Последняя фигура заставила Ланселота замереть на мгновение — за что тот поплатился огромной разрезанной полосой, закровоточившей алым спустя мгновение.

У Ланселота было мало времени — считанные мгновения, возможно меньше чем несколько секунд оставалось у него перед гибелью и... Как бы жалко это не звучало — но сейчас, вновь под командой своего короля, Ланселот хотел продемонстрировать свою верность хотя бы в какой-нибудь мелочи. Унести одного противника с собой в могилу — даже если это было бесполезным жестом, не более, чем жалкой попыткой самоуспокоения, оправдания перед собой, что "в этот раз я сражался за Короля Артура до конца" — Ланселот желал сделать это.

Ланселот не был уверен в том, что Бедивер являлся наиболее опасным из всех противников. Более того, он не знал ничего об этом Бедивере — только то, что он когда-то знал о рыцаре с этим именем, и о том, что его действия — прикосновение его руки — смогло каким-то образом развеять Дар Богини, которым обладал Тристан. Был ли он наиболее опасным из противников Богини в данный момент? Возможно нет — но определенно был наиболее непредсказуемым — и наиболее уязвимым для атаки.

А потому, отказавшись от своей защиты, мгновенно Ланселот бросился вперед в последней отчаянной попытке совершить последний "героический". подвиг на службе своего Короля.

Преодолеть защиту Слуг было несложно — особенно пожертвовав своей защитой и подставившись под удар Первого Хассана, отдав тому свою спину на растерзание.

Стальная хватка Ланселота сомкнулась на серебряной руке Бедивера...

И механическим движением вырвала ту из плеча рыцаря.

Зашедший по полю боя крик, однако, потонул мгновение спустя в ворохе ощущений, воспоминаний, мыслей слов в голове Ланселота...

"Экскалибур"...

Навык Ланселота, "Рыцарь Владения", начал работать на полную. Ощущения, воспоминания, мысли и чувства — все то, что связывало Экскалибур с Королем Артуром, с Бедивером...

С Ланселотом.

Сталная хватка Ланселота вцепилась в серебряную руку Бедивера — в Экскалибур — выжигая каленым железом в памяти Ланселота забытые и никогда не известные ему слова и мысли. Вечность скитания, сотни сражений, неисполненный долг...

Но и этого было слишком мало для Ланселота.

-Кажется, твоя работа здесь выполнена, старик,— голос Жак пробился сквозь пелену непонятных мыслей и ощущений, заставив Ланселота содрогнуться. Жак...— Может возвращаться в свою разрушенную крепость — я позабочусь об оставшемся. Вендреди Трезе.

* * *

Темнота. Боль. Отчаяние. Безумие. Страх.

И ненависть. так много, так много ненависти, что можно было подумать, что он сошел с ума. Нет, вероятнее всего, он сошел с ума от этой ненависти — но больше всего от того, что он не знал, на что была направлена его ненависть в этот момент. На попавшегося под руку сквайра, Гарет, чью голову он размозжил словно перезревший плод? На Гавейна, призвавшего к его казни, когда тот узнал как о гибели его младшей сестры, так и о Артуре? На Гвинерву, казавшуюся ему такой хрупкой, одинокой, страдающей — нуждающейся в крепком плече — а затем в долгом разговоре — а в какой-то момент в поцелуе и романтическом обещании вечной любви? Или, может быть на себя — на себя, поддавшегося на уговоры сердца, совершившего сделку с собственным разумом и совестью? "Он не совершал ничего плохого, разве можно было его обвинять — он ведь не хотел делать ничего плохого..."

Или... Артур?

Конечно же нет. Конечно не Артур. Как мог Ланселот ненавидеть Артура — того самого Короля Артура, под чьим командованием Ланселот стал рыцарем, под чьим командованием Ланселот совершал подвиги, и под чьим командованием завоевал славу. Тот самый Король Артур, которого Ланселот всегда почитал и оберегал — король всех рыцарей, чья честь, гордость и устремленные ввысь идеалы вели Ланселота по жизни. Конечно же, тот самый король, которого Ланселот любил и почитал, в честь которого сражался и которому сохранял верность...

Или...

Нет, конечно же нет. Он не чувствовал ненависти к королю Артуру, никогда в своей жизни. Единственное, о чем он сожалел в конце своей жизни — это о том, что он не смог умереть рядом с Арторией на том самом проклятом холме, с клинком в руках, исполняя свой долг перед королем. Не смог положить свою жизнь во искупление грехов и ради идеалов своего короля...

Но отчего тогда он чувствовал столько ненависти сейчас? На себя, на Гавейна, на Гарет, на Гвинерву — на весь мир вокруг, столько желчной, черной ненависти — столько ненависти, что Ланселоту казалось, будто бы он тонет в непроглядной черной тьме, как будто бы мазут заливает его глаза и уши, лишая возможности ощущать мир как что-либо кроме непроглядной тьмы и бесконечной злобы...

Но Ланселот продолжал держать в руке клинок Артории. Экскалибур. Золотое сияние, рассекающую тьму, что могло вывести его даже из этой непроглядной злобы. Пока он держался за Экскалибур эта непроглядная тьма не могла поглотить его полностью. Потому, что Ланселот оставался верным рыцарем, никогда не восстававшим против своего короля — никогда не хотевшего причинять ему боль. Потому, что Ланселот никогда не испытывал ненависти к королю Артуру. В последние минуты своей жизни Ланселот был поглощен своей злобой ко всему — к миру, к себе, к женщине которую он любил, к братьям по оружию и к последовательному пажу — но не к Артуру.

Тогда, в его последние моменты, эта верность была единственной нитью, державшей его разум. Тогда, цепляясь за милость своего короля, Ланселот смог вернуться — вовсе не тем рыцарем, которым он впал в безумие, гнев и злобу, но все еще Ланселотом — рыцарем на службе короля Артура.

Так произойдет и сейчас. Пока непроглядная ненависть держалась вокруг, поглощая его разум — Ланселот держался за клинок Артории. За Экскалибур. Клинок, прошедший сквозь века, ожидая возможности вернуться к своему хозяину.

Именно так, Экскалибур, потерянный когда Арторией на том самом холме, когда ее верный рыцарь взвалил на себя тяжкую ношу, обещание вернуть клинок к леди Озера, Вивиан, и не смог сделать этого. с тех пор этот клинок блуждал по всем временам и странам, желая вернуться. Клинок, что Бедивер пытался возвратить на полагающееся ему место — к Королю Артуру. Клинок, которым Ланселот мог доказать свою преданность.

Именно так. Ланселот был верен своему королю. Никогда не испытывал ненависти к тому — он был верен, всегда верен... Он должен был доказать это. Доказать любым возможным способом. Он должен был... Должен был...

Должен был вернуть Экскалибур. Клинок, Артура. Клинок, что бродил в руках Бедивера по всему миру и вне его, сотни лет. Должен был вернуть Экскалибур, о котором забыл Король Артур. Должен был держаться за единственный луч света в этой тьме. Должен был доказать свою верность. Должен был... Вернуть Экскалибур на место... Любой ценой...

* * *

Непроницаемо-черная, подобная мазуту жидкость изливалось, какзалось бы, с самого неба — нет, так и было. Открывшееся в покрытом редкими облаками синем небе воронка была подобна раскрывшейся пасти чудовища — чудовища, которого неудержимо рвало черной жидкостью, стремящейся потоками вниз, к столь могущественной, но столь беззащитной фигуре Ланселота внизу. Или, может быть, монстр истекал слюной, позволяя той спускаться вниз, к миру, что этот монстр так стремился пожрать.

Жак де Моле, последний магистр ордена Тамплиеров — разве существовала более подходящая фигура для того, чтобы появиться здесь, на Святой Земле, возглавляя крестоносцев, встретивших здесь Конец Света?

Конечно же, будучи последним магистром ордена Тамплиеров Жак де Моле не была связана с крестовыми походами сама по себе — однако "Орден бедных рыцарей Иерусалимского храма", их красный крест на белом фоне был иконой крестовых походов не меньше самой Святой Земли.

Девять бедных рыцарей, принявших когда-то на себя мантию защиты паломников Иерусалима — орден Тамплиеров поднялся вверх в головокружительном взлете, превратившись из нищих ополченцев в банкиров, помещиков, торговцев — накопив богатства, заставлявшие королей скрипеть зубами от злобы — и вместе с тем обратился к колдовству, демонопоклонничеству и почитанию "Бафомета" — демона, Дьявола, а может быть языческого идола, оставшегося от иных времен в распоряжении "бедных рыцарей Христа."

Были ли эти обвинения правдивы? При всем возможном — даже вероятном — моральном разложении ордена, оказавшегося богачами, способными решать судьбы целых народов своим влиянием и финансами — это было лишь уловкой алчущих, желавших получить богатства Тамплиеров, что те накопили за века — не больше, чем самая обычная людская жадность.

Однако, сгорая на костре, арестованный тринадцатого октября, в пятницу, Жак де Моле был сожжен как еретик, как монстр и демонопоклонник — оставив за собой дурную славу для всего ордена Тамплиеров.

И, конечно же, когда Слуга Жак де Моле был рожден — оставшаяся после его смерти на земле дурная слава вернулась к нему черной ненавистью — открыв врата ко злу куда более черному, чем могли предполагать обвинители Тамплиеров на том суде.

-Йа Йа Шуб-Ниггурат! — произнесенные с практически религиозным восторгом слова заставили Жак впервые расплыться в улыбке, наблюдая за тем, как из черного пролома, ведущего далеко за пределы космоса, изливается подобная мазуту черная, непреодолимая злоба... Или то, что можно было назвать злобой для человеческого разума.

Как Бог может гневаться на муравьев? Как ужас за пределами познаваемого можно было назвать злом? Что-то непредставимо большее, чем простые, столь понятные человечеству концепты, ужасающее именно в том, что не было возможности назвать это "злом" или "добром" — скорее, лишь нечто "иное" — вторгающееся в мир столь же противоестественно, как инфекция проникает в кровоточащую рану.

И в центре этого вторжения стоял Ланселот — разум, пожирающий сам себя под непредставимым потоком текущей злобы и ненависти, держашийся за последние остатки своей верности и гордости... Делая лишь хуже для самого себя.

-Достаточно,— голос первого Хассана заставил Машу отвлечься от зачарованного наблюдения за омерзительной картиной перед ней, чтобы перевести взгляд на фигуру безымянного Ассасина, державшего в руках свой испещренный годами, а может быть и веками службы, прежде чем найти взглядом Жак.

Жак, до того державшаяся крайне спокойно и отстраненно — настолько, что легко можно было забыть о ее присутствии вовсе, выглядела... Радостной. Нет, даже не радостной — правильнее было сказать, что ее сверкающий взгляд был подобен религиозному экстазу, словно бы наблюдая за явлением чуда Господа — ее скромная, почти церковная одежда сменилась на вечернее платье, заканчивающееся намного выше ее колен и едва ли оставляя достаточно место для воображения, а достаточно бледная кожа темнела на глазах, до тех пор, пока ее оттенок не остановился на практически болезненном темном цвете с фиолетовым отливом.

Ее глаза изменились на радужку болезненно-желтого цвета, а зрачок превратился в кошачий, внимательно наблюдающий за фигурой поглощаемого тьмой Ланселота — поднимающиеся, казалось бы, из ниоткуда костяные щупальца застыли спустя мгновение в подобие короны из когтей и зубов.

Неважно, сколько человек было бы опрошено в это мгновение — каждый бы указал, что эта девушка являлась воплощением самого зла на Земле. Мнение, с которым, кажется, был согласен и Первый Хассан, чей взгляд нельзя было отследить благодаря его форме скелета, но что вне всяких сомнений прямо сейчас вгрызался в фигуру Жак.

-Уже?! — почти по детски возмутилась Жак, мгновенно теряя остатки своего молчаливого спокойствия, прежде чем найти взглядом Хассана. На его слова в глазах Жак сверкнула злоба, однако стоило только Хассану чуть сжать рукоять своего клинка, в более чем простом и понятном жесте, как Жак отвела взгляд и раздраженно выдохнула,— Язычник! Наконец-то я смогла принести истинного Бога в этот мир — и твой ответ — "Достаточно"?! Поэтому я и ненавижу язычников, неспособных принять истинного Бога в свою душу...

-Этому роду нет места на Земле,— Хассан произнес эти слова словно финальный приговор, однако не стал вступать в дальнейшую полемику с Жак, глядя на разорванную в ткани мироздания рану, передавая той мысль о дальнейших ожидаемых шагах. с ее стороны. Жак, явно недовольная решением Хассана, все же не решилась полагаться на покровительство ужаса из-за грани пустого черного космоса, вместо того скорчив свое прекрасное лицо в выражении пренебрежения и презрения, подняла руку вверх, заставив пульсирующую воронку содрогнуться, прежде чем начать уменьшаться медленно, выплескивая почти отчаянно черную жидкость на мир под собой.

Постепенно, словно бы с неохотой, черная рана в ткани мироздания медленно закрылась — однако исторгнутая черная жидкость не исчезла сама по себе, вместо этого медленно продолжая растекаться тягучим черным вязким мазутом по земле, прежде чем, вздрогнув, начать подниматься вверх в нарушение всех законов природы, вытягиваясь тошнотворными щупальцами вверх, переплетаясь, прежде чем создать пульсирующую словно бьющееся сердце фигуры, состоявшие из костей, щупалец, ртов, копыт и чистой ненависти.

Медленно, словно бы подчиняясь своему кошмарному инстинкту, создания начали двигаться, однако Машу отвратила от них взгляд, боясь, что она не сможет выдержать наблюдения за потомством Черной Козы, прежде чем найти взглядом Ланселота, продолжавшего стоять до сих пор по колено в текущей черной слизи.

Впрочем, этот Ланселот слабо напоминал свою прошлую версию. Белые доспехи, сиявшие до того на солнце, словно были осквернены чернотой, потеряв свой блеск и цвет. Клинок, до того выглядевший священным оружием, почернел и превратился лишь в еще одну железяку на его теле. Лицо, до того открытое, покрылось полностью темной слизью, скрылось под черным непроницаемым шлемом, медленно сформировавшимся из тягучих мазутных капель. И в глубине визора, должного открывать обзор для глаз рыцаря, разнесся яркий, полный безумной ненависти красный свет.

Единственной до сих пор не оскверненной деталью Ланселота оставался все также сверкающий в его руках золотисто-белым светом Экскалибур — принявший свою истинную форму в момент, когда Бедивер был лишен своей ложной руки...

"Даже для меня это слишком... Побить Ланселота? Всеми руками за! Убить его? Тоже переживать не буду. Но это..." — голос Галахада, несмотря на его явное нежелание демонстрировать сочувствие к своему отцу наполнился противоестественной жалостью к тому, заставив Машу на мгновение удивится — неужели в душе и разуме Галахада все еще оставалось что-то подобное сочувствию к тому?

Впрочем, как бы то ни было — это сочувствие продлилось недолго. Достаточно лишь для того, чтобы услышать вырвавшийся похожий на задушенный всхлип и крик единовременно, практически через силу выдавленный из себя рык дикого зверя,— АРТУУУУУУУУУР!

* * *

"Я — Озимандия, великий царь царей. Взгляните на мои деянья и дрожите!"