"Они... они же мертвы! — вспыхнула одинокая мысль в парализованном истиной мозгу. — Свет и Тьма, создавшие человечество, бой на заре человечества, сломанная луна... битва за будущее, выигранная Старшим братом ценой своей жизни. Старший и Младший развоплощены, потеряли возможность появляться среди смертных и... и..."
Мысли споткнулись, замерли. Учение, которому Навахо посвятил жизнь, рассыпалось у него на глазах, объекты его веры — замерли друг напротив друга... и один из них — уничтожил его жизнь так легко, будто она не значила ничего.
— Я пришел сюда говорить не с человеком, брат, — продолжил Младший. — Покажись.
Навахо ждал золотого сияния, словно сотканной из солнечного света фигуры — так описывали Старшего святые книги — но... изменились только глаза, превратившись в две крохотных золотых звезды.
Младший расхохотался, заставив Навахо вздрогнуть.
— Посмотри, что ты с собой сделал, брат! — сказал Темный, отсмеявшись. — В какое ничтожество себя превратил! Ты отдал все, что у тебя было людям, каждую крупинку силы, каждую каплю мощи, оставив себе лишь бессмертие, и даже его изо всех сил стремишься отдать. Всего лишь человек, жалкая тень бога, которым ты был раньше.
— И я не жалею ни о чем, — ответил Старший. — Та битва лишила многого нас обоих, и теперь ты сам — лишь пародия на прошлое. Оставь этот спор, Самаил, мы вели его столько раз, что я сбился со счета. Зачем ты здесь?
— Убить тебя, зачем же еще? Ты все портишь.
— Ты так уверен, что у тебя получится? — оскалился Старший.
Он поднял трость, словно меч, и изумрудная аура сплавилась с золотом, одев бога в двухцветную броню.
— Я столько раз говорил тебе, что ты не понимаешь человечество, не видишь их потенциала, тех вершин, которые они могут достичь. Мы создали их вместе, ты и я... и то, что у нас получилось — это как сложить два и два... и получить восемь. Ни люди, ни даже я не приблизились к тому, чтобы по-настоящему понять ауры и души. Я потратил на это тысячи лет, и уверяю — результат удивит тебя. Я давно придерживал этот трюк в рукаве...
Изумрудно-золотой ореол пришел в движение: словно живой, обладающий собственной волей поток воды стекал по протянутой руке, концентрируясь вокруг трости, превращая обычную деревяшку в пылающий ослепительным пламенем меч.
— Может быть, я и умру сегодня, но и ты не выйдешь из этой церкви без потерь. А люди, те, кого ты презираешь и ненавидишь, закончат начатое мной. Я верю в них также, как и тысячи лет назад.
— О, я тоже верю в них, Озма, — прошипел Младший, делая шаг вперед. Его сиреневое тело вспыхнуло ярче, забурлило и исторгло десятки лезвий, зависших за спиной готовой смести все живое лавиной. — Я верю в человечество также сильно, как ты: мы создали их вместе, в конце концов. Я дал им ненависть, я дал им разрушение, я научил наслаждаться страданиями и любить власть. Со мной или без меня — они сожгут все, что ты построил.
Замерший, не в силах понять и принять происходящее Навахо впервые услышал смех Старшего брата — свободный, беспечный, он зацепил его застывшее сердце, откликаясь чем-то почти забытым в душе: теплые руки матери, ее ласковый усталый голос, напевающий колыбельные...
— Так значит, в конечном итоге, наш спор решат люди? — спросил он, поднимая над головой пылающий двухцветный меч. — Я не мог и мечтать о лучшем пари.
На мгновение все замерло в шатком равновесии... Навахо почувствовал, как исчезают сковывающие его щупальца, опаленные изумрудно-золотым светом. Священник рухнул на колени, тяжело оперся ладонями о камень, но ни на миг не отрывал взгляда от двух существ, служением которым посвятил свою жизнь.
И когда они столкнулись, когда зеленое и желтое встретилось с темно-фиолетовым, когда его накрыла волна спятившей энергии, у которой уже даже цвета не было, только сырая первобытная мощь, испаряющая камень и дерево, тела и Гримм... последними его словами была молитва, привычная и простая. Навахо начинал с нее день и ею же заканчивал, учил ей прихожан и их детей, назначал в качестве епитимьи:
— О Близнецы, предвечные и нерожденные...
А после его не стало.Часть 2
Понятия падали ей на голову, как молот: не словами, не картинками — цельными образами, всеобъемлющими и одновременно странно-ограниченными, как порванные фотографии.
Золотое, Темно-фиолетовое. От места, где все началось — где распрямилась пружина сжатой в точку Вселенной — до момента, когда все закончится, и маятник качнется в обратную сторону. Только Золотое и Темно-фиолетовое — единственные зеркала, в которые они были вынуждены на себя смотреть. Область приложения всего, единственное, что имело смысл.
Одиночество. От атома до атома — световые годы, а между ними — ничего. Холод, по сравнению с которым слово "арктический" кажется синонимом пекла. Раскаленные шары бесконечно взрывающегося газа, пустые безжизненные планеты, расплавленные или холодные — нет никакой разницы. Великое безмолвие, где бы они ни были, куда бы ни смотрели — только тишина, полное отсутствие жизни и разума.
Квазары, ослепительные и огромные. Туманности, светлые и темные, прекрасные и пугающие. Черные дыры, тяжелые и вязкие, притягательные и опасные. Звезды, планеты и луны, астероиды и кометы.
Надежда. Попытки заполнить пустоту, создать новые зеркала, новый смысл. Раз за разом, вновь и вновь, тем способом или другим, с упорством обреченных, у которых нет иного выхода.
Человечество. Частички Золотого и Темно-фиолетового, смешанные в правильных дозах, породили нечто третье, большее, чем сумма его составляющих.
Счастье. Нет больше пустоты, нет больше безмолвия и всепоглощающего одиночества вдвоем. Вместо них — шум, движение... жизнь. Она множится, растет и развивается, обещая когда-нибудь стать чем-то совершенно особенным, обогнав своих создателей.
Имена — Озма и Самаил, Старший и Младший: такое долгожданное новое отражение в зеркалах.
Печаль. Абсолютный закон мироздания — энергия всегда сохраняется, лишь переходя из одной формы в другую. Золотые и темно-фиолетовые искры падают с небес на землю, все быстрее и быстрее, но возвращаются обратно — куда медленнее. И однажды, совсем скоро, придет тот день, когда не останется больше Озмы и Самаила, двух огромных сверхновых — только россыпь крохотных разноцветных искорок.
Конфликт. Рождение и гибель, жизнь и смерть, одиночество и зеркала, глухой тупик и новая спираль.
Бой. Братья рвут друг на части — и куски их тел падают на землю. Темно-фиолетовое превращается в черное — густые, маслянистые озера, откуда лезут и лезут монстры всех форм и размеров, ведомые последней целью, поставленной перед разрывом: уничтожить своих детей. Золотое падает рядом, и обращается в кристаллы Праха: ледяные, огненные, гравитационные, следуя последней эмоции целого — отдать свою силу людям, защитить их от всех бед. Обломки раскрошенной луны, падающие на голубую планету огненным дождем.
Ничья. Бой заканчивается, когда обе стороны становятся слишком слабы, чтобы оторвать от противника еще один кусок. Бой лишен смысла — братья все еще бессмертны.
Новая цель. Четыре артефакта, названные людьми Реликвиями, управляют процессом рождения и смерти: сохранить и уничтожить. Гримм рыщут по миру в их поисках, нападая на все, носящее в себе отблеск их самих.
Разные пути. Темно-фиолетовое яростно хранит свою силу — единственное, в чем превосходит Золотое. Золотое разделяет все, что имеет: так появляются Девы, защитницы Реликвий, и серебряноглазые — защитники людей.
История. Первый город, первая библиотека, первый Охотник. Государства — теократии, феодализм, республики... Королевства. Большая дубина, железный топор, неуклюжий пистоль, прахо-плазменная пушка. Волокуши, телеги, корабли, линкоры. Математика, геология, ауроведение, кибернетика. Вперед, вперед и вперед — и с каждым рождением остается чуть меньше Праха и Гримм, чуть ближе развоплощение старого и расцвет нового.
Удовлетворение-печаль-торжество-сожаление: победа все ближе.
"Прости, брат"
Бомбардировка понятиями, слишком большими и сложными для хрупкого человеческого разума, резко прекратилась. Куру обнаружила себя посреди бесконечного белоснежного поля. Напротив, резко выделяясь на девственно-белом фоне, стоял седовласый мужчина в темно-зеленом костюме с тяжелыми золотыми пуговицами. Ладони в тонких белых перчатках спокойно лежали на рукоятке трости. Тонкие сухие губы, поймав ее взгляд, сложились в горькую и печальную улыбку, вспыхнули сочувствием усталые зеленые глаза.
— Ты... — прошептала Куру, пытаясь переварить показанное.
— Люди дали мне имя Озма, — терпеливо представился... представилось ЭТО. — Но ты лучше знаешь меня под именем Старший.
Когда Куру начинала этот разговор, она думала, что готова ко всему: к любой правде и любой лжи.
Она не была готова к этому.
— Это ложь...
— Зачем? Если бы я хотел соврать тебе, то рассказал бы историю попроще — ты сама придумала несколько вероятных объяснений. Обычно, я так и делаю.
— Но не сейчас?
— Не каждый мой Чемпион сталкивается в бою с моим братом, — пожал... пожало это плечами. — Ложь между нами — это уязвимость, и Самаил не постесняется ударить по слабому месту. Ты и так не доверяешь мне — а что будет, если узнаешь, что я врал все это время? Так... правда, Куру, и ничего, кроме правды.
— Вельвет... — сболтнули ее губы прежде, чем Куру успела их остановить. — Ее брат. Ты сделал это?
— Нет. Это правда, что я всегда держал эту возможность в уме, но побег ее брата не был моей работой. Это случилось раньше, чем у меня появилась нужда — раньше, чем я узнал о нападении на Эмбер.
— Эмбер?
— Осенняя Дева.
Куру вздрогнула — в голове взорвался очередной пакет информации. Часть Старшего брата, отданная людям, досталась девочке из крохотной деревеньки в Темных землях. Обретя свою силу, она отправилась путешествовать, пока все, кто был посвящен в тайну, переворачивали вверх дном весь Ремнант в поисках новой Девы.
Младший нашел ее первым.
— Нам повезло, что Кроу успел отбить ее тело прежде, чем у Эмбер успели забрать всю ее силу. Тебе надо будет решить, кому отдать то, что осталось.
Новый взрыв. Стеклянный саркофаг в глубинах Бикона, в подземельях, настолько старых, что давно мертвы даже внуки тех, кто их когда-то строил и единственные чертежи остались лишь в памяти последнего свидетеля — Озмы. Машина, созданная в Атласе, которая должна была передать то, что осталось от души несчастной девушки выбранной кандидатке.
Куру сжала зубы, сопротивляясь острой головной боли, медленно затихающей по мере того, как новые знания укладывались в ее разуме.
— Ты говоришь так, словно я уже согласилась выступить на твоей стороне, — процедила она.
— Какой выбор у тебя есть? Есть всего две стороны: моя и моего брата. Если ты не помогаешь мне — ты потворствуешь ему. Если проиграю я — проиграют все. Ты можешь думать обо мне все, что хочешь, Куру, но ты — на моей стороне, потому что моя сторона — это человечество.
— И что, я должна умереть, чтобы все остальные жили? Я тебе не гребанная жертва!
— Не обязательно. Ты можешь сделать это сама, да: у этого пути лучшие шансы, но это не единственный способ. Ты можешь оставить Самаила Глинде и Охотникам — вероятность победы меньше, но риск все еще приемлем. Правда, в этом случае умрут не просто многие — погибнут лучшие.
— Это их работа... — пробормотала Куру, отводя взгляд и сама осознавая, как жалко звучат ее оправдания.
ЭТО сочувственно улыбнулось ей.
— Да. Но смерть — все еще смерть, и не важно, кто умирает. Ты знаешь, каково это — умирать, пусть даже по собственному выбору.
Трость оторвалась от "земли" (хотя на самом деле в этом безбрежном океане белого не было никакой "земли" — верх ничем не отличался от низа), закрутилась в тонких пальцах, когда ЭТО шагнуло в сторону, обходя Куру по кругу.
— Есть и третий вариант. Руби Роуз. Славная девочка — добрая, искренняя, самоотверженная. Неловкая и немного странная, но совершенно особенным, очаровательным способом. У нее серебряные глаза. Так проявляется часть моей силы, отпущенная в мир: цепляется к душам с определенными параметрами, сливается с ними, изменяет... результат ядовит для Самаила. Это не убьет его, но ослабит. Вместе с той раной, которую ему нанес я, этого будет достаточно, чтобы дать Глинде или тебе чуть больше шансов.
Куру поворачивалась на месте вслед за ним, отказываясь выпускать опасность из поля зрения. Именно так, должно быть, чувствовал себя раненный олень, вокруг которого кружит голодный волк: испуганным и бессильным, способным лишь ждать удара и надеяться, что матерый хищник промахнется.
— Ты можешь бросить в бой пятнадцатилетнюю девочку, чтобы повысить шансы. Она и без того — одна из целей, но выставь ее против Самаила, и она станет главным приоритетом: такие люди редки, максимум — один на поколение, и то не всегда. Не думаю, что она переживет этот бой. Хотя, конечно, будет полезна.
ЭТО, наконец, остановилось. Шагнуло вперед, протягивая раскрытую ладонь: без злорадства, без торжества одержанной победы, без самодовольства в неоспоримости аргументов — с одной лишь печальной улыбкой человека, которому искренне жаль, что он прав.
— Тебе решать, Куру. Я не буду осуждать, какой бы выбор ты ни сделала. Никто из тех, кто погибнет, не будет знать, что все могло быть иначе.
— Я буду знать.
— Будешь. Но смертей все равно не избежать и, уверяю, в конечном итоге не так уж и важно, сколько людей погибнет из-за тебя — один или тысяча — ты будешь в равной степени проклята.
— Ты говоришь, что выбора нет, — тихо сказала Куру, не в силах отвести взгляд от глубоких зеленых глаз, таких искренних и сочувствующих.
— Выбор есть всегда. Банально, но истинно. Варианты, предложенные мной, не единственные. Ты можешь перемешать фигуры, поменять или добавить вводные, придумать другой путь. Ты можешь оставить все Глинде — я готовил ее к этому и, в конце-то концов, это действительно ее работа, не твоя.
Он шагнул еще ближе, не опуская протянутую ладонь — ровно настолько, чтобы Куру нужно было просто поднять руку, скрепляя сделку.
— Все фигуры уже на доске, Куру. Все, что тебе нужно сделать — расставить их в правильном порядке. А что будет после того, как умрет Самаил — не мое дело. Ты можешь прожить свою жизнь как захочешь — в тени мисс Шни, следуя за ее желаниями, или попытаться найти свой собственный путь. Я не стану вмешиваться — пусть человечество само решает, что с собой делать, моя задача — лишь подарить вам такую возможность. Время моего следующего боя придет уже в другой жизни.
Куру медленно подняла руку, вложила свою крохотную ладошку в его — широкую и сильную и сжала так, что захрустели косточки.
— Есть только одно условие, Озма, — твердо сказала она, не отводя взгляд.
— Мисс Шни, — понимающе усмехнулось ЭТО, даже не пытаясь сделать вид, что побеспокоен сжатой в крохотных тисках ладонью.
— Если все пойдет по худшему сценарию, и я умру — ты исчезнешь из ее жизни.
