— Кто?
— В Вайзине поклоняются одному богу — Двуликому, совмещающему в себе и добро, и зло. Что самое интересное: эта религия довольно молодая — ей нет и сотни лет, но вера в Двуликого постепенно распространяется и в иные страны, причем там постоянно растет число их единоверцев, и тамошние священники ничего не могут с этим поделать.
— Я раньше ничего не слышала о Двуликом.
— Невелика потеря. Тем не менее, со стороны это выглядит так: тут, в Ойдаре, если можно так выразиться, обитает множество людей без предрассудков, сплошные грешники, а в Вайзине народ невероятно правильный, только вот от их безупречности становится немного жутковато...
— Извини, я не поняла...
— Не будем сейчас об этом. Хочется надеяться: если мы проберемся в Вайзин, то там будет куда спокойнее, чем здесь. Только вот как нам оказаться в той стране немыслимых праведников?
А и верно — как? В голову не приходило ни одной разумной мысли. Женщина так задумалась, что вначале не обратила внимание на знакомый звук, и лишь чуть позже поняла, что до нее доносится чуть слышный звон колокольчика. Вначале Олея решила, что она ошиблась или приняла за перелив колокольчика совсем иной звук, но потом поняла, что это не так — действительно, где-то вдали почти беспрерывно звонит колокольчик, причем едва слышное поначалу звучание постепенно становится громче, и даже чуть приближается. Хм, непонятно... Дело в том, что оказавшись за пределами Руславии, Олея ни разу не слышала этого звука — в тех странах, которые она проехала, было не принято хоть где-то использовать колокольчики...
— Бел, слышишь?
— Что? — мужчина с трудом оторвался от тяжелых дум.
— Колокольчики... Звук колокольчика. Вернее, они звенят где-то неподалеку от нас. Только вот это звон какой-то неприятный. Скорее, напоминает нечто похожее на набат...
— Ты, наверное, ошиблась, или тебе просто что-то показалось. Откуда тут взяться колокольчикам?
В этот момент откуда-то издали вновь донесся звенящий звук.
— Кажется, я был неправ... — Бел прислушался. — Точно, они!
— Бел, а вдруг случиться чудо, и по дороге едет кто-то из жителей Руславии? Все же в нашей стране принято под дугу коня вешать колокольчики...
— Нет, тут что-то другое — отмахнулся Бел. — И что ты привязалась к этому звуку? Идут себе люди, или едут — и пусть себе...
Внезапно Бел замолчал, словно что-то пришло ему на ум. Промолчав еще какое-то время, он задумчиво протянул:
— Так, ведь сейчас поздняя осень, верно?
— Ну да... — чуть удивленно ответила Олея. — Только она уже скоро закончиться. В Руславии, наверное, уже снежная крупа с неба начинает сыпать...
— Точно, осень... Значит, колокольчики звенят... — Бел что-то лихорадочно соображал. — А если поздняя осень, то... То значит, в Вайзин идут страждущие... Точно! Не знаю даже, печалиться мне по этому поводу, или горевать... Колокольчики... Хорошо! То есть для нас с тобой, конечно, в этом нет ничего хорошего!
— Я ничего не понимаю! Ты о чем говоришь?
— О том, что нам с тобой снова придется пойти на риск!
— Как, опять?
— Так, говоришь, хорошо бы перейти границу так, как мы с тобой это разок уже сделали? — Бел потер лоб ладонью. — Прикинуться больными? Вполне возможно, что у нас с тобой и выгорит, только вот риск в этом случае уж очень велик!
— Каким образом?
— Сейчас, погоди...
Бел подтянул к себе изрядно похудевший мешок, и вытряхнул из него все, что там еще оставалось. На землю упало несколько полос ткани, которую Олея ранее порвала на бинты, и небольшой кусок полотна, предусмотрительно оставленный целым — мало ли на что он мог пригодиться в дальнейшем. Как говорится, на всякий случай... Еще там были их накидки из грубой дерюги, те, которые Бел купил на рынке в Байсине. Эти простые, неаккуратно сшитые одежды не заинтересовали никого из тех, кто до того обшарил их мешок, так же, как и фляги из сушеной тыквы. Больше в мешке не было ничего.
— Маловато, конечно, но постараемся обойтись тем, что есть... — Бел оглядел небогатые пожитки. — Все одно больше взять неоткуда... Давай руки! — скомандовал он Олее.
— Зачем ты это делаешь? — недоуменно спросила женщина, глядя на то, как ловко Бел перебинтовывает ее руки, причем умудряется обматывать полоской ткани каждый из ее пальцев в отдельности.
— Запоминай, как я это делаю, и потом уже сама перевяжешь мои пальцы точно таким же образом.
— Хорошо... Но зачем...
— Затем, что у нас появилась возможность уйти отсюда, причем нас вряд ли кто рискнет остановить. Правда, это дело крайне опасное, но нам с тобой выбирать не приходится. Второго такого случая нам может и не представиться...
Бел взял оставшийся кусок ткани и разорвал его пополам, а затем одной из этих полос обмотал лицо Олеи, причем сделал это таким образом, что у нее остались неприкрытыми только глаза и рот.
— Неплохо... — Бел, чуть откинувшись, посмотрел на дело своих рук. — Просто замечательно! Теперь, если мы опустим у тебя капюшон на лицо, то получится то, что надо! Мать родная не узнает...
— Объясни мне, наконец, в чем дело!
— Конечно, объясню, а ты пока что обматывай мои пальцы точно так, как я тебе показывал... Быстрее! Кстати, там, на дороге, пока что никто не идет?
— Пока нет... Кстати, поста стражников нет на их прежнем месте. Вернее, они не ушли, а просто сошли с дороги и отошли подальше. Странно...
— Значит, я не ошибся в своих предположениях... Давай, перебинтовывай поскорей! Время дорого!
— Так ты мне, наконец, пояснишь, в чем дело, или по-прежнему будешь говорить загадками? — Олея не очень умело обматывала пальцы Бела полосками ткани. А попробуй сделать это побыстрей, если у самой пальцы перебинтованы и еле шевелятся!
— Понимаешь, в Вайзине... Эта страна в строго определенное время года — в последний месяц зимы, лета, осени и весны — в это время принимает к себе на лечение людей, больных тем или иными болезнями, причем болезнями из числа тех, что считаются неизлечимыми. В это время туда стекаются люди из многих стран, в надежде на то, что им там сумеют помочь.
— А кто их лечит?
— Жрецы, причем помощь они оказывают безвозмездно. По слухам, кое-кто из исцеленных даже возвращается к себе домой живыми и здоровыми, чувствуя себя чуть ли не заново рожденным. Ну, а те, кому тамошние жрецы-лекари помочь не в состоянии — те остаются там навсегда. Случается и такое, что выздоровевшие люди по своей воле остаются в Вайзине, чтоб ухаживать за больными.
— Очень хочется надеяться, что к тем методам лечения, которые применял Иннасин-Оббо, лекари Вайзина не имеют никакого отношения... — вздохнула Олея, по-прежнему возясь с бинтами. — И все-таки это очень благородно со стороны властей той страны: тратить силы и средства на лечение больных, к тому же иноземцев, до которых им, по сути, не должно быть никакого дела! Не знаю, что думаешь ты, а у меня подобная доброта вызывает самое искреннее уважение и восхищение. Если все обстоит действительно так, и лекари бескорыстно и по зову сердца лечат больных, то, на мой взгляд, они, и верно, чуть ли не святые!
— Ходят слухи, что с лечением в Вайзине все далеко не так просто, как это может показаться на первый взгляд.
— Какие еще слухи?
— Не очень хорошие. Подобное отношение к неизлечимо больным людям выглядит слишком возвышенно и трогательно, а я человек приземленный, и что-то не очень верю в подобную чистоту помыслов и благородство души... Ладно, давай быстрей, нам надо поторапливаться!
— Я так и не поняла, для чего мы с тобой так замотались бинтами? На меня сейчас, наверное, смотреть страшно! И скажи мне, наконец, что ты собираешься делать? Для чего мы с тобой изображаем из себя двух людей после ранения?
— Не после ранения, а просто очень больных людей! Прежде всего... — Бел стал обматывать свое лицо последними кусками ткани. — Прежде всего, постарайся выслушать меня спокойно и постарайся понять правильно то, что я собираюсь тебе сказать. У нас с тобой просто нет иного выхода кроме того, что я намереваюсь сделать... Кстати, вот и они... Смотри!
И верно: с той стороны, откуда ранее шли отряды солдат, направляясь к границе, сейчас показалось что-то вроде небольшой толпы или процессии. Люди шли не рядами, а как бы каждый сам по себе, и в то же самое время сбившись в одну кучу, будто боялись, что хоть немного отойдя в сторону, они уже не сумеют вернуться. И звон колокольчика раздавался именно оттуда, из этой толпы, только вот этот звук не был таким радостным и чистым, каким звенели колокольчики на родине Олеи. Здесь был неприятный, резкий звук, который не радовал, а, скорее, пугал, и эта разница несколько тревожила. Такое впечатление, будто идущие предупреждали о своем появлении: мы идем, а вы уж решайте сами, что будете делать, когда увидите нас... Вон, даже стражники, стоящие на посту — и те заранее отошли в сторону, подальше от дороги, словно те стражники чего-то всерьез опасались.
— Кто это? — спросила Олея, глядя на неторопливо идущую толпу.
— Больные люди, те, кто идет в Вайзин в надежде на исцеление, и мы с тобой сейчас постараемся присоединиться к ним. Надеюсь, они не откажут нам в просьбе идти вместе с ними. А для нас с тобой сейчас главное — пересечь границу, уйти от преследования.
— Это я понимаю, но ты мне так и не ответил — что это за люди? Кто они такие?
— Прокаженные. Сейчас последний месяц осени, вот они и направляются в Вайзин, надеясь на излечение.
— Что?! — у Олеи перехватило дыхание.
— Ты не ослышалась. У этих людей действительно проказа. Оттого-то они и ходят повсюду с колокольчиками — таким образом предупреждают всех о своем появлении.
— Ты... ты... Да неужели ты всерьез рассчитываешь на то, что мы подойдем к этим?!..
— Не только рассчитываю, но и надеюсь на это. Я тебе уже сказал — у нас просто-напросто нет иного выхода!
— Мы же заразимся!
— Может, да, а возможно, и нет. Что ни говори, а все же, по счастью, заражаются далеко не все... Надо рискнуть, надеясь на то, что Боги будут милостивы к нам.
— Я туда не пойду! — Олея в страхе смотрела на приближающихся людей. — Ни за что не пойду!
— Думаешь, мне очень хочется это делать? — с еле скрываемым раздражением едва ли не огрызнулся Бел. — Так вот, спешу сообщить: оказаться среди тех, кто болен проказой, у меня нет ни малейшего желания, и будь у нас хоть самый малый шанс покинуть Ойдар каким-то иным способом, то я бы его использовал! Увы, этого шанса у нас нет, и в ближайшее время он вряд ли появится. Мы оказались в такой ситуации, что хочешь — не хочешь, а надо идти на риск!
— Я туда не пойду! — Олея в ужасе затрясла головой. — Не пойду, не пойду, не пойду!..
— А ну, прекрати истерику! — почти что рявкнул Бел. — Уговаривать тебя ту меня нет ни возможности, ни желания! Я тебе уже сказал: для нас единственный шанс на спасение — оказаться среди этих людей!
— Но не таким же образом спасаться! Я туда ни за что не пойду!
— Ну, нет — так нет, больше уговаривать не буду. Вольному — воля, оставайся здесь. Только вот на прощание должен сказать тебе одну вещь, просто для того, чтоб ты знала. Вообще-то надо было бы рассказать об этом пораньше, но я не хотел тебя расстраивать, однако сейчас это уже не имеет значения... В общем, после твоего исчезновения в лесу ни твои родители, ни твоя тетя не получали от тебя никаких писем.
— Погоди... То есть как это не получали?
— А вот так! Оба твоих послания в тот же вечер, когда ты их написала, были сожжены в печке. Что же касается того, что ты исчезла без следа — так разве мало людей каждый год бесследно пропадает в лесной чащобе? Кого-то звери загрызают, а кого и лесовики за собой уводят... А валяющаяся на земле корзина с грибами только придала достоверности этому предположению. Пропала с концами — и вся недолга.
— Но этот же... Хозяин... Он мне пообещал...
— Они много чего обещают, только вот с выполнением этих обещаний все обстоит далеко не так просто. В некоторых делах свидетели никак не нужны, так что, считаю, и те двое лжесвидетелей уже мертвы.
— Зачем ты мне сейчас об этом сказал?
— Раньше или сейчас — какая разница? Скажем так: перед расставанием хочу облегчить свою душу. Такое объяснение тебя устраивает?
— Великие Боги... — сердце Олеи билось так, что его, кажется, было слышно даже на расстоянии. — Великие Боги...
— Просто ты должна знать.. — продолжал Бел. — Твои родители сейчас находятся в полном неведении насчет судьбы своей младшей дочери. Единственное, что им известно — пошла в лес, и оттуда уже не вышла. Наверное, каждый день тебя вспоминают, да за твое возвращение домой свечки в храме ставят... Так вот: если ты сейчас идешь со мной, то у тебя все же будет шанс увидеть родителей, а останешься здесь — твои родители до конца своих дней так ничего и не узнают о судьбе пропавшего дитятка... Итак?
А ведь он не врет! — это Олея поняла сразу. Оно и верно — зачем Хозяину нужны свидетели в таком деле, как поиски древних артефактов? Все предельно просто: пропала баба в лесу, и кто знает, что там с ней могло приключиться? К тому же люди в чащобе пропадают не так и редко, а у Олеи еще и до того такая беда в жизни приключилась, что бедняжка все никак в себя придти не могла! Ох, как бы не решили родители, что она с горя в болото бездонное забрела, или что иное над собой сотворила! Бедные они, бедные...
— Я иду с тобой! — эти слова вырвались у Олеи раньше, чем она успела испугаться в очередной раз.
— Вот и хорошо...
Олея вновь перевела взгляд на дорогу, по которой толпой передвигались люди, одетые в грязные мешковатые одежды. Мрачное зрелище, которое не могло оживить даже солнце — группа около тридцати человек, и почти у половины из них или низко надвинут капюшон, или же лицо обмотано какой-то тканью. Такое впечатление, что они существуют отдельно сами по себе — яркий солнечный день и серая толпа, над которой просто-таки витал дух обреченности. Идущий впереди мужчина держит в руках колокольчик, тот самый, который и издает этот довольно неприятный мрачновато-дребезжащий звук, извещающий всех о появлении на дороге тех, кто болен тяжелой, неизлечимой болезнью. Верно, только таким образом прокаженные имеют право передвигаться хоть куда-то, помимо тех мест, где им выделено место для постоянного проживания, и это правило относится не только к Ойдару, но и ко всем остальным странам. Как Олея могла забыть об этом? Ведь это правило действует даже в Руславии...
Местные жители, вне всяких сомнений, хорошо знают, что означает подобный звон — вон как несколько крестьян шарахнулись с дороги, отбежали в сторону на довольно большое расстояние от зараженных людей. Да что крестьяне! Даже стражники, покинувшие свой пост — и те явно не торопятся возвращаться назад. Как видно, ждут, пока прокаженные отойдут на как можно большее расстояние...
А еще Олее стало понятно, для чего Бел обматывал бинтами их руки и лица. Конечно, это была маскировка, но главная причина подобных мер предосторожности была в другом. Ранее Олея не раз слышала о том, что у людей, пораженных проказой, болезнь в первую очередь сказывается на пальцах и на лице, уродуя и то, и другое. По слухам, те бедолаги, что заболели этой страшной хворью, частенько обматывали тканью и пальцы, и лицо, чтоб явные следы болезни не так пугали людей. Да и самим заболевшим не хочется лишний раз смотреть на то, что делает это жуткое заболевание с их еще недавно крепкими и здоровыми телами.
