— Мне очень жаль, — искренне сказал он. Ирем воспринял его извинения так же спокойно, как и недавний оскорбительный вопрос.
— Ничего страшного. На вашем месте я предположил бы то же самое. В конце концов, когда убили Кэлрина, я был практически уверен в том, что это сделал Римкин. Крикс был прав, мы все сошли с ума.
— И что нам теперь делать? — спросил Хорн.
— Нам?.. — лорд Ирем чуть заметно усмехнулся оговорке Хорна. Впрочем, эта мимолетная улыбка совершенно не вязалась с его потухшим, мрачным взглядом. — Полагаю, ничего. Насколько я могу судить, дан-Энрикс ждет от нас именно этого.
Юлиус удивленно посмотрел на коадъютора.
— Я не могу осудить человека на смерть за преступление, которого он, судя по всему, не совершал. Я не убийца, — сказал он. Ирем пожал плечами.
— Вы тут ни при чем. Проголосуйте против казни и не вешайте на себя лишнего. Хочется верить, что дан-Энрикс знает, что он делает.
— "Знает, что делает"?.. — советник осознал, что смотрит на мессера Ирема примерно с тем же чувством, с каким он совсем недавно слушал Крикса. Но если дан-Энрикса все-таки можно было заподозрить в сумасшествии, то Ирем, без сомнения, безумным не был. — Вы считаете, у Меченого есть какой-то план спасения? — с надеждой спросил Юлиус.
— Совсем не обязательно, — сэр Ирем пристально взглянул на собеседника, и Хорну почему-то стало жутко. — Если бы вы знали Крикса столько, сколько его знаю я, то вы бы понимали, что к его решениям не стоит подходить с обычной меркой. Крикс поступит так, как, с его точки зрения, угодно Тайной магии — а эта магия построена на парадоксах. Может быть, дан-Энрикс верит в то, что, чтобы выполнить свое предназначение, Эвеллир должен умереть.
Оставшись в одиночестве после ухода Юлиуса, Меченый вскочил с постели и, набросив тощее шерстяное одеяло на манер плаща, начал нервно расхаживать взад-вперед по камере. Он до сих пор не мог поверить в то, что все происходящее ему не снится. Раньше он не замечал, что в городской тюрьме довольно холодно, но сейчас Меченого колотил озноб, и ему приходилось сжимать зубы, чтобы они не начали стучать.
Послезавтра. Уже послезавтра!..
Несколько последних дней — или недель? — казались Криксу долгим и тяжелым сном, какой бывает у больных во время лихорадки. Усиление Истока сделалось настолько очевидным, что казалось невозможным, как все остальные умудряются его не замечать.
Меченый чувствовал, как сквозь остатки поставленной Альдами печати в город медленно сочится Тьма. Теперь, когда Тайная магия исчезла без следа, на целом свете не осталось больше ничего, что заслоняло бы его от этого сгущавшегося мрака, и дан-Энрикс постоянно чувствовал, что ему тяжело дышать, как будто на его груди лежал огромный камень. Охватившая его апатия казалась вязкой, как болезнь.
В одну из этих бесконечных, тягостных ночей, лежа на жесткой койке и бездумно глядя в темноту, дан-Энрикс пережил момент кошмарного сомнения — что, если все совсем не так, как ему представляется, и он давно сошел с ума? Что, если все его теперешние мысли, ощущения и страхи — только плод владеющего им безумия?.. От этих мыслей Меченого бросило в холодный пот. Попытки опереться на рассудок и на собственную память ни к чему не привели — дан-Энрикс, в общем-то, и раньше понимал, что не вполне оправился после магических допросов, но сейчас он ужаснулся, осознав, каким растерзанным и спутанным стало его сознание. Ему казалось, что он прикасается к открытой ране.
Тишина и мрак окутывали Меченого, как удушливое облако. Ему хотелось встать и, подойдя к двери, колотить в створку кулаками, пока охраняющая его стража не откроет дверь, чтобы утихомирить заключенного. Хотелось видеть свет и слышать человеческие голоса, чтобы почувствовать, что он по-прежнему принадлежит реальности.
Дан-Энрикс стиснул зубы и закрыл глаза, как будто отгораживаясь от царящей вокруг темноты. Он мысленно сказал себе: "Если я в самом деле сумасшедший, который воображает себе разные несуществующие вещи, то мое безумие не может навредить кому-нибудь, кроме меня. Но если я не сумасшедший, значит, все мои сомнения и страхи исходят от Истока, и поддаться этим мыслям — то же самое, что дать ему еще одно оружие против себя. И, если уж на то пошло, в мире есть вещи пострашнее, чем сойти с ума. Я должен исходить из мысли, что я прав — другого выхода у меня нет".
От этих мыслей темнота как будто расступилась, и дышать на время стало легче. Меченый даже улыбнулся, отстраненно удивляясь, что его так сильно испугало. В самом деле, что ему терять?.. Либо он Эвеллир, который может уничтожить Темные Истоки и покончить со страданием и злом, либо ни Изначальных Сил, ни Эвеллира вообще не существует, и тогда какая разница, здоров его рассудок или нет? Все равно мир, в котором злу никто не может положить конец, страшнее всякого безумия.
Вплоть до прихода Юлиуса Меченый знал — или, по крайней мере, убеждал себя, что знает — что следует делать дальше.
Он не сомневался в том, что Олварг тоже ощущает усиление Истока. Неудачная попытка проследить за Олваргом как будто бы связало их незримой нитью, и дан-Энриксу казалось, что какой-то частью своего сознания он все еще соединен с Интариксом. То, что придавливало самого дан-Энрикса, как наковальня, для Олварга было — непрестанно пожирающее его пламя.
В сущности, захват Адели не спасет Интарикса от Темного Истока, даже совсем наоборот — и все-таки он будет рваться к своей цели, как к последнему спасению. Сейчас он медлит, потому что знает, что дан-Энрикс еще жив, но очень скоро даже эта мысль его не остановит. Как и большинство людей, которые способны с наслаждением причинять боль другим, Интарикс слаб и не умеет стойко переносить страдания. Этого затянувшегося поединка с Тьмой ему не выдержать. А значит, Криксу оставалось только ждать, пока Интарикс не сломается и не начнет вторжение в Адель. Суд, Римкин, магистрат — все это, по большому счету, не имело ни малейшего значения. На самом деле важно было только то, кто из них сможет противостоять Истоку дольше — Олварг или же он сам.
Порой дан-Энриксу казалось, что он начисто забыл, как чувствуют энергию, надежду или радость — все те вещи, которые раньше было важной частью его жизни, — но даже тогда, охваченный всепоглощающей апатией, опустошенный и морально обескровленный, он продолжал держаться за сознание того, что он, во всяком случае, страдает не напрасно. Если он сумеет продержаться дольше своего врага, то победит.
Известие о том, что все должно закончиться через два дня, повергло Меченого в шок. Расхаживая взад-вперед по камере, он с необыкновенной яркостью вспомнил последний разговор с Седым.
— "Эта история не может кончиться, пока вы с Олваргом не встретитесь лицом к лицу"! — пробормотал дан-Энрикс, ощущая подступающую злость. — Так что я должен делать, просто подождать, пока мне не отрубят голову? Или я должен верить, что в последнюю минуту кто-то прибежит и заорет, что в городе Безликие, а меня нужно срочно отпустить?.. Ты бы хотел именно этого — или чего-нибудь совсем другого? Почему, Хегг тебя подери, ты никогда мне ничего не объяснял?! — Крикс чувствовал, что его обвинения несправедливы, но, парадоксальным образом, это только усиливало его гнев. На пути Меченого подвернулся табурет, и он с яростью пнул его ногой. Табурет отлетел и с грохотом ударился о стену.
Окошечко в двери, через которое ему передавали пищу, приоткрылось.
— Вы в порядке, принц? — голос тюремщика звучал куда почтительнее, чем до визита Хорна.
Меченый обернулся в сторону двери — не головой, а всем корпусом, как поворачиваются к противнику во время боя. Должно быть, выглядел он не особенно приветливо — во всяком случае, подсвеченное факелом лицо тюремщика заметно побледнело. Он пробормотал что-то насчет того, что заключенные должны соблюдать тишину, после чего быстро закрыл окошечко. Меченый с трудом подавил порыв поднять злосчастный табурет и швырнуть его еще раз — на этот раз об дверь.
— Катитесь ко всем фэйрам, — сказал он закрытой створке. Это было глупое мальчишество, но Меченому все равно стало немного легче.
"Что же делать? — думал он. — Что же мне делать, Князь?!"
Одно не вызывало никаких сомнений — просто предоставить событиям идти своим чередом нельзя. Олварг был совершенно прав, когда сказал, что ничего не делать — это тоже выбор, и ответственность за все последствия все равно ляжет на него.
Он просто не имеет права умирать.
Меченый на мгновение прикрыл глаза.
"— Ты понял то, что я сказал тебе в самом начале нашей встречи?.. — спросил Князь.
— Что мы с Олваргом должна будем сразиться друг с другом? Ну, об этом я догадывался с самого начала.
— Нет. Догадываться в таком деле мало, Крикс. Ты должен верить в то, что так и будет — что бы ни случилось. Даже если тебе вдруг покажется, что ты попал в ловушку, из которой невозможно выбраться, и никакой надежды уже нет — не позволяй себе забыть о том, что эта история не может кончиться, пока вы с Олваргом не встретитесь лицом к лицу. Я не могу заранее сказать, что тебя ждет. Но даже если в какой-то момент ты потеряешь память и забудешь все, что знал — это ты должен помнить до конца"
Может быть, он не всегда способен отличить свои воспоминания от чьих-нибудь еще, а реальные события — от вызванных ворлочьей магией кошмаров, но эта беседа с Князем ему не привиделась, в этом дан-Энрикс был уверен.
Даже если тебе вдруг покажется, что ты попал в ловушку, из которой невозможно выбраться...
Даже если ты потеряешь память и забудешь все, что знал...
Меченый вздрогнул. Князь не видел будущее так, как его видят сильные ведуньи. Он не мог бы предсказать будущей королеве Дженвер, что ее сын станет величайшим темным магом. Но, с другой стороны, предчувствия Седого каждый раз оказывались верными. Князь ничего не знал о том, что гвинны собираются спалить Древесный город — просто чувствовал, что сын Маллис и Тэрина не должен оставаться в Лисьем логе. Седой не видел будущее, в котором дан-Энрикс становится Эвеллиром — просто чувствовал, что он способен вытащить Меч Альдов из огня... И если в тот момент, когда Седой решил поговорить с дан-Энриксом о его будущем, он произнес какие-то слова, то, разумеется, не потому, что он заранее предвидел все, что его ждет, а просто по наитию.
Но сейчас, вдумавшись в его слова, дан-Энрикс осознал, что из того безвыходного положения, в котором он оказался, в самом деле существует выход — страшный выход, при одной лишь мысли о котором Крикс почувствовал приступ головокружения и подступающую к горлу тошноту.
"Только не это. Лучше эшафот!.." — подумал Меченый, смахнув со лба холодную испарину.
Но в глубине души он уже знал — другого выбора у него нет.
* * *
Ночь перед последним заседанием суда казалась Криксу самой долгой в его жизни. Он лежал, закрыв глаза, и уговаривал себя уснуть, пока его не начинало выворачивать при мысли о неумолимо надвигавшемся кошмаре. Тогда он вставал, пил воду из оставленного ему кувшина, несколько минут ходил по камере. Ложился снова, проклиная эту долгую, как сама вечность, ночь, и вместе с тем отчаянно желая, чтобы утро никогда не наступило. Тем не менее, в конце концов он все-таки заснул.
Ему приснился летний день, безлюдное морское побережье и Лейда Гефэйр. Они оба были на конях и ехали практически бок о бок, так, что, пожелай он этого, он мог бы дотянуться до нее рукой. Все было позади — и Олварг, и даже последняя, отчаянная жертва, которая когда-то заставляла Меченого содрогаться и мучительно желать, чтобы ему не нужно было оставаться Эвеллиром.
Волчье время, самый темный час перед рассветом, наконец, закончилось, и наступило время Тайной магии.
От облегчения у Крикса закружилась голова. Он чуть не сказал ехавшей рядом Лейде, как он счастлив — но потом сообразил, что это для нее не новость. Почувствовав на себе его взгляд, женщина обернулась к Криксу и махнула в сторону деревьев.
— Срежем через лес, иначе обгорим до волдырей, — с улыбкой бросила она.
Они влетели в лес, как будто бы нырнули в воду — ослепительный свет и жара на несколько минут сменились прохладой и зеленоватым сумраком. Тропинка была узкой, и дан-Энрикс придержал коня, пропустив Лейду ехать первой, но на небольшой песчаный пляж они выехали одновременно — Фэйро издалека заметил небольшой просвет между деревьев и рванулся напрямик, перемахнув попавшуюся на его пути кучу валежника. Тонкая ветка тысячедорожника хлестнула Крикса по лицу, оставив на щеке саднящую царапину. Едва успевший подобраться для прыжка дан-Энрикс укоризненно похлопал черного коня по шее.
— Знаешь что, дружище?.. Либо ты откажешься от этих штучек, либо я однажды откушу себе язык.
Лейда негромко рассмеялась. Криксу показалось, что она догадывается, что он отвлекся от дороги просто потому, что засмотрелся на ее прямую спину и распущенные волосы. Сэр Ирем, усмехаясь, говорил, что это неприлично — так откровенно обожать свою жену. Пожалуй, Ирем изменился меньше, чем любой из них.
— Помоги мне, — попросила Лейда, возившаяся с седельной сумкой. Вместе они быстро выбрали сухое и тенистое место между корней большого дерева, расстелили на земле салфетку и выложили на нее захваченную из Адели снедь. Оплетенная бутылка ежевичного вина заняла свое место среди винограда, сыра, мидий и лепешек. Покончив с приготовлениями, Лейда выпрямилась и стянула через голову рубашку. Кожа на груди и животе казалась беззащитно-белой по сравнению с цветом сильных, загорелых рук и плеч.
— Пошли скорей, — сказала Лейда, стягивая волосы в тяжелый узел, чтобы не намокли. — Надеюсь, что вода холодная! Я чуть не испеклась, пока мы ехали по берегу.
Надежды Лейды оправдались — вода оказалась обжигающе-холодной. Правда, только поначалу. Одурев от солнца и морской воды, объятий, смеха и борьбы друг с другом, они выбрались на берег, чувствуя себя порядком обессиленными и проголодавшимися, но до безобразия счастливыми. Мокрые ноги тут же облепил мелкий белый песок. Лежа на своей валяющейся на земле одежде, как на одеяле, Крикс отпил глоток вина. Вкус показался удивительно знакомым. Лейда, как это нередко с ней бывало, ответила на его мысль секундой раньше, чем дан-Энрикс успел поделиться ею вслух.
— Ты взял такое же вино, как то, которое мы пили, когда в первый раз пошли смотреть закат на Братских скалах. Когда я призналась, что люблю тебя. Забавно, да?.. Сегодняшний день чем-то похож на тот.
Крикс на мгновение прикрыл глаза, смакуя вкус вина — и вспомнил, как, шалея от восторга и не смея до конца поверить собственному счастью, обнимал Лейду на пустынном берегу, и как над головой у них обоих бешено кружились яркие, хмельные звезды.
— Действительно, похож. И в то же время нет, — ответил он.
— Я понимаю, — губы Лейды тронула улыбка. — Знаешь, все переменилось куда больше, чем я ожидала. Казалось бы, если убрать из мира зло, то остальное — то же чувство счастья, например — должно остаться прежним. Но теперь оно другое. Раньше, даже когда я бывала очень счастлива, где-то в глубине души я все равно ощущала...
