (но ведь такое и раньше бывало, иногда и сутками не появлялся в казарме). Он уже не выглядел таким забавным, как раньше, вытянувшись в нескладного голенастого кошачьего подростка, уже утратив свое очарование пушистого комка шерсти, но не приобретя еще всей стати взрослого кота. Ему надо было пересечь площадку, чтобы попасть в казарму, но, увидев сборище, котенок растерянно остановился, аккуратно положил полузадушенную мышь и придавил ее для надежности лапой.
Невдалеке маячил Дик. Огромный дог волновался. Его огорчало, что никто не собирался с ним играть. Он видел такие построения не раз, но они ему жутко не нравились, и он тихонечко поскуливал, чуть повиливая хвостом, словно заискивая. Дикий не чувствовал предстоящей разлуки, как обычно бывает при сборах в поход, и от этого тревожился еще больше. Ему не терпелось, чтобы все поскорее разошлись, занялись привычными делами, повозились с ним... И запахи, витавшие в воздухе, были невкусными — агрессия, тревога, досада, сочувствие, вина — были неприятными, с мрачной окраской неудовольствия... Ну что за люди, почему они вечно выискивают себе какие-то проблемы?..
Тессе очень хотелось занять чем-нибудь свои руки, чтобы никто не увидел, как она, нервничая, терзает пальцы. Пока она лишь мысленно одергивала себя, но держалась из последних сил.
Девушка была слегка шокирована мизансценой, организованной комендантом. Приспособление, этот "позорный столб", конечно, был в арсенале крепости, но при ней ни разу не прибегали к его использованию. Аслан тоже не упоминал о подобных случаях, поэтому она еле подавила в себе порыв сразу же прекратить это безобразие и все же позволила высказаться Инвару, раз уж она отдала ему решение судьбы мальчишек. Мартин видел, как наказывают кнутом, а Рени минимум один раз испытал на себе подобное — Тесса до сих пор с содроганием вспоминала сцену покупки мальчишки, словно тогда плеть надсмотрщика прошлась по ее спине. Но Ренальд держался молодцом. Она не представляла, что у него творится на душе. Но очень надеялась, что парень понимает — его не бросают на растерзание, не предают, а лишь учат, что за провинностью следует наказание. Это справедливо, несмотря на его благородный порыв ответить на вызов, как подобает мужчине.
Но решение коменданта возмутило хозяйку Замка. Она сознательно сделала вид, будто не заметила того, что Инвар не произнес ни слова про наказание плетьми зачинщика — в этом-то девушка была с ним полностью согласна — достаточно того, что было продемонстрировано, насколько близко оказалась подобная перспектива... Но отстранять Ренальда от занятий? С какой стати? Из-за боязни, что Мартин опять сорвется? Желая оградить сына от возможного повторения? Ну так в гарнизоне полно ребят, готовых встать с Рени в спарринг, достаточно профессионально владеющих техникой любого боя, чтобы не нанести никаких серьезных увечий по неосторожности. Вряд ли кто, в самом деле, имеет на него зуб, чтобы сделать это умышленно.
Честно говоря, Тесса не понимала и Мартина. Что ему все неймется? У девушки были слабые подозрения насчет причины — молоденькая помощница кухарки, кажется, строила глазки обоим мальчишкам, но Тесса чувствовала по отношению к девчонке лишь легкую досаду, словно на назойливого комара, и ни капли ревности.
Но вот, похоже, Мартин так и не смог понять, а более старшие товарищи то ли не захотели, то не смогли объяснить, что не только Рени не позволят ничего личного и лишнего за пределами спальни его хозяина, но и любому пожелавшему этого (и уже неважно какого пола) объяснят, что к чему...
Да... Этого он точно не понимает ... и бесится из-за коварной девчонки, которой нравится какой-то жалкий раб, само назначение которого было презренной темой, не достойной обсуждения... а Рени, похоже, даже не задумывается о таком варианте...
Тессе Ренальд не просто нравился. Сначала она, правда, несколько предвзято относилась к его появлению в семье — но несколько дней, проведенных вместе, ее опека по отношению к наложнику, помощь в адаптировании мальчишки в непривычных для него условиях, оказалась связующим звеном, прочно замкнувшимся на обе стороны — и раба, и хозяйку. Спасибо Аслану, он не стал вмешиваться и просто позволил им самим выпутываться из создавшейся ситуации, не подталкивая и не ограничивая. Возможно, это была его благодарность за понимание женой собственных проблем варвара и его увлечение (или, скорее, одержимость) Дереком...
Тессе нравились перемены в Рени, и она вовсе не собиралась допускать вмешательство посторонних в становление его личности, особенно в первые моменты осознания себя уже не сопливым мальчишкой, а мужчиной. Если бы Аслан был против — он не стал бы прилагать столько усилий и возиться с наложником, а значит, она совершенно права, и для остальных ее возражение вполне оправдано — она всего лишь выполняет волю мужа. Интересы всех сторон соблюдены — ни к чему давать повод для досужих пересудов.
Они сами втроем между собой разберутся, когда вернется Аслан, а сейчас она в любом случае не должна дать погаснуть тем порывам души Рени, что заставляют его подниматься вверх. До совершенства путь неблизкий, но не надо ставить ему подножки, он достоин большего. И она намерена ему дать этот шанс.
— Я — против! — вполне осознано, не на эмоциях, произнесла Тесса, с вызовом взглянув на коменданта. Посмеет ли возразить? Пусть только попробует!
Реакция Инвара оказалась ожидаемой, девушке прекрасно было видно, что именно его насторожило. Он уже пожалел, что смухлевал в наказании для сына, но, лихорадочно продумывая ответ-оправдание, потянул время:
