Навком передал тревожный сигнал: тэш'ша резко ушел вниз, опускаясь еще ниже. Не раздумывая, Шонт наклонил перехватчик следом за ним, выжимая все из планетарных двигателей, и без того работавших на пределе. Экран запестрел сообщениями о множащихся сбоях в гравитационном блоке: планетарный двигатель доживал свои последние минуты.
И тут люди увидели, куда стремился тэш'ша, вернее, визор и навком отобразили предельно упрощенную карту.
Когда-то очень большой кусок края плато обрушился вниз, оставив после себя почти километровой длины выемку. Время сгладило края обрыва, стерло ломаные линии круто уходящего вниз разлома, но общая форма осталась неизменной: узкий треугольный клин, точно лезвие стилета вбитый в тело плато. Километр или около того длиной — ничтожное по меркам несущегося "Кракена" расстояние, но в данной ситуации — единственный шанс для них.
— Держись! — проскрежетал Шонт, отжимая рукоять управления. Перехватчик нырнул за тэш'ша, покачнулся на очередном вихре, и ворвался в разлом, тяня за собой спиралевидный шлейф дыма и огня.
Шлейф просуществовал не более доли секунды, как его смела ударная волна. Основная ее мощь прошла верхом, но и немало перепало на долю трещины: стиснутый в узком проходе бешеный вихрь с удвоенной скоростью рванулся за двумя кораблями.
Дополнительные захваты выскочили из кресел, фиксируя ноги; гибкая лента охватила их шлемы, прижимая к подголовнику. Ни Шонт, ни навком не рассчитывали на нормальную посадку — в любой момент гравитационный блок сгорит, и тогда "Кракену" придется худо. Аэродинамика перехватчика без нейтрализующего силу тяготения гравитационного блока позволяла уверенно лететь только в одном направлении — вниз. Либо включать маршевые двигатели, что в их ситуации могло привести только к смерти.
"Кракен" приблизился почти вплотную к тэш'ша, следуя как по ниточке за ним: у Шонта не было выбора, кроме как довериться мастерству врага и его навигационной системе. Они не имели карт, едва различали сливающиеся в серо-коричневые полосы стены ущелья. Одна ошибка, одно неверное движение...
"ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! ТРЕВО..." — в нарастающем отовсюду вое пронзительный зуммер сирены пропал незамеченным. Стены разлома растрескались, где-то осыпались десятком лавин, где-то выплюнули из себя фонтаны грязи и обломков скал. Ни люди, ни тэш'ша не увидели, как ущелье враз сжалось вдвое, как мелкое крошево и пыль заполонили все, как начал откалываться и с все возрастающей скоростью падать весь правый край — все произошло так быстро, что никто не имел и шанса среагировать.
Транспортник завалился на бок, отчаянно пытаясь стабилизировать полет — что-то ударило его, но что именно — Жанна не видела. "Кракен" под надрывный вой радара оказался у самого дна разлома, каким-то чудом миновав встречи с вывернутым пластом земли. Считанные метры были до выхода: Жанна видела развернувшийся перед ними бескрайний простор... и в этот миг их швырнуло вперед и вниз.
Ударная волна догнала космолет.
Край разлома оказался вдруг совсем близко — и страшный удар снес обе левых дуги маневровых двигателей, распорол броню и оболочку под ней. "Кракен" как мячик отбросило к противоположной стене, перевернуло. Со звоном и грохотом перехватчик еще раз ударился, теряя правую нижнюю дугу, снова лопнула броня. Жанна потеряла всяческую ориентацию, ничего не в состоянии разобрать в беснующемся водовороте вокруг них: все, что сохранилось в памяти — бесчисленные сообщения визора об отказах и поломках.
Планетарный двигатель умер еще при первом ударе. Второй удар прикончил все их вооружение и вывел из строя внешние сенсоры: вокруг людей все стало белым, и обзорный экран погас. Ослепший "Кракен" падал рядом всего в сорока-шестидесяти метрах от скалистой стены: им "повезло", в какой-то мере, выпасть из пронесшегося по разлому потока прежде, чем их отнесло слишком далеко. Впрочем, Жанна понятия не имела, имеет ли это значение для них: как посадить — хотя бы аварийно — космолет в таком состоянии она не имела понятия.
Сквозь звон в ушах она услышала хриплый, захлебывающийся звук работавшей единственной оставшейся дуги маневровых двигателей: Шонт умудрился погасить начавшееся вращение и теперь пытался выровнять космолет кормой к приближающейся земле. Радар — единственное, что еще работало из навигации космолета — исправно показывал схематическое изображение почти отвесного склона и падающую совсем рядом точку: тэш'шскому транспортнику так же не удалось ускользнуть от пронесшегося по разлому вихря.
Кресло Жанны выбросило новые захваты и ленты, спеленав ее как мумию, лишив возможности даже пошевелиться. Девушка попыталась вызвать меню навкома, чтобы снять захват с рук — вдруг понадобиться Бабаю помочь... но вместо ответа вспыхнула надпись: "УПРАВЛЯЮЩИЙ МОДУЛЬ ЗАБЛОКИРОВАН!". Кресло отодвинулось немного от пульта, а на визор пришло новое сообщение: "ЗАДЕЙСТВОВАН РЕЖИМ АВАРИЙНОЙ ПОСАДКИ!".
— Бабай, что ты... — начала Жанна, когда сверху хлынула вязкая лазоревая жидкость. Низкое гудение сигнализировало о включение силового поля вокруг кресла, удерживающее амортизирующий гель. Гель тек быстро, заполняя все внутри невидимого круга, очерченного полем вокруг кресла. Дважды Жанна уже сталкивалась с таким — один раз на "Стреле" много лет назад — и знала, что будет дальше: превращающийся в прочную скорлупу-корку наружный слой, и густое, упругое желе вокруг пилота. Единственное, чего она не помнила — чтобы геля было так много.
С трудом, преодолевая сопротивление держащей шлем ленты и подступившего уже горлу геля, Жанна посмотрела на напарника, и не сдержала изумленного вздоха: Шонт как прежде сидел в кресле, не сводя взгляда с радара и видимых только ему показаний визора. И ни капли геля на нем, как и ни дополнительных амортизирующих лент и захватов — Шонт собирался пилотировать "Кракен" до конца.
Небеская жидкость лизнула прозрачную пластину шлема, а визор передал последнее сообщение от навкома "ВКЛЮЧЕНИЕ МАРШЕВЫХ ДВИГАТЕЛЕЙ! КРИТИЧЕСКАЯ ВЫСОТА! КРИТИЧЕСКАЯ..."
— Джон, не смей! — крикнула Жанна. Рванулась, пытаясь сбросить цепкие захваты, вырваться из безопасных объятий всего запаса геля перехватчика... Естественно, ничего у нее не вышло: даже у Бабая не хватило бы сил преодолеть сопротивление застывающего желе. Голубой поток захлестнул ее с головой, скрыв напарника, сдвигающего до предела рычаг распределения мощности. Ни отвечать, ни тратить драгоценные мгновения, чтобы посмотреть на Жанну, Шонт не стал.
Новый крик умер у нее в груди, выдавленный вместе с воздухом из легких: словно великан схватил ее, нещадно сжимая в кулачище. Ее показалось, что она слышит хриплый стон Бабая, скрежет и хруст корпуса космолета, борющегося с собственной скоростью и тяготением Изольды. Не было сил дышать, в глазах темнело, спина, грудь, ноги — все тело терзала перегрузка, равной которой девушка еще ни разу не испытывала. Ей хотелось кричать от боли — и на это не было сил. Ей казалось, что прошли минуты, но на деле — не более двух-трех секунд.
В огнистом ореоле, сверкая как маленькое солнце, "Кракен" врезался в землю.
Тишина.
Это слово лучше всего описывало то, что произошло после взрыва. Хотя, конечно, никакой тишины и близко не было.
Но все равно, многим на ум пришло именно это слово. Миг, следующий за вспышкой молнии, миг напряженного, звенящего молчания, когда все как бы застывает в ожидании громового раската: далекого, угрюмо рокочущего где-то за горизонтом, или сухого треска, бьющего молотом звука по захваченным врасплох наблюдателям.
Битва прекратилась везде, кроме слияния притоков — никто так и не узнал, чем руководствовались тэш'ша, вцепившиеся в пытающихся отойти людей, заставив их принять последний, безумный по накалу бой. И, как назло, здесь не осталось резервов, способных отбросить тэш'ша или прикрыть отход. Кого-то, конечно, удалось вывести из боя, кому-то повезло оказаться в стороне, но большей части людей не осталось ничего другого, как сражаться. Сражаться, до последнего. Сражаться, пока по руслу реки не пронесся сель и вал кипящей воды, разом похоронив всех, не делая различия между людьми и тэш'ша, в одну минуту положив конец кровавой бойне.
Там, где были живые и мертвые, осталась только толстый слой топкой и горячей грязи.
Леса горели. Отчасти зажженные сражающимися людьми и тэш'ша, отчасти — ослепительной вспышкой, десятки очагов невозбранно расширялись, где неторопливо пожирая кустарник и сорванные ветки, а где свирепым зверем мечась по кронам, огромными рывками захватывая иногда по десятку километров за раз.
Земля дрожала, периодически извергая из глубин низкий, угрожающий гул, сопровождаемый ощутимыми толчками. Ушедший вглубь импульс трех взрывов нарушил равновесие, дал начало сбросу копившегося тысячелетия напряжения. Оживилось с полдюжины вулканов вдоль горной цепи, ведущей к колоссальному нагорью, занявшего весь центр единственного континента Изольды. В полутысяче километров на юго-запад в древней кальдере вскипело двадцатикилометровое озеро в ее центре, а доселе неспешно дымившие фумаролы выпустили свистящие струи ядовитых газов и пара.
А над самим плато висел черный гриб взрыва, постепенно расползающийся во все стороны, видимый на сотни километров. Пепел, сажа, миллионы кубометров измельченного грунта и растертых в пыль скал сплошным зонтиком накрыли все плато, средь белого дня принеся ночь.
Все это не было началом. Все это не было концом. Лишь затишьем, кратким мигом покоя в "оке тайфуна".
Тишина. Пока что.
* Изольда, нижние ярусы вспомогательной базы в пещерном комплексе плато. Тридцать пять часов до прибытия Рилл-саррата.
Из забытья Джеймса вырвала нехватка воздуха и удушающий жар. На сей раз не было ни снов, ни видений — или он просто не запомнил ничего.
Слабые мысли-образы касались юноши. "Исцеление не завершено... исцеление не завершено... исцеление не завершено..." Все, как раньше... хотя, нет, не все. Джеймс ощущал образы, но теперь их не сопровождали эмоции неведомого источника. Раньше был страх и забота за вверенного... чему-то человека. Теперь — механическое и бесстрастное повторение одного и того же, как прощальное напоминание-напутствие.
Едва эта мысль мелькнула у Джеймса, как он вдруг понял, что оно действительно мертво. Он не мог сказать, что именно он подразумевает под словом "оно", не мог решить, с механизмом или живым существом имел дело, зато с необъяснимой для самого себя уверенностью чувствовал, что сущность, выложившаяся до предела в попытках его спасти, погибла сама.
"Ресурс защиты исчерпан! " — вспомнил Джеймс последний образ перед тем, как невыносимый грохот снаружи обернулся хаосом ударов и рывков. Джеймс плохо помнил, сколько все длилось: в какой-то момент он просто потерял сознание — чтобы очнуться только сейчас.
Сколько он пробыл в забытьи — не представлял. Скорее всего — не очень долго, но полагаться на собственное чувство времени сейчас юноша не стал бы.
Впервые в окружающую темноту проник свет. Режуще-яркий: четыре белые полосы соединились точно над головой. С тягучим звуком, похожим на треск разрываемой ткани, полосы стали толще и распались надвое. От места соединения линий прямо перед глазами вниз побежала еще более толстая линия. Снова треск: на этот раз как спереди, так и сзади, одновременно с охватившей всего Джеймса неприятной щекоткой: словно полчища муравьев устроили гонки по его телу от шеи до пяток. Зуд неожиданно обернулся жалящей болью: муравьям надоело просто бегать и они принялись кусаться. К счастью, длилось все это недолго: последняя — и самая сильная — вспышка боли в позвоночнике и груди, легкое покалывание у основания черепа, и черный кокон вокруг юноши развалился на две части. Судорога пробежала по закрывавшей нос и рот плотной массе, и она рывком отошла от лица юноши. Джеймс мог бы сравнить это с последним усилием тонущего пловца, если бы не был занят борьбой с собственным желудком: вышедшая из горла короткая трубка, по которой ему, как он теперь понимал, ему поступал воздух и — возможно — еда, оставила по себе металлический привкус, пересохший язык и тошноту.
Горящие белым светом края, по которым распался кокон, почти погасли, затем, будто набравшись сил, разгорелись еще ярче. Света оказалось достаточным, чтобы отодвинуть круг темноты от кашляющего, жадно хватающего горячий, влажный воздух человека, но Джеймс не обратил на это внимания: от первой же попытки приподняться закружилась голова, и его все же вырвало отвратительно пахнущей водянистой массой. Все, на что его хватило: перекатиться и привстать на колени, упершись ладонями в острые кромки камней под ним, дожидаясь, пока пройдут выворачивающий наизнанку и без того пустой желудок спазмы.
Было жарко. Жарко и душно, как в бане: когда Джеймс рискнул отодвинуться от остатков кокона и осмотреться, он заметил, что над единственным источником света точно висит разреженная дымка. Камни, его кожа, маслянисто блестевшее покрытие кокона — все вокруг покрывали крупные капли конденсировавшейся воды. Дышать получалось с трудом: если внутри непонятного нечто, пытавшегося лечить, он получал ровно столько воздуха, чтобы хватило до освобождения из ставшей бесполезной скорлупы, то теперь вместе с воздухом оказалось слишком много пара.
Смахнув заливавший глаза пот и оседающую на лице влагу, Джеймс провел рукой по щеке и подбородку. Последний раз он брился на "Тинагре", значит, судя по щетине, после боя и гибели "Касабланки" прошло не больше двух-трех дней. Если, конечно, нечто, чьи остатки лежали у него под ногами, не замедлило каким-то образом рост волос на лице.
Два или три дня. Не так уж много, но главное все же в другом. Джеймс смотрел на оконтуренные белыми линиями половинки кокона. Он никогда не слышал о таких штуках в арсенале медиков Конфедерации. Тем более он никогда не слышал о чем-то созданном людьми, что могло общаться с пациентом бессловесными образами. И даже если на секунду допустить, что это какая-то фантастически секретная разработка, то каковы шансы очутиться в такой "разработке" через двое суток после того, как он потерял сознание, замурованный в искалеченном истребителе в ангаре погибшего линкора? Особенно, если этот линкор остался в подконтрольном врагу пространстве? Ноль без палочки.
На поверхности второй половинки кокона появились какие-то знаки. Джеймс присмотрелся, стараясь все же не слишком сильно наклоняться — головокружение и общая слабость давали о себе знать. Он вгляделся в короткий столбик перетекающих один в другой символов, дождался, когда по обе стороны от них появились мелкие значки, и криво улыбнулся в темноте, одновременно чувствуя и горечь, и некую опустошенность. Что пыталось это сказать ему — Джеймс не понимал: диалекта, на котором сложилась надпись, он не знал. На Всеобщем он, как и большинство пилотов, с грехом пополам мог разобрать не особо сложный текст или сказать что-то короткое и простое, но тут первая же связка правого вспомогательного ряда поставила его в тупик.
