Люди Гриши были археологами. Они жили в одной и той же системе два миллиона лет, с тех пор как ее заселило поколение ковчега. Их не интересовали более широкие галактические дела и, казалось, вполне устраивала продолжительность жизни смертных всего в двести лет. Они проводили свои дни в прилежном, монашеском изучении культуры приоров, которая населяла эту систему до их прибытия, во времена, когда человечество было лишь проблеском в глазах эволюции.
Приоры называли себя не иначе, как Наблюдатели. Это были существа с твердым панцирем и множеством конечностей, которые проводили половину своей жизни под водой. Их биология и культура были настолько чуждыми, что их можно было изучать всю жизнь, даже современному человеку. Но, несмотря на то, что они внешне отличались от людей Гриши, между двумя культурами были общие черты. Они тоже были в некотором роде археологами.
Наблюдатели решили сосредоточиться на одном простом вопросе. К тому времени, когда они узнали возраст Вселенной, та существовала уже более одиннадцати миллиардов лет. И все же изучение звездных популяций в спиральных галактиках с различным красным смещением показало, что предпосылки для возникновения разумной жизни возникли за несколько миллиардов лет до того, как появились Наблюдатели, даже при самом консервативном сценарии.
Были ли они, таким образом, первой разумной культурой во Вселенной, или разум уже возник в одной из этих отдаленных спиралей?
Чтобы ответить на этот вопрос, Наблюдатели взяли один из своих миров и перевели его в молекулярную форму. Из высвобожденных таким образом материалов они создали целый рой удивительных глаз: флот телескопов, количество которых превосходило количество звезд на небе. Они окружили этим флотом свою систему и превратили его в своего рода медленный, целеустремленный разум. Телескопы всматривались сквозь скопление местных звезд в межгалактическое пространство. Они обменивались данными на расстоянии десятков световых часов, повышая остроту зрения до такой степени, что приблизились к единому всевидящему Глазу размером с солнечную систему.
Свету требовалось время, чтобы достичь Глаза из далеких галактик. Чем дальше смотрел Глаз, тем глубже он заглядывал в историю Вселенной. Галактики, удаленные на десять миллионов световых лет, были видны такими, какими они были десять миллионов лет назад; галактики, удаленные на миллиард световых лет, открывали окно во Вселенную, когда она была на миллиард лет моложе нынешней эпохи.
Глаз изучил огромную выборку спиральных галактик, исследуя их в поисках признаков разумной активности. Он искал сигналы по всему электромагнитному спектру; просеивал параллельные потоки данных о нейтрино и гравитационных волнах. Искал свидетельства звездной инженерии, подобной той, которой уже занимались другие предшественники: планеты, переделанные для увеличения площади поверхности, звезды, заключенные в энергетические оболочки, целые звездные системы, перемещенные из одной области галактики в другую.
Однажды он нашел то, что искал.
При удивительно большом красном смещении Глаз обнаружил единственную спиральную галактику, в которой был разум. Судя по сигналам, исходящим из галактики — случайным или нет — древняя спираль была домом для одной культуры, которая бороздила просторы космоса два или три миллиона лет назад. Культура могла зародиться как несколько отдельных форм разума, которые объединились в один, или же могла возникнуть в одном мире. На таком расстоянии во времени и пространстве это вряд ли имело значение.
Было ясно, что культура достигла высокого уровня социального и технологического развития. Они колонизировали все полезные скалы в своей галактике до такой степени, что их совокупная биомасса превысила биомассу крупного газового гиганта. Они стали экспертами в искусстве звездного хозяйства: вмешивались в процессы ядерного горения звезд, чтобы продлить их жизнь, или раздували их до более высоких температур. Они разрушали миры и превращали их в хитроумные формы, улавливающие энергию. Они играли с материей и силой стихий так, как ребенок мог бы играть с песком и водой. Не было ничего, что они не могли бы преодолеть, кроме времени, расстояния и железного барьера скорости света.
На этом месте рассказа Гриши Портулак и я посмотрели друг на друга в момент зарождающегося узнавания.
— Как мы, — сказали мы оба.
Гриша одобрительно кивнул в ответ на эту оценку. — Они были похожи на вас во многих отношениях. Они стремились к абсолютному всеведению. Но масштабы галактики всегда подавляли их. Они никогда не могли знать всего: только устаревшие снимки. Целые истории утекали у них сквозь пальцы, незамеченные, неоплаканные. Как и вы, они создали нечто вроде великих линий: стаи клонированных особей, которые служили независимыми наблюдателями, собирая информацию и опыт, которые позже объединялись в коллективное целое. И, как и вы, они обнаружили, что это была только половина победы.
— А потом? — спросил я.
— Затем... они что-то предприняли в связи с этим. — Гриша открыл рот, словно собираясь продолжить разговор по этому вопросу, но, похоже, передумал. — Наблюдатели продолжали изучать спиральную культуру. Они собрали данные, и когда окончилась их культура, эти же данные были захоронены в первом мире, который заселил мой народ. В ходе нашего исследования мы нашли эти данные и, в конце концов, научились их понимать. И в течение сотен тысяч лет мы больше не думали об этом: это был всего лишь один любопытный случай из множества, собранных нашими предшественниками-приорами.
— А что делала спиральная культура? — спросил я.
— Это вам может сказать Лопух. Будет лучше, если это расскажет он сам.
— Вы собирались рассказать нам, как оказались на его корабле, — подсказала Портулак.
Гриша посмотрел на лежащую фигуру, пойманную в ловушку среди этих дрожащих полей. — Я здесь, потому что Лопух спас меня, — сказал он. — Наша культура была уничтожена. Машины геноцида разрушали нашу солнечную систему, мир за миром. Конечно, мы разработали планы эвакуации; построили корабли, чтобы некоторые из нас могли пересечь космос и попасть в другую систему. Мы все еще ничего не знали о релятивистских полетах к звездам, поэтому эти корабли были медленными и уязвимыми. Это была наша единственная ошибка. Если и было что-то, что мы могли бы себе позволить, так это научиться строить более быстрые корабли. Тогда, возможно, я бы сейчас с вами не разговаривал. Слишком многие из нас добрались бы до других систем, чтобы была какая-то необходимость в этой уловке. Но на самом деле я единственный выживший.
Его корабль с десятками тысяч беженцев на борту выполз из уничтоженной системы. Они скрыли корабль, насколько это было в их силах, и какое-то время казалось, что они смогут беспрепятственно выйти в межзвездное пространство. Затем нестабильность в их плотном, экранированном термоядерном реакторе разнесла сигнал тревоги на десятки световых часов.
Вскоре машины были уже с ними.
Большинство погибло на месте, но предупреждения было достаточно, чтобы горстка людей покинула корабль на небольших транспортных средствах. Большинство из них тоже были уничтожены. Но Гриша выжил. Он потерял сознание, двигатели заглохли, системы жизнеобеспечения были отключены до минимума. И все же он был недостаточно темным или бесшумным, чтобы избежать обнаружения.
Но на этот раз его нашли не машины. Это был другой корабль — судно линии Горечавки, которое просто случайно проходило мимо.
Лопух вытащил его из спасательного аппарата, вывел из аварийной спячки и разгадал секреты его древнего языка.
Затем Лопух научил Гришу говорить на своем родном языке.
— Он спас мне жизнь, — сказал Гриша. — Мы покинули систему на максимальной скорости, обгоняя машины. Они пытались преследовать нас, и на какое-то время показалось, что у них есть преимущество. Но, в конце концов, у нас получилось.
Даже когда я формулировал вопрос, то, кажется, уже догадывался об ответе. — Эти машины... те, которые убивали ваших людей?
— Да, — сказал Гриша.
— Кто их послал?
Он посмотрел на нас обоих и очень тихо сказал: — Это сделали вы.
Мы разбудили Лопуха.
Убийственный токсин пожирал его с ощутимой скоростью — кубические сантиметры в час при нормальной температуре тела. Из-за того, что Лопух был охлажден до бессознательного состояния, процесс замедлился до леденяще медленного. Но, чтобы он заговорил с нами, его нужно было отогреть, и поэтому оставшийся у него запас сознательной жизни мог закончиться в течение нескольких минут, причем качество этого сознания ухудшалось по мере того, как оружие поглощало его разум.
— Я надеялся, что кто-нибудь доберется сюда, — сказал Лопух, открывая глаза. Он не повернул головы, чтобы поприветствовать нас — пожирающие бляшки сделали бы это практически невозможным, даже если бы он захотел, — но я предположил, что у него есть какие-то другие способы опознать нас. Его губы едва шевелились, но что-то подтверждало его слова или намерение заговорить. — Я знаю, как вы проникли на мой корабль, — сказал он, — и, полагаю, Гриша рассказал вам кое-что о своем месте во всей этой истории.
— Немного, — сказал я.
— Это хорошо, не нужно повторять. — Слова звучали как-то странно, словно медленно капающая вода. — Но что в первую очередь заставило вас прийти сюда?
— В твоем сплетении было несоответствие, — сказала Портулак, подходя слишком близко к прикроватной ширме. — Оно противоречило версии Лихниса. Один из вас, должно быть, солгал.
— Ты сказал, что побывал там, где не бывал, — сказал я. — Я случайно оказался там в то же время, иначе никто бы никогда не узнал.
— Да, — сказал он. — Я солгал, представив ложное сплетение. Большая часть из того, что я рассказал, было правдой — об этом вы, вероятно, догадались, — но мне пришлось скрыть свой визит в систему Гриши.
Я кивнул. — Потому что ты знал, кто уничтожил людей Гриши?
— Оружие было старым: реликвии какой-то древней войны, которым было миллионы лет. Это должно было затруднить его отслеживание. Но я нашел одно из орудий, брошенное на произвол судьбы и деактивированное. На старое оборудование были установлены новые системы управления. В этих системах использовались протоколы линии.
— Горечавки?
— Горечавка или один из наших союзников. Я был свидетелем ужасного преступления, геноцида, худшего из всех, что были зафиксированы в нашей истории.
— Почему ты скрыл это? — спросила Портулак.
— Осознание этого напугало меня. Но это не было причиной, по которой я изменил свое сплетение. Я сделал это, потому что мне нужно было время: время, чтобы найти виновных и защитить Гришу от них, пока у меня не будет достаточно доказательств, чтобы привлечь их к ответственности. Если бы преступники были среди нас — а у меня были основания полагать, что так оно и было, — они бы убили Гришу, чтобы заставить его замолчать. И если бы убийство Гриши означало гибель всех нас, я думаю, они бы и глазом не моргнули. — Он выдавил из себя отчаянный смешок. — Когда только что уничтожишь цивилизацию возрастом в два миллиона лет, какое значение имеют тысячи клонов?
Я постарался, чтобы это прозвучало не слишком недоверчиво. — Убийство целой линии? Ты думаешь, они зашли бы так далеко, просто чтобы скрыть более раннее преступление?
— И не только, — серьезно сказал Лопух. — Это нечто большее, чем наша ничтожная линия, Лихнис.
— Великая работа, — сказала Портулак, озвучивая мои собственные мысли. — Проект, который больше, чем любая отдельная линия. Это то, ради чего они убивали, не так ли? И за это они снова будут убивать.
— Вы молодцы, — сказал Лопух. — Я не мог бы и мечтать о лучшей паре сыщиков-любителей.
— Мы все еще ничего не знаем о самой Великой работе, — сказал я ему. — Или о том, почему люди Гриши должны были умереть.
— Я расскажу вам об этой работе в свое время. Сначала нам нужно поговорить о людях, которые хотят смерти Гриши.
Портулак посмотрела на другого мужчину, а затем снова обратила свое внимание на Лопуха. — Ты знаешь их имена?
— Я искал имена, — сказал он. — У меня было подозрение — не более чем догадка, — что геноцид как-то связан с этим проектом.
— Неплохая догадка, — прокомментировал я.
— Не совсем. Кто бы ни стоял за этим, он убил этих людей из-за чего-то важного, и единственная важная вещь, о которой я мог думать, — это проект. О чем еще говорят приверженцы, Лихнис, кроме их собственного завышенного чувства собственного достоинства?
— В чем-то ты прав.
— В любом случае, чем больше я копал, тем больше мне казалось, что я прав в своей догадке. Это действительно было связано с проектом Великой работы. Но у меня по-прежнему не было никаких имен. Я подумал, что если бы мог, по крайней мере, выделить тех шаттерлингов, которые были наиболее тесно связаны с проектом, то затем мог бы начать искать несоответствия в их сплетениях...
— Несоответствия? — спросила Портулак.
— Да. По крайней мере, один из них должен был находиться рядом с системой Гриши в то же время, что и я. Они не стали бы использовать посредников для такого рода дел.
Но мне показалось, что нам просто повезло, что мы вообще нашли изъян в сплетении Лопуха. Даже если кто-то другой сфабриковал все сплетение или его часть, не было причин предполагать, что он допустил такую же ошибку.
— Ты сузил круг подозреваемых до кого-нибудь? — спросила Портулак.
— Несколько вероятных подозреваемых... в основном, известные приверженцы. Уверен, что вы могли бы составить такой же список без особых усилий.
Я подумал о своих знакомых приверженцах и, в частности, о том, который мне никогда не нравился. — Был ли среди них Овсяница?
— Да, — сказал Лопух. — Он был одним из них. Вижу, не потеряли друг друга из-за любви.
— Овсяница — старший приверженец, — сказала Портулак. — Он пытался разлучить нас с Лихнисом. Вполне возможно, что он знает, что мы что-то затеяли. Если у кого-то есть средства...
— Есть и другие, кроме Овсяницы. Мне нужно было знать, кто это был. Вот почему я начал задавать вопросы, совать нос в чужие дела, пытаясь спровоцировать кого-нибудь на неосторожный поступок.
— Мы заметили, — сказал я.
— Очевидно, что мое представление о тонкости не совпадало с их представлением о тонкости. Что ж, полагаю, это доказывает, что я что-то нащупал. По крайней мере, кто-то из нашей линии должен быть вовлечен.
Я постучал пальцем по носу. — Почему они просто не убили тебя на острове и не покончили с этим?
— Это твой остров, Лихнис. Как они могли убить меня так, чтобы ты этого не заметил? Ввести отравляющее вещество было проще — по крайней мере, так им не нужно было избавляться от тела.
— Ты знаешь о самозванце? — спросил я.
— Мой корабль вел наблюдение за островом. Не раз я видел себя прогуливающимся по высоким набережным.
— Ты мог бы подать нам сигнал, — сказала Портулак. — Вызвать неисправность на своем корабле или что-то в этом роде.
— Нет. Я, конечно, думал об этом. Но если бы у моих врагов возникло хоть малейшее подозрение, что я все еще жив, они могли бы напасть на корабль. Помните: они отравили меня не потому, что я знал о случившемся, а просто потому, что задавал слишком много вопросов. Вполне возможно, что в прошлом они поступали так с другими членами линии. На твоем острове могут быть и другие самозванцы, Лихнис.
