Я застонала, отогреваясь от "снежного царства", и сделала еще один глоток.
Тепло поднялось выше, заполняя собой пальцы рук, ладони, кисти, сами руки, плечи...
Кто-то совсем близко надо мной вздрогнул.
Чужие ноги опустились по бокам моих бедер. Мужчина присел на колени и замер, не касаясь меня.
Я снова глотнула... или вздохнула. Ощущения перемешались и потерялись друг в друге. Аромат и вкус сладкой пряности разбились на тысячи других приятных запахов. Я просмаковала чужое дыхание во рту, ощутила на языке вкус мяты, малины, меда, грейпфрута и сглотнула.
Тепло, поднимающееся из моих рук до груди, встретилось с эйфорией, которая и не думала останавливаться в низу живота, в районе груди. Сердце, почувствовавшее обволакивающую волну приятной неги, откликнулось как птички на приход весеннего солнышка — зачирикало мелкими ударами быстрых молоточков.
Я подняла руки и наощупь потянулась к лицу партнера. Пальцы сами собой запутались в жестких густых волосах. Я притянула его ближе, буквально заставляя себя поцеловать и снова вдохнула.
Сердце разорвалось частотой ударов и снизило темп до нормального состояния возбужденного человека. Тепло по моему организму поднялось выше, достигло горла и, наконец, удовлетворило обжигающую пищевод и трахеи жажду.
Я застонала. Протяжно, сладко и вместе с тем капельку надрывно.
Волна эйфории придала мне сил.
Приподнявшись, я притянула к себе партнера и поцеловала его. По-настоящему, вкладывая все желание и все блаженство, которые сейчас в упоительном танце кружились внутри меня.
Он ответил. Сначала с неохотой и легким принуждением со своей стороны (не знаю, каким образом я это поняла), но спустя пять минут мой партнер расслабился. Однако, вопреки расхожему, мнению власть в свои руки мужчина не захватил, наоборот позволил мне и дальше верховодить.
Я почувствовала, как изменилось его сердцебиение (только сейчас!) и дыхание. С губ моего партнера сорвался приглушенный собственным ругательством стон.
Я окончательно села, заставляя и его опуститься напротив. После чего, не переставая целовать со все еще закрытыми глазами, положила обе руки на его плечи и толкнула. Мы мягко опустились вниз, на противоположную сторону. Я оказалась сверху.
Поцелуй пришлось прервать
Я снова наклонилась очень близко к его лицу и сделала последний необходимый вдох. Чужое дыхание прокатилось внутрь меня и разорвало умопомрачительным оргазмом. Тепло поднялось с района горла и заполнило собой голову. Я откинулась назад, выгнула спину, чувствуя, как руки моего партнера тут же мягко ухватили меня за бедра и опустили на свои, и как мартовская кошка (ей Богу, такое со мной во время секса, если уж быть точно, то прелюдии к нему, не случалось!) застонала.
Глаза распахнулись сами собой. Туман постепенно рассеялся, и взгляд сфокусировался на белом высоком потолке типичного европейского домика.
Я сглотнула, потом опустила голову и посмотрела в спокойное лицо своего невольного партнера.
Он лежал на полу на спине в рубашке, которая по меркам одежды за сегодня пережила чересчур много событий, с растрепанными темными волосами, с очень внимательным вопросительным взглядом и до смущения милыми припухшими от моего поцелуя губами. А я сидела на нем, аккурат на том месте, которое делало мужчину мужчиной и сейчас напоминало мне о том, что...
Я поерзала, вдруг случайно осознав, что во время наших "придаваний" неизвестно чему, я успела возбудиться, а моим трусики в который раз за сегодняшний вечер пришлось намокнуть. Сформулировав в своей голове эту мысль, я почувствовала себя шлюхой, а потому, наверное, не к месту покраснела.
Мой взгляд невольно наткнулся на насмешку и вызов на лице Демона.
Он не улыбался, однако глаза его с дьявольской чертовщиной в голос скандировали фразу: "И это все?!".
Сложно было сказать, хотел ли он продолжения. Однако еще сложнее было определить, а нравилось ли ему все происходящее до этого. И, к сожалению, эти два вопроса у Максима Диметьева не исключали друг друга (я снова не поняла, откуда ко мне пришло это знание).
Мое промедление длилось недолго. Муками совести оно не было омрачено — последняя еще с момента истории в женском туалете куда-то пропала — и спустя минуту я снова наклонилась к лицу мужчины и поцеловала его.
На этот раз Максим ответил сразу и с той же возвращенной мне страстностью. Мои руки, до этого сжимавшие его плечи, принялись расстегивать пуговицы рубашки, однако запутавшись уже на второй, решили не церемониться. Я оторвалась от лица мужчины всего на мгновение: с силой дернула на себя рубашку, вытаскивая ее из-под ремня брюк, потом резко развела оба ее края в сторону, с "мясом" отрывая пуговицы и окончательно портя изделие.
А дальше я простонала, наклонилась вперед и принялась языком облизывать и пересчитывать количество развитых кубиков пресса на его животе и... прочих каких-то там мышц.
Кожа Максима была солоноватой от пота, но приятной на вкус (я извращенка!).
При тщательном "осязательном" осмотре я смогла найти лишь несколько изъянов — пару продолговатых шрамов на левой груди и под ребрами — в остальном пришлось признать, что природа мужчину не обделила и нам девушкам есть чему позавидовать.
Несмотря на то, что в мыслях помимо прочего царил сейчас сумбур, я смогла вспомнить о волосах Демона, и, остановившись языком рядом с правом соском, "прикинуть" о несправедливости жизни.
— Ты, наконец, поняла, что творишь? — Голос Максима сверху показался мне веселым, его руки продолжали целомудренно удерживать меня по бокам бедер.
Я со все еще высунутыми языком подняла голову и из-под ресниц посмотрела на улыбающегося Демона. Внимательно так. После чего оторвала голову от его груди и, полностью распластавшись на его теле, посмотрела глаза-в-глаза:
— Я, наконец, поняла, чего хочу.
_____
* — Сожри! (немец.)
** — Прикончи! (немец.)
ЭПИЛОГ
Финский залив ранним ноябрьским утром был прекрасен.
Человек, закутанный в темный серый плащ — несмотря на низкую температуру начавшейся зимы — сидел на одиноко расположенной трухлявой от времени скамейке и, подперев лицо руками, смотрел вдаль.
Занимался алый рассвет.
Ночью пролилась кровь...
Ему некстати вспомнилась цитата из фильма, который он смотрел, казалось бы, еще в прошлой жизни. В той, где он был счастлив, в окружении любимой половинки, верных друзей и преданной еще целой семьи.
Одинокая слеза скатилась по щеке, застывая на промозглом ветру.
Сегодня он решил позволить себе слабость. Нет, не сегодня.
Человек вновь посмотрел на занимающийся рассвет, медленно в окружение облаков выкатывающееся из-за линии горизонта солнце и поправился:
Не сегодня. Вчера. Да, именно вчера он посмел позволить себе слабость и явиться на бал. На чертов бал, чтобы просто... мельком... одним глазком посмотреть на жизнь, которую у него отняли. На людей, которые в самый тяжелый период его жизни отвернулись. И что он увидел?! Смех, веселье. И разрушение.
Разрушение его семьи. Уничтожение его любви.
Они были счастливы. Они сделали вид, что не помнят.
Человек болезненно усмехнулся своим мыслям. Со стороны он, наверное, выглядел немного сумасшедшим.
Хотя на что он мог рассчитывать, когда сам поступал также? Когда сам топтал, разрушал и выкидывал судьбы неугодных ему людей?!
Теперь с ним поступили также, и он — по совести — не мог выставлять счет тем, кого своим примером научил обращаться с другими подобным образом.
Скамейка под ним заскрипела, с трудом выдерживая вес еще одного раннего посетителя Финского залива.
Человек поднял голову и посмотрел на присевшего рядом мужчину лет пятидесяти — с медовыми кудрявыми волосами и теплыми янтарными глазами.
— Ты не держишь обещания, — бывший школьный учитель с мягким голосом и таким же мягким характером сейчас выглядел нелепо с выражением праведной злости на лице.
— А ты свои, — меланхолично бросил в ответ ему человек. — Александр и Бьянка Витторио вчера должны были погибнуть.
— Я сделал все по твоим указаниям, но... машина вильнула.
— Ты испугался. Побоялся умереть, а потому ушел от удара в лобовую. Но это значит, что выжили и мары.
— Клянусь, я сделал точно так, как ты мне и...
— Хватит! — Человек поднял правую руку, и мужчина средних лет тут же замолчал. — "Глупо разбирать ошибки полета. Нужно просто заново взлететь".
Человек замолчал. Он опустил свою руку и в задумчивости снова подпер ею подбородок.
Мужчина-собеседник рядом с ним, несмотря на одолевавшее его любопытство, не спешил нарушать тишину.
— Глупо разбирать ошибки полета. Нужно просто заново взлететь, — снова повторил человек и мужчина рядом с ним увидел, как из его глаз потекли слезы, а на лице отразилась мука.
— Это он так говорил? — Мужчина не выдержал.
— Да, — Человек шепотом ответил, после чего скупо кивнул. — Он всегда так говорил. И мы последуем этому совету. Век Витторио прошел. Но Диттрич пока не готов править.
— Из-за болезни?
— Иногда я жалею, что ты узнал от меня так много.
— В ином случае, я не согласился бы тебе помочь.
— Ты ошибаешься. Мы не партнеры, — Человек повернулся к мужчине лицом. Слезы все еще текли по его лицу, но взгляд был собранным жестким и сфокусированным. — У нас есть сделка. И моя часть выполнена. Твоя дочь сейчас с тобой...
— Она в коме. В больнице. Жена и сын еще ничего не знают.
— Она поправится, — уверенно заключил человек.
— А что будет с Лилит? — Мужчина не смог не задать этот вопрос. Несмотря на то, что он с честью выполнил свою роль в жизни девочки, беспокойство за ее дальнейшую судьбу одолевало его теперь.
— Она теперь среди мар. Она представлена, пусть и неофициально обществу, как мисс Витторио. Если будет сидеть тише воды и ниже травы и выполнять ровно то, что я велю — останется жива. Хотя... откровенность за откровенность... До тридцати девчонка не доживет. А если залетит еще раньше...
Человек не закончил свою фразу. Впрочем мужчина рядом итак все понял. И осунулся. На его плечи вдруг свалилась вся тяжесть решения, которое он двадцать четыре года назад принял, встретившись в парке со странным незнакомцем.
Человек заметил состояние своего собеседника. Но, никак не прокомментировав, встал со скамейки и, бросив напоследок: "Уезжай домой и жди моих указаний!", покинул разваливающуюся скамейку на берегу Финского залива.
Мужчина остался один. Подняв голову вверх, он посмотрел на взошедшее солнце и, приветствуя новый день, пожелал, чтобы все было хорошо. У маленькой девочки с травяными глазами и золотистыми волосами. Которую он двадцать четыре года назад пообещал воспитать как родную дочь.
