— Вот ведь как бывает на белом свете, мальчик мой! — веско произнес старик. Джонни встал с кушетки и, пошатываясь, поплелся умываться. А когда вернулся, оглядел хмуро комнату, словно не узнал ее. Лицо его немного распухло, глаза покраснели. Старик сидел в своем кресле и глядел на сына снизу вверх. Парнишка вымахал не по годам, давно уже перегнал ростом отца. Джонни постоял у стола, поглядел на трубу в раскрытом футляре с клюквенной начинкой.
— Закрой футляр, а то запылится, — сказал слесарь.
— Пусть так лежит! — буркнул Джонни.
— Пусть лежит, как хочешь, мне-то что.
Джонни снова повалился на кушетку и уставился в потолок. Старик засунул письмо на прежнее место между библией и телефонным справочником. Ему не хотелось спать, он думал о неведомом Фрэнки, о непонятной птице, которую тоже почему-то звали Фрэнки. Он думал о Мэгги, которую автор письма называл девочкой и другими ласковыми именами. Он думал о том, что эта девочка дожила до старости и обрела покой в могиле. Если судить по штемпелю письма, то в момент его написания этой Мэгги было не меньше сорока. Старик сомневался в правильности своих арифметических подсчетов, и каждый раз заново решал для себя эту задачку.
Он постоял немного у раскрытого футляра с трубой. Джонни вскинул голову испуганно, встретил опасливый взгляд отца. И тогда старик осторожно извлек трубу, повертел ее в руках, понажимал клапаны. Джонни не сводил с него глаз. Старик пожевал ртом, облизнул губы, поиграл языком и поднес трубу к губам, плотно зажмурился, снова облизнул губы. Первый неверный звук истаял в тишине комнаты. Но потом старик приноровился и повел мелодию сквозь тьму на ощупь. Это был "Summertime"?, единственная мелодия, которую он помнил от начала и до конца. Под эти звуки прошло все детство Джонни, эту мелодию любила слушать больная мать. Эту мелодию играл отец на ее похоронах. Давненько он ее не играл, и звук трубы, чистый, как виски, переполнял маленькую комнату. Старик играл странно, труба причиняла ему какой-то непонятный зуд, от которого он краснел и морщил нос. Он держал трубу одной рукой, а другой то почесывался, то приглаживал волосы, то вытирал слезинку в уголке глаза. А когда он кончил играть, то вытряхнул из трубы влагу, высморкался в платок, протер инструмент суконкой и упокоил на плюшевом ложе.
2
И вот утро нового дня настало. Лондонцы покинули свои дома и отправились по делам. Что проку теперь было поднимать глаза к небу? Оно было пусто. Голос диктора по радио передал долгожданное известие: "Леди и джентльмены, как и следовало ожидать, вы все оказались правы — чудес в природе не бывает. Ваш подопечный понял, наконец, где его место, и вернулся. Маленькая хитрость, сноровка и упорство муниципальных служащих положили конец этому печальному недоразумению. Крылатый беглец прельстился ароматом дешевой приманки. При задержании сопротивления он не оказал, признал свои ошибки и горько раскаялся. Теперь он находится под пристальным наблюдением врачей. Его здоровье не внушает опасений, выделены дополнительные средства на улучшение условий его содержания и усиленное питание. Парламент решил отклонить требование о назначении комиссии по расследованию обстоятельств побега. Как говорится: "Конец — делу венец!"
Такими ли словами или другими было составлено сообщение, сути это не меняет, а главное, никакого ажиотажа это сообщение не вызвало. К клеткам Лондонского зоопарка не выстроились длинные очереди. Пресловутому "Хрустальному дворцу" не угрожало нашествие паломников со всех концов королевства. Старый пройдоха не оправдал затаенных надежд и всех разочаровал. И те немногие посетители, которые все же удосужились нанести ему визит, были приятно удивлены его цветущим видом и дружелюбием. Кондор приветствовал публику вытягиванием шеи, одобрительным шипением и приветливым клацаньем клюва. Мало того, следуя настойчивым желаниям публики, он соглашался демонстрировать свои распластанные крылья. Вот уж чего ему не следовало делать! Знаменитая поза многих разочаровала, она показала видимое несоответствие действительности и рекламной таблички. Никаких обещанных двенадцати футов не было и в помине. Их было от силы девять. Но покладистым лондонцам не хотелось предъявлять дирекции зоопарка иска за обман. Они ко всему привыкли, они ежедневно смотрели телевизор, не надо было учить их скепсису.
Ровно в девять часов сорок пять минут по Гринвичу кондора ожидала славная трапеза. На первое ему полагалась свежемороженая рыба, как, впрочем, и на второе и на третье. Предвкушая угощение, он первым слетал с насиженной ветки, вступал в яростную драку с собратьями-грифами. При этом ему изрядно доставалось, и он, побитый, отступал на пять шагов. Рыбы было вдосталь. Когда подходила его очередь, он не собираясь ни в чем уступать свои африканским родственникам, наедался до полуобморочного состояния, после чего едва держался на ногах, пища подпирала ему горло до самого воротника. Публика, допущенная после обеда лицезреть эту живую легенду, заставала его врасплох на помосте у каменного корыта, покачивающегося подобно сэру Джону Фальстафу после изрядной попойки.
Именно в это время, то есть около десяти утра, начиналась кормежка и в предвариловке второго Брикстонского участка. Там в одиночной камере по распоряжению инспектора Каллагена временно содержался Стив Галуппи. Как и накануне, узник не глянет в дверную щель и не притронется к протянутой миске на железном подносе. Все это полетит в угол и окропит стену, исписанную богохульствами. Стив снова примется колотить кулаками дверь с криком: "Братец, братец, где ты, я хочу домой!". Но вместо братца на его клич придет полицейский Фердинанд в сопровождении санитара. Полицейский немного постоит в позе Гулливера, выждет положенную паузу, но не для того, чтобы выслушивать маловразумительные претензии узника. Он дождется тишины, чтобы продемонстрировать свой коронный номер, после которого узник упадет на пол и будет ловить ртом воздух, как рыба, снятая с крючка. А пока Стив будет корчиться на полу, прижатый коленом, санитар вытащит из-за спины заготовленный заранее шприц. Полицейский Фердинанд, сидя на корточках, будет ласково гладить узника по головке. Стив уставится глазами ему в плечо, пока очертания "Юнион Джека" на шевроне форменной рубашки не поплывут в тумане. Стива поднимут с пола и положат лицом вниз на койку, а полицейский Фердинанд притянет его к железным поручням четырьмя ремнями. А когда Стив придет в себя и попытается задрать голову, зарешеченное небо в его окне окрасится фиолетовым холодом сумерек. Это произойдет только под вечер, день для Стива будет потерян. Но жалеть об этом нечего, особенных событий в этот будний день не предвиделось и не произошло.
Вернувшись накануне во втором часу ночи в Виндзор после оперного спектакля и торжественного раута в честь итальянских гостей, Ее Величество и ее супруг завтракали поздно. Так уж получилось, что английская королева вкушала свой завтрак последней в своем полушарии. Давно уже эту процедуру закончили монархи Бельгии, Нидерландов и Марокко. Король Иордании и Саудовский Эмир уже успели решить немало важных государственных дел. А у короля Афганистана, как и у шахиншаха Ирана, время подходило к обеду. Что говорить тогда об императоре Японском Хирохито? Над его дворцом сияли в черном небе звезды, сам же он уже давно отужинал и отправился почивать.
В это утро по Гринвичу принц Уэльский с профессором Уилкинсом кончали разбирать комедию Уильяма Шекспира "Много шума из ничего". В награду принцу была обещана конная прогулка в компании взрослых.
Принц Чарльз в сером твидовом жакете с горлом, укутанным белым шарфом, вглядывался в туманную даль. Последние остатки тумана уносились из ложбины в сторону Темзы. Он восседал на резвом пони среднего роста. И если породы лошадей уподобить струнным инструментам симфонического оркестра, то ему выпала партия альта. И хотя его окружали солидные виолончели и суровые контрабасы, его партия в общем радостном гимне была отнюдь не последней по важности. Принцесса Анна сидела, испуганная и робкая, на своем маленьком пони и довольствовалась партией скрипки. На прогулку ее лошадь вели все время на поводке. На поводке держали также рослую пожилую кобылу старого профессора Уилкинса. И профессору и принцессе Анне не дано было участвовать в праздничном финале прогулки. Они должны были выбыть из игры по причине неопытности и неумения держаться в седле. Еще бы, в финале ожидалась вольная рысистая пробежка через луг до самого берега реки протяженностью в две мили.
Прозвучала роговая фанфара. Первой рванулась лошадь герцога Майкла, обдав комьями грязи принца и его конюшего. Другой бы на месте Чарли восхитился бы этой удалью, но Чарли только презрительно усмехнулся. Герцог ссутулился и вжался в седло, широко раскинув ноги в стременах, равновесие давалось ему отнюдь не легко. И только теперь, когда самонадеянный Майки был уже в полусотне ярдов, принц пришпорил своего коня. Пони легко пошел, не задирая зада и вытянув шею. Его копыта звучно отбивали такт, принц выпятил губу и выдвинул челюсть навстречу ветру. Так было меньше риска прикусить язык, уронить фуражку с ремешком, так было легче дышать. Старый сэр Мортимер скакал на слоноподобном Контрабасе слева, а сухопарый герцог Брайтон в форме капитана флота — справа от принца на рослой виолончельного цвета кобыле. Старый сэр Мортимер не глядел на дорогу, а только зорко следил за принцем и все время одергивал своего Контрабаса. Прибавь он скорости, то непременно каурый пони наследника перешел бы на галоп. Принц знал, что и на этот раз ему не дано будет насладиться свободой, старый Мортимер непременно ухватит пони за поводья и погрозит пальцем. Глаза принца стали понемногу наполняться слезами счастья, все его существо подрагивало в сладостном ритме лошадиного топота. Седло поскрипывало, новые сапожки поблескивали, тропа уносилась прочь из-под ног, подобно быстрому течению горной реки под мостом. Струнная группа слаженно вела свою партию аллегро ма-нон-троппо, не переходя на престо. Пони мерно несся вперед, словно славный механизм, работающий без сбоев и остановок. Он выбрасывал вперед короткие ноги и подбирал под себя землю. В ушах у принца свистело, звенело, топотало. Но уже через пять минут он стал все болезненнее замечать толчки и ухабы, все тяжелее становилось удерживать ноги в напряженной позе, мышцы его гудели. Он все чаще шлепался в седло, сбиваясь с ритма. Принц молил бога только об одном, чтобы не выбиться из сил до конца дистанции. Оставалось совсем немного до желанной цели, достигнув которой, всадникам предстояло спешиться и напоить лошадей в тенистой заводи позади бутафорских римских руин. Туда стремилось и сероватое облако тумана, теряя по пути через пашню свои клочья. И если бы кавалькада мчалась в постоянном темпе, то к цели они примчались бы наравне с облаком. Чарли понимал, что и его добрый скакун под седлом теряет остатки сил. Полоса тумана уже обогнала их, на черной земле четко обозначились тени, а на боках коней заблестели капли. Сэр Мортимер перешел на шаг, его примеру последовали остальные. Постепенно Чарли утратил интерес к прогулке, отдал поводья старшему конюшему. Взор его прищуренных глаз скользил по грязноватому небу в серой дымке. Сэр Мортимер спешился, похлопал скакуна принца по блестящему боку и тоже поглядел на небо прищуренными близорукими глазами. Он тяжело вздохнул — что делать, если даже острое око принца ничего не углядело в пустом небе!
Принц поморщился, заморгал глазами, поглядел на наручные часы. С полчаса предстояло дожидаться сестрицу, профессора и еще двух незнакомых дам. На все вопросы о том, как он перенес прогулку, как удержался в седле, не простудился ли он, принц будет только трясти головой и упорно молчать. Дорогу домой принц должен был проделать отдельно от всадников, он поплывет вверх по реке на тихоходном прогулочном катере в обществе двух дам, профессора и сестры Анны. Его хорошее настроение мгновенно испарилось вместе с остатками утреннего тумана. Спрыгнув на землю, Чарли почувствовал дрожь в коленках, и это его еще больше расстроило. В гостевой сторожке уже были приготовлены соки, фрукты и взрослая выпивка. Принц решительно направился внутрь, стараясь идти ровно и на ходу стягивая с шеи ненавистный белый шарф. Он чувствовал спиной снисходительные реплики взрослых, их переглядывания, перешептывания, строгий нахмуренный взор сэра Мортимера из-под густых седых бровей, призывающий насмешников к порядку.
Потом послышались чьи-то торопливые шаги за спиной. За ним увязался герцог Брайтон в форме капитана флота. Герцог представился принцу, предложил свою дружбу, похвалил его посадку в седле. Принц знал герцога и раньше, и поначалу не мог понять причины его назойливого участия. Герцог объявил, что приглашен сопровождать принца в его предстоящей поездке на побережье для инспекции учений и показательных стрельб. Если Его Высочество, разумеется, не будет против. Его Высочество пожал плечами и подал герцогу руку. Чуть подумав, Чарли пригласил герцога разделить с ним трапезу, герцог почел за честь, поклонился с виноватой улыбкой. Однако ни к фруктам, ни к лимонаду, ни к виски не прикоснулся, а лишь пил газированную воду. Разговор с герцогом не клеился, на его вопрос, знаком ли принц с его, герцога, родственниками Спенсерами, принц отрицательно покачал головой. Герцог попрощался до встречи на главной пристани и откланялся. И как только дверь сторожки затворилась за ним, принц пальнул из пальцев ему вслед вишневой косточкой.
А между тем солнечный свет несколько померк, туманная гряда, покинувшая окрестности Виндзорского парка уступила место большой черной туче. Принцу посоветовали не покидать сторожки и дождаться присылаемого за ним автомобиля. Всадники вновь вскочили на коней, кавалькада круто развернулась, при этом герцог Майкл на вираже едва не выпал из седла. "Свалился бы ты в лужу, — злобно подумал принц, глядя из окна сторожки, — пусть старый Мортимер теперь держит твои поводья!"
Не успели всадники скрыться из поля зрения, как им вослед устремился порыв ветра, раскидывая вихрем прошлогоднюю черную листву. Туча неслась в сторону города, опираясь на косые столбы отдаленного ливня. Хватит ли ей сил и мощи добраться до центра, не растеряет ли она по пути своей массы, будет ли она до конца верна союзническим обязательствам с антициклоном, пришедшим на смену циклону? Сможет ли город ненадолго прочистить свои простуженные и прокуренные легкие? Целую неделю и даже больше над Лондоном царил тяжелый штиль, парило, липкий воздух лениво поднимался с поверхности улиц и площадей, карабкался до уровня самых высоких крыш и подгибался, чтобы подпереть собой мутное небо. И обитатели верхних этажей морщились, вдыхая тяжелый сироп увядающего цветения, смешанный в пропорции три к одному с экстрактом Бэкбонского рынка. И надо было подняться над землей хотя бы на полусотню футов, прислушаться к эху, проследить за игрой теней, пробегающих по черепичным скатам крыш, окинуть взором пустой горизонт, чтобы рассеять тоску и сомнения, сказать себе с некоторой долей уверенности: "Да, господа, что ни говорите, и как ни спорьте, все-таки Северное море близко!"
