— Я бы знал, — машинально ответил я.
— А точно знал бы? Правда бы знал?
Когда он так выразился, я потерял уверенность. У меня не было привычки заглядывать в черепа других участников группы, просто чтобы убедиться, что они действительно те, за кого я их принимал. Архитектура мозга и в лучшие времена была делом личным. А сплетение есть сплетение, независимо от того, передано ли оно мыслящим человеком или его безмозглым двойником.
— Ты мог бы отправить сообщение одному из нас, — сказала Портулак.
— Откуда мне было знать, что вам можно доверять? С того места, где я сидел, вряд ли кто-то мог не попасть под подозрение.
— Теперь ты нам доверяешь? — спросил я.
— Полагаю, что да, — сказал Лопух не совсем с той убежденностью, на которую я, возможно, надеялся. — А что, у меня большой выбор?
— Мы ни в чем не замешаны, — успокаивающе сказала Портулак. — Но стремимся раскрыть правду.
— Это опасно. Все, что я сказал, остается в силе. Они разрушат этот мир, чтобы защитить Великую работу. Если вы не сможете собрать значительное число союзников и быстро выступить против них... боюсь, что они одержат верх.
— Тогда нам просто придется переиграть их, чтобы у них никогда не было шанса. — Проще сказать, чем сделать, подумал я. Мы не знали, кому можно доверять больше, чем самому Лопуху.
— Что бы мы ни делали, — сказала Портулак, — это должно произойти до тысячной ночи. Если сейчас и есть какие-то улики, указывающие на преступление, к тому времени, как мы соберемся снова, они будут потеряны навсегда.
— Портулак права, — сказал я. — Если в этом замешана линия Горечавки, то тот, кто в это вовлечен, сейчас находится на острове. Это нам дает кое-что. По крайней мере, мы собрали их в одном месте.
— Тысячная ночь — самое подходящее время для действий, — размышляла Портулак. — Если мы отложим это на потом — на самый последний возможный момент — они, вероятно, решат, что ничего не произойдет.
— Рискованно, — сказал я.
— Все это рискованно. По крайней мере, так у нас есть шанс застать их врасплох. В тысячной ночи есть только одна вещь, о которой все когда-либо задумывались.
— Портулак, возможно, права, — сказал Лопух. — Кем бы ни были преступники, они все равно принадлежат линии. Они, как и все вы, будут ждать, чье сплетение будет признано лучшим.
Я заметил, что он сказал "вы", а не "мы". На смертном одре Лопух уже начал процесс отречения от дел Горечавок. Зная, что не увидит тысячной ночи, не говоря уже о еще одной встрече, он отходил от линии.
Эбигейл ценила смерть не меньше, чем жизнь. Хотя технически все мы были бессмертны, это бессмертие распространялось только на наши клеточные процессы. Если мы разрушали свои тела, то умирали. Протокол Горечавки запрещал резервное копирование или сканирование нервной системы в последнюю минуту. Эбигейл хотела, чтобы ее воспоминания были яркими от осознания того, что жизнь — даже если она длится сотни тысяч лет — была всего лишь лучиком света между двумя необъятными мраками.
Лопух умрет. Ничто во вселенной не сможет остановить это сейчас.
— Когда ты стал свидетелем преступления, — спросил я, — видел что-нибудь, что могло бы подсказать нам, кто несет за это ответственность?
— Я тысячу раз прокручивал в памяти свой проход через систему Гриши, — сказал он. — После того, как спас Гришу, заметил след пламени корабля, направлявшегося из системы в противоположном направлении. Предположительно, тот, кто установил эти машины, все еще находился поблизости и следил за тем, чтобы работа была выполнена.
— Мы могли бы сопоставить сигнатуру двигателя с одним из кораблей, припаркованных здесь, — сказал я.
— Я пытался, но сигнал был слишком слабым. Не нашлось ничего, что могло бы сузить мой список подозреваемых.
— Возможно, свежий взгляд мог бы помочь, — сказала Портулак. — Или даже две пары глаз.
— Прямой обмен воспоминаниями запрещен, за исключением обмена сплетениями, — тяжело произнес Лопух.
— Добавь это к списку правил Горечавки, которые мы уже нарушили сегодня вечером, — сказал я. — Подделка сплетения Портулак, отсутствие на острове во время нанизывания сплетения, взлом чужого корабля... почему бы нам самим не побеспокоиться о правилах, Лопух? Моя шея и так на кону.
— Да, еще одна ошибка не будет иметь большого значения, — покорно сказал он. — Записи датчиков о моем прохождении через систему Гриши все еще хранятся в файлах моего корабля — их будет достаточно?
— У тебя не было других способов засвидетельствовать события?
— Нет. Все, что я видел, в той или иной форме передавалось глазами и ушами корабля.
— Этого должно быть достаточно. Можешь передать эти записи на мой корабль?
— И на мой тоже, — сказала Портулак.
Лопух немного подождал. — Все готово. Боюсь, вам все равно придется иметь дело с некоторыми проблемами совместимости.
Закодированная вспышка в памяти — пчела, садящаяся на цветок, — сообщила мне, что мой корабль только что получил сообщение от другого корабля в незнакомом формате. Я отправил на свой корабль другую команду, чтобы он начал работу над преобразованием формата. Веря, что в конце концов он добьется своего: я часто ставил перед ним задачу переводить предшествующие языки, просто чтобы поддерживать его умственные способности в форме.
— Спасибо, — сказал я.
— Делайте с этим, что хотите. Боюсь, в данных датчиков много пробелов. Вам просто придется заполнить эти пробелы.
— Сделаем все, что в наших силах, — сказала Портулак. — Но если мы хотим привлечь кого-либо к ответственности, то должны знать, что все это значит. Ты должен рассказать нам, что узнал о Великой работе.
— Я знаю только отрывки. Об остальном догадывался.
— Это все равно больше, чем знаем мы с Лихнисом.
— Хорошо, — сказал он с некоторым облегчением. — Я расскажу вам. Но у нас нет времени делать это цивилизованным способом. Вы позволите мне внедрить образы в ваши головы?
Портулак и я тревожно переглянулись. С точки зрения здравого смысла, нам нечего было бояться: если бы у Лопуха были средства для воздействия на наши головы, он мог бы уже вызвать у нас галлюцинации или убить нас без особых усилий. Мы охотно открывали свою память во время каждого нанизывания сплетения, но это было в рамках торжественной церемонии, когда все были одинаково уязвимы. Мы уже знали, что Лопух однажды солгал. Что, если остальная часть его истории тоже была ложью? У нас не было никаких доказательств того, что Гриша был настоящим, а не просто выдумкой, созданной кораблем.
— Вы должны доверять мне, — взмолился Лопух. — Времени осталось не так много.
— Он прав, — сказала Портулак, сжимая мою руку. — Риск есть, но и в бездействии тоже есть риск. Мы должны это сделать.
Я кивнул Лопуху. — Расскажи нам.
— Приготовьтесь, — прошептал он.
Мгновение спустя я почувствовал что-то вроде ментального покалывания, когда что-то коснулось моего мозга, пробираясь внутрь, как осьминог, отыскивающий путь в раковину. Портулак крепче прижалась ко мне в поисках опоры. На мгновение возникло сопротивление, а затем навязчивое существо устроилось поудобнее.
Ощущение присутствия в помещении ослабло, как будто мое тело внезапно оказалось на дальнем конце длинной цепочки нервных волокон, а мозг — где-то совсем в другом месте. Я не знал, как Лопуху это удавалось, но видел по крайней мере две возможности. Воздух на его корабле, возможно, был насыщен машинами, способными проникать в нейронные пространства и напрямую подключаться к мыслительным процессам. Или же сам корабль мог генерировать внешние магнитные поля высокой точности, направляя их в мой череп и стимулируя микроскопические участки моего мозга. Я лишь смутно осознавал, что Гриша и Лопух наблюдают за мной с расстояния в полвселенной.
Меня охватил холод, пронзительный от потрескивания и шипения субатомной радиации. Я был где-то за пределами воображения. Моя точка зрения изменилась, и в поле зрения появилось нечто потрясающее. Когда мои бестелесные глаза привыкли к темноте, объект прояснился и оброс слоями головокружительных деталей.
Это была спиральная галактика.
Я сразу узнал в ней Млечный Путь. Я пересекал его достаточно много раз, чтобы узнать причудливую архитектуру его звездных рукавов и пылевых полос, завитки, столь же знакомые и своеобразные, как отпечатки пальцев. Сотни миллиардов звезд образовывали снежную бурю света, но благодаря какому-то трюку восприятия я почувствовал, что узнаю все системы, которые посетил во время своих путешествий, а также все те, с которыми познакомился благодаря общим воспоминаниям линии Горечавки. Я разглядел маленькое желтое солнце, вокруг которого мы сейчас вращались, и почувствовал себя одновременно незначительным и богоподобным, представив себя в водянистом мире, вращающемся вокруг этой звезды, — безмерно крошечном, но с целой галактикой, вращающейся у меня в голове.
— Вы, конечно, знаете это место, — произнес бестелесный голос Лопуха. — Будучи одним из клонов Эбигейл, вы пересекали его десять или двенадцать раз, пробовали воздух нескольких сотен миров. Возможно, этого хватит на одну жизнь. Но Эбигейл, как и нам, этого было недостаточно. Будучи распределенной личностью Эбигейл, мы прошли через это десять тысяч раз, познали миллионы миров. Видели чудеса и ужас, рай и ад. Видели, как империи и династии сменяют друг друга, словно времена года. И все же этого недостаточно. Мы все еще обезьяны, знаете ли. С точки зрения глубинной структуры нашего сознания, мы едва покинули деревья. Всегда есть более блестящий и сочный фрукт, до которого невозможно дотянуться. Мы тянулись к нему два миллиона лет, и это привело нас в это место, в этот момент. И теперь мы снова тянемся к нему. Приступаем к осуществлению нашего самого грандиозного плана на сегодняшний день — Великой работе.
Вид на Млечный Путь не изменился никаким заметным образом, но я внезапно осознал, что между звездами проходит людской поток. Корабли, очень похожие на корабли линии Горечавки, расходились веером из точек встреч, совершали обширные рейсы по огромным просторам Галактики и возвращались обратно через двести или триста тысяч лет, готовые поделиться опытом. Погруженные в релятивистское время, пилоты не ощущали путешествия ужасающе долгими: всего лишь годы или десятилетия полета, а остальное время (которое могло равняться многим столетиям) они тратили на то, чтобы впитывать опыт планеты, накапливать память и мудрость. Но на самом деле все происходило крайне медленно, несмотря на то, что корабли двигались со скоростью, близкой к скорости света. Интересные звездные системы находились на расстоянии тысяч или десятков тысяч лет друг от друга. Планетное время шло гораздо быстрее. События, происходившие в человечестве, опережали события путешественников, так что то, что они видели, было лишь проблесками истории, раздражающе неполными. Краткие, горько-сладкие золотые века процветали в течение нескольких столетий, пока корабли все еще путешествовали между звездами. Слава оставалась незамеченной, о ней не вспоминали.
Нужно было что-то делать.
— Линии уже полмиллиона лет бьются над проблемой скорости света, — сказал Лопух. — Она не решается. Просто так устроена Вселенная. Перед лицом этого у вас есть две другие возможности. Вы можете изменить природу человека, чтобы замедлить ход истории, чтобы звездоплаватели могли идти в ногу с планетным временем. Или можете рассмотреть альтернативу. Изменить саму Галактику, чтобы уменьшить ее до человеческих масштабов.
В мгновение ока мы поняли, что это за Великая работа и почему было необходимо, чтобы люди Гриши погибли. Великая работа касалась не чего иного, как перемещения целых звезд и всех миров, которые вращались вокруг них.
Перемещать звезды на самом деле было не так сложно, как казалось. Приоры много раз перемещали звезды, используя самые разные методы. Это происходило даже в эпоху человечества: демонстрационные проекты, направленные на повышение престижа той культуры или направления, которые их спонсировали. Но Великая работа заключалась не в перемещении одной или двух звезд на несколько световых лет, каким бы впечатляющим ни был такой подвиг. Великая работа была посвящена сгущению звезд в количествах, которые невозможно постичь: перемещению сотен миллионов звезд на расстояния в десятки тысяч световых лет. Приверженцы идеи мечтали ни много ни мало о том, чтобы уплотнить Млечный Путь; взять труд природы и переделать его во что-то более полезное для человека. Для сообразительных обезьян это было все равно что расчистить лес или осушить болото.
Лопух рассказал нам, что приверженцы тайно возрождали прежние методы звездной инженерии, оспаривая их друг у друга, чтобы найти наиболее эффективные процессы. Наиболее эффективными оказались те методы, которые использовали часть собственной термоядерной энергии звезды в качестве основного двигателя. Они применяли зеркала, чтобы направлять энергию звезды в одном направлении, подобно ракетному двигателю. Если бы ускорение звезды было достаточно плавным, она увлекла бы за собой все семейство планет, а также обломки и пыль.
Из всех ранее опробованных методов ни один не смог разогнать звезду, подобную солнцу, до скорости, превышающей один процент скорости света. Это было смехотворно медленно по сравнению даже с нашими самыми старыми кораблями, но для приверженцев это не имело значения. Даже если бы потребовалось еще два или три миллиона лет, чтобы переместить все звезды-цели, это все равно была цена, которую стоило заплатить. Все, что произошло на сегодняшний день, как они любили говорить, было всего лишь прологом к истории. Настоящие человеческие дела не начнутся всерьез до тех пор, пока последняя звезда не выйдет на свою расчетную галактическую орбиту. По сравнению с миллиардами лет, которые нас ждали впереди (до того, как сама Галактика начнет увядать или подвергнется разрушительному столкновению с туманностью Андромеды), что значили всего несколько миллионов лет?
Это было все равно что отложить большое путешествие на несколько часов.
Когда они закончат, Галактика будет выглядеть совсем по-другому. Все звезды, несущие жизнь (в основном негорячие и долгоживущие солнца), переместились бы гораздо ближе к ядру, пока не оказались бы в пределах объема всего в пять тысяч световых лет в поперечнике. Сверхгорячие голубые звезды, которые должны были взорваться в виде сверхновых всего за миллионы лет, были бы преждевременно активированы или удалены на безопасное расстояние. Нестабильные двойные системы были бы разобраны, как хрупкие бомбы замедленного действия. Громоздкий часовой механизм центральной черной дыры был бы приручен и использован для потребления человеком. Звезды, которые уже были на грани попадания в центральный двигатель, будут использоваться в качестве сырья. Будут созданы новые миры, огромные, как сами звезды: золотые дворцы и сенаты этой новой галактической империи. Учитывая, что время прохождения света составляло бы всего пятьдесят столетий, что-то вроде империи было бы действительно возможно. История больше не опережала бы таких звездных путешественников, как Портулак и я. Если бы мы узнали о чем-то волшебном на другой стороне обитаемого космоса, была бы надежда, что оно все еще будет там, когда мы прибудем. И большая часть человечества была бы упакована в объеме, время пересечения которого гораздо меньшее, чем пятьдесят столетий.
