Часто бывает, что хитрые, изворотливые рабы, ненавидевшие свою участь (трудно осудить их за это), но не имеющие возможности изменить злодейку-судьбу, подстраиваются под обстоятельства, учатся носить маски. И выражение обожания своего господина на лице, и блеск в глазах на самом деле прячут глухую ненависть, зависть к более удачливым любимчикам и надежду когда-нибудь набраться смелости и расквитаться за все свои обиды и унижения... Такие предадут, не задумываясь, в призрачной надежде на месть, да еще и помогут врагам хозяев глумиться над трупом... Только вот вряд ли освобождение позволит им очиститься от скверны, пропитавшей рабскую сущность насквозь — до скончания дней она будет разъедать их изнутри, прогнившая душа не возродится из пепла...
Рени не такой, пусть он и "легко отделался", вытащив свой счастливый билетик, как бы цинично это не звучало, но в нем изначально не было задатков того, что не дает оставаться человеком, если поставлен в нечеловеческие условия.
Дерек тоже другой. Он бы не смирился, но и не стал бы прикидываться. И не стал бы выжидать долго, не дай ему варвар иллюзию свободы практически сразу, не успев его настроить против себя, озлобить. Меченый ведь прекрасно понимал — Аслан не дал ему сдохнуть в тесной клетке в подвале помещения аукциона. Его не выпустили бы живым, а бесславно умереть во цвете лет тоже не самое лучшее решение сведения счетов с жестокой судьбой. Попади он к другому хозяину — Дерек бы ни за что не смирился, но и не стал бы прикидываться.
К тому же он уже не раз доказал, что умеет быть преданным. Отомстить Аслану можно было легко и безопасно — просто подставив ее, когда они носились по городу — никто не видел, никто не узнал бы, что она за личность, но нет — не переметнулся, сберег, закрывая собой. Ведь это сейчас вспоминать смешно и неловко, а тогда, в самом деле, было смертельно опасно. То, что их не выпустили бы живыми после того, как удовлетворились бы похотью и местью, было очевидно — таких свидетелей не оставляют даже недалекие мрази. Эти же не вызывали сомнений, что отморозки агрессивны, наглы, самоуверенны в своей безнаказанности, но при этом отнюдь не тупицы. Иначе бы не третировали город так долго — стража справилась бы сама...
Дерек...
Тесса невольно улыбнулась, представив хитрое выражение глаз и кривящиеся в наглой улыбке губы парня... Его шрамы ее совершенно не отталкивали, а как бы оттеняли на контрасте другую половину лица. А ведь Меченый действительно очень хорош собой, что при его неугомонном характере добавляло некоего шарма к бунтарскому духу сильной личности, свойственному свободолюбивым варварам...
Да... им с Асланом повезло приобрести рабов, которые имеют в себе силы оставаться личностями, будучи в глазах большинства обывателей лишь "одушевленными вещами"... а может, это оттого, что сами хозяева не считали своих рабов только рабами и настойчиво пытались игнорировать общепринятые нормы отношений хозяин-раб...
Тесса понимала Аслана. Женившись, он в какой-то мере перешел грань, за которой отношения мужчины и мужчины были объяснимы с точки зрения их обычаев. И то, что он каким-то образом нуждался в них — это уже никого не волновало. Дитя двух методов воспитания — сам оказался в ловушке. Его варварских пристрастий не понимали — и интерес к свободному человеку вызвал бы шквал негатива в первую очередь со стороны родственников его отца и иже с ними. Однако обсуждать, что хозяин делает со своими рабами (женщинами ли, мужчинами ли) — все же считалось ниже достоинства свободных, и было только личным делом хозяина... Хотя, традиционная связь была предпочтительнее, к тому же у отца благоверного и вовсе был пунктик по отношению к этому вопросу — не зря он младшего сына удалил из столицы подальше от лишней молвы...
А уж Рени, который ко всем относился тепло, стараясь разглядеть в каждом человеке что-то хорошее, что даже Дерек, постоянно подначивающий парня, был для него авторитетом и в чем-то примером, и он старался оправдать поступки взрослого парня... Может быть, эта черта Ренальда — уметь дарить тепло и свет окружающим, была неправильно понята Фелиской? Что там она себе вообразила? Оттачивание на наложнике господина свое женское мастерство обольщения и игры в сердцеедку выглядели нелепо... разве только сама девчонка так не считала... Но тогда она просто глупа, как пробка — кто же ей отдаст Солнышко (эта игрушка не для ее рук), все-таки он предназначен да и нужен и ей, и Аслану (пусть муж еще и не до конца это понимает)...
20.
Камеры карцера располагались вдоль коридора, разделенные между собой каменной кладкой. Лишь лицевая сторона с тяжелой дверью представляла собой решетку со стальными мощными прутьями, кое-где покрывшимися ржавчиной.
Рени недолго сидел в тишине. Слышно было, как за каменной стеной Мартин еще немного попинал ведро, загнал его в угол и уселся на нары. Ренальд сожалел о том, что здесь нет книг, спать пока не хотелось, а вот есть — уже очень ...
— Эй? Слышь, ты? — раздался голос сына коменданта.
— Что? — немного удивившись, что Мартин его зовет, откликнулся Рени.
— Слушай... — начал младший Караскет подозрительно бесстрастно. — Я вот все пытаюсь тебя понять, сдается мне, лаэр Аслан установил для тебя тренировки, чтобы ты стал больше похож на настоящего мужика...
Ренальд напрягся. Он и так переживал из-за своей изящной, кукольной внешности... и напоминать ему об этом было совсем необязательно...
— А то ты его такой, видимо, не привлекаешь... — продолжал разглагольствовать Мартин. — Наш-то господин — настоящий мужчина! Воин! Не зря же его варвары воспитывали... понятно, что ему под себя тоже настоящего мужика хочется, а не такую сладкую конфетку... только настоящий-то мужик, вот, как Меченый, скорее даст себя убить, чем согласится подставиться...
Раб-наложник вспыхнул до корней волос — как заткнуть этого придурка? Понятно же, что он не успокоится, а отвечать нельзя — будет только хуже...
— Ты чё молчишь-то? А, болезный? Задумался о своей нелегкой участи? Ну думай-думай, — хмыкнул Караскет. — Я, честно говоря, поражен, насколько ты прыток сегодня оказался... Хотя выше жопы все равно не прыгнешь... гыыы... чем не каламбур? Тебе, небось, несладко с непривычки нежной попкой на нарах-то сидеть... Она ж тебе для другого нужна...
Рени сжал челюсти так, что услышал скрежет собственных зубов. А этот гаденыш за стеной продолжал измываться:
— Неее, я никак в толк не возьму, неужели тебе так нравится, что тебя во все дыры имеют, что ради "сладенького" под нашим лаэром, ты готов на все, даже и на настоящие бойцовские тренировки? Неужто ты настолько привык подставляться, а? Хотя, по мне — зря с тобой лаэр мучается, ни хрена ты не будешь на мужика похож, вот что я тебе скажу — так и останешься никем — недоразумением — ни баба, ни мужик... Потешаться с тобой еще немного, да и выпрут вон... Госпожа-то на тебя и смотреть не стала, как мордашка подурнела...
Ренальд задохнулся, будто удар поддых получил. Мысли, словно обезумевший от страха табун, бились в его разгоряченной голове...
Нет! Это не правда! Тесса дает ему шанс... Иначе ведь не пришла бы, не стала бы вообще выступать против такого его наказания. А так ведь будто его желание угадала — не стала и перед ребятами позорить, и тренировки разрешила... или не о нем думала, а просто волю лаэра выполняла? А ведь похоже на то, а он-то глупый размечтался... Аслан для нее — целый мир, муж и господин... а он, он просто жалкая пешка на шахматной доске...
Ренальду самому не доводилось играть, но он однажды нашел среди книг в Замковой библиотеке целый трактат с описаниями самых интересных шахматных партий и комбинаций — это же целая наука, да все равно от удачи зависит и большого ума требует. Нужно просчитывать все возможности на несколько ходов вперед, да не только свои представлять, а еще и пытаться угадать, как соперник поступит. Почему-то Рени был уверен, что Аслан играть умеет, попросить бы, чтобы и его научил...
Только захочет ли? Ведь господин наказывал не огорчать Тессу...
А вот Мартин никак не унимался:
— Рееениии, — нарочно приторно-сладким противным голосом протянул парень, — ну чего ты молчишь-то? Ааа, молчание — знак согласия...
Ренальд медленно, как во сне, поднял руки и зажал уши, чтобы не слышать эту желчную речь, словно принадлежала она не юноше (его одногодке, с которым он еще в самые первые дни мечтал хоть как-то подружиться, по наивности своей представив, что с ровесником найдет общий язык), а ядовитому змеенышу, способному отравить все вокруг одним своим голосом... И говорил-то он, похоже, то, что думал, но только, к сожалению, и неправды в его словах было немного. Ведь, поняв, что не интересует он Аслана в качестве наложника, да еще послушав, о чем между собой судачат Марта с Антигой — готов был на все... До сих пор вспоминать о том, как заявился к господину с одним лишь звенящим браслетом на обнаженном теле, противно — удушливая волна стыда накрывает... А ведь и вправду, на все готов, лишь бы не гнали из этого дома... Аслан... Тесса... они не такие, как пытается Мартин представить, перевернуть все с ног на голову... А он сам?
На последнем пределе, непонятно как сдерживаясь, чтобы не сорваться во что-то страшное и незнакомое внутри себя, Ренальд негромко произнес:
— Заткнисссь...
Мартин вздрогнул. Что-то дикое и странное, уже не человеческое, прозвучало в тихом шипении наложника Аслана. Молодой боец ощутил, что его кожа вздыбилась противными мурашками, и вдоль позвоночника скользнул неприятный холодок.
Но несколько минут прошли в гробовом молчании, и сын коменданта успокоился. И усмехнулся собственному безотчетному страху... как перед загнанным зверем, который вдруг разворачивается от погони и скалит зубастую пасть, а в яростном взгляде видишь — он обречен, но дорого продаст свою жизнь — как бы самому не лишиться...
Мартин только было собрался раскрыть рот, чтобы выдать очередную обидную для наложника тираду, как наверху скрипнула тяжелая дверь, и послышались неторопливые шаги — пришел дежурный с нехитрым завтраком для заключенных:
— О! Сухарики, да мягкие какие, спасибо, Антига! — притворно весело приветствовал младший Караскет свой паек.
— На, это тоже тебе освежить в памяти, — насмешливо произнес Юджин, которого поставили сегодня вместо проштрафившегося дежурного.
— На фига мне Устав-то? — озадачился Мартин.
— У коменданта завтра спросишь, это он велел передать, — ехидно ответил боец.
Парень тихо выругался, упав духом.
— Рен, твой паек, — протянул Юджин через небольшое окошечко высокую железную кружку с водой и несколько сухарей, подойдя к камере раба.
— Спасибо, — поблагодарил юноша
— И это тоже тебе, надеюсь, у тебя память хорошая. Тебе также до завтрашнего утра велено выучить.
— Устав? — обалдело уставился Рени на потрепанный экземпляр, почему-то сразу же привлекший к себе внимание отчетливым оттиском лаэрского перстня, заверяющим свод правил для солдат гарнизона Замка-крепости.
— Ну да, — пожал Юджин плечами, он и сам не понимал, зачем наложнику лишняя информация. — Поучи лучше сейчас, во второй половине дня света здесь мало (видно знает, что говорит), нечего в потемках зрение портить.
— Да, хорошо...
— И, кстати, разговаривать вам запрещено! — вдруг обернулся дежурный, подмигнув Рену. — Март, хорошо понял?
— Понял, — нехотя отозвался тот.
— Этот пункт тоже в Уложениях Устава прописан, так что за повторное нарушение на поблажки не рассчитывай, — строго предупредил Юджин. И уже более примирительно, неофициально: — До вечера, мелкие, не скучайте!
Мартин возмущенно зашипел — не любил он, когда его "мелким" обзывали. А вот Рен против воли улыбнулся. Он уже не обижался на ребят, когда они так к нему обращались — злой насмешки в этом не было. Ренальд не злился даже на Дерека, если только он не произносил это слово в своей излюбленной издевательской манере. А от Аслана слышать: "Мелкий", было почему-то вообще приятно, господин умудрялся интонацией голоса подчеркнуть, что несет за наложника ответственность, словно расставляя акценты — "не тушуйся, я рядом — все будет хорошо".
Устав Рени прочитал с интересом, и лишь со второго раза начал заучивать пункты Уложений. С памятью проблем не было, и если его удивляли какие-то моменты, которые ему казались не совсем уместными, юноша просто ставил себе на заметку, что нужно спросить потом у кого-нибудь из ребят, а лучше, наверное, у Аслана...
Наложник покраснел и отдернул пальцы, которые машинально оглаживали бумагу под оттиском печати лаэра... Ренальд скучал по нему, неосознанно, но скучал...
И все же, несмотря на то, что он был готов заглядывать в глаза Аслану, как преданный щенок, и тянуться к нему, может быть неумело, но пытаясь копировать его манеры и поведение воина, Рени не мог не признать, что сегодня утром из-за подлого удара Мартина в лицо, с ним что-то произошло... Халар сказал, что сотрясения нет, и все же в сознании что-то перевернулось. Что-то яркое и сильное словно распрямило изнутри, заставляя вспомнить, что в его жилах течет не рабская кровь, а кровь настоящих мужчин — скольких из родичей он помнил (про тех, что мать рассказывала), в каждом поколении были воины или рыцари... Как жаль, что отец ушел так рано, не успев ничему научить неразумное свое чадо, вынужденное теперь строить свою жизнь, учась у других...
Еще несколько часов прошло в молчании. Слышно было лишь, как шелестят страницы Уложений Устава... Мартин впрочем, пролистал его лишь один раз, а потом завалился спать, подложив не слишком толстый свод правил под голову.
Ренальд же уже извелся — отсидев и отлежав все бока, он все же справился с зубрежкой Устава, еще раз порадовавшись, что у него хорошая память... и вдруг похолодел — Аслан сказал, что через два дня надо будет явиться в Академию за очередным заданием... то есть послезавтра... А как появиться перед магистром Ниратом в таком виде? Что он подумает? Что бедного "юношу" (как он называл Рени), так истязают злые хозяева? Ох, только не это...
Как ни крути, а похвалы за свое глупое согласие встать с Караскетом в спарринг уже не дождаться. Попался, как ребенок, и подвел всех...
Рени потрогал синяк под глазом и зашипел — больно — значит, заметный... Ренальд знал, какие слова употребляют бойцы в подобной ситуации, открыл было рот, но, вспомнив приказ дежурного на запрет разговоров, закрыл и мысленно очень долго и вдумчиво рассказывал Мартину, что он о нем думает... правда, справедливости ради, в конце он добавил и о себе пару "лестных" отзывов.
Самое странное, что стало чуть легче. Ренальд даже усмехнулся — он всегда делал замечания Дереку, когда тот пытался таким образом снять накопившееся раздражение, облачив свои эмоции в слова, но только теперь понял, что это значит.
В голове прояснилось — теперь уже ничего не исправишь, и лучше об этом совсем не думать. Мрачные стены почему-то настраивали, или лучше сказать, перестраивали каким-то образом сознание мальчишки. Хотя, скорее всего, раб-наложник просто шел к этому уже достаточное время — и тренировки, навязанные Асланом, и драка с Мартином, и даже то, что Тесса заснула вчера в его объятиях (а не как обычно, наоборот, он в ее), что-то странное сотворили с ним.