В конце он снова расшаркивался и вздыхал, но Виола этого уже не читала. Почему-то напоминание о деньгах и наследстве выбило-таки затычку из бочки её слёз. Она села на пол и наконец разревелась. Плакала часа четыре, пока силы не кончились, затем встала, вымылась в ванне, выпила укрепляющий настой и твёрдым шагом спустилась в кухню.
Там сидела Регина, которая, как услышала, что Вилька рыдает, обрадовалась. Её пугали мёртвые глаза подруги, но она знала точно: слёзы уносят горе, делают его не таким острым. Теперь Вилечка найдёт в себе силы начать новую жизнь. Поэтому она не стала ей мешать, позволила выплакаться без утешений, а теперь ждала результата. Он не замедлили себя ждать.
Виола спустилась из мансарды совсем другая. Её больше не окружала аура жгучего, неизбывного горя. Она была спокойна и холодна. Потрепала Регину по плечу и занялась обычными делами. При попытка что-то ей сказать приложила палец к губам и улыбнулась так, что среди жаркого лета вдруг стало холодно. Девушка как будто заморозила в себе все чувства.
Заглянувшему на кухню за мелиссовой водой Мельхиору она тоже подарила эту леденящую улыбку. Бедный маг аж икнул от неожиданности и поспешил ретироваться. Воду принесла ему Регина, она же сказала:
— Не пугайтесь так, всё идёт нормально. Просто у нашей Вилечки среди лета наступила зима. Но это не навсегда, после зимы всегда приходит весна.
Мельхиор с жаром пожал руку своей служанке и сказал:
— Спасибо, Регина, вы меня успокоили. Мне показалось, что у Виолы душа умерла вместе с Теодором. Но вашей оценке я верю, вы женщина опытная, много пережившая и знаете что к чему. С сегодняшнего дня я удваиваю ваше жалованье. Только следите за Виолой, не оставляйте одну с тяжёлыми мыслями.
Гина и так не собиралась этого делать, но ей приятно было получить больше денег от Мельхиора за то, что она почитала своим долгом и правом. Выходит, он действительно в девочке души не чает. Эх, как всё неудачно сложилось. И этот мажонок из университета, и гибель отца… Когда теперь Виола сможет оттаять окончательно и посмотреть вокруг себя?
А вечером после ужина Виола пригласила Регину к себе, сунула ей письмо архимага, дала время прочитать и сказала:
— У нас будет много денег. Жалованье у Тео было большое, компенсация тоже полагается немаленькая, а маги в основном люди нежадные. За своей спасение заплатят хорошо, не поскупятся. Как только я получу эти деньги, то уеду отсюда. Куплю дом с лавкой, подожду до весны, когда мне стукнет двадцать пять, и открою торговлю. Чаи, заморские товары, пряности, а ещё кафе на три-четыре столика: напитки и выпечка. Ты со мной?
— С тобой! — с готовностью отозвалась Гина.
— Ну и отлично, — кивнула ей Виола, — Чистота, красота и уют на тебе, остальное — на мне. Мы отлично заживём, все завидовать будут. Надо только подобрать подходящий город и найти там пригодный для наших целей дом. А ещё сходить в ратушу и отправить запрос нотариусу. Мне понадобится посмотреть оригинал завещания и сделать из него заверенную выписку, чтобы иметь право действовать. Часть своих денег Тео отдал в долг чужим людям. Не уверена, что они вернут их без борьбы.
Регина молча обняла Виолу за плечи. Вот она настоящая! Не рыдает над пролитым молоком, а действует. Если бы можно было что-то сделать для спасения отца, она бы уже была с ним рядом. Но теперь, когда его нет, энергия нашла себе новую цель. Жалко только, что в планируемой Вилечкой картине мира нет места Мельхиору. Кстати, юному Эгону его тоже не нашлось.
После этого разговора жизнь потекла по прежнему руслу. Чистота, уют, трёхразовое питание, визиты страждущих, бухгалтерия, поездки в Балинар. У Виолы к этому добавилась переписка с Ульрихом. Тот прислал первое письмо через два дня после того получения письма из Валариэтана, а затем начал писать каждый день. Виола отвечала примерно через раз, чаще ей было лень.
Однажды Регина сунула нос в эту переписку и удивилась: там были только охи, вздохи и нежности, никакого намёка на то, что наполняло жизнь юноши и девушки в реальности. Ули не смог приехать как хотел, ему действительно пришлось сдавать дополнительные экзамены по предметам, которых он не изучал, и парень сидел, корпел над учебниками. Но даже об этом он писал вскользь, а больше о том, какая Виола красавица, как он её обожает и как тоскует вдали от любимой. Она в ответ писала то же самое.
— Ты хоть ему сказала, что у тебя отец погиб? — спросила Гина.
— Зачем его расстраивать? — пожала плечами Вилька, — Это моё горе. Ули оно не касается. Если он не видел некролога в газете, то значит пусть так и будет. Скажу при личной встрече, если к слову придётся.
Женщина была поражена. Ей такая позиция казалось очень и очень странной. Она всю жизнь прожила в убеждении, что любимым хочется всё разделить: и радость, и печаль. С другой стороны, если для Виолы Ульрих — перевёрнутая страница… То это даже хорошо. Ей не улыбалось расстаться с единственным дорогим ей человеком, а если Виола и впрямь станет графиней, Гине в её жизни вряд ли найдётся место.
Ей самой написал Сильван. Парень жаловался, что бывший слуга отца ему не ответил, хотя точно известно что он жив и в своём уме. Он собирался к нему съездить, поговорить лично, но теперь всё откладывалось до зимних каникул. Как ни странно, Регина только обрадовалась этой отсрочке. Теперь, когда у неё была Виола и перспектива начать с подругой новую жизнь в новом месте , титул и богатство герцога Дармона не казались привлекательными. Они означали неволю в золочёной клетке, а Регина слишком дорого заплатила за свою свободу, чтобы перестать её ценить.
* * *
Дни шли за днями, потихоньку жизнь входила в наезженную колею, Виола стала почти прежней, правда, за работой больше не пела. Маг, чтобы не думать о ней, вкалывал как одержимый. Партии зелий и амулетов от раза к разу становились всё объёмнее и приносили всё больше дохода.
Лето заканчивалось. Незадолго до первого дня осени Мельхиора внезапно вызвали в Коллегию для дачи показаний. Он ускакал на рассвете, а вернулся поздно вечером через три дня. Мрачный, подавленный, усталый.
Несмотря на то, что время шло уже к полуночи, Виола выставила ему сытный горячий ужин и села напротив. Ни о чём не спрашивала, но маг сам не мог держать в себе то, что узнал и увидел.
В сущности ему повезло. Никто ни в чём его обвинять не собирался, вызвали как свидетеля. Давенеи не выдал особенностей кинжала, судя по всему и сам о них ничего точно не знал, поэтому подтвердил диагноз Мельхиора. Яд уххе так яд уххе.
Расстроило другое. Коллегия взялась-таки за Марсилия Медренского. Оказалось, это именно он в пошлый раз упустил барона. Тогда это ему сошло с рук как досадная случайность, но сейчас на него навалились дознаватели-менталисты и узнали много интересного. Случайностью в прошлом деле и не пахло. Марсилий отпустил барона Давенеи не просто так, а с дальним прицелом. Ему не нужны были ни деньги, ни земли, ни драгоценности. Больше всего Марсилий любил власть, а её даёт только знание. Например древнее, тайное, запрещённое. Этим и поманил его Готфрид. У него самого имелись старинные фолианты, которые необученному магу были не по зубам, но в библиотеке рода Эгонов их было во много раз больше. Первые графы были в родстве с драконами и сохранили их мудрость в древних инкунабулах, которые с течением времени уже никто не в состоянии был не то что прочесть — открыть. Так что для Эгонов это был мёртвый груз, а вот для Марсилия — источник уникального знания. Поэтому он сговорился с бароном точно так же, как до него преподаватель из университета. Только тот продешевил: хотел золота.
Поэтому сначала Марсилий помог Давенеи скрыться на землях своего приятеля графа Баррского, затем сделал так, чтобы Ульриха отправили туда поближе. Для этого идеально подошёл дом его подопечного в Эделе. Чтобы ничего не мешало, он попытался выжить оттуда Виолу, но когда узнал, кто она такая, передумал. Давенеи желал отомстить тем, кто лишил его единственного в жизни шанса. По законам Гремона теперь мог наследовать только представитель следующего поколения, которым мог считаться его сын, если бы у барона таковой нашёлся. А Готфрид после смерти родами первой жены так и не озаботился законными наследниками. Пришлось срочно признать наиболее перспективного из бастардов, сына кухарки. От его имени он собирался править в Эгоне. Если потом мальчишка помрёт — не беда, даже хорошо. Отец может наследовать сыну, это дядя племяннику никогда. Сам же Готфрид планировал жить долго: маг всё-таки.
Разрешить Марсилию посетить библиотеку и отдать ему десять книг по его выбору казалось барону мизерной платой за жизнь и возможность получить графство. За месть он пообещал магу ещё три инкунабулы и пожизненное пользование всеми остальными книгами. Идиот! Ему и в голову не приходило, что планы Марсилия шли куда дальше, чем какое-то занюханное графство. Он собирался покуситься на то, что призван был охранять: на хрупкий мир между магами и обычными людьми, на основы, заложенные ещё Валариэтанским договором. Он прекрасно понимал, что прольются реки крови, но почему-то считал, что его лично это не коснётся. Зато маги будут править, а людишки повиноваться. Он же станет главным и больше не должен будет повиноваться требованиям совета. Наоборот, совет станет смотреть ему в рот как герою и благодетелю. Не этот совет, новый, который он возглавит лично.
Конечно, на их допросах Мельхиор не пристутсвовал, но ему после дали прочитать протоколы.
После чего? После казни.
Маги Коллегии выслушали весь этот бред величия и вынесли приговор: обезглавить обоих. И мага, и барона. Тела сжечь, пусть даже памяти о них не останется. Мельхиора обязали присутствовать. Наверное, для профилактики. Он много лет был подопечным Марсилия, так чтобы знал, куда приводит его дорожка. Кстати, он всегда был уверен, что магов казнят маги. Убивают заклинанием. Но на самом деле Марсилия только связали магическими путами, как и барона. Голову рубил королевский палач самым обычным топором. Тела тоже жгли на нормальном костре из дров. Вонь невыносимая.
— А зачем дали прочитать протоколы? — спросила Виола.
— Для проверки. Вдруг я разделял убеждения и мысли своего куратора? Заставили изучить всё в присутствии менталиста. Он мыслей, конечно, не читал, просто контролировал мои эмоции. Если бы его что-либо не устроило, мне грозило задержаться в казематах Коллегии навсегда. Хвала богам, я ничего не знал о Марсилии, это он знал обо мне многое. Мои реакции устроили местного менталиста и меня отпустили. Даже поздравили: по их словам, я прошёл проверку на лояльность принципам валариэтанского договора и после получения гражданства Элидианы могу претендовать на место в Коллегии. Как будто оно мне надо. Да я бы туда не пошёл даже за золотые горы.
— Почему? — спросила Виола.
Видно было, что она задала этот вопрос не просто так. Мельхиор задумался, затем, глядя в сторону, произнёс целую маленькую речь.
— Не знаю, кем надо быть, чтобы там работать. Человеком без сердца, нервов, чести и совести, наверное. Другим там будет тяжко. Подозревать всех и вся, не верить даже родному брату, наказывать не по справедливости, а по формальному соответствию закону… Для этого надо быть очень специфичным человеком: холодным, безушным, а ещё смотреть на других, магов и не магов, сверху вниз. Меня не удивляет, что Марсилий со своими планами вышел именно оттуда, из недр Коллегии. Они считают его предателем, а мне он кажется её естественным продуктом.
Замолчал, посмотрел Виоле прямо в глаза и ляпнул:
— Если вы им на меня донесёте, сообщите, что я говорил такие вещи, то гарантированно от меня избавитесь. Сами их можете не бояться: обычные люди им неподсудны.
Виола так удивилась, что поначалу не смогла выдавить из себя ни слова. Посидев немного с выпученными глазами и разинутым ртом, она сказала:
— Зачем бы я стала делать такую подлость и глупость? За кого вы меня принимаете? Я вас уважаю и бесконечно вам благодарна за всё, что вы для меня сделали. Но даже если бы это было не так, я бы всё равно не пошла бы доносить. Мне это претит.
Встала и ушла. Мельхиор же тупо смотрел ей вслед и сам себе удивлялся. Он же хотел сказать совсем другое. Просто спросить, как она к нему относится. Ну, на будущее. Ответ-то получил, но такой ли, как надеялся? Уважение и благодарность — это хорошо. А любит она этого прыща гремонского. Пишет ему каждый день, тратится на магическую почту.
* * *
На самом деле Виола писала Ульриху значительно реже. Да и он перестал слать ей письма ежедневно. Сначала-то они летели одно за другим, но уже на следующей декаде количество уменьшилось вдвое, затем ещё вдвое… Да и всё то же содержание становилось раз от раза всё короче. Но при этом Ули каждый раз напоминал: Виола — его невеста, как только у него на руках окажется диплом, они поженятся.
— Ты ему веришь? — спрашивала подчас Регина и получала ответ:
— Для меня главное что он сам себе верит. А будущее… Я убедилась, что оно не в нашей власти. Всегда нужно иметь отходные пути. Если я не стану графиней, у меня есть отличный план и ты его знаешь.
— А любовь? — не отставала женщина.
— Любовь у меня уже была, — твёрдо отвечала Виола, — Если продолжения не будет, мне и этого хватит. Понимаешь, я как раз люблю Ули и желаю ему только счастья. Но как-то не вижу себя рядом с ним.
— А с кем видишь? — всё домогалась Регина.
Если она хотела получить ответ «Мельхиора», то, видно, спрашивала как-то не так. Виола ей на это сказала с жаром:
— Никого, Гина, никого из тех двуногих, что носят штаны и называют себя мужчинами. Рядом с собой я вижу тебя в качестве подруги и компаньонки в делах. Тебя устраивает такой ответ?
Пришлось сказать, что устраивает, даже более чем. Больше Гина на эту тему не заговаривала. Только отмечала про себя: с приходом осени письма от Ульриха стали приходить всё реже, теперь даже не каждую декаду. Виола честно отвечала на каждое, благо это стало нетрудно. Но Регина, заглядывая ей через плечо, отмечала, что подруга вяло водит палочкой по бумаге, повторяя заученные фразы о любви, а сама в это время витает мыслями где-то далеко.
Осень принесла и другие изменения. Щедрая природа юга не собиралась засыпать, а дарила урожай тех растений, которые не водились в родном городе Вильки. В прошлом году это как-то прошло мимо неё, она как раз осваивала новый дом и хозяйство, а сейчас с удовольствием варила варенья, конфитюры, цукаты, вялила и сушила, в общем, занималась домашним консервированием. Казалось, эти простые занятия утоляли её боль лучше, чем что-нибудь другое. Она научилась делать вино и, когда пришла пора ночных холодов, наполнила выморозками две здоровые пустые бочки, вмурованные в подвальную стену. Пусть пить будет тот, кто придёт на смену Мельхиору, почему бы не сделать ему такое доброе дело, тем более что виноградом её оделили благодарные горожане.
После вина настало время соления и квашения овощей. В Эделе оно было не очень популярно, а вот на Вилькиной родине хозяйка считалась плохой, если у неё в погребе не стояло пять-шесть бочонков с разными вкусностями. Вот как раз готовясь заквасить последние в этом году патиссончики, Виола запела впервые со дня, когда получила известие о смерти Тео.
