— Когда они будут проходить мимо этого места, нам надо будет каким-то образом присоединиться к ним, причем сделать это так, чтоб нас не заметила стража... — задумчиво сказал Бел, не отрывая глаз от мрачной толпы, бредущей по дороге.
— А как это можно сделать? — прерывающимся голосом спросила Олея. Ее просто трясло от страха, и еще ей очень хотелось заплакать от отчаяния и безысходности, но пока что она умудрялась сдерживать свои слезы.
— Решим по ходу дела... — Бел даже не оглянулся на нее. Понятно, рассердился... — Надеюсь, мы сумеем провернуть это дело...
— Каким образом?
— Думаю, они тут присядут передохнуть.
— С чего ты это решил?
— Тут место очень удобное. Просто удивительно, что никто прохожих до сей поры не присел здесь на короткий отдых.
Бел не ошибся. Человек с колокольчиком в руках, идущий впереди толпы, и верно, возле развалин свернул с дороги, и направился к нагромождению камней, а вслед за ним послушно потянулись и все остальные. Толпа уставших людей остановилась отдохнуть как раз у тех развалин, где прятались Бел и Олея.
Все остальное решилось просто. Пока люди еще стояли толпой, рассаживались и доставали свои фляги с водой, Бел встал из-за камня, за которым они прятались до сей поры, а вслед за ним поднялась с земли и до смерти перепуганная Олея. Надо сказать, что от внезапного появления среди них незнакомых людей подошедшие несколько растерялись, но очень быстро успокоились, и с любопытством стали поглядывать на невесть откуда взявшуюся парочку. Бел же, почтительно поклонившись старшему в этой группе, о чем-то заговорил с ним, а остальные его внимательно слушали.
Когда же через четверть часа прокаженные покинули развалины, то их стало на два человека больше. Эти несчастные шли толпой, не особо растягиваясь в разные стороны — как видно, боялись отходить, мало ли что может приключиться с одиночкой из числа тех, кого отвергли люди...
Их появление среди отверженных и просьба Бела позволить пойти вместе со всеми не очень-то удивила прокаженных. Как позже поняла Олея, не они одни прятались по обочинам дорог для того, чтоб присоединиться к какой-либо из таких вот процессий больных, идущих в Вайзин за излечением. Далеко не всем из тяжело больных людей, направляющихся в Вайзин, удавалось доходить до места. Частенько прокаженных просто убивали, и втихую закапывали подальше от жилищ, так что оставшимся приходилось быть вдвойне, а то и втройне осторожными.
Олея шла среди прокаженных, все еще едва сдерживая нервную дрожь. Ранее об этой болезни она знала только понаслышке, но хорошо помнила, что ей рассказывали про эту напасть. Кстати, в Руславии проказу называли гниючкой или скорбной болезнью. Почему? Да все потому, что заболевшие проказой едва ли не гнили заживо. О проказе рассказывали всякие ужасы, и едва ли не главным из них было одно утверждение: дотронется до тебя такой вот больной — и ты сам заболеешь, покроешься язвами, а потом и вовсе станешь страхолюдиной, от которой шарахаются все, кто хочет жить. По слухам, иногда болезнь настолько уродует человека, что его с трудом узнают даже родные и близкие... И самое плохое было в том, что эта болезнь была неизлечимой, и некоторые болели ею не один год, медленно умирая. Недаром у проказы было еще одно название — ленивая смерть.
Конечно, заболевшие были и в Руславии, только вот эти люди жили в особых селениях, отведенных специально для них, и не имели право покинуть эти селения даже на миг. И пусть у них там были свои огороды, птицы, скот, но все одно — завидной их жизнь было никак не назвать. Нередко случалось такое, что в тех поселках у больных проказой родителей рождались здоровые дети, которых родственники позже забирали себе. Правда, бывало, что или родственников у прокаженных не оказывалось, или же они отказывались брать себе этого ребенка, или же сами родители не желали разлучаться со своей кровинкой... В таких случаях детей или отвозили в детские дома, или же разрешали им оставаться с родителями.
Колокольчики с особым звуком... Теперь и Олея вспомнила о том, что прокаженным было не так просто покинуть места своего постоянного проживания. Если им надо по какой-то надобности надо было куда-то пойти, то при этом они должны были обязаны постоянно звонить в колокольчик, предупреждая всех о своем появлении, причем звук у того колокольчика должен быть очень неприятным. Почему неприятным? Для того, чтоб никто не спутал его со звуком обычного колокольчика, который жители Руславии обычно вешали под дугу.
Сама Олея раньше никогда не видела прокаженных, лишь слышала о них — и вот теперь она сама, по своей воле, оказалась среди этих отверженных. Идя в безликой серой толпе, где пахло давно не мытыми телами и гниющими язвами, женщина чувствовала, что ее сердце все больше и больше сжимает страх. Ой, Великие Боги, ну как же так оказалось, что она, по сути, добровольно сунула свою голову в петлю? За что ей все это? Отчего жизнь бросает ее из стороны в сторону, катает, словно горошину в пустой коробке?! А что, разве это не так?
Еще вчера Олея никак не могла предположить, что она, усталая, грязная, одетая чуть ли не в рванье, будет брести среди людей, больных проказой, причем сунется к ним почти что по своей воле! Вот уж верно говорят в Руславии: от тюрьмы да от сумы не зарекайся! Впрочем, тюрьма в ее жизни уже была...
И еще ей стало понятно, что Бел не ошибся, перевязав бинтами ее руки и лицо, да и свои заодно: почти у всех прокаженных, что сейчас шли с ними, лица и руки уже были тронуты болезнью. У кого-то руки были почти нормальные, всего лишь будто бы присыпанные мукой, но у многих пальцы рук были уже всерьез задеты болезнью. Да и лица некоторых больных могли вызвать если не отвращение, то сочувствие. Утолщение носа, бровей, своеобразное выражение лица... Облик нескольких человек чем-то напоминал морду рассерженного льва — настолько их лица были задето болезнью. Почти все эти люди также кутали свои лица в бинты и куски ткани: не стоило рассчитывать на жалость и понимание окружающих, а также не хотелось видеть брезгливость и отвращение на лицах обывателей, которые провожали толпу прокаженных долгими взглядами. Что ж, людей можно понять — умирать никому не хочется, и уж тем более так долго и мучительно. Так что теперь Олея не могла не согласиться с тем, что Бел правильно сделал, спрятав их руки и лица, а иначе беглецы очень бы выделялись на фоне тех, чьи тела уже всерьез тронула болезнь.
Однако среди толпы прокаженных оказалось несколько человек из числа тех, кто, судя по всему, заболел совсем недавно. Чистые лица, почти не тронутые болезнью руки... На первый взгляд может показаться, что все это — здоровые, крепкие люди. Увы, но кроме Беля и Олеи таких здесь не было. Впрочем, неизвестно, что с беглецами будет дальше...
Прокаженные шли молча — понятно, что ни у кого из них не было особого желания разговаривать. Правда, некоторые то и дело бросали на двоих новичков любопытно-жадные взгляды, в которых читался один вопрос: каково-то мол, вы выглядите, и сильно ли вас задела болезнь? Надо же, человек всегда хочет выглядеть лучше остальных, даже тогда, когда он находится среди отверженных.
Кстати, хорошо и то, что почти все люди в толпе были одеты примерно одинаково, в простые одежды из грубой холстины, и эти одежды очень напоминали те, что сейчас носили Олея и Бел, так что хотя бы внешне они не выделялись из общей серой массы.
С того самого времени, когда они оказались среди прокаженных, Олея старалась ни на шаг не отходить от Бела — все же с ним ей было немного поспокойнее. Так что несмотря на то, что женщина все еще злилась на этого человека за то, что он заставил ее идти в этой толпе, Олея все одно старалась постоянно быть подле него. Что ни говори, а среди нескольких десятков отверженных он был единственным, на которого она могла опереться.
Пусть пока что все шло гладко, без проблем, но на душе у Олеи было настолько тошно, что она едва сдерживала слезы, постоянно подкатывающие к глазам. Какое-то время ей удавалось это делать, но потом она споткнулась едва ли не на ровном месте, упала, и здорово зашибла ногу. И вот тут-то слезы у нее не просто полились, а просто хлынули, и удержать их она не могла, да и не хотела. Виной тут была не только боль от ушиба, просто смешалось в одну кучу все: испуг, усталость последних дней, неизвестность, а еще то, что ее, как оказалось, обманули с самого начала — родители считают ее погибшей...
Женщина брела, ничего не видя перед собой, и если бы не рука Бела, постоянно поддерживающая ее, то еще неизвестно, сумела ли бы она идти дальше. Ладонь, которую Бел вначале положил на ее плечо, Олея вначале сбросила — пропади он пропадом, ведь если бы не его безумные идеи, то она бы здесь ни за что не оказалась! Но когда он вновь взял ее за руку, то вновь вырываться она не стала. Только вот слезы у нее так быстро не высохли: Олея едва ли не час продолжала вытирать их, до нового привала, но и там еще какое-то время она сидела, уткнувшись в грудь Бела. И только успокоившись, она подумала — хорошо, что сейчас я не одна...
Кажется, никого из их невольных спутников не удивили слезы Олеи, скорее, наоборот — они сочли это вполне естественным. Как видно, не она одна проливала слезы, оказавшись в этой толпе. Более того: с этого времени на них стали смотреть с большим сочувствием, а некоторые и с неприкрытой завистью — все же эти двое новичков были не одиноки, и старались держаться друг друга, облегчая боль и страдание. Олея знала, что Бел сказал, когда просил разрешения идти в одной толпе с прокаженными: мы — семейная пара, из дома нас изгнали, вот и направляемся в Вайзин в надежде на излечение...
Хотя Олея и Бел шли едва ли в середине молчаливой толпы, но, тем не менее, женщина просто-таки ловила на себе взгляды, которые местные жители бросали на толпу прокаженных. С сочувствием не смотрел никто — в глазах обычных людей при взгляде на бредущую толпу больных были неприкрытая брезгливость, а то и ненависть.
Ну, да, так оно и есть! — с внезапной злостью подумалось Олее. — Пока ты здоров, то к больным относишься с определенной долей презрения, и даже считаешь себя выше тех, кому так не повезло в жизни. Неужели не понятно, что никто из нас не может быть до конца уверен в том, что его самого никогда не коснется подобная беда? Вообще-то мы почти все рассуждаем одинаково до тех пор, пока жареный петух нас кое-куда не клюнет...
Путники, проезжие люди, солдаты — все, кто встречался на дороге, все они, заслышав звук колокольчика или уходили с дороги, или же, наоборот, начинали нахлестывать своих лошадей, лишь бы оказаться как можно дальше от этой страшной толпы больных людей. Солдаты — и те давали пройти прокаженным, отходя от бредущих бедолаг на как можно большее расстояние. Это понятно — заразы боятся все.
Какой-то мальчишка лет десяти вздумал, было, бросаться камнями в толпу прокаженных, когда те проходили мимо него, однако почти сразу же заработал хороший подзатыльник от мужчины, стоявшего неподалеку. Впрочем, из дальнейших слов мужчины, которые он сказал мальчишке, стало понятно, что дело тут не в жалости или сочувствии к больным людям. Просто мужчина боялся, что кровь из ран прокаженных может капать на землю, а это очень опасно для здоровых людей.
Хотя прокаженные шли не очень быстрым шагом, но, тем не менее, ближе к полудню они добрались до города, находящегося возле Треугольных гор. Олея уже заранее представляла себе, какой прием могут оказать им жители этого города: наверняка прокаженных там ждут страх и презрение, а некоторые еще и помоями могут облить...
Но, по счастью, в город их не пустили. Стражник, стоявший на перепутье дорог, махнул им рукой — идите, дескать, по объездной дороге, вокруг города... Тут и Олея вспомнила, что по указам заболевшие проказой должны были обходить стороной людные места: оно и понятно, нечего и дальше разносить заразу...
К тому времени женщине стало уже все равно, что думают о ней те люди, что шарахаются в сторону при одном только виде прокаженных. За те несколько часов, что они с Белом шли среди этих людей, Олея словно бы отгородила себя невидимой стеной от остального мира, понимая, что в глазах людей она выглядит словно вывалянная в грязи и зловонии. Впрочем, в глубине души и она сейчас считала себя именно такой, словно перешедшей грань между двумя мирами. Еще Олее казалось, что они с Белом находятся там, где нет надежды на будущее и осталась только зависть к тем людям, кто живет легко и беззаботно, без страха и ужаса в душе... Если бы не Бел, который постоянно был рядом, то Олее было бы совсем плохо. Кажется, она чувствовала себя лучше даже в то время, когда по ложному обвинению дочери Серио ей пришлось пройти через тюрьму...
Самое удивительное и необычное было в том, что обходя город по объездной дороге, толпа прокаженных, оказались неподалеку от Треугольных гор. К тому времени Олея уже несколько успокоилась, и теперь с огромным интересом смотрела на ближайшую из этих гор, тем более что та гора находилась совсем недалеко от дороги, по которой шли прокаженные. А ведь действительно: эти горы — настоящее чудо! Сверкающий треугольник немыслимых размеров, стоящий на земле...
Правда, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что эти дивные горы — не творения природы, а их создали люди, или, что вернее, Боги. Дело в том, что стены этих гор (назвать их склонами язык не поворачивался) были сплошь выложены бело-голубой плиткой, ярко сияющей под солнечными лучами, причем эти плитки переливались всеми оттенками белого и голубого. Те, кто находился неподалеку от них, на Треугольные горы обычно смотрели через закопченные стеклышки, которыми неподалеку отсюда вовсю торговали шустрые мальчишки — без этих стекол глаза человека сразу же начинали болеть и слезиться, настолько немыслимо-яркое свечение шло от этих горы. Теперь понятно, отчего каждый, издали увидевший эти горы, считал их немыслимой драгоценностью, упавшей с Высоких Небес на грешную землю. Недаром утверждали, будто Боги хотели показать людям разницу между подлинным совершенством и обычным миром, погрязшем в суете и пустых хлопотах. Сейчас уставшая Олея, глядя издали на эту красоту, вновь почувствовала трепет и восхищение перед этими красотами, созданными неизвестно кем и неизвестно когда.
Впрочем, подобные чувства испытывала не она одна: никто из прокаженных не остался равнодушен к величию и красоте Треугольных гор. Более того: мужчина средних лет, который шел неподалеку от беглецов, о чем-то заговорил, причем его голос не был злым или недовольным — наоборот, это был хорошо поставленный голос высокородного человека, да еще и с интонациями учителя, который хотел бы рассказать ученикам что-то интересное. Немного послушав то, что говорил прокаженный, Бел стал негромко, почти шепотом, переводить его слова Олее.
Оказывается, ранее этот человек был одним из самых знаменитых художников Ойдара, но где-то заразился проказой — и вот результат... Однако он хорошо знал не только историю своей страны, но и все ее легенды и сказания. Так вот, по древним легендам, эти горы (художник называл их пирамидами) в давние времена когда-то воздвигли Боги, и по первоначальному замыслу пирамид должно бы быть семь, чтоб символизировать жизненный цикл человека от его рождения до расцвета, а потом и угасания, когда время идет назад, к закату... Считается, что после четверной, самой высокой горы, Боги собирались поставить еще три, каждая из которых размерами была бы меньше предыдущей. Рождение-расцвет-смерть... Только вот люди в очередной раз в чем-то провинились перед Богами, те разгневались на непокорных и оборвали строительство: дескать, дойдете до середины жизни, а там уже смотрите сами на то, что остается у вас за спиной, вернее, оцените все то, что натворили за это время, что успели сделать, что идет не так, а потом уж решайте сами, как вам жить дальше.
