Я завизжала от ужаса, и на этот раз все-таки уронила миску, рассыпав еду по полу, лязг упавшей миски разбудил козу, которая начала блеять и мотать головой.
— Pardon, milady!
С рукой на своем колотящемся сердце, я отшагнула из дверного проема, осветив Фергюса, скорчившегося на полу, с торчащей в волосах соломой, как в "Безумной из Шайо".
— О, так вот ты где! — сказала я довольно холодно.
Он прищурился и сглотнул, потирая рукой угрюмое, обросшее лицо.
— Я... да, — сказал он. Казалось, ему больше нечего добавить. Я остановилась на мгновение, глядя на него сверху вниз, затем покачала головой и наклонилась, чтобы подобрать картофельные очистки и другие остатки, которые упали из миски. Он, было, двинулся помочь мне, но я остановила его прогоняющим жестом.
Он сидел, не двигаясь, наблюдая за мной, обхватив руками колени. В хлеву было темно, и вода монотонно капала с растений, прорастающих из скалы над нами, создавая завесу падающих капель через открытую дверь.
Коза прекратила шуметь, признав меня, но теперь просунула шею сквозь ограду загона, вытянув подобно муравьеду черничного цвета язык, в попытке достать яблочный огрызок, который подкатился к загону. Я подобрала огрызок и вручила ей, пытаясь одновременно придумать, с чего начать, и что говорить.
— Анри-Кристиан чувствует себя хорошо, — сказала я, за неимением лучшей темы. — Прибавляет в весе.
Я позволила замечанию сойти на нет, склонившись над оградой, чтобы пересыпать зерно и отходы в деревянную кормушку.
Мертвая тишина. Я подождала, затем обернулась, уперев руку в бок.
— Он очень милый малыш, — сказала я.
Я слышала его дыхание, но он ничего не сказал. С громким фырканьем я пошла и толкнула нижнюю половину двери, широко открыв ее, так, что мутный свет снаружи заструился, освещая Фергюса. Он сидел, упрямо отвернув лицо. Я могла чувствовать его запах на приличном расстоянии; от него сильно несло горьким потом и голодом.
Я вздохнула.
— Карлики такого типа обладают совершенно нормальным интеллектом. Я его полностью проверила, и он проявляет все обычные рефлексы и ответные реакции, которые у него должны быть. Нет никаких причин, почему он не может быть образованным, или не в состоянии заниматься... чем-то.
— Чем-то, — Фергюс повторил слово, вместившее и отчаяние и насмешку. — Чем-то, — наконец, он повернул лицо ко мне, и я увидела пустоту его глаз. — При всем почтении, миледи, вы никогда не видели, как живет карлик.
— А ты видел? — спросила я, не столько из противоречия, сколько из любопытства.
Кивнув, он прикрыл глаза от утреннего света.
— Да, — прошептал он и сглотнул. — В Париже.
Парижский бордель, где он вырос, был большим, с разнообразной клиентурой, известным своей способностью предложить все, что угодно, почти на любой вкус.
— В доме жили les filles, naturellement, и les enfants. Они были, конечно, "основным товаром" учреждения. Но всегда есть те, кто желает... экзотики, и готов платить. И, поэтому, время от времени, мадам могла послать за теми, кто имеет дело с такими вещами. La MaНtresse des Scorpions — avec les flagellantes, tu comprends? Ou Le MaНtre des Champignons.
— Король Грибов? — буркнула я.
— Oui. Владелец карликов.
Его глаза застыли, взгляд обратился внутрь, и лицо осунулось. В его памяти возникли картины и люди, которые много лет отсутствовали в его мыслях — и он не получал удовольствия от этих воспоминаний.
— Les chanterelles, так мы называли их, — сказал он мягко. — Женщин. А мужчины, они были les morels. Экзотические грибы, ценящиеся за редкость их искривленных форм и странный вкус их мякоти. С ними хорошо обращались, с les champignons, — сказал он рассеянно. — Они дорого стоили, как вы понимаете. Le MaНtre покупал таких младенцев у их родителей — был один, родившийся в борделе однажды, и мадам восхищалась своей удачей — или забирал их с улиц.
Он посмотрел вниз, на свою руку, длинные, тонкие пальцы, беспокойно двигаясь, собирали в гармошку ткань его бриджей.
— С улиц, — он повторился. — Те, кто избежал борделей — были нищими попрошайками. Я знал одного из них очень хорошо — Люк его звали. Мы иногда помогали друг другу, — тень улыбки тронула его губы, и он махнул неповрежденной рукой в искусном жесте карманника. — Но он был одинок, Люк, — продолжал он непринужденно. — У него не было защитника. Я нашел его однажды в переулке с перерезанным горлом. Я сказал мадам, и она послала портье сразу забрать тело, а затем продала его врачу из ближайшего района.
Я не спросила, что врач собирался сделать с телом Люка. Я видела широкие, высушенные руки карликов, продаваемые для предсказаний и защиты. И другие органы.
— Я начинаю понимать, почему бордель может показаться безопасным, — сказала я, сильно сглотнув. — Но все-таки...
Фергюс сидел, подперев голову рукой, уставившись на солому. Затем он посмотрел на меня.
— Я раздвигал ягодицы за деньги, миледи, — сказал он просто. — И считал это пустяком, ну, когда не было больно. Но потом я встретил милорда и открыл мир вне борделя и улиц. То, что мой сын мог бы вернуться в такие места... — он резко замолчал, неспособный говорить. Затем снова закрыл глаза и медленно покачал головой.
— Фергюс. Фергюс, милый. Ты же не думаешь, что Джейми — что мы — когда-нибудь позволили бы такому случиться! — сказала я, чрезвычайно расстроенная.
Он сделал глубокий, дрожащий вдох и смахнул слезы, висевшие на ресницах. Он открыл глаза и улыбнулся мне с бесконечной печалью.
— Нет, вы бы не позволили, миледи. Но вы не будете жить вечно, ни вы, ни милорд. Ни я. А ребенок навсегда останется карликом. И les petits, они не могут хорошо защитить себя. Их могут забрать те, кто разыскивает таких, захватить и использовать, — он вытер нос рукавом и посидел немного. — Это если им так повезет, — добавил он, его голос ожесточился. — Они ничего не стоят, вдали от городов. Крестьяне, они полагают, что рождение такого ребенка — в лучшем случае кара за грехи его родителей, — тени сгустились на его лице, губы плотно сжались. — Может быть поэтому. Мои грехи... — но он резко прервался, отвернувшись. — В худшем случае... — его голос был мягким, голова отвернута, как будто он шептал тайны теням пещеры. — В худшем случае они воспринимаются как чудовища, дети, порожденные каким-то демоном, который лежал с женщиной. Люди забивают их камнями, сжигают — женщин, иногда тоже. В горных деревнях Франции ребенок-карлик был бы брошен волкам. Но разве Вы не знаете об этих вещах, миледи? — спросил он, внезапно повернувшись ко мне.
— Я... Я это предполагала, — сказала я и протянула руку к стене, внезапно почувствовав необходимость некоторой поддержки. Я знала о таких вещах, в абстрактном смысле, из обычаев аборигенов и дикарей — людей, которых никогда не встретишь, безопасно далеких на страницах книг по географии, древней истории.
Он был прав — я знала это. Миссис Баг перекрестилась, увидев ребенка, и затем сделала знак рожков, в качестве защиты от зла, с бледным от ужаса лицом.
Потрясенная, как и остальные, случившимся, позже занятая уходом за Марсали, и в отсутствии Фергюса, я не покидала дом в течение недели или больше. Я понятия не имела, что могут говорить люди в Ридже. Фергюс, очевидно, имел.
— Они... смогут привыкнуть к нему, — сказала я настолько бодро, насколько могла. — Люди смогут увидеть, что он не монстр. Это может занять некоторое время, но я обещаю тебе, что они увидят.
— Смогут ли они? И если они позволят ему жить, что тогда он будет делать? — Фергюс внезапно поднялся на ноги. Он вытянул левую руку и резко сорвал кожаную полосу, которая держала его крюк. Тот упал с мягким ударом в солому и оставил узкий обрубок его запястья голым, кожа была бледной с красными следами от плотного обматывания. — Я, я не могу охотиться, не могу выполнять работу нормального мужчины. Я гожусь лишь для того, чтобы тянуть плуг, как мул! — его голос дрожал от гнева и ненависти к самому себе. — Если я не могу работать, как нормальный мужчина, как сможет карлик?
— Фергюс, это не...
— Я не способен содержать свою семью! Моей жене приходится трудиться день и ночь, чтобы прокормить детей, должна была встать на пути сволочи и мрази, которые избили ее, кто... Даже если бы я был в Париже, то уже слишком стар и обезображен, чтобы идти на панель! — Он потряс обрубком передо мной, лицо содрогалось в конвульсиях, затем развернулся и замахнулся искалеченной рукой, разбивая ее о стену, снова и снова.
— Фергюс! — я схватила его за другую руку, но он резко ее вырвал.
— Какую работу он сможет выполнять? — кричал он, слезы текли по его лицу. — Как он должен жить? Mon Dieu! Il est aussi inutile que moi!
Он наклонился, схватил крюк с земли, и швырнул его так сильно, как только смог, в известняковую стену. Тот коротко звякнул, отскочил от удара и упал в солому, испугав козу с козлятами.
Фергюс ушел, оставив раскачиваться голландскую дверь. Коза закричала ему вдогонку, длинное неодобрительное "ме-е-е-е!".
Я держалась за ограду загона, ощущая, как будто это была единственная твердая вещь в медленно опрокидывающемся мире. Когда я смогла, я нагнулась и тщательно обшарила солому, пока не коснулась металла крюка, все еще теплого от тела Фергюса. Я вытащила его и аккуратно оттерла его от соломинок и навоза своим передником, все еще слыша последние слова Фергюса: "Мой Бог! Он так же бесполезен, как и я!".
Глава 38. ДЬЯВОЛ В МОЛОКЕ.
ГЛАЗА АНРИ-КРИСТИАНА почти сошлись на переносице в попытке сфокусироваться на вязаном шарике, который Брианна раскачивала над его лицом.
— Думаю, его глаза останутся голубыми, — заключила она, задумчиво рассматривая дитя. — Как ты думаешь, на что он смотрит? — он лежал на ее коленях, собственными коленками дотягиваясь почти до подбородка, нежно-голубые глаза вопросительно нацелились куда-то вдаль.
— О, малыши все еще видят рай, так говорила моя мама, — Марсали пряла, проверяя новую педаль колеса Брианны, но одарила коротким взглядом своего новорожденного сына, слегка улыбнувшись. — Может, ангел сидит на твоем плече, ага? Или святой стоит позади тебя.
Это вселило в Брианну странное чувство, как будто кто-то действительно стоит позади нее. Не бросающее в дрожь, однако — скорее мягкое теплое ощущение подбадривания. Она открыла рот, чтобы сказать: "Возможно, этой мой отец", — но вовремя поймала себя.
— А кто является покровителем стирки? — спросила она вместо этого. — Он тот, кто нам нужен.
Шел дождь, он продолжался уже несколько дней, и небольшие кучки одежды лежали в беспорядке по всей комнате или свисали с мебели. Влажные вещи на разной стадии высыхания, грязные вещи в ожидании кипящего котла, как только распогодится, не слишком грязные вещи, которые можно почистить, встряхнуть или выбить, чтобы использовать еще несколько дней, и постоянная растущая кучка вещей, требующих починки.
Марсали рассмеялась, ловко заправляя нить в шпульку.
— Тебе нужно спросить об этом Па. Он лучше всех разбирается в святых. Это колесо просто прелесть! Я таких раньше никогда не видела. И как только тебе в голову пришла такая штука?
— О... Видела такое где-то, — Бри сделала резкое движение рукой, отмахиваясь. Она действительно видела — в музее народного творчества. Создать его оказалось кропотливым, но не слишком сложным делом — сначала ей пришлось соорудить грубый станок, а также вымочить и согнуть дерево для самого колеса. — Ронни Синклер очень помог; он знает, какое дерево подходит, а какое нет. Не могу поверить, что у тебя так хорошо получается, ты ведь впервые пользуешься таким типом колеса.
Марсали фыркнула, также отмахнувшись от комплимента.
— Я с пяти лет пряду, a piuthar. Разница в том, что здесь я могу сидеть за работой, вместо того, чтобы ходить туда-сюда, пока не упаду от усталости.
Ее ноги в чулках мелькали взад и вперед под подолом платья, нажимая на педали. Та издавала приятный "уиш-уирр" жужжащий звук, хотя он был едва слышен из-за болтовни на другом конце комнаты, где Роджер вырезал очередную машинку для детей.
Дрынь пользовался ошеломительным успехом у малышни, и спрос на него не иссякал. Брианна со смехом наблюдала, как Роджер, нахмурившись и сосредоточившись, отмахивался от любознательности Джема, ловко отталкивая того локтем. Кончик его языка выступал между зубами, а деревянная стружка сыпалась в очаг и на его одежду, и, конечно же, запуталась в его волосах, бледные завитки на фоне черных кудрей.
— Это что за модель? — спросила она, повысив голос, чтобы он услышал. Он взглянул вверх, глаза зеленые как мох в тусклом дождливом свете из окна позади него.
— Думаю, Шевроле пикап 57-го, грузовик, — сказал он, широко улыбнувшись. — Ну вот, a nighean. Это твой, — он смахнул последнюю стружку со своего творения и протянул кубическую вещицу Фелисите, чей рот и глаза округлились в благоговейном трепете.
— Эта дрынь? — спросила она, прижимая его к груди. — Мой дрынь?
— Это крузавик, — проинформировал ее Джемми с любезным снисхождением. — Папа сказал.
— Грузовик — это дрынь, — Роджер заверил Фелисите, видя, как она наморщила лобик в сомнении. — Просто больше размером.
— Эта бальшой дрынь, видишь! — Фелисите пнула Джема по голени. Он взвизгнул и схватил ее за волосы, только чтобы получить удар в живот от Джоан, всегда готовой заступиться за сестру.
Брианна напряглась, готовая вмешаться, но Роджер остановил зарождающийся бунт, держа Джема и Фелисите на расстоянии вытянутой руки друг от друга, крикнув Джоане отступить.
— Значит так, братва. Никаких драк, иначе мы прячем дрыни до завтра.
Эта угроза их мгновенно успокоила, и Брианна почувствовала, как Марсали расслабилась, возобновив ритм прядения. Дождь сильно и настойчиво стучал по крыше; это был хороший день, чтобы оставаться дома, несмотря на сложности с развлечением скучающих детей.
— Почему бы вам не поиграть во что-нибудь приятное и тихое, — сказала она, улыбнувшись Роджеру. — Как, например... О! "Индианаполис 500"?
— О, ты чудесная помощница, — сказал он, одарив ее косым взглядом, но услужливо усадил детей за работу, расчерчивая гоночные полосы мелом на камнях очага. — Жаль, что Германа здесь нет, — вскользь произнес Роджер. — Куда он пошел, в такую дождливую погоду, Марсали? — дрынь Германа — по словам Роджера, это был Ягуар Х-KE, хотя, насколько Брианна могла судить, он выглядел точно так же, как и остальные: деревянный брусок с зачатками кабины и колесами — стоял на каминной полке, в ожидании возвращения своего хозяина.
— Он с Фергюсом, — спокойно ответила Марсали, не сбиваясь с ритма. Однако она крепко сжала губы, и можно было с легкостью услышать нотку напряжения в ее голосе.
— И как Фергюс поживает? — Роджер поднял на нее взгляд, вежливый, но пристальный.
Нить соскочила, выпрыгнув из руки Марсали, и намоталась сама на себя, с заметным утолщением. Она поморщилась и не отвечала, пока нить снова не побежала гладко между ее пальцами.
— Ну, я скажу, что для однорукого мужчины, он отличный вояка, — сказала она, наконец, сдержанно и не отрывая взгляда от нити.
