— По мне ценна должна быть не жизнь каждого человека, а жизнь достойных. А эти люди... они показали себя не самым достойным образом.
— Понимаешь, Ворон... не дело нам решать, кто достоин жить, а кто нет. Иные люди сочтут недостойным жить меня... Но лишать жизни можно только преступника, а ни меня, ни жителей селения ещё никто не счёл преступниками по суду.
— Сейчас не те времена, чтобы о суде думать... — буркнул Ворон, и Асеро невольно поёжился.
— А мне как раз в пору о нём думать, вполне может быть, что меня в Кито по сути судить будут.
— Послушай, Асеро, на что ты надеешься? — спросил Ворон. — Думаешь вернуть себе Алое Льяуту?
— Если инки сочтут меня достойным этого, — ответил Асеро.
— А если не сочтут?
— Тогда... Тогда всё равно буду сражаться с врагами, пусть даже как простой воин.
— А если тебя не захотят вообще там видеть и погонят поганой метлой?
— Только если поверят клевете на меня, будто я насильник. Попробую защитить своё доброе имя.
— А если не удастся?
— Знаешь, человек без многого может обойтись. И в хижине жить, и лохмотья носить, и недоедать... Но без чести и доброго имени жить невозможно. Как ты думаешь... неужели многие и теперь верят? Не догадались, что меня нарочно оклеветали, чтобы свергнуть?
— Не знаю. Но ведь льяуту с тебя сорвали?
— Сорвали, — со вздохом ответил Асеро, — и что с того?
— А то, что второй раз его на тебя вряд ли наденут. Если уж ты один раз страну упустил...
— Ну не наденут, так не наденут.
— А без льяуту ты никто. Ты лишний и никому не нужен. Ты будешь мешать уже своим существованием, не желая того даже...
— Тогда я скроюсь и сменю имя. Но воевать, мстя за свою поруганную честь, всё равно буду. Воинское искусство я не забыл.
Ворон некоторое время не отвечал. Потом сказал:
— Я помню легенду о красоте Морской Волны, у нас её называли Звездой Тумбеса, иные даже обижались на Инти, что он желал увезти такую красивую девушку... Все думали, что она умерла молодой и красивой... А теперь она, оказывается, жива, но живёт в виде безобразной старухи. Мало того, она изменяла своему мужу, будучи наложницей негодяя. Превратилась, по сути, в грязную тряпку, какой полы моют... Зачем она живёт такая? Только разрушает красивую мечту...
— А что же ей, с собой покончить, чтобы твоим понятиям о прекрасном угодить? Тем более что Инти принял её, и они вновь живут одной семьёй. При таких раскладах, почему ей и не пожить?
— Человек не принадлежит себе, он принадлежит обществу, — ответил Ворон. — Так нас всегда учили в школе. От Морской Волны в качестве легенды было куда больше пользы, чем от уродливой старухи. На её месте я бы не стал разрушать столь красивой легенды своим появлением.
— Морская Волна не должна появляться в Тумбесе, где её помнят и могут узнать в лицо? Ну, она, вроде, туда и не собирается.
— Новость, что она жива, всё равно до туда докатится. Впрочем, я не о ней. Я о тебе.
— Ты хочешь сказать, что... что я вам теперь мешаю и что мне лучше покончить с собой? — побледнев, прошептал Асеро.
— Может, было бы и лучше. Ведь по твоей преступной халатности рухнуло государство. Ты заслуживаешь смерти, Асеро!
— Инти считает иначе.
— Только потому, что он твой друг и родственник. Хотя он меня разочаровал, я думал, что он твёрд как алмаз, а он просто сентиментальный хлюпик!
— Пусть я виноват, но я готов искупить всё своей кровью! Я готов воевать, только вот пусть раны до конца заживут!
— Нет, Асеро, ты и не думаешь умирать. Ты думаешь жить, и жить неплохо. Ведь ты не просто так в Счастье едешь, а жену там найти надеешься.
— Да, надеюсь. Разве я не могу позаботиться о близких?
— Они тебе важнее государства?
— Если бы были важнее — я бы выдал вас всех под пытками. В чём ты обвиняешь меня, Ворон? Я не отрицаю своей вины. Да, я совершил ошибку, но я готов её искупить.
— Нет, Асеро, если ты совершил такую ошибку, значит, в тебе изначально была гнильца. И этого не исправишь. Нам нужен другой правитель, более достойный, чем ты.
— Достоин я быть правителем или не достоин, пусть решают в Кито. Но, Ворон, зачем ты сейчас всё это говоришь? Считаешь, что я недостаточно промучился в наказание, и меня надо домучить? Да я и так еду и временами терплю боль от тряски. Горя я уже хлебнул и ещё хлебну. Что ещё надо? Да, я жить хочу. И надеюсь в глубине души войну живым пройти, чтобы потом воссоединиться с родными. Ты же видел моих дочерей? Неужели хочешь видеть их сиротами?
— На жалость бьёшь? Ты хлюпик, и Инти хлюпик, что тоже всех жалеет. Шлюху старую пожалел, тебя пожалел... слабак!
— Ты кого слабаком назвал?! Он, между прочим, проливал за тебя кровь, когда ты ещё на свет не родился. А я воевал, когда ты ещё пешком под стол ходил.
— Хвалишься?
— Да не хочу я ни хвалиться, ни на жалость бить, но уж не знаю, как с тобой быть-то. Почему просто по-человечески не получается? А я ведь человек, и Инти человек, ну могут у нас быть свои слабости.
— Да я уже понял, что человек. Ест, пьёт, спит, с женой балуется, даже по нужде ходит... Человек самый обычный, а не потомок сверкающего бога Солнца и его сестры Луны. И ты человек, да и к тому же весьма слабый...
— Значит, тебя именно это уязвляет, что я человек?
— Что слабый человек.
— Да не такой уж я слабый. Если надо, я отдам за Родину жизнь... Но только не в форме самоубийства. А все твои рассуждения лишь от того, что ты не умеешь ценить жизнь. Ни свою, ни чужую. В двадцать пять трудно понять того, кто уже пожил... Вот я еду, чувствую боль в тех местах, где у меня были ушибы, мне страшно, что я могу так и остаться калекой на всю жизнь, мать сожгли у меня на глазах, жена пропала, две старшие дочери тоже... только вот младшие живы-здоровы, хотя в рабстве им досталось, рана на всю жизнь... Знаешь, даже когда меня пытали, умом я понимал, что впереди только смерть, но надеялся на чудо, и вот чудо свершилось. Я не смогу отказаться от жизни добровольно, но это не слабость, потому что я не думаю, что моя смерть была бы полезна делу. Наоборот, я уверен, что ещё смогу принести немало пользы, и мыслью о самоубийстве я себе жизнь отравлять не хочу.
— Я понимаю, что Инти тебя спас, но всё-таки ты понимаешь, что он поступил не совсем правильно.
— Что взял обратно жену? Нисколько. Я на его месте поступил бы точно так же. И поступлю, если найду свою жену живой, но обесчещенной.
— Я про другое. Он ведь самовольно отлучился тайком от тебя, так?
— Допустим.
— И отлучился, по сути, по личным мотивам. Ведь мы же не могли знать, что Ловкий Змей связан с англичанами.
— Насколько я понял, Инти и Горный Ветер изначально предполагали подобное.
— Но если бы не эта авантюра, то переворота бы не произошло. Ведь тогда бы Инти такой крупный заговор не пропустил был.
— Это ещё бабушка надвое сказала, пропустил бы или нет. А так он жив и меня спас. Так что не имею оснований на него сердиться.
Некоторое время они ехали молча. Асеро был встревожен разговором, но виду старался не подавать. Потом он понял, что, видимо, плохо ещё рассчитал свои силы — сидеть в седле становилось всё тяжелее. После этого тяжелого разговора было вдвойне стыдно признаться в своей слабости, но деваться было некуда — ведь не мог же он позволить себе упасть в обморок прямо на лошади. Пришлось попросить своего спутника об отдыхе. Тот исполнил его просьбу и даже помог ему слезть с седла на землю, отчего Асеро подумал, что слова Ворона всего лишь слова. В конце концов, иные юноши и в самом деле стараются изобразить себя черствее, чем на самом деле, чтобы почувствовать себя увереннее. Они перекусили лепёшками, и Асеро совсем было успокоился, так как тавантисуец почти не способен убить или предать человека, с которым вместе принимал пищу. Потом Асеро отлучился в кустики по нужде и услышал топот копыт. Когда он вернулся, Ворона уже и след простыл. Бледный и несчастный стоял Асеро на поляне, осознавая страшную правду — он погиб. Мерзавец не смог поднять на него руки лично и просто решил удрать, бросив его на произвол судьбы. А ведь Асеро сам даже на коня теперь заскочить не сможет... Что делать? Так, спокойно... оставаться на месте смысла нет, коня можно под уздцы повести, найти где-нибудь большой камень и попробовать сесть с него... Сзади таких камней не было, да и до Счастья по расчётам Асеро было близко. Так что лучше вперёд. Вдруг он увидел, что по дороге приближается всадник. В какой-то момент ему показалось, что это Ворон решил вернуться, чтобы прикончить его, но вскоре он с облегчением заметил, что это не он. Незнакомец, скорее всего, был местным жителем, и потому его даже можно было попросить о помощи.
Как только всадник поравнялся, Асеро спросил его:
— Скажи мне добрый человек, нет ли тут по близости большого камня?
— Большой Камень — это я. А зачем я тебе понадобился?
— Вообще-то я имел в виду большой камень в прямом смысле этого слова. Чтобы на коня с него сесть. А то я так сам не могу, а мой спутник сбежал, бросив меня на произвол судьбы.
— Что же, я помогу тебе сесть на коня, — сказал всадник, спешиваясь. — А куда ты путь держишь?
— В Счастье.
— Это близко. Дороги меньше часу. Я могу проводить тебя.
— Это будет очень кстати.
Человек помог ему сесть на коня, и они поехали рядом.
— А что за дела у тебя в нашем селении.
— Скажи, у вас живёт Кочерыжка?
— Да есть такая старушенция. А что тебе до неё?
— Видишь ли, Большой Камень, наши семьи связывают узы давней дружбы. А тут до нас дошло известие, будто у неё беда случилась, кажется, овдовела она. Вот меня и родня послала узнать.
— Точно, овдовела. И ютится у родственников, так что на ночлег у неё тебе рассчитывать не стоит.
— Значит, родня у неё против гостей?
— Против.
— Ну что же, остановлюсь тогда на почтовой станции.
— А ценности платить за постой у тебя есть?
— Нету. Вляпался я в нехорошую историю. Ехал я не один, а с провожатым. А он сбежал. И все ценности, какие у нас вместе были, утащил. Но неужели вы откажете в ужине и ночлеге попавшему в беду человеку?
— Этот вопрос будет решать мой отец, он ведь у нас смотритель станции. А он и раньше любил, чтобы ему от проезжающих что-нибудь перепадало.
— Но ведь это противозаконно!
— Да, было противозаконно. Но теперь законов нет уже. Пал Тиран!
Побледневший Асеро сказал:
— Да что вам Первый Инка сделал-то? За что его тираном зовёшь?
— А ты не из инков будешь случайно? Кто ты вообще такой?
— Да я так, Стоптанный Сандалий меня зовут, я по роду из сапожников.
— По роду из сапожников? Так я тебе и поверил. Ну-ка покажи уши.
— Зачем?
Хотя Асеро понимал, что его вопрос глуп. Ясно же зачем этому его уши нужны... Подъехав поближе, Большой Камень сдёрнул с Асеро капюшон.
— Так и есть, инка бывший! Оправдываться будешь?
— В чём оправдываться?
— Что солгал, будто из сапожников!
— Ну, заслужил я звание инки, теперь это преступление?
— Уши просто так не обрывают. Ты воровал, лгал, насильничал?
— Что за чушь?! Ничего я плохого не сделал. Вдруг ворвались ко мне в дом какие-то бандиты, уши оборвали, одежду сорвали, избили до полусмерти! За что? Я потом долго отлёживался, да и до сих пор на коня сам не могу сесть.
— Ну, раз сидишь, значит, мало тебя били! Надо ещё добавить!
— Так ты везёшь меня на расправу?! — только тут Асеро понял, что насколько серьёзно он влип.
— Да, и не вздумай убегать. Попробуешь — пристрелю. У меня видишь, лук за поясом.
— Послушай, не пойму, что за радость лишить жизни того, кто тебе ничего дурного не сделал?
— Врёшь ты довольно глупо и неумело. Ты никакой не простой инка, за которого себя выдаёшь. Стоптанный Сандалий, ты — сам Асеро! Твой спутник не просто так сбежал, а меня на твой след направил. Я почти сразу догадался, что это ты, но на всякий случай перепроверил. Да и любопытно мне было глянуть, как ты выкручиваться будешь. Нет, ошибка исключена. Я нередко бывал с женой в столице и видел тебя при всём твоём золотом блеске, так что и теперь я легко опознал тебя в лицо.
— Что ты будешь делать со мной?
— Судить тебя будем! И повесим, я надеюсь!
Асеро думал было пришпорить коня, пусть уж лучше его застрелят, но опять попасть в плен он не намерен, но его враг оказался более ловок и накинул на него лассо и сдёрнул с лошади. Несчастный Асеро упал на землю, пребольно ударившись левым боком и в кровь разбив щёку. Его палач тут же спешился, подошёл к нему, обмотал его несколько раз свободным концом верёвки, и, завязав узел, побежал ловить коня, зная, что его жертва со связанными руками никуда не денется. Асеро сел. На щеке он чувствовал кровоподтёк, бок болит, но хоть и руки и ноги целы вроде бы. Было не столько больно, сколько обидно, да так, что плакать хотелось, но усилием воли Асеро сдержал себя — ведь если он заплачет, то временно ослепнет, руками же он теперь не может до глаз дотянуться.
Ухмыляясь и ведя коней под уздцы, вернулся его палач:
— Ну что, солнечное отродье? Я же говорил — не дёргайся! А теперь пойдёшь в деревню пешком.
Бывшему Первому Инке ничего не оставалось, как подчиниться.
— Значит, ты ведёшь меня на выдачу англичанам?
— Вот ещё! Чтобы они лишили меня удовольствия смотреть, как ты качаешься в петле? Мы теперь сами себе голова, что хотим, то и творим! А что, мы же народ и имеем право!
— И чем же я так разозлил свой народ, что меня приговаривают к повешению? Ведь я старался о вас заботиться, как мог... Может быть, можно было лучше, не знаю... но в любом случае я итак наказан очень сильно. Я столько унижений перенёс... Да и сейчас унижен хуже некуда. Сын жулика ведёт меня со связанными руками...
— Жулика! Скажешь тоже! Ты сам жил во дворце, ел с золотой и серебряной посуды, слуги тебя обслуживали, наложницы твою плоть ласкали. И после этого ты смеешь обвинять кого-то, что он хотел жить немного лучше, чем ему полагалось по распределению! А если бы мой отец был бы разоблачён, то его бы ждала виселица или каторга! Он, видите ли, нарушал закон! А ты себе кучу благ в законе прописал, жрал разделанную живую рыбу и при этом ничего не боялся? Спета твоя песенка...
— Враньё всё и про рыбу, и про наложниц. Никогда я не брал ни одной женщины силой! — ответил Асеро задетый за живое, а потом мрачно добавил. — Только я знаю, что ты мне не поверишь. Потому что такие люди как ты в глубине души уверены, что достанься им такая власть, они бы непременно в непотребства пустились!
— Конечно, был бы я сам властью, я бы, пожалуй, от кое-каких радостей не отказался. Да только ты так перегнул палку, что народное терпение лопнуло! У нас всё село знает, что ты обесчестил и погубил дочь нашего старейшины Дверного Косяка. Вот он, может, и против повешения будет, захочет что поизощрённее....
Было очень горько и обидно выслушивать это. Асеро молчал, думая, как ему быть дальше. Может, удастся убедить этого самого старейшину в том, что в позоре и гибели его дочери он никак не виноват? Хотя Асеро знал о печальных подробностях отношений Инти и его тестя Живучего: если человек охвачен горем, то до его сердца трудно достучаться...
