Всё очковал: немец кинет какую бомбу — ваще разбегутся по полям да по лесам, мои «чудо-богатыри»! Но, слава Богу обошлось — чистейшей воды разведка. Не торопясь и выписывая полный игнор «зенитчикам», самолёт облетел опушку леса, село, снизился до неприличия — распугивая православное «воинство» и, дал пару кругом над моим «Фюрермобилем»…
Проверяет — на месте ли, Император?!
Затем, немецкий аэроплан улетел.
После «авианалёта», вижу, настроение у моего воинства упало и закатилось, вообще — куда-то далеко под плинтус. Как бы ночью не дезертировали все поголовно, черти!
Что делать?
Метнулся в избу, схватил знамя 2-ой Финляндской дивизии и, размахивая им, ездил на Кайзере по местам расположения, ставил его на дыбы и, не придумав ничего лучшего, громко орал:
— МУЖИКИ!!! Ваш царь с вами! Победим или погибнем вместе! УРА, МУЖИКИ!!!
Случился, ничем необъяснимый подъём боевого духа — чего если честно, сам не ждал:
— УРАААА!!! — орали, деря глотку мои безвинтовочные финляндцы, пограничники, новобранцы, ополченцы, ратники 2-го разряда — потрясая берданками, топорами, лопатами, кольями и, бросали в воздух картузы и папахи, — УРАААА!!!
Приказал жандармам закрепить это знамя на куполе церкви…
* * *
Быстро вечерело…
Пришло последнее на сегодня донесение от Свечина: Первый Стрелковый полк Чернышенко был выбит с Основной позиции и, понеся довольно тяжёлые потери, отошёл на линию Козлишки-Медведзишки-Левиданы. Немецкий ландвер, силою до одного пехотного полка атакует высоту 72,7 — впрочем, довольно вяло. Они на сегодня, своё уже получили!
Рисунок 120. "Зенитчики".
В принципе, это было запланировано… Плохо другое: в селе Гени, по достоверным данным разведки, расположилась немецкая пехотная бригада.
Хреново!
Созвонившись уже с нового своего НП, с колокольни, я сказал Свечину:
— Ждём, господин генерал, ждём! Преждевременная атака, сродни преждевременной эякуляции: самому может и удовольствие — но стыдно и, никакого уважения от партнёрши…
С моей колокольни, с лучшего наблюдательного пункта во всей округе — даже без бинокля, очень хорошо было видно сплошную линию леса перед фронтом, закрывающую собой весь горизонт.
Уже смеркалось… Вдоль опушки леса и вокруг села, загорались зажжённые по моему приказу костры, которые теперь — после прилёта аэроплана, навряд ли кого-то могли обмануть.
Глава 24. Пока звонит колокол…
«…Конечно, если бы я верил в чудеса, и в возможность вразумить глупого, бездарного, невежественного и жалкого человека, то я предложил бы пожертвовать одним-двумя членами династии, чтобы спасти ее целость и наше отечество. Повесить, например, Алексея и Владимира Александровичей, Ламздорфа и Витте, запретить по закону великим князьям когда-либо занимать ответственные посты… Еще если бы можно было надеться на его самоубийство — это все-таки было бы шансом. Но где ему!», — из дневника профессора римского права Юрьевского и Петербургского университетов, одного из самых ярых и активных монархистов и руководителей «Союза русского народа» Б. В. Никольского.
Наконец, один за другим, вернулись разведывательные патрули. Правда, не все — одна группа конных разведчиков пропала неизвестно где. Две другие вернулись ни с чем: просеки — которые они рекогносцировали, оказались тупиковыми. Ещё две группы конных разведчиков, вернулись назад — обнаружив двигающуюся к нам немецкую кавалерию.
— Много кавалерии?
— Так точно — много, Ваше Величество!
— Скоро подойдут?
— Через час здесь будут.
— Артиллерии не видно?
— Никак нет!
От шестой группы, назад прискакал один лишь денщик того капитана, которого я назначил старшим над всеми конными разведчиками:
— Их Благородие, сразу же отделился от нас с ещё двумя офицерами и, всю дорогу с ними о чём-то шептался. А как только увидел немцев верхами, достал из кармана белый платок и к ним поскакал… И, другие офицеры с денщиками за ним. Ну а я, решил к своему царю вернуться — хоть Их Благородие и, ругались шибко и грозились мне револьвертом.
— Фамилию капитана не знаешь?
— Как не знать — я ж у Их Благородия в денщиках был?! Фамилия у господина капитана — Мячин, Ваше Императорское…
«Мячин»? Помню, помню такого… Помню упоминание в мемуарах Свечина про этого капитана — отстранённого им от командования ротой за трусость. Жаль, очень жаль, что я поинтересовался фамилией этого капитана только уже после… Да, кто ж знал, что он мне на пути подвернётся?
А может оно и, к лучшему?!
— Как звать то тебя, солдат?
— Иван Хренов, Ваше Величество!
— Давно воюешь?
— С прошлой осени, Ваше…
Молодой, здоровый парень и на рожу — не дурак, сразу видно.
— И, всегда в денщиках?
— Никак нет! Когда, после ранения из госпиталя вернулся…
— Ко мне в денщики пойдёшь?
Вытянулся в струнку:
— Как прикажете, Ваше Императорское Величество!
Впрочем, без особой — поросячьей радости.
Сразу его предупредил:
— Только учти, Иван Хренов — со мной интересно, но… СТРАШНО!!!
— Да, я уже вижу, Вашество… Мне б, винтовочку какую!
— «Винтовочку»? Да, как только — так сразу! Пока что, вот возьми у господина шофёра мой карабин.
Отправил Кегресса отогнать куда-нибудь в укрытие неподалёку мой «Фюрермобиль», с наказом беречь его и себя: не ровен час убьют — не пешком же в Могилев возвращаться?!
Адольф не возражал: особенно, в бой он не рвался…
* * *
Только-только я сказал последние слова, как отдалённо затрещало — как в лесу по валежнику кто — многоногий, пробежал! Я поднёс бинокль к глазам: на опушке, освещённой лучами заходящего Солнца, появились всадники и было их очень много. Так и не понял, надолго ли задержали кавалерию мои рогатки — но большая часть её, загарцевала вдоль опушки — спешиваясь и стреляя в места появления облачков белого дыма от «берданок».
Рисунок 121. Германские уланы атакуют.
Меж тем, группа из трёхсот улан во весь опор рванула к селу. Где-то с половину их, лихая военная судьбина забросила на поле с перевёрнутыми боронами… Потеряв разом порядком полтора десятка лошадей и, надеюсь — всадников, этот эскадрон заменжевался, затем вернулся на опушку. Остальные же, не обращая ни на что внимание, неслись к селу напрямки по дороге…
— Кажись, сработало! — радостно сообщил я,— сейчас мы с вами, господа, немножко повеселимся и, заодно прибарахлимся.
Со стороны леса, если забыл упомянуть, через всё село шла главная улица — широкая и прямая, свободная от каких-либо естественных препятствий или искусственных заграждений.
— Спускаемся вниз, господа и, насыплем господам уланам горячих углей в мотню их лосин! ХАХАХА!!!
— ХАХАХА!!!
Это так — для поднятия настроения. Немецкие уланы лосин не носили…
Связистов-телефонистов и их прапорщика, мы оставили наверху — вдруг от Свечина сообщение какое придёт. Со мной был генерал Спиридович, восемь его жандармов, полковник Нагаев и ещё трое офицеров, чином до капитана. Ну и, мой — вновь принятый на работу, денщик Иван Хренов.
СИЛИЩА!!!
И, кроме того, внизу в алтаре перед престолом меня дожидался… Не, не «рояль в кустах»! Попроще чё.
Ворвавшись на главную улицу, кавалеристы во весь мах понеслись к церкви, игнорируя редкие выстрелы из сельских хат и выбегающих из кустов и из-за плетней мужиков-солдат с вилами, баграми и оглоблями. Вот, передние из них, уже перед самыми церковными воротами… Вот, они уже спешиваются… Вот, кто-то из них решил въехать в Храм верхом…
А, ВЕДЬ ЭТО — ГРЕХ!!!
Вдруг, ворота церкви — как сами по себе открываются и…
— БАБББАААХ!!! — винтовочный залп из десятка с лишним стволов.
— ФФФРРР!!! ФФФРРР…!!! — длинная-предлинная первая пулемётная очередь, — …ФФФРРР!!!
Сидя перед самим алтарём — за баррикадой сложенной из мешков с песком я, из извлечённого из багажника автомобиля пулемёта «Шварцлозе», косил прискакавших за скальпом Самодержца Российского немецких улан. Не всё ж мне русских генералов стрелять, да?!
— БАБББАААХ!!! ФФФРРР!!! ФФФРРР!!! ФФФРРР!!!
Эх, жаль патронных лент всего восемь с половиной — приходится экономить… Было. Боеприпасов к австрийскому пулемёту — пожалуй, мне здесь не найти.
«Легли» почти все… Лишь, десятка три из самых последних всадников — вовремя сообразив, что здесь проще-простого — своего-собственного «скальпа» лишиться, невероятно быстро развернув лошадей, так же — невероятно быстро ретировались.
— «Смешались в кучу кони, люди…», — стихом Лермонтова, прокомментировал я дело рук своих.
Проводив «гостей» остатком ленты — и не попав (мешал целиться дым от сгоревшего масла), я перезарядил пулемёт… И, оцепенел!
БОЖЕ!!!
Снаружи слышался, такой страшный смертный крик… Я ещё никогда — за две свои жизни, не слышал — чтоб кто-то из живых существ, так страшно кричал! Это кричали от невыносимой боли и предсмертного ужаса, не люди — не могут, так страшно кричать люди — понимающие за что они умирают! В первый момент, я был в шоке — казалось, подыхает в предсмертных корчах от ужасной боли, в стонах мук и невыносимых страданий живой плоти, сам этот многострадальный мир — проваливаясь за все свои смертные грехи прямиком в ад…
Но, это всего лишь — кричали раненые, умирающие лошади. Мои спутники, видать тоже — не каждый день с таким сталкивались и, стояли, оцепеневши побледнев.
Неимоверным усилием воли, взял себя в руки… Быстро придя в себя, я приказал своим:
— Лошадей первым делом добить, всем раненным оказать посильную помощь и отнести в безопасное место на южной окраине села. Оружие собрать и раздать безоружным солдатам! Улицу перекрыть рогатками — во второй раз, такой «фокус» уже не пролезет! Целых пленных, если таковые будут, ко мне на допрос…
Однако и, без меня из изб повыползали их «гарнизоны» и, принялись по-крестьянски хозяйственно прибирать к рукам бесхозное добро. Иногда, гремели выстрелы, предсмертное конское ржанье или людские вскрики…
Неподалёку торопливо захлопал «Люггер-Парабеллум» и, высадив пару обойм, стих: раненый немецкий офицер, успел заползти в какой-то сарай и, до последнего патрона отстреливался — застрелив двух ополченцев и одного из наших жандармов. Другого — молодого немецкого офицера, привели ко мне раненного в правую кисть и с огромной гематомой на голове.
— До последнего, левой рукой своим дрючком отмахивался — пока я его по «кумполу» берданой не хватил! — весело рассказал подробности задержания пожилой ополченец, — думал, уж всё — убил германца, да нет! Всего лишь, шелом ему вдребезги разбил…
Один из офицеров штаба хорошо знал немецкий и, мы попытались по-быстрому опросить пленного. Однако, каков гусь — назвал себя, номер полка и всё! Упёрся рогом и молчит — как рыбой об лёд.
Других «целых» пленных — годившихся для допроса, не было…
Да… Немцы — великая нация и сильный враг!
— Что с ним делать, Ваше Величество?
— Проводите до околицы и, дайте ему хороший поджопник в направлении камрадов.
Ну, а что ещё? Конвоира к нему приставить? А у меня есть лишние люди?!
Мои подданные подивились такому приказу, но промолчали… Они ещё не знали, что я его отправляю в лагерь военнопленных… Пока ещё вооружённых, но — военнопленных!
Когда немца выводили, он проходя мимо меня что-то со злой усмешкой выкрикнул по-немецки.
— Про что, это он?
— Он не понял, что Вы его отпускаете, Ваше Величество и говорит, что теперь он попадёт в Вильно на пару суток раньше своего полка.
— Остряк-самоучка! — усмехнулся, — скажите, будем ждать его в Вильно на параде вместе с полком. А командовать парадом буду я!
После перевода, в котором явственно прозвучало «Император Руссланд», немец на выдохе пролаял что-то вроде: «Твою ж, мать!», — только на языке Гёте и Швондера и, широко раскрытыми шарами, часто-часто моргая, уставился на моё лицо. Я подмигнул ему в ответку озорно и прикрыл нижнюю челюсть ладонью — чтоб облегчить идентификацию.
Так — под два локтя и спиной вперёд, того и вывели…
— Посильней ему там «поджопник» дайте, служивые, — крикнул вслед, — чтоб, через околицу сизым голубем перелетел!
Вскоре совсем смерклось и, в селе всё стихло… Никаких почти звуков. Но, не за селом на опушке леса!
* * *
До полуночи на опушке леса бренчало железо об железо, гремели выстрелы, трещали пулемётные очереди… В свете разожжённых костров мелькали фантастические тени, даже казалось — слышались предсмертные крики: среди поваленных деревьев засеки шёл ожесточённый рукопашный бой. Всю ночь в село сходились-сползались-сносились очень редкие выжившие раненные или просто «ошалевшие» сапёры-инженеры, пограничники и ополченцы. От их рассказов про страшную резню в «засеках», стыла кровь в жилах…
К рассвету, принесли донесение от подполковника Борисенко: центр «Резервной линии» пал, хотя самые крайние фланги ещё держатся. Сам он легко ранен и, находится в лесу справа, с немногими уцелевшими офицерами, немногим более сотней людей и последним — оставшимся от Заградотряда пулемётом, к которому уже почти нет патронов. Передал ему приказ: «до последней капли крови» не биться, а действовать из леса наскоками — по-партизански.
Стоя на колокольне, прислушался: со стороны реки Вилии слышалась отдалённая артиллерийская канонада. Значит, Мордвинов всё-таки доехал до генерала Плеве и добился мной порученного!
— УРА(!!!), господа! — поделился радостью с приунывшими соратниками, — нам осталось продержаться немного — возможно, всего лишь до полудня и помощь придёт!
Перед опушкой леса, в лучах восходящего Солнца, сильное движение: в центре спешившиеся драгуны, на флангах уланы с пиками верхом. Вижу с дюжину пулемётов, артиллерии — хвала Господу нашему, покамест нет.
Осталось только присвистнуть и, прокомментировать увиденное, стихами того же Михаила Юрьевича:
— «Уланы с пёстрыми значками, драгуны с конскими хвостами — все промелькнули перед нами, все побывали тут…».
Не Высоцкого же мне петь?!
— У нижних чинов в избах, — глядя куда-то в сторону, сообщил полковник Нагаев, — очень низко пал дух — после рассказов вернувшихся с опушки. Говорят, сдаваться надо германцу — не то, все до одного пропадём ни за понюшку…
Твою, ж… Надо было выставить оцепление и заворачивать всех из леса мимо… Эх, не предусмотрел — задним умом силён!
* * *
Что делать?
По моему приказу, жандармы нашли и привели звонаря.
